Владайское восстание

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск

Владайское восстание — неудачное восстание, поднятое дезорганизованными и дезертировавшими с фронта частями солдат болгарской армии при поддержке Болгарского земледельческого народного союза, произошедшее в сентябре 1918 года, в последние дни Первой мировой войны, после того как болгарские войска потерпели крупное поражение в битве при Добро Поле. Восстание носило стихийный характер. Болгарская рабочая социал-демократическая партия (тесных социалистов) не присоединилась к восстанию.

Перед самым началом переговоров правительства Болгарии со странами Антанты последним в середине сентября удалось прорвать Македонский фронт, что привело к отступлению и последующему маршу на столицу нескольких тысяч поднявших восстание солдат во главе с лидерами земледельческого союза. Наступление на столицу завершилось поражением восставших от верных правительству и германских войск. Через несколько дней правительству удалось восстановить контроль над захваченными повстанцами территориями, последние были разбиты и рассеяны. Поражение восстания ликвидировало угрозу свержения монархии в Болгарии, однако привело к отречению царя Фердинанда и вхождению представителей земледельческого союза в правительство несколько месяцев спустя.





Фон событий

14 сентября войска Антанты начали крупное наступление на южном (Македонском) фронте. 18 сентября после ожесточённых боёв им удалось прорвать болгарскую линию фронта, проделав в ней брешь шириной в сто километров. Разгромленные в битве под Добро Поле и деморализованные войска отступали к старым границам Болгарии. Недовольство солдат было очень велико. 22—25 сентября в нескольких частях началось восстание против командования под лозунгами «На Софию!», «Смерть виновникам войны!». У восставших возникла идея похода на Софию, чтобы свергнуть правительство и наказать царя и всех тех, кто, по их мнению, был виновен в войне и поражениях. Уже 24 сентября один отряд восставших достиг Кюстендила, занял этот населённый пункт и арестовал представителей болгарского генштаба, который располагался в нём. На пути к Радомиру в отряде набралось уже около 4000-5000 повстанцев. В Софии царь Фердинанд и правительство начали искать выход из сложившейся ситуации.

Наступление на Софию

25 сентября руководитель Болгарского земледельческого народного союза Александр Стамболийский, который ранее выступал против войны и был приговорён к смертной казни, впоследствии заменённой пожизненным заключением, был по приказу премьер-министра Александра Малинова освобождён из заключения. На встрече с Фердинандом царь попросил его использовать свой авторитет, чтобы попытаться успокоить войска и восстановить дисциплину в армии. Стамболийский согласился, но с условиями, что царское правительство немедленно начнёт переговоры с Антантой о заключении перемирия и освободит из тюрем всех политзаключённых. В конце концов они договорились о том, что пока будет освобождена часть заключённых, а делегация штаба из Кюстендила, которая должна быть освобождена восставшими, отправится на позиции сил Антанты для переговоров в сопровождении американского консула (поскольку США формально не находились в состоянии войны с Болгарией).

На следующий день, 26 сентября, Стамболийский совместно с другим лидером Болгарского земледельческого народного союза Райко Даскаловым, военным министром генералом Савой Савовым, социалистом Николаем Сакаровым и несколькими другими людьми, в том числе представителями радикалов и демократов, прибыли в город Радомир, только что занятый восставшими, чтобы попытаться разрешить конфликт мирным путём. В 8 часов вечера им сказали, что они могут остаться здесь на ночь и утром следующего дня обратиться к войскам.

План правительства состоял в том, чтобы использовать популярность ртправленных на переговоры людей среди солдат, дабы остановить отступление и стабилизировать фронт. Выступления большинства политиков, тем не менее, не произвели на восставших особого впечатления, и они по-прежнему были полны решимости идти на Софию, хотя предложение министра Савова о том, чтобы вместо марша на столицу отступавшие солдаты смогли бы разойтись по домам, возвращаясь с фронта, получило среди восставших некоторую поддержку, хотя большинство всё равно настаивало на наступлении. Делегация политиков после этого решила направиться в Кюстендил, чтобы оценить сложившуюся там ситуацию и узнать о ходе переговоров с союзниками.

Прибыв в полдень 27 сентября в бывший генштаб, политики узнали, что делегация штаба уже отбыла отсюда на переговоры с Антантой. Город был занят восставшими солдатами, верными прибывшему сюда Стамболийскому. Стамболийский в этот же день получил от оставшегося в Радомире и взявшего там ситуацию под свой полный контроль Даскалова телеграмму с предложением возглавить восстание и объединить находившиеся в двух городах силы, насчитывающие более 15000 солдат, готовых идти на столицу и свергнуть монархию. Стамболийский после некоторых колебаний согласился. 27 сентября под аплодисменты солдат он заявил, что монархия отныне свергнута и Болгария становится республикой (так называемая Радомирская республика). Президентом республики восставшие провозгласили Александра Стамболийского, главнокомандующим — Райко Даскалова (Стамболийский не принял командования над войсками). Даскалов расположился в Дупнице, в 75 км к югу, и оттуда направил телеграммы в различные болгарские города о необходимости подчиниться новому правительству. Руководители восстания быстро и спешно приступили к подготовке наступления на Софию.

Развитие восстания

Войска под командованием Даскалова в Радомире насчитывали восемь батальонов пехоты и две пулемётных роты, однако не имели артиллерии; руководили восстания, впрочем, считали, что София не будет серьёзно сопротивляться и потому артиллерия не понадобится при штурме города.

26 сентября генерал Савов пообещал направить части навстречу поездам с отступающими с фронта солдатами, которые перевозили их в глубь страны. На следующий день несколько поездов, а также отдельные группы солдат, двигавшихся пешком, были в окрестностях Софии разоружены и распущены, однако 28 сентября произошло вооружённое столкновение. На железнодорожную станцию у Сахарного завода прибыл поезд с революционно настроенными отступающими солдатами. Офицер, командовавший курсантами, находившимися на станции, сделал попытку начать переговоры, но в это же время из поезда по ним открыли огонь. Вскоре после этого поезд начали обстреливать расположенные на склонах Витоша и в районе Лагеры артиллерийские батареи. Это привело к большому числу убитых и раненых солдат, а затем сопротивление поезда было подавлено. Следующие прибывшие поезда разоружили без каких-либо инцидентов[1].

В 9.00 27 сентября Даскалов подтвердил, что подконтрольные ему войска начнут наступление на столицу, если новое правительство не будет признано. Утром 28 сентября Даскалов и Стамболийский после долгой беседы договорились, что Стамболийский отправится в Софию на переговоры, а Даскалов тем временем поведёт войска в наступление. Основные силы восставших выступили из Радомира и вскоре заняли Перник. Стамболийский тем временем прибыл в болгарскую столицу, которую он нашёл пребывающей в довольно спокойном состоянии, и сразу отправился на встречу с кабинетом министров, которые не стали слушать его объяснения по поводу того, почему не удалось уговорить войска сложить оружие, объявив также действия Даскалова восстанием. Сразу же после того, как Стамболийский покинул здание правительства, был издан приказ о его аресте; узнав об этом, он тут же, не покидая города, ушёл в подполье, одновременно попытавшись организовать восстание в Софии, но неудачно. Он связывался с депутатами парламента, которые предпочли поддержать правительство, и с коммунистами (в Болгарии тогда называемыми социалистами), которые также отказались поддержать восстание, расценивавшееся ими как «буржуазное».

К 29 сентября восставшие под командованием Даскалов заняли село Владая, расположенное в 15 км от Софии. Именно в честь него восстание и получило своё название. Однако Даскалов допустил крупную ошибку, промедлив с развитием наступления и не окружив вовремя Софию, что позволило правительству рассчитывать на помощь германских сил. Правительство страны в это же время начало организовать войска для сопротивления восставшим. По состоянию на 25 сентября в Софии под его командованием находилось одиннадцать пехотных рот с двенадцатью пулемётами, две батареи с в общей сложности шесть орудий и полтора конных эскадрона, большинство из которых были курсантами военной школы. В ближайшие дни прибыли подкрепления, в том числе германская батарея и четыре германских роты. Верные правительству части расположились между склонами горного массива Витоша в районе Княжево и возле района Сахарный завод (Захарна фабрика)[1].

Попытка штурма столицы

В 9.00 29 сентября Райко Даскалов выдвинул ультиматум, дав срок в шесть часов, спустя которые ему должны были передать власть над страной. После истечения этого срока восставшие тремя колоннами начали наступление на болгарскую столицу. Им противостояли лояльные правительству подразделения, большую часть которых составляли македонцы под командованием генерала Александра Протогерова; эти солдаты обычно оказывали восставшим ожесточённое сопротивление и активно применяли против них артиллерию.

Центральная колонна восставших, которой командовал лично Райко Даскалов, с боем заняла деревню Княжево. Левая колонна, через болота спускавшаяся с хребта на Люлин, вступила в бой с правительственными войсками в Горна Баня. К 17 часам правая колонна восставших обошла укрепления в Бояне и начала атаку на город со всех сторон[2]. С наступлением сумерек, однако, штурм столицы был отложен до рассвета по личному распоряжению Даскалова, получившего осколочное ранение.

Эта заминка позволила правительственным войскам организовать оборону (кроме того, 29 сентября правительство Болгарии заключило перемирие со странами Антанты). Ранним утром 30 сентября они начали контрнаступление. Их превосходство в артиллерии и пулемётах и поддержка со стороны хорошо укомплектованной 217-й германской дивизии оказались решающимм факторами. Восставшие солдаты оказались разбиты, в их рядах началось дезертирство. Когда в 5.00 30 сентября Даскалов снова приказал начать штурм столицы, под его командованием оставалось не более 7000 человек, и защитники города отбили это наступление и отбросили восставших от столицы в ходе последовавшего контрнаступления.

Два дня спустя, 2 октября, правительственными силами был занят Радомир, после чего восстание было окончательно подавлено. Общее число погибших среди повстанцев составило около 400 человек, потери правительственных войск исчислялись 30 убитыми и 98 ранеными[1].

Последствия

Даскалову и Стамболийскому после поражения пришлось скрываться, чтобы избежать ареста царскими властями, объявившими их изменниками родины. Даскалов бежал в Салоники, а Стамболийский скрывался в Софии. Однако победа правительственных войск не могла спасти режим: страны Антанты согласились сохранить в стране монархию и правление Кобургской династии, однако вынудили царя Фердинанда подписать отречение от престола в пользу своего сына Бориса. Несмотря на обещание амнистии со стороны правительства Малинова, в стране вскоре пришло к власти новое правительство, Теодора Теодорова, при котором лидеры земледельческого союза получили реальную амнистию, что позволило им выйти из подполья; Стамболийский вошёл в состав нового правительства, став одним из министров.

Напишите отзыв о статье "Владайское восстание"

Примечания

  1. 1 2 3 Хаджииванов Петър. Спомени (1900-1944 г.). — София: Военно издателство, 2006. — ISBN 978-954-509-346-3.
  2. Пенков, Стоян. За някои военни проблеми на Войнишкото въстание 1918 година, Военноисторически преглед, кн. 5, 1988, с. 52-53.

Ссылки

Отрывок, характеризующий Владайское восстание

– Или чтоб мне обидно было, что чужая собака поймает, а не моя – мне только бы полюбоваться на травлю, не так ли, граф? Потом я сужу…
– Ату – его, – послышался в это время протяжный крик одного из остановившихся борзятников. Он стоял на полубугре жнивья, подняв арапник, и еще раз повторил протяжно: – А – ту – его! (Звук этот и поднятый арапник означали то, что он видит перед собой лежащего зайца.)
– А, подозрил, кажется, – сказал небрежно Илагин. – Что же, потравим, граф!
– Да, подъехать надо… да – что ж, вместе? – отвечал Николай, вглядываясь в Ерзу и в красного Ругая дядюшки, в двух своих соперников, с которыми еще ни разу ему не удалось поровнять своих собак. «Ну что как с ушей оборвут мою Милку!» думал он, рядом с дядюшкой и Илагиным подвигаясь к зайцу.
– Матёрый? – спрашивал Илагин, подвигаясь к подозрившему охотнику, и не без волнения оглядываясь и подсвистывая Ерзу…
– А вы, Михаил Никанорыч? – обратился он к дядюшке.
Дядюшка ехал насупившись.
– Что мне соваться, ведь ваши – чистое дело марш! – по деревне за собаку плачены, ваши тысячные. Вы померяйте своих, а я посмотрю!
– Ругай! На, на, – крикнул он. – Ругаюшка! – прибавил он, невольно этим уменьшительным выражая свою нежность и надежду, возлагаемую на этого красного кобеля. Наташа видела и чувствовала скрываемое этими двумя стариками и ее братом волнение и сама волновалась.
Охотник на полугорке стоял с поднятым арапником, господа шагом подъезжали к нему; гончие, шедшие на самом горизонте, заворачивали прочь от зайца; охотники, не господа, тоже отъезжали. Всё двигалось медленно и степенно.
– Куда головой лежит? – спросил Николай, подъезжая шагов на сто к подозрившему охотнику. Но не успел еще охотник отвечать, как русак, чуя мороз к завтрашнему утру, не вылежал и вскочил. Стая гончих на смычках, с ревом, понеслась под гору за зайцем; со всех сторон борзые, не бывшие на сворах, бросились на гончих и к зайцу. Все эти медленно двигавшиеся охотники выжлятники с криком: стой! сбивая собак, борзятники с криком: ату! направляя собак – поскакали по полю. Спокойный Илагин, Николай, Наташа и дядюшка летели, сами не зная как и куда, видя только собак и зайца, и боясь только потерять хоть на мгновение из вида ход травли. Заяц попался матёрый и резвый. Вскочив, он не тотчас же поскакал, а повел ушами, прислушиваясь к крику и топоту, раздавшемуся вдруг со всех сторон. Он прыгнул раз десять не быстро, подпуская к себе собак, и наконец, выбрав направление и поняв опасность, приложил уши и понесся во все ноги. Он лежал на жнивьях, но впереди были зеленя, по которым было топко. Две собаки подозрившего охотника, бывшие ближе всех, первые воззрились и заложились за зайцем; но еще далеко не подвинулись к нему, как из за них вылетела Илагинская краснопегая Ерза, приблизилась на собаку расстояния, с страшной быстротой наддала, нацелившись на хвост зайца и думая, что она схватила его, покатилась кубарем. Заяц выгнул спину и наддал еще шибче. Из за Ерзы вынеслась широкозадая, чернопегая Милка и быстро стала спеть к зайцу.
– Милушка! матушка! – послышался торжествующий крик Николая. Казалось, сейчас ударит Милка и подхватит зайца, но она догнала и пронеслась. Русак отсел. Опять насела красавица Ерза и над самым хвостом русака повисла, как будто примеряясь как бы не ошибиться теперь, схватить за заднюю ляжку.
– Ерзанька! сестрица! – послышался плачущий, не свой голос Илагина. Ерза не вняла его мольбам. В тот самый момент, как надо было ждать, что она схватит русака, он вихнул и выкатил на рубеж между зеленями и жнивьем. Опять Ерза и Милка, как дышловая пара, выровнялись и стали спеть к зайцу; на рубеже русаку было легче, собаки не так быстро приближались к нему.
– Ругай! Ругаюшка! Чистое дело марш! – закричал в это время еще новый голос, и Ругай, красный, горбатый кобель дядюшки, вытягиваясь и выгибая спину, сравнялся с первыми двумя собаками, выдвинулся из за них, наддал с страшным самоотвержением уже над самым зайцем, сбил его с рубежа на зеленя, еще злей наддал другой раз по грязным зеленям, утопая по колена, и только видно было, как он кубарем, пачкая спину в грязь, покатился с зайцем. Звезда собак окружила его. Через минуту все стояли около столпившихся собак. Один счастливый дядюшка слез и отпазанчил. Потряхивая зайца, чтобы стекала кровь, он тревожно оглядывался, бегая глазами, не находя положения рукам и ногам, и говорил, сам не зная с кем и что.
«Вот это дело марш… вот собака… вот вытянул всех, и тысячных и рублевых – чистое дело марш!» говорил он, задыхаясь и злобно оглядываясь, как будто ругая кого то, как будто все были его враги, все его обижали, и только теперь наконец ему удалось оправдаться. «Вот вам и тысячные – чистое дело марш!»
– Ругай, на пазанку! – говорил он, кидая отрезанную лапку с налипшей землей; – заслужил – чистое дело марш!
– Она вымахалась, три угонки дала одна, – говорил Николай, тоже не слушая никого, и не заботясь о том, слушают ли его, или нет.
– Да это что же в поперечь! – говорил Илагинский стремянный.
– Да, как осеклась, так с угонки всякая дворняшка поймает, – говорил в то же время Илагин, красный, насилу переводивший дух от скачки и волнения. В то же время Наташа, не переводя духа, радостно и восторженно визжала так пронзительно, что в ушах звенело. Она этим визгом выражала всё то, что выражали и другие охотники своим единовременным разговором. И визг этот был так странен, что она сама должна бы была стыдиться этого дикого визга и все бы должны были удивиться ему, ежели бы это было в другое время.
Дядюшка сам второчил русака, ловко и бойко перекинул его через зад лошади, как бы упрекая всех этим перекидыванием, и с таким видом, что он и говорить ни с кем не хочет, сел на своего каураго и поехал прочь. Все, кроме его, грустные и оскорбленные, разъехались и только долго после могли притти в прежнее притворство равнодушия. Долго еще они поглядывали на красного Ругая, который с испачканной грязью, горбатой спиной, побрякивая железкой, с спокойным видом победителя шел за ногами лошади дядюшки.
«Что ж я такой же, как и все, когда дело не коснется до травли. Ну, а уж тут держись!» казалось Николаю, что говорил вид этой собаки.
Когда, долго после, дядюшка подъехал к Николаю и заговорил с ним, Николай был польщен тем, что дядюшка после всего, что было, еще удостоивает говорить с ним.


Когда ввечеру Илагин распростился с Николаем, Николай оказался на таком далеком расстоянии от дома, что он принял предложение дядюшки оставить охоту ночевать у него (у дядюшки), в его деревеньке Михайловке.
– И если бы заехали ко мне – чистое дело марш! – сказал дядюшка, еще бы того лучше; видите, погода мокрая, говорил дядюшка, отдохнули бы, графинечку бы отвезли в дрожках. – Предложение дядюшки было принято, за дрожками послали охотника в Отрадное; а Николай с Наташей и Петей поехали к дядюшке.
Человек пять, больших и малых, дворовых мужчин выбежало на парадное крыльцо встречать барина. Десятки женщин, старых, больших и малых, высунулись с заднего крыльца смотреть на подъезжавших охотников. Присутствие Наташи, женщины, барыни верхом, довело любопытство дворовых дядюшки до тех пределов, что многие, не стесняясь ее присутствием, подходили к ней, заглядывали ей в глаза и при ней делали о ней свои замечания, как о показываемом чуде, которое не человек, и не может слышать и понимать, что говорят о нем.
– Аринка, глянь ка, на бочькю сидит! Сама сидит, а подол болтается… Вишь рожок!
– Батюшки светы, ножик то…
– Вишь татарка!
– Как же ты не перекувыркнулась то? – говорила самая смелая, прямо уж обращаясь к Наташе.
Дядюшка слез с лошади у крыльца своего деревянного заросшего садом домика и оглянув своих домочадцев, крикнул повелительно, чтобы лишние отошли и чтобы было сделано всё нужное для приема гостей и охоты.
Всё разбежалось. Дядюшка снял Наташу с лошади и за руку провел ее по шатким досчатым ступеням крыльца. В доме, не отштукатуренном, с бревенчатыми стенами, было не очень чисто, – не видно было, чтобы цель живших людей состояла в том, чтобы не было пятен, но не было заметно запущенности.
В сенях пахло свежими яблоками, и висели волчьи и лисьи шкуры. Через переднюю дядюшка провел своих гостей в маленькую залу с складным столом и красными стульями, потом в гостиную с березовым круглым столом и диваном, потом в кабинет с оборванным диваном, истасканным ковром и с портретами Суворова, отца и матери хозяина и его самого в военном мундире. В кабинете слышался сильный запах табаку и собак. В кабинете дядюшка попросил гостей сесть и расположиться как дома, а сам вышел. Ругай с невычистившейся спиной вошел в кабинет и лег на диван, обчищая себя языком и зубами. Из кабинета шел коридор, в котором виднелись ширмы с прорванными занавесками. Из за ширм слышался женский смех и шопот. Наташа, Николай и Петя разделись и сели на диван. Петя облокотился на руку и тотчас же заснул; Наташа и Николай сидели молча. Лица их горели, они были очень голодны и очень веселы. Они поглядели друг на друга (после охоты, в комнате, Николай уже не считал нужным выказывать свое мужское превосходство перед своей сестрой); Наташа подмигнула брату и оба удерживались недолго и звонко расхохотались, не успев еще придумать предлога для своего смеха.
Немного погодя, дядюшка вошел в казакине, синих панталонах и маленьких сапогах. И Наташа почувствовала, что этот самый костюм, в котором она с удивлением и насмешкой видала дядюшку в Отрадном – был настоящий костюм, который был ничем не хуже сюртуков и фраков. Дядюшка был тоже весел; он не только не обиделся смеху брата и сестры (ему в голову не могло притти, чтобы могли смеяться над его жизнию), а сам присоединился к их беспричинному смеху.
– Вот так графиня молодая – чистое дело марш – другой такой не видывал! – сказал он, подавая одну трубку с длинным чубуком Ростову, а другой короткий, обрезанный чубук закладывая привычным жестом между трех пальцев.
– День отъездила, хоть мужчине в пору и как ни в чем не бывало!
Скоро после дядюшки отворила дверь, по звуку ног очевидно босая девка, и в дверь с большим уставленным подносом в руках вошла толстая, румяная, красивая женщина лет 40, с двойным подбородком, и полными, румяными губами. Она, с гостеприимной представительностью и привлекательностью в глазах и каждом движеньи, оглянула гостей и с ласковой улыбкой почтительно поклонилась им. Несмотря на толщину больше чем обыкновенную, заставлявшую ее выставлять вперед грудь и живот и назад держать голову, женщина эта (экономка дядюшки) ступала чрезвычайно легко. Она подошла к столу, поставила поднос и ловко своими белыми, пухлыми руками сняла и расставила по столу бутылки, закуски и угощенья. Окончив это она отошла и с улыбкой на лице стала у двери. – «Вот она и я! Теперь понимаешь дядюшку?» сказало Ростову ее появление. Как не понимать: не только Ростов, но и Наташа поняла дядюшку и значение нахмуренных бровей, и счастливой, самодовольной улыбки, которая чуть морщила его губы в то время, как входила Анисья Федоровна. На подносе были травник, наливки, грибки, лепешечки черной муки на юраге, сотовой мед, мед вареный и шипучий, яблоки, орехи сырые и каленые и орехи в меду. Потом принесено было Анисьей Федоровной и варенье на меду и на сахаре, и ветчина, и курица, только что зажаренная.