Вишоватый, Анджей

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск
Анджей Вишоватый

Анджей Вишоватый или Виссоватый (польск. Andrzej Wiszowaty, лат. Andreas Wissowatius; 1608, с. Филипув Речь Посполитая (ныне Подляское воеводство Польши) — 1678, Амстердам) — польский философ, богослов-социанин, религиозный идеолог польских братьев, арианский проповедник, писатель-полемист, поэт, издатель и редактор XVII века.



Биография

Представитель шляхетского рода герба Першхала. Сын Агнешки Социн, единственной дочери Фауста Социна (1529—1604), основателя антитринитарного движения социниан.

Образование получил в Ракове (1619—1629), одном из главных центров секты ариан в Польше. С 1631 путешествовал по Европе. Продолжил учёбу в Лейденском университете (Нидерланды). В 1638 году возвратился на родину, в момент, для него неблагоприятный: школа в Ракове была закрыта, ариане подвергались преследованиям и изгнанию, и Вишоватый поспешил опять уехать, дожидаясь за границей, пока гонение в Польше на ариан прекратится.

Вернувшись, он занял место пастора. Веротерпимость к сектантам в то время ещё не установилась, однако, Вишоватый с единоверцами смог избежать гонений; их церкви постоянно закрывались, и ему приходилось беспрестанно переезжать из одного воеводства в другое, принимать должность проповедника то в одной, то в другой общине.

Принимал участие в работе над Раковским катехизисом.

С 1645 по 1652 год он был проповедником вновь собранной им раковской общины, которая после уничтожения арианской церкви в самом Ракове построила для себя церковь около этого городка, в с. Радостове; но и оттуда ему пришлось удалиться, когда владелица Ракова приняла католицизм. Вишоватый перебрался в Краковское воеводство и жил там до 1655 года, когда вторжение шведов разожгло в большинстве поляков особую ненависть к протестантам.

Он опять вынужден был бежать и жил в д. Вроцмирове, пока сеймовой указ 1660 г. не предписал всем арианам оставить пределы Польши. Прежде чем расстаться окончательно с родиною, польские ариане решили сделать ещё последнюю попытку примирения с католиками, и с этой целью назначено было colloquium charitativum, которое и состоялось в Роншове. Для ведения этого диспута ариане выбрали Вишоватого, ораторами же со стороны католиков явились иезуиты: Геннинг, Цихоцкий и др. Пять дней продолжался этот диспут и, хотя ни к какому соглашению он не привёл, но заставил даже противников Вишоватого удивляться его твёрдости и учёности.

В третий раз, и уже навсегда, Вишоватый отправился за границу и с 1666 года поселился в Амстердаме. Здесь он играл роль духовного лидера эмигрантов-ариан, много писал, принимал деятельное участие в издании известного монументального труда о польских братьях « Bibliotheca Fratrum Polonorum quos Unitarios vocant, instructua operibus omnibus Fausti Socini» (1665, 1668).

Автор 62 трудов в области теологии, философии, религии и этики, в большинстве своём утерянных. Наиболее известная работа Вишоватого «O религии разумной, или трактат о пользовании судом разума также и в теологических и религиозных делах» («Religio rationalis seu de rationis judicio»).

После его смерти осталось более 50-ти сочинений в рукописях на латинском языке.

Труды, напечатанные им за время жизни в Амстердаме и после его смерти:

  • «Stimuli virtutum» (1670);
  • «Dissertatincula de hominis vera beatitate consecranda» (1682);
  • «Discursus brevis de vita aeterna» (1682);
  • «Tractatus brevis, in quo demonstratur corporis cultum pretiosum non decore Chrisitanos» (1682).

Автобиография Вишоватого была напечатана у Sandius в его «Bibliotheca Antitrinitarium».

Напишите отзыв о статье "Вишоватый, Анджей"

Ссылки

Отрывок, характеризующий Вишоватый, Анджей

– Знаешь, mon cher, – сказала губернаторша с серьезным выражением маленького доброго лица, – вот это тебе точно партия; хочешь, я тебя сосватаю?
– Кого, ma tante? – спросил Николай.
– Княжну сосватаю. Катерина Петровна говорит, что Лили, а по моему, нет, – княжна. Хочешь? Я уверена, твоя maman благодарить будет. Право, какая девушка, прелесть! И она совсем не так дурна.
– Совсем нет, – как бы обидевшись, сказал Николай. – Я, ma tante, как следует солдату, никуда не напрашиваюсь и ни от чего не отказываюсь, – сказал Ростов прежде, чем он успел подумать о том, что он говорит.
– Так помни же: это не шутка.
– Какая шутка!
– Да, да, – как бы сама с собою говоря, сказала губернаторша. – А вот что еще, mon cher, entre autres. Vous etes trop assidu aupres de l'autre, la blonde. [мой друг. Ты слишком ухаживаешь за той, за белокурой.] Муж уж жалок, право…
– Ах нет, мы с ним друзья, – в простоте душевной сказал Николай: ему и в голову не приходило, чтобы такое веселое для него препровождение времени могло бы быть для кого нибудь не весело.
«Что я за глупость сказал, однако, губернаторше! – вдруг за ужином вспомнилось Николаю. – Она точно сватать начнет, а Соня?..» И, прощаясь с губернаторшей, когда она, улыбаясь, еще раз сказала ему: «Ну, так помни же», – он отвел ее в сторону:
– Но вот что, по правде вам сказать, ma tante…
– Что, что, мой друг; пойдем вот тут сядем.
Николай вдруг почувствовал желание и необходимость рассказать все свои задушевные мысли (такие, которые и не рассказал бы матери, сестре, другу) этой почти чужой женщине. Николаю потом, когда он вспоминал об этом порыве ничем не вызванной, необъяснимой откровенности, которая имела, однако, для него очень важные последствия, казалось (как это и кажется всегда людям), что так, глупый стих нашел; а между тем этот порыв откровенности, вместе с другими мелкими событиями, имел для него и для всей семьи огромные последствия.
– Вот что, ma tante. Maman меня давно женить хочет на богатой, но мне мысль одна эта противна, жениться из за денег.
– О да, понимаю, – сказала губернаторша.
– Но княжна Болконская, это другое дело; во первых, я вам правду скажу, она мне очень нравится, она по сердцу мне, и потом, после того как я ее встретил в таком положении, так странно, мне часто в голову приходило что это судьба. Особенно подумайте: maman давно об этом думала, но прежде мне ее не случалось встречать, как то все так случалось: не встречались. И во время, когда Наташа была невестой ее брата, ведь тогда мне бы нельзя было думать жениться на ней. Надо же, чтобы я ее встретил именно тогда, когда Наташина свадьба расстроилась, ну и потом всё… Да, вот что. Я никому не говорил этого и не скажу. А вам только.
Губернаторша пожала его благодарно за локоть.
– Вы знаете Софи, кузину? Я люблю ее, я обещал жениться и женюсь на ней… Поэтому вы видите, что про это не может быть и речи, – нескладно и краснея говорил Николай.
– Mon cher, mon cher, как же ты судишь? Да ведь у Софи ничего нет, а ты сам говорил, что дела твоего папа очень плохи. А твоя maman? Это убьет ее, раз. Потом Софи, ежели она девушка с сердцем, какая жизнь для нее будет? Мать в отчаянии, дела расстроены… Нет, mon cher, ты и Софи должны понять это.
Николай молчал. Ему приятно было слышать эти выводы.
– Все таки, ma tante, этого не может быть, – со вздохом сказал он, помолчав немного. – Да пойдет ли еще за меня княжна? и опять, она теперь в трауре. Разве можно об этом думать?
– Да разве ты думаешь, что я тебя сейчас и женю. Il y a maniere et maniere, [На все есть манера.] – сказала губернаторша.
– Какая вы сваха, ma tante… – сказал Nicolas, целуя ее пухлую ручку.


Приехав в Москву после своей встречи с Ростовым, княжна Марья нашла там своего племянника с гувернером и письмо от князя Андрея, который предписывал им их маршрут в Воронеж, к тетушке Мальвинцевой. Заботы о переезде, беспокойство о брате, устройство жизни в новом доме, новые лица, воспитание племянника – все это заглушило в душе княжны Марьи то чувство как будто искушения, которое мучило ее во время болезни и после кончины ее отца и в особенности после встречи с Ростовым. Она была печальна. Впечатление потери отца, соединявшееся в ее душе с погибелью России, теперь, после месяца, прошедшего с тех пор в условиях покойной жизни, все сильнее и сильнее чувствовалось ей. Она была тревожна: мысль об опасностях, которым подвергался ее брат – единственный близкий человек, оставшийся у нее, мучила ее беспрестанно. Она была озабочена воспитанием племянника, для которого она чувствовала себя постоянно неспособной; но в глубине души ее было согласие с самой собою, вытекавшее из сознания того, что она задавила в себе поднявшиеся было, связанные с появлением Ростова, личные мечтания и надежды.