Витгенштейн, Каролина

Кароли́на Елизаве́та Ивано́вская (польск. Karolina Elżbieta Iwanowska; 8 февраля 1819 — 9 марта 1887), в замужестве светлейшая княгиня Витгенштейн — писательница на католические темы, жена князя Николая Петровича Витгенштейна, с 1848 по 1861 годы гражданская жена композитора Ференца Листа.

Родилась в селе Монастырище Липовецкого уезда, в имении деда по матери Леона Подоского, который состоял в родстве с гнезненским архиепископом Габриэлем Подоским. Отец Пётр Ивановский был одним из богатейших жителей Киева. Родители жили врозь из-за того, что мать считала их брак мезальянсом.

В 1836 году в подольском имении Воронинцы была сыграна свадьба Каролины с князем Николаем Витгенштейном (1812—1864), младшим сыном фельдмаршала П. Х. Витгенштейна. Как и в случае с родителями, брак оказался неудачным. Вскоре после рождения дочери Марии (1837) супруги разъехались.

В 1847 году в зале Киевского университета св. Владимира княгиня Витгенштейн впервые увидела Ференца Листа. Она пригласила его погостить в Воронинцах, откуда через год вместе с ним и дочерью навсегда уехала в Европу, чтобы добиться у папы римского развода с мужем и разрешения на брак с композитором.

Хлопоты о разводе заняли долгих 14 лет, отчасти из-за того, что муж противился тому, чтобы уступить ей право воспитания дочери. Всё это время Каролина сопровождала Листа, который посвятил ей множество симфонических поэм и других произведений. Жили они преимущественно в Веймаре. Наконец в 1861 году из Ватикана пришло известие о том, что формальности с разводом улажены. Каролина настояла на том, чтобы бракосочетание с Листом было предано широкой огласке и состоялось в Риме.

«Всё было готово к браку, алтарь церкви увешан цветочными гирляндами, парадные свечи приготовлены, Лист и княгиня накануне исповедались и причащались в аристократической церкви Сан-Карло, брак должен был состояться в той же церкви 22 октября, в 6 часов утра». Накануне церемонии, поздно вечером, из России пришло сообщение, что князь Витгенштейн отозвал разрешение на брак. Вместе с тем были арестованы доходы с подольских имений княгини, что поставило её в трудное материальное положение.

Княгиня приняла этот удар как волю Божью. Несмотря на то, что позднее развод всё-таки состоялся, она наотрез отказалась узаконить «греховную связь» с Листом. С этого времени их отношения перешли в разряд платонических и состояли главным образом в регулярном обмене письмами. Каролина осталась жить в Риме, где полемическими сочинениями на религиозные темы (некоторые из которых попали в Индекс запрещённых книг) снискала себе репутацию «Сивиллы с улицы Бабуино». Берлиоз, с которым она также переписывалась, посвятил ей оперу «Троянцы».

Княгиня Витгенштейн пережила Листа меньше чем на год. Их переписка — один из важнейших источников для изучения жизни и творчества композитора. Её дочь Мария (1837—1920) вышла замуж за князя Константина Виктора Гогенлоэ-Шиллингсфюрста (1828—1896) и, разбогатев, сделала многое для популяризации наследия Листа, а также основала дом-музей Листа в Веймаре.

О романе Каролины с композитором рассказал В. Пикуль в исторической миниатюре «Реквием последней любви». В музыкально-биографической ленте «Нескончаемая песня» (1960) её роль исполнила Капучине, а в советско-венгерском фильме «Грёзы любви» (1970) — Ариадна Шенгелая.

См. также

• Ганская, Эвелина — другая польско-украинская помещица, ставшая женой французского писателя О. де Бальзака

Отрывок, характеризующий Витгенштейн, Каролина

Ростов, обтирая испачканные руки о рейтузы, оглянулся на своего врага и хотел бежать дальше, полагая, что чем он дальше уйдет вперед, тем будет лучше. Но Богданыч, хотя и не глядел и не узнал Ростова, крикнул на него:
– Кто по средине моста бежит? На права сторона! Юнкер, назад! – сердито закричал он и обратился к Денисову, который, щеголяя храбростью, въехал верхом на доски моста.
– Зачем рисковайт, ротмистр! Вы бы слезали, – сказал полковник.
– Э! виноватого найдет, – отвечал Васька Денисов, поворачиваясь на седле.

Между тем Несвицкий, Жерков и свитский офицер стояли вместе вне выстрелов и смотрели то на эту небольшую кучку людей в желтых киверах, темнозеленых куртках, расшитых снурками, и синих рейтузах, копошившихся у моста, то на ту сторону, на приближавшиеся вдалеке синие капоты и группы с лошадьми, которые легко можно было признать за орудия.
«Зажгут или не зажгут мост? Кто прежде? Они добегут и зажгут мост, или французы подъедут на картечный выстрел и перебьют их?» Эти вопросы с замиранием сердца невольно задавал себе каждый из того большого количества войск, которые стояли над мостом и при ярком вечернем свете смотрели на мост и гусаров и на ту сторону, на подвигавшиеся синие капоты со штыками и орудиями.
– Ох! достанется гусарам! – говорил Несвицкий, – не дальше картечного выстрела теперь.
– Напрасно он так много людей повел, – сказал свитский офицер.
– И в самом деле, – сказал Несвицкий. – Тут бы двух молодцов послать, всё равно бы.
– Ах, ваше сиятельство, – вмешался Жерков, не спуская глаз с гусар, но всё с своею наивною манерой, из за которой нельзя было догадаться, серьезно ли, что он говорит, или нет. – Ах, ваше сиятельство! Как вы судите! Двух человек послать, а нам то кто же Владимира с бантом даст? А так то, хоть и поколотят, да можно эскадрон представить и самому бантик получить. Наш Богданыч порядки знает.
– Ну, – сказал свитский офицер, – это картечь!
Он показывал на французские орудия, которые снимались с передков и поспешно отъезжали.
На французской стороне, в тех группах, где были орудия, показался дымок, другой, третий, почти в одно время, и в ту минуту, как долетел звук первого выстрела, показался четвертый. Два звука, один за другим, и третий.
– О, ох! – охнул Несвицкий, как будто от жгучей боли, хватая за руку свитского офицера. – Посмотрите, упал один, упал, упал!
– Два, кажется?
– Был бы я царь, никогда бы не воевал, – сказал Несвицкий, отворачиваясь.
Французские орудия опять поспешно заряжали. Пехота в синих капотах бегом двинулась к мосту. Опять, но в разных промежутках, показались дымки, и защелкала и затрещала картечь по мосту. Но в этот раз Несвицкий не мог видеть того, что делалось на мосту. С моста поднялся густой дым. Гусары успели зажечь мост, и французские батареи стреляли по ним уже не для того, чтобы помешать, а для того, что орудия были наведены и было по ком стрелять.
– Французы успели сделать три картечные выстрела, прежде чем гусары вернулись к коноводам. Два залпа были сделаны неверно, и картечь всю перенесло, но зато последний выстрел попал в середину кучки гусар и повалил троих.
Ростов, озабоченный своими отношениями к Богданычу, остановился на мосту, не зная, что ему делать. Рубить (как он всегда воображал себе сражение) было некого, помогать в зажжении моста он тоже не мог, потому что не взял с собою, как другие солдаты, жгута соломы. Он стоял и оглядывался, как вдруг затрещало по мосту будто рассыпанные орехи, и один из гусар, ближе всех бывший от него, со стоном упал на перилы. Ростов побежал к нему вместе с другими. Опять закричал кто то: «Носилки!». Гусара подхватили четыре человека и стали поднимать.
– Оооо!… Бросьте, ради Христа, – закричал раненый; но его всё таки подняли и положили.
Николай Ростов отвернулся и, как будто отыскивая чего то, стал смотреть на даль, на воду Дуная, на небо, на солнце. Как хорошо показалось небо, как голубо, спокойно и глубоко! Как ярко и торжественно опускающееся солнце! Как ласково глянцовито блестела вода в далеком Дунае! И еще лучше были далекие, голубеющие за Дунаем горы, монастырь, таинственные ущелья, залитые до макуш туманом сосновые леса… там тихо, счастливо… «Ничего, ничего бы я не желал, ничего бы не желал, ежели бы я только был там, – думал Ростов. – Во мне одном и в этом солнце так много счастия, а тут… стоны, страдания, страх и эта неясность, эта поспешность… Вот опять кричат что то, и опять все побежали куда то назад, и я бегу с ними, и вот она, вот она, смерть, надо мной, вокруг меня… Мгновенье – и я никогда уже не увижу этого солнца, этой воды, этого ущелья»…