Виттельсбах (бриллиант)

Бриллиант «Виттельсбах» (нем. Blauer Wittelsbacher) — крупный (35,56 каратов) бриллиант голубого цвета, который в 1722 году как приданое Марии Амалии Австрийской перешёл к её супругу, баварскому курфюрсту Карлу Альбрехту из дома Виттельсбахов. В XIX веке был вправлен в баварскую корону и оставался в распоряжении Виттельсбахов до Первой мировой войны, когда камень был утерян.

Считается, что именно его подарил испанский король Филипп IV Габсбург своей дочери, инфанте Маргарите Терезе Испанской, в качестве приданого. От её супруга Леопольда камень перешёл по наследству к Марии-Амалии (которая приходилась ему внучкой).

В разгар Великой депрессии аукционный дом «Кристис» пытался продать исторический бриллиант, но на него не нашлось покупателей. С 1964 года он находился в частной коллекции. «Виттельсбах» был продан на торгах «Кристис» 10 декабря 2008 года за рекордную сумму 16 миллионов 393 тысячи 250 фунтов стерлингов (24 миллиона 311 тысяч 190 долларов). Покупателем выступил британский ювелир Лоренс Графф.

Ссылки

• www.russianamerica.com/common/arc/story.php/485399?id_cr=116
• www.diamondarticles.com/articles/famous-diamonds/wittelsbach-diamond.php

Отрывок, характеризующий Виттельсбах (бриллиант)

– Нет, ежели бы ты знала, как это обидно… точно я…
– Не говори, Наташа, ведь ты не виновата, так что тебе за дело? Поцелуй меня, – сказала Соня.
Наташа подняла голову, и в губы поцеловав свою подругу, прижала к ней свое мокрое лицо.
– Я не могу сказать, я не знаю. Никто не виноват, – говорила Наташа, – я виновата. Но всё это больно ужасно. Ах, что он не едет!…
Она с красными глазами вышла к обеду. Марья Дмитриевна, знавшая о том, как князь принял Ростовых, сделала вид, что она не замечает расстроенного лица Наташи и твердо и громко шутила за столом с графом и другими гостями.


В этот вечер Ростовы поехали в оперу, на которую Марья Дмитриевна достала билет.
Наташе не хотелось ехать, но нельзя было отказаться от ласковости Марьи Дмитриевны, исключительно для нее предназначенной. Когда она, одетая, вышла в залу, дожидаясь отца и поглядевшись в большое зеркало, увидала, что она хороша, очень хороша, ей еще более стало грустно; но грустно сладостно и любовно.
«Боже мой, ежели бы он был тут; тогда бы я не так как прежде, с какой то глупой робостью перед чем то, а по новому, просто, обняла бы его, прижалась бы к нему, заставила бы его смотреть на меня теми искательными, любопытными глазами, которыми он так часто смотрел на меня и потом заставила бы его смеяться, как он смеялся тогда, и глаза его – как я вижу эти глаза! думала Наташа. – И что мне за дело до его отца и сестры: я люблю его одного, его, его, с этим лицом и глазами, с его улыбкой, мужской и вместе детской… Нет, лучше не думать о нем, не думать, забыть, совсем забыть на это время. Я не вынесу этого ожидания, я сейчас зарыдаю», – и она отошла от зеркала, делая над собой усилия, чтоб не заплакать. – «И как может Соня так ровно, так спокойно любить Николиньку, и ждать так долго и терпеливо»! подумала она, глядя на входившую, тоже одетую, с веером в руках Соню.