Режим Виши

Французское государство
фр. État français
Коллаборационистское правительство Правительство в изгнании (1943—1945)
← 10 июля 1940 — 25 августа 1944 (де-факто)/22 апреля 1945 (де-юре) →
Флаг Франции Герб Вишистской Франции
Девиз Труд, семья, Отечество фр. Travail, famille, patrie
Гимн «Маршал, мы здесь!» фр. «Maréchal, nous voilà!»
Французское Государство (Режим Виши) в 1942 году
Столица	Париж (де-юре) Виши (фактически) Зигмаринген (1944—1945, правительство в изгнании)
Язык(и)	французский
Религия	католицизм
Денежная единица	франк Виши
Форма правления	авторитарная диктатура
Глава Французского государства
- 1940—1944	Анри Филипп Петен
Премьер-министр
- 1940—1942	Анри Филипп Петен
- 1942—1944	Пьер Лаваль
- 1944—1945	Фернан де Бринон
История
- 22 июня 1940	Второе компьенское перемирие
- 10 июля 1940	Установление режима
- 13 мая 1943	Полная оккупация Франции Германией
- 13 мая 1943	Установление правительства в изгнании
- 25 августа 1944	Освобождение Парижа
- 25 августа 1944	Прекращение существования

К:Появились в 1940 годуК:Исчезли в 1944 году

Режим Виши́ (фр. le régime de Vichy) или Вишистская Франция (официальное название Францу́зское госуда́рство (фр. l'État français) — коллаборационистский режим в Южной Франции, появившийся после поражения Франции в начале Второй мировой войны и падения Парижа в 1940 году. Одновременно Северная Франция и атлантическое побережье были оккупированы нацистской Германией с согласия Вишистского правительства. Режим существовал с 10 июля 1940 по 22 апреля 1945 (де-факто до 25 августа 1944). Официально придерживался политики нейтралитета, но фактически проводил политику в интересах стран «оси».

Название — от курортного города Виши, где 10 июля 1940 года собралось Национальное собрание, постановившее передать диктаторскую власть маршалу Анри Филиппу Петену; это ознаменовало конец Третьей республики. Правительство Петена и в дальнейшем пребывало в Виши, в то время как северная часть Франции с Парижем была оккупирована немецкими войсками. В ноябре 1942 года Германия оккупировала всю территорию Франции, с этого момента власть правительства стала чисто номинальной. После освобождения Парижа в конце августа 1944 правительство было эвакуировано и существовало в изгнании вплоть до конца апреля 1945.

Сотрудничество с оккупантами

В октябре 1940 после личной встречи с Гитлером Петен призвал Францию «сотрудничать» (фр. collaborer) с нацистами.

Режим Виши действовал в общем русле германской политики, проводя репрессии против евреев, цыган, коммунистов, масонов; на территории Франции действовали как германские части СС и гестапо, так и собственная репрессивная организация — «Милиция» (с 1943).

Проводились акции против Сопротивления, практиковались расстрелы заложников. В 1944 каратели СС уничтожили южнофранцузский посёлок Орадур (в первоначальной зоне контроля Виши). Была создана французская дивизия СС — «Шарлемань» (фр. Charlemagne, названа в честь Карла Великого). Эта дивизия сражалась на Восточном фронте в составе Вермахта, но под французским флагом и с французским офицерским составом.

В Германию вывозились французские рабочие (в обмен на согласие отпустить взятых в начале войны французских военнопленных). Однако 27 ноября 1942 г. основные силы французского военно-морского флота (3 линкора, 7 крейсеров, 15 эсминцев, 12 подводных лодок и 74 других корабля) с санкции правительства Виши были затоплены в Тулоне, чтобы они не достались ни странам Оси, ни антигитлеровской коалиции.

В феврале 2009 года Административный суд Франции признал правительство режима Виши ответственным за депортацию тысяч евреев в немецкие концентрационные лагеря во время Второй мировой войны. Согласно данным суда, во время правления режима Виши с 1942 по 1944 годы в лагеря было депортировано 76 000 евреев. Вынесенное решение стало официальным признанием причастности французского правительства времён Второй мировой войны к Холокосту.

Режим Виши, просуществовавший со сдачи Парижа немецким войскам в 1940 году до освобождения страны союзниками в 1944 году, официально придерживался политики нейтралитета.

Внутренняя политика

Идеологически режим Виши ориентировался на традиционно-консервативные ценности, олицетворением которых в межвоенные годы считался Петен. Считалось, что со свержением Французской республики и установлением союза с Германией произошла «Национальная революция» (Révolution nationale). Девиз Французской республики «Свобода, равенство, братство» был заменён на «Travail, Famille, Patrie» («Труд, Семья, Отечество»). Гербом вишистского режима был средневековый топорик-франциска. Гимном официально оставалась «Марсельеза», однако по требованию немцев она была запрещена, и фактическим гимном стала песня в честь Петена «Маршал, мы здесь!» (фр. Maréchal, nous voilà !).

Петен по личной инициативе ввёл на подконтрольной ему территории антисемитские законы, евреи были перемещены в лагеря, часть депортирована на территорию, занятую гитлеровцами.

Ряд деятелей режима, в частности, бывший премьер П. Э. Фланден, будущий президент Франции Ф. Миттеран, тайно помогали Французскому Сопротивлению

Положение в колониях

Африка

При помощи жесткой политики, военного аппарата, цензурных ограничений власть режима Виши была сохранена в Северной Африке. Произошло укрепление роли администрации, проводились многочисленные парады фронтовиков, возрос антисемитизм. Значительная часть населения колоний поддержала маршала Петена и проводимую им «национальную революцию», а нападение на Мерс-эль-Кебир способствовало росту её популярности.

Французский Сомалиленд заявил о своей лояльности по отношению к режиму Виши. Управляющий колонией, губернатор Ноайлетас, пресекал любые попытки присоединения к «Свободной Франции».

Французский Индокитай

Колониальная администрация Французского Индокитая подчинялась правительству Виши. 17 июня 1940 года французскому послу в Японии была вручена нота с требованием прекращения провоза через Индокитай оружия и боеприпасов для Китая. Французское правительство согласилось и через 2 дня заявило, что с 17 июня наложило запрет на провоз топлива и грузовых автомобилей, а также пообещало, что примет меры по дальнейшему ограничению перевозок.

Пытаясь укрепиться в Индокитае, богатом необходимыми для ведения войны ресурсами, Япония заключила с Францией договор, согласно которому во французские владения в Индокитае должны были быть допущены японские наблюдатели. 25 июня в Хайфон прибыли первые инспекторы. Позже французские власти подписали соглашение о вводе ограниченного контингента японских войск. В правительстве Виши это объяснили тем, что «это единственный путь спасти то, что еще можно спасти в Индокитае». Японцами контролировались все перевозки внутри колонии. Прошла волна конфискаций сырья и материала, не предназначенного для Китая. В колониальных войсках и администрации росло недовольство и популярными становились идеи «Свободной Франции». Сторонником этих идей являлся губернатор Индокитая Катру, который потребовал у Японии разъяснений её намерений. Губернатору было сообщено, что Французский Индокитай является зоной интересов Японии и она планирует расширить там своё военное присутствие. Катру стал предпринимать самостоятельные шаги для спасения французских владений. Он обратился за помощью к Великобритании и США. Обе страны ответили отказом. Японцы, узнав о действиях Катру, потребовали прекратить «антияпонские мероприятия». 20 июля Катру был смещен.

19 сентября Япония потребовала согласие на ввод в колонию 32 тыс. японских солдат. 22 сентября японские войска получили разрешение на передвижения по северной части Индокитая. 3 октября Таиланд, имевший территориальные претензии к владениям Франции, перешел границу с колонией и углубился в Камбоджу. Колониальная армия не смогла дать отпор тайским войскам, так как отсутствовали боеприпасы и горючее. В начале марта был подписан мирный договор, по которому Таиланд получил часть Лаоса, расположенную на правом берегу Меконга, а также почти треть территории Камбоджи.

Международное положение

Международное положение режима Виши было неоднозначным. Страны оси признавали его законным правительством. Послом Германии был назначен Отто Абец. Государства, находившиеся в состоянии войны с Германией (прежде всего Великобритания) считали, начиная с июля 1940, законным представительством Франции в мире только движение де Голля, а режим Виши — нелегитимным правительством во главе с изменниками. Тем не менее США и СССР первоначально признали режим Виши и аккредитовали при нём своих послов. В 1941 году, став объектом агрессии со стороны Стран оси (СССР в июне, а США в декабре), оба эти государства перевели своих послов из Виши в Лондон, признав, таким образом, правительство де Голля. Режим был признан Канадой (до оккупации южной Франции) и Австралией (до конца войны). Одни нейтральные государства имели дипломатические отношения с Виши, другие — нет.

Отношения с Великобританией

Отношения с бывшим союзником у Франции были весьма непростыми.

Надо сказать, что у французов для этого были существенные основания: разгром французских армий в Бельгии был усугублен поспешным отходом британских войск, в ходе дальнейшей эвакуации из Дюнкерка французские военнослужащие составили всего 10 % от общего числа эвакуированных морем .

3 июля 1940 британские военно-морские силы и авиация наносят удар по французским кораблям в Мерс-эль-Кебире. В ответ ВВС Франции бомбят базу Великобритании в Гибралтаре, по словам У. Черчилля — «без особого рвения».

Режиму Виши удалось сохранить контроль почти над всеми французскими колониями, большинство заморских территорий не признавали откровенно пробританскую «Свободную (Сражающуюся) Францию» генерала де Голля. В сентябре 1940 голлистские силы при прямой поддержке Великобритании предприняли попытку захвата Дакара в Сенегале, которая окончилась полным провалом. В 1941 Великобритания под формальным предлогом оккупировала Сирию и Ливан, которыми Франция владела по мандату Лиги Наций. В 1942 году Великобритания под предлогом возможного использования японцами Мадагаскара в качестве базы для подводных лодок осуществила вооруженное вторжение на остров. Бои продолжались полгода и закончились капитуляцией сил вишистов в ноябре 1942 года. Тайные переговоры с британцами вели, параллельно с де Голлем, некоторые ведущие деятели режима — Ф. Дарлан, А. Жиро и др.

Правительства режима Виши

На протяжении режима Виши главой французского государства оставался Филипп Пете́н (1856—1951). При нём сменилось четыре кабинета министров, которые возглавляли Пьер Лава́ль (1883—1945), Фланде́н (1889—1958) и Дарла́н (1881—1942).

Период реакционных реваншистов (1940—1941)

• Правительство Лаваля — с 16 июля по 13 декабря 1940 года.
• Правительство Фландена — с 14 декабря 1940 года по 9 февраля 1941 года.

Период технократов (1941—1942)

• Правительство Дарлана — с 10 февраля 1941 по 18 апреля 1942 года.

Период прагматизма Лаваля (1942—1943) и период ультра-коллаборационистов (1944)

• Второе правительство Лаваля — с 18 апреля 1942 года по 19 августа 1944 года.

Свержение

25 августа 1944 года Париж был освобожден. Петен с кабинетом министров были вывезены немецкими войсками в Германию, где Фернан де Бринон основал правительство в изгнании в городе Зигмаринген, просуществовавшее до 22 апреля 1945 года. Петен отказывался участвовать в новом правительстве. В Зигмарингене было собственное радио (Radio-patrie), пресса (La France, Le Petit Parisien), а также посольства Германии, Италии и Японии. Население анклава насчитывало 6 тыс. человек, включая известных коллаборационистских журналистов, писателей (Луи-Фердинанд Селин, Люсьен Ребате), актёров (Робер Ле Виган).

Основные руководители были осуждены за государственную измену в 1945—1946 годах. Многие деятели культуры, запятнавшие себя поддержкой режима, были приговорены к «общественному бесчестию».

Персоналии

Высший правительственный совет

• Петен, Анри Филипп — глава Французского государства.
• Лаваль, Пьер — премьер-министр Французского государства в 1940 году и 1942-1944 годах.
• Фланден, Пьер-Этьен — премьер-министр Французского государства в 1940-1941 годах.
• Дарлан, Франсуа — премьер-министр Французского государства в 1941-1942 годах.

Военные деятели

• Хюнтцигер, Шарль — генерал и министр обороны
• Вейган, Максим — Верховный главнокомандующий и министр обороны.
• Тувье, Поль — глава Французской милиции в Лионе.

Другие

• Деа, Марсель — лидер Французской народной партии.
• Селин, Луи-Фердинанд — писатель.
• Папон, Морис — глава Службы по еврейским вопросам в префектуре Бордо.
• Боротра, Жан — генеральный комиссар по делам спорта в 1940—1942 годах.
• Леска, Шарль — писатель, журналист.

См. также

• Правительство маршала Петена
• Оккупация Франции во Второй мировой войне
• Территориально-политическая экспансия Третьего рейха
• Итальянская оккупация Франции в период Второй мировой войны
• Французские военнопленные во Второй мировой войне
• Это случилось в Виши

Ссылки

• [www.vokrugsveta.ru/vs/article/7166/ Франция Виши и Франция Сопротивления]

Литература

• [annuaire-fr.narod.ru/statji/Russo-fe2003.html Руссо А. «Национальная революция» режима Виши // Французский ежегодник 2003. М., 2003.]
• [www.mitin.com/books/klimova/chate01.shtml Л.-Ф. Селин «Из замка в замок» (перевод с французского, СПб, «Евразия» СПб, 1998)]
• Черчилль У. С. Вторая мировая война: в 6 т. /Пер. с англ. под ред. А.Орлова — М.:ТЕРРА — Книжный клуб, 1998.
• Hannsjörg Kowark, Das Ende der französischen Flotte im Zweiten Weltkrieg. Toulon 1940—1944. Hamburg 1998. ISBN 3-8132-0548-7  (нем.)

Отрывок, характеризующий Режим Виши

Наложенные верхом возы с домашней посудой, стульями, шкафчиками то и дело выезжали из ворот домов и ехали по улицам. В соседнем доме Ферапонтова стояли повозки и, прощаясь, выли и приговаривали бабы. Дворняжка собака, лая, вертелась перед заложенными лошадьми.
Алпатыч более поспешным шагом, чем он ходил обыкновенно, вошел во двор и прямо пошел под сарай к своим лошадям и повозке. Кучер спал; он разбудил его, велел закладывать и вошел в сени. В хозяйской горнице слышался детский плач, надрывающиеся рыдания женщины и гневный, хриплый крик Ферапонтова. Кухарка, как испуганная курица, встрепыхалась в сенях, как только вошел Алпатыч.
– До смерти убил – хозяйку бил!.. Так бил, так волочил!..
– За что? – спросил Алпатыч.
– Ехать просилась. Дело женское! Увези ты, говорит, меня, не погуби ты меня с малыми детьми; народ, говорит, весь уехал, что, говорит, мы то? Как зачал бить. Так бил, так волочил!
Алпатыч как бы одобрительно кивнул головой на эти слова и, не желая более ничего знать, подошел к противоположной – хозяйской двери горницы, в которой оставались его покупки.
– Злодей ты, губитель, – прокричала в это время худая, бледная женщина с ребенком на руках и с сорванным с головы платком, вырываясь из дверей и сбегая по лестнице на двор. Ферапонтов вышел за ней и, увидав Алпатыча, оправил жилет, волосы, зевнул и вошел в горницу за Алпатычем.
– Аль уж ехать хочешь? – спросил он.
Не отвечая на вопрос и не оглядываясь на хозяина, перебирая свои покупки, Алпатыч спросил, сколько за постой следовало хозяину.
– Сочтем! Что ж, у губернатора был? – спросил Ферапонтов. – Какое решение вышло?
Алпатыч отвечал, что губернатор ничего решительно не сказал ему.
– По нашему делу разве увеземся? – сказал Ферапонтов. – Дай до Дорогобужа по семи рублей за подводу. И я говорю: креста на них нет! – сказал он.
– Селиванов, тот угодил в четверг, продал муку в армию по девяти рублей за куль. Что же, чай пить будете? – прибавил он. Пока закладывали лошадей, Алпатыч с Ферапонтовым напились чаю и разговорились о цене хлебов, об урожае и благоприятной погоде для уборки.
– Однако затихать стала, – сказал Ферапонтов, выпив три чашки чая и поднимаясь, – должно, наша взяла. Сказано, не пустят. Значит, сила… А намесь, сказывали, Матвей Иваныч Платов их в реку Марину загнал, тысяч осьмнадцать, что ли, в один день потопил.
Алпатыч собрал свои покупки, передал их вошедшему кучеру, расчелся с хозяином. В воротах прозвучал звук колес, копыт и бубенчиков выезжавшей кибиточки.
Было уже далеко за полдень; половина улицы была в тени, другая была ярко освещена солнцем. Алпатыч взглянул в окно и пошел к двери. Вдруг послышался странный звук дальнего свиста и удара, и вслед за тем раздался сливающийся гул пушечной пальбы, от которой задрожали стекла.
Алпатыч вышел на улицу; по улице пробежали два человека к мосту. С разных сторон слышались свисты, удары ядер и лопанье гранат, падавших в городе. Но звуки эти почти не слышны были и не обращали внимания жителей в сравнении с звуками пальбы, слышными за городом. Это было бомбардирование, которое в пятом часу приказал открыть Наполеон по городу, из ста тридцати орудий. Народ первое время не понимал значения этого бомбардирования.
Звуки падавших гранат и ядер возбуждали сначала только любопытство. Жена Ферапонтова, не перестававшая до этого выть под сараем, умолкла и с ребенком на руках вышла к воротам, молча приглядываясь к народу и прислушиваясь к звукам.
К воротам вышли кухарка и лавочник. Все с веселым любопытством старались увидать проносившиеся над их головами снаряды. Из за угла вышло несколько человек людей, оживленно разговаривая.
– То то сила! – говорил один. – И крышку и потолок так в щепки и разбило.
– Как свинья и землю то взрыло, – сказал другой. – Вот так важно, вот так подбодрил! – смеясь, сказал он. – Спасибо, отскочил, а то бы она тебя смазала.
Народ обратился к этим людям. Они приостановились и рассказывали, как подле самих их ядра попали в дом. Между тем другие снаряды, то с быстрым, мрачным свистом – ядра, то с приятным посвистыванием – гранаты, не переставали перелетать через головы народа; но ни один снаряд не падал близко, все переносило. Алпатыч садился в кибиточку. Хозяин стоял в воротах.
– Чего не видала! – крикнул он на кухарку, которая, с засученными рукавами, в красной юбке, раскачиваясь голыми локтями, подошла к углу послушать то, что рассказывали.
– Вот чуда то, – приговаривала она, но, услыхав голос хозяина, она вернулась, обдергивая подоткнутую юбку.
Опять, но очень близко этот раз, засвистело что то, как сверху вниз летящая птичка, блеснул огонь посередине улицы, выстрелило что то и застлало дымом улицу.
– Злодей, что ж ты это делаешь? – прокричал хозяин, подбегая к кухарке.
В то же мгновение с разных сторон жалобно завыли женщины, испуганно заплакал ребенок и молча столпился народ с бледными лицами около кухарки. Из этой толпы слышнее всех слышались стоны и приговоры кухарки:
– Ой о ох, голубчики мои! Голубчики мои белые! Не дайте умереть! Голубчики мои белые!..
Через пять минут никого не оставалось на улице. Кухарку с бедром, разбитым гранатным осколком, снесли в кухню. Алпатыч, его кучер, Ферапонтова жена с детьми, дворник сидели в подвале, прислушиваясь. Гул орудий, свист снарядов и жалостный стон кухарки, преобладавший над всеми звуками, не умолкали ни на мгновение. Хозяйка то укачивала и уговаривала ребенка, то жалостным шепотом спрашивала у всех входивших в подвал, где был ее хозяин, оставшийся на улице. Вошедший в подвал лавочник сказал ей, что хозяин пошел с народом в собор, где поднимали смоленскую чудотворную икону.
К сумеркам канонада стала стихать. Алпатыч вышел из подвала и остановился в дверях. Прежде ясное вечера нее небо все было застлано дымом. И сквозь этот дым странно светил молодой, высоко стоящий серп месяца. После замолкшего прежнего страшного гула орудий над городом казалась тишина, прерываемая только как бы распространенным по всему городу шелестом шагов, стонов, дальних криков и треска пожаров. Стоны кухарки теперь затихли. С двух сторон поднимались и расходились черные клубы дыма от пожаров. На улице не рядами, а как муравьи из разоренной кочки, в разных мундирах и в разных направлениях, проходили и пробегали солдаты. В глазах Алпатыча несколько из них забежали на двор Ферапонтова. Алпатыч вышел к воротам. Какой то полк, теснясь и спеша, запрудил улицу, идя назад.
– Сдают город, уезжайте, уезжайте, – сказал ему заметивший его фигуру офицер и тут же обратился с криком к солдатам:
– Я вам дам по дворам бегать! – крикнул он.
Алпатыч вернулся в избу и, кликнув кучера, велел ему выезжать. Вслед за Алпатычем и за кучером вышли и все домочадцы Ферапонтова. Увидав дым и даже огни пожаров, видневшиеся теперь в начинавшихся сумерках, бабы, до тех пор молчавшие, вдруг заголосили, глядя на пожары. Как бы вторя им, послышались такие же плачи на других концах улицы. Алпатыч с кучером трясущимися руками расправлял запутавшиеся вожжи и постромки лошадей под навесом.
Когда Алпатыч выезжал из ворот, он увидал, как в отпертой лавке Ферапонтова человек десять солдат с громким говором насыпали мешки и ранцы пшеничной мукой и подсолнухами. В то же время, возвращаясь с улицы в лавку, вошел Ферапонтов. Увидав солдат, он хотел крикнуть что то, но вдруг остановился и, схватившись за волоса, захохотал рыдающим хохотом.
– Тащи всё, ребята! Не доставайся дьяволам! – закричал он, сам хватая мешки и выкидывая их на улицу. Некоторые солдаты, испугавшись, выбежали, некоторые продолжали насыпать. Увидав Алпатыча, Ферапонтов обратился к нему.
– Решилась! Расея! – крикнул он. – Алпатыч! решилась! Сам запалю. Решилась… – Ферапонтов побежал на двор.
По улице, запружая ее всю, непрерывно шли солдаты, так что Алпатыч не мог проехать и должен был дожидаться. Хозяйка Ферапонтова с детьми сидела также на телеге, ожидая того, чтобы можно было выехать.
Была уже совсем ночь. На небе были звезды и светился изредка застилаемый дымом молодой месяц. На спуске к Днепру повозки Алпатыча и хозяйки, медленно двигавшиеся в рядах солдат и других экипажей, должны были остановиться. Недалеко от перекрестка, у которого остановились повозки, в переулке, горели дом и лавки. Пожар уже догорал. Пламя то замирало и терялось в черном дыме, то вдруг вспыхивало ярко, до странности отчетливо освещая лица столпившихся людей, стоявших на перекрестке. Перед пожаром мелькали черные фигуры людей, и из за неумолкаемого треска огня слышались говор и крики. Алпатыч, слезший с повозки, видя, что повозку его еще не скоро пропустят, повернулся в переулок посмотреть пожар. Солдаты шныряли беспрестанно взад и вперед мимо пожара, и Алпатыч видел, как два солдата и с ними какой то человек во фризовой шинели тащили из пожара через улицу на соседний двор горевшие бревна; другие несли охапки сена.
Алпатыч подошел к большой толпе людей, стоявших против горевшего полным огнем высокого амбара. Стены были все в огне, задняя завалилась, крыша тесовая обрушилась, балки пылали. Очевидно, толпа ожидала той минуты, когда завалится крыша. Этого же ожидал Алпатыч.
– Алпатыч! – вдруг окликнул старика чей то знакомый голос.
– Батюшка, ваше сиятельство, – отвечал Алпатыч, мгновенно узнав голос своего молодого князя.
Князь Андрей, в плаще, верхом на вороной лошади, стоял за толпой и смотрел на Алпатыча.
– Ты как здесь? – спросил он.
– Ваше… ваше сиятельство, – проговорил Алпатыч и зарыдал… – Ваше, ваше… или уж пропали мы? Отец…
– Как ты здесь? – повторил князь Андрей.
Пламя ярко вспыхнуло в эту минуту и осветило Алпатычу бледное и изнуренное лицо его молодого барина. Алпатыч рассказал, как он был послан и как насилу мог уехать.
– Что же, ваше сиятельство, или мы пропали? – спросил он опять.
Князь Андрей, не отвечая, достал записную книжку и, приподняв колено, стал писать карандашом на вырванном листе. Он писал сестре:
«Смоленск сдают, – писал он, – Лысые Горы будут заняты неприятелем через неделю. Уезжайте сейчас в Москву. Отвечай мне тотчас, когда вы выедете, прислав нарочного в Усвяж».
Написав и передав листок Алпатычу, он на словах передал ему, как распорядиться отъездом князя, княжны и сына с учителем и как и куда ответить ему тотчас же. Еще не успел он окончить эти приказания, как верховой штабный начальник, сопутствуемый свитой, подскакал к нему.
– Вы полковник? – кричал штабный начальник, с немецким акцентом, знакомым князю Андрею голосом. – В вашем присутствии зажигают дома, а вы стоите? Что это значит такое? Вы ответите, – кричал Берг, который был теперь помощником начальника штаба левого фланга пехотных войск первой армии, – место весьма приятное и на виду, как говорил Берг.
Князь Андрей посмотрел на него и, не отвечая, продолжал, обращаясь к Алпатычу:
– Так скажи, что до десятого числа жду ответа, а ежели десятого не получу известия, что все уехали, я сам должен буду все бросить и ехать в Лысые Горы.
– Я, князь, только потому говорю, – сказал Берг, узнав князя Андрея, – что я должен исполнять приказания, потому что я всегда точно исполняю… Вы меня, пожалуйста, извините, – в чем то оправдывался Берг.
Что то затрещало в огне. Огонь притих на мгновенье; черные клубы дыма повалили из под крыши. Еще страшно затрещало что то в огне, и завалилось что то огромное.
– Урруру! – вторя завалившемуся потолку амбара, из которого несло запахом лепешек от сгоревшего хлеба, заревела толпа. Пламя вспыхнуло и осветило оживленно радостные и измученные лица людей, стоявших вокруг пожара.
Человек во фризовой шинели, подняв кверху руку, кричал:
– Важно! пошла драть! Ребята, важно!..
– Это сам хозяин, – послышались голоса.
– Так, так, – сказал князь Андрей, обращаясь к Алпатычу, – все передай, как я тебе говорил. – И, ни слова не отвечая Бергу, замолкшему подле него, тронул лошадь и поехал в переулок.


От Смоленска войска продолжали отступать. Неприятель шел вслед за ними. 10 го августа полк, которым командовал князь Андрей, проходил по большой дороге, мимо проспекта, ведущего в Лысые Горы. Жара и засуха стояли более трех недель. Каждый день по небу ходили курчавые облака, изредка заслоняя солнце; но к вечеру опять расчищало, и солнце садилось в буровато красную мглу. Только сильная роса ночью освежала землю. Остававшиеся на корню хлеба сгорали и высыпались. Болота пересохли. Скотина ревела от голода, не находя корма по сожженным солнцем лугам. Только по ночам и в лесах пока еще держалась роса, была прохлада. Но по дороге, по большой дороге, по которой шли войска, даже и ночью, даже и по лесам, не было этой прохлады. Роса не заметна была на песочной пыли дороги, встолченной больше чем на четверть аршина. Как только рассветало, начиналось движение. Обозы, артиллерия беззвучно шли по ступицу, а пехота по щиколку в мягкой, душной, не остывшей за ночь, жаркой пыли. Одна часть этой песочной пыли месилась ногами и колесами, другая поднималась и стояла облаком над войском, влипая в глаза, в волоса, в уши, в ноздри и, главное, в легкие людям и животным, двигавшимся по этой дороге. Чем выше поднималось солнце, тем выше поднималось облако пыли, и сквозь эту тонкую, жаркую пыль на солнце, не закрытое облаками, можно было смотреть простым глазом. Солнце представлялось большим багровым шаром. Ветра не было, и люди задыхались в этой неподвижной атмосфере. Люди шли, обвязавши носы и рты платками. Приходя к деревне, все бросалось к колодцам. Дрались за воду и выпивали ее до грязи.
Князь Андрей командовал полком, и устройство полка, благосостояние его людей, необходимость получения и отдачи приказаний занимали его. Пожар Смоленска и оставление его были эпохой для князя Андрея. Новое чувство озлобления против врага заставляло его забывать свое горе. Он весь был предан делам своего полка, он был заботлив о своих людях и офицерах и ласков с ними. В полку его называли наш князь, им гордились и его любили. Но добр и кроток он был только с своими полковыми, с Тимохиным и т. п., с людьми совершенно новыми и в чужой среде, с людьми, которые не могли знать и понимать его прошедшего; но как только он сталкивался с кем нибудь из своих прежних, из штабных, он тотчас опять ощетинивался; делался злобен, насмешлив и презрителен. Все, что связывало его воспоминание с прошедшим, отталкивало его, и потому он старался в отношениях этого прежнего мира только не быть несправедливым и исполнять свой долг.
Правда, все в темном, мрачном свете представлялось князю Андрею – особенно после того, как оставили Смоленск (который, по его понятиям, можно и должно было защищать) 6 го августа, и после того, как отец, больной, должен был бежать в Москву и бросить на расхищение столь любимые, обстроенные и им населенные Лысые Горы; но, несмотря на то, благодаря полку князь Андрей мог думать о другом, совершенно независимом от общих вопросов предмете – о своем полку. 10 го августа колонна, в которой был его полк, поравнялась с Лысыми Горами. Князь Андрей два дня тому назад получил известие, что его отец, сын и сестра уехали в Москву. Хотя князю Андрею и нечего было делать в Лысых Горах, он, с свойственным ему желанием растравить свое горе, решил, что он должен заехать в Лысые Горы.
Он велел оседлать себе лошадь и с перехода поехал верхом в отцовскую деревню, в которой он родился и провел свое детство. Проезжая мимо пруда, на котором всегда десятки баб, переговариваясь, били вальками и полоскали свое белье, князь Андрей заметил, что на пруде никого не было, и оторванный плотик, до половины залитый водой, боком плавал посредине пруда. Князь Андрей подъехал к сторожке. У каменных ворот въезда никого не было, и дверь была отперта. Дорожки сада уже заросли, и телята и лошади ходили по английскому парку. Князь Андрей подъехал к оранжерее; стекла были разбиты, и деревья в кадках некоторые повалены, некоторые засохли. Он окликнул Тараса садовника. Никто не откликнулся. Обогнув оранжерею на выставку, он увидал, что тесовый резной забор весь изломан и фрукты сливы обдерганы с ветками. Старый мужик (князь Андрей видал его у ворот в детстве) сидел и плел лапоть на зеленой скамеечке.
Он был глух и не слыхал подъезда князя Андрея. Он сидел на лавке, на которой любил сиживать старый князь, и около него было развешено лычко на сучках обломанной и засохшей магнолии.
Князь Андрей подъехал к дому. Несколько лип в старом саду были срублены, одна пегая с жеребенком лошадь ходила перед самым домом между розанами. Дом был заколочен ставнями. Одно окно внизу было открыто. Дворовый мальчик, увидав князя Андрея, вбежал в дом.
Алпатыч, услав семью, один оставался в Лысых Горах; он сидел дома и читал Жития. Узнав о приезде князя Андрея, он, с очками на носу, застегиваясь, вышел из дома, поспешно подошел к князю и, ничего не говоря, заплакал, целуя князя Андрея в коленку.
Потом он отвернулся с сердцем на свою слабость и стал докладывать ему о положении дел. Все ценное и дорогое было отвезено в Богучарово. Хлеб, до ста четвертей, тоже был вывезен; сено и яровой, необыкновенный, как говорил Алпатыч, урожай нынешнего года зеленым взят и скошен – войсками. Мужики разорены, некоторый ушли тоже в Богучарово, малая часть остается.
Князь Андрей, не дослушав его, спросил, когда уехали отец и сестра, разумея, когда уехали в Москву. Алпатыч отвечал, полагая, что спрашивают об отъезде в Богучарово, что уехали седьмого, и опять распространился о долах хозяйства, спрашивая распоряжении.