Вишневский, Сергей Владимирович

Сергей Владимирович Вишневский
генерал-майор С. В. Вишневский
Дата рождения	15 апреля 1893(1893-04-15)
Место рождения	Рогачёв, Могилевская губерния, Российская империя
Дата смерти	28 июня 1967(1967-06-28) (74 года)
Место смерти	Москва, СССР
Принадлежность	Российская империя Российская империя СССР СССР
Род войск	кавалерия, пехота
Годы службы	1912—1917 1918—1949
Звание
Командовал	32-я армия
Сражения/войны	Первая мировая война, Гражданская война в России, Великая Отечественная война
Награды и премии

Серге́й Влади́мирович Вишне́вский (15 апреля 1893, Рогачёв — 28 июня 1967, Москва) — советский военачальник, генерал-майор. Участник Великой Отечественной войны.

Биография

На военной службе с 1912 года. Кадровый офицер царской армии, окончил кадетский корпус в городе Сумы (1912) и Елисаветградское кавалерийское училище (1914). В годы Первой мировой войны служил в кавалерийских частях на Юго-Западном фронте, в чине штабс-ротмистра командовал эскадроном.

В РККА с 1918 года. В годы Гражданской войны командовал полком, затем бригадой, также некоторое время служил в штабе бригады. Воевал против махновцев, затем сражался с басмачами на Туркестанском фронте.

По окончании Гражданской войны командовал кавалерийским полком, затем был заместителем начальника кавалерийской школы. В марте 1925 года был назначен помощником командира кавалерийской бригады, затем — командир бригады. С октября 1926 года — помощник начальника отдела штаба ЛВО, с октября 1927 — командир 7-й Самарской кавалерийской дивизии.

Затем на учёбе: окончил курсы усовершенствования высшего комсостава при Военной академии имени М. В. Фрунзе (после чего некоторое время служил начальником штаба кавалерийской бригады), а затем в 1933 году и саму Военную академию имени М. В. Фрунзе, где и остался в качестве преподавателя тактики. 4 декабря 1935 года присвоено звание полковника. По некоторым данным, во время репрессий в РККА в 1938 году подвергся некоторым мерам (вероятнее всего, был уволен), но уже в том же году продолжил службу. 2 апреля 1940 года ему присвоено звание комбрига, а 4 июня того же года переаттестован в генерал-майоры. С октября 1940 года — помощник генерал-инспектора кавалерии РККА.

Великая Отечественная война

21 сентября 1941 года был назначен командующим 32-й армией Резервного фронта. С 3 октября армия вела оборонительные бои под Вязьмой. 7 октября армия попала в окружение. Остатки войск армии 12 октября вышли из окружения, а генерал-майор Вишневский был направлен на должность командующего находящейся в окружении 19-й армии, однако в должность не вступил — не смог добраться до её управления и 22 октября был больным (с обмороженными ногами) взят в плен.

Содержался в военной тюрьме в Летцене, в Хаммельбургском офицерском лагере, в Нюрнбергской тюрьме, в концлагерях Флоссенбюрг и Дахау. После освобождения в 1945 году — в Советской военной миссии в Париже. По возвращении в СССР проходил спецпроверку НКВД. В декабре был восстановлен в РККА (дело было прекращено в 1946 году) и направлен на Высшие академические курсы при Высшей военной академии имени К. Е. Ворошилова, по окончании которых служил преподавателем в Военной академии имени М. В. Фрунзе. С 1949 года — в запасе.

Награды

• Орден Ленина
• Орден Красного Знамени
• 2 ордена Красной Звезды
• Медаль «XX лет Рабоче-Крестьянской Красной Армии»

Литература

• Коллектив авторов. Великая Отечественная. Командармы. Военный биографический словарь / Под общей ред. М. Г. Вожакина. — М.; Жуковский: Кучково поле, 2005. — С. 34—35. — ISBN 5-86090-113-5.

Отрывок, характеризующий Вишневский, Сергей Владимирович

Прошло два часа. Наполеон позавтракал и опять стоял на том же месте на Поклонной горе, ожидая депутацию. Речь его к боярам уже ясно сложилась в его воображении. Речь эта была исполнена достоинства и того величия, которое понимал Наполеон.
Тот тон великодушия, в котором намерен был действовать в Москве Наполеон, увлек его самого. Он в воображении своем назначал дни reunion dans le palais des Czars [собраний во дворце царей.], где должны были сходиться русские вельможи с вельможами французского императора. Он назначал мысленно губернатора, такого, который бы сумел привлечь к себе население. Узнав о том, что в Москве много богоугодных заведений, он в воображении своем решал, что все эти заведения будут осыпаны его милостями. Он думал, что как в Африке надо было сидеть в бурнусе в мечети, так в Москве надо было быть милостивым, как цари. И, чтобы окончательно тронуть сердца русских, он, как и каждый француз, не могущий себе вообразить ничего чувствительного без упоминания о ma chere, ma tendre, ma pauvre mere, [моей милой, нежной, бедной матери ,] он решил, что на всех этих заведениях он велит написать большими буквами: Etablissement dedie a ma chere Mere. Нет, просто: Maison de ma Mere, [Учреждение, посвященное моей милой матери… Дом моей матери.] – решил он сам с собою. «Но неужели я в Москве? Да, вот она передо мной. Но что же так долго не является депутация города?» – думал он.
Между тем в задах свиты императора происходило шепотом взволнованное совещание между его генералами и маршалами. Посланные за депутацией вернулись с известием, что Москва пуста, что все уехали и ушли из нее. Лица совещавшихся были бледны и взволнованны. Не то, что Москва была оставлена жителями (как ни важно казалось это событие), пугало их, но их пугало то, каким образом объявить о том императору, каким образом, не ставя его величество в то страшное, называемое французами ridicule [смешным] положение, объявить ему, что он напрасно ждал бояр так долго, что есть толпы пьяных, но никого больше. Одни говорили, что надо было во что бы то ни стало собрать хоть какую нибудь депутацию, другие оспаривали это мнение и утверждали, что надо, осторожно и умно приготовив императора, объявить ему правду.
– Il faudra le lui dire tout de meme… – говорили господа свиты. – Mais, messieurs… [Однако же надо сказать ему… Но, господа…] – Положение было тем тяжеле, что император, обдумывая свои планы великодушия, терпеливо ходил взад и вперед перед планом, посматривая изредка из под руки по дороге в Москву и весело и гордо улыбаясь.
– Mais c'est impossible… [Но неловко… Невозможно…] – пожимая плечами, говорили господа свиты, не решаясь выговорить подразумеваемое страшное слово: le ridicule…
Между тем император, уставши от тщетного ожидания и своим актерским чутьем чувствуя, что величественная минута, продолжаясь слишком долго, начинает терять свою величественность, подал рукою знак. Раздался одинокий выстрел сигнальной пушки, и войска, с разных сторон обложившие Москву, двинулись в Москву, в Тверскую, Калужскую и Дорогомиловскую заставы. Быстрее и быстрее, перегоняя одни других, беглым шагом и рысью, двигались войска, скрываясь в поднимаемых ими облаках пыли и оглашая воздух сливающимися гулами криков.
Увлеченный движением войск, Наполеон доехал с войсками до Дорогомиловской заставы, но там опять остановился и, слезши с лошади, долго ходил у Камер коллежского вала, ожидая депутации.


Москва между тем была пуста. В ней были еще люди, в ней оставалась еще пятидесятая часть всех бывших прежде жителей, но она была пуста. Она была пуста, как пуст бывает домирающий обезматочивший улей.
В обезматочившем улье уже нет жизни, но на поверхностный взгляд он кажется таким же живым, как и другие.
Так же весело в жарких лучах полуденного солнца вьются пчелы вокруг обезматочившего улья, как и вокруг других живых ульев; так же издалека пахнет от него медом, так же влетают и вылетают из него пчелы. Но стоит приглядеться к нему, чтобы понять, что в улье этом уже нет жизни. Не так, как в живых ульях, летают пчелы, не тот запах, не тот звук поражают пчеловода. На стук пчеловода в стенку больного улья вместо прежнего, мгновенного, дружного ответа, шипенья десятков тысяч пчел, грозно поджимающих зад и быстрым боем крыльев производящих этот воздушный жизненный звук, – ему отвечают разрозненные жужжания, гулко раздающиеся в разных местах пустого улья. Из летка не пахнет, как прежде, спиртовым, душистым запахом меда и яда, не несет оттуда теплом полноты, а с запахом меда сливается запах пустоты и гнили. У летка нет больше готовящихся на погибель для защиты, поднявших кверху зады, трубящих тревогу стражей. Нет больше того ровного и тихого звука, трепетанья труда, подобного звуку кипенья, а слышится нескладный, разрозненный шум беспорядка. В улей и из улья робко и увертливо влетают и вылетают черные продолговатые, смазанные медом пчелы грабительницы; они не жалят, а ускользают от опасности. Прежде только с ношами влетали, а вылетали пустые пчелы, теперь вылетают с ношами. Пчеловод открывает нижнюю колодезню и вглядывается в нижнюю часть улья. Вместо прежде висевших до уза (нижнего дна) черных, усмиренных трудом плетей сочных пчел, держащих за ноги друг друга и с непрерывным шепотом труда тянущих вощину, – сонные, ссохшиеся пчелы в разные стороны бредут рассеянно по дну и стенкам улья. Вместо чисто залепленного клеем и сметенного веерами крыльев пола на дне лежат крошки вощин, испражнения пчел, полумертвые, чуть шевелящие ножками и совершенно мертвые, неприбранные пчелы.