Владимиров, Иван Алексеевич

Иван Алексеевич Владимиров
Место рождения:	Вильно, Российская империя
Место смерти:	Ленинград, СССР
Жанр:	батальный жанр
Учёба:	Императорская Академия художеств
Стиль:	реализм
Награды:
Звания:

Иван Алексеевич Владимиров (29 декабря 1869 (10 января 1870), Вильно, Российская империя — 14 декабря 1947, Ленинград, СССР) — российский, советский живописец и рисовальщик, Заслуженный деятель искусств РСФСР. Известен как художник реалистической школы в живописи, баталист и автор цикла документальных зарисовок 1917—1918 годов.

Биография

Мать художника была известной английской акварелисткой. Получил художественное образование в Виленской рисовальной школе И. П. Трутнева. В 1891—1893 годах. учился в Петербургской Академии художеств, где специализировался у Б. П. Виллевальде, А. Д. Кившенко и Ф. А. Рубо. Был художественным корреспондентом в период русско-японской (1904—1905), балканских (1912-13) и 1-й мировой войн.

Талантливый ученик Виллевальде и Кившенко, он проводил ежегодно лето на Кавказе в горных аулах, привозя оттуда материал для картин, удостаивавшихся больших и малых серебряных медалей: «Взятие турецкого редута», «Перевязочный пункт во время Кавказской войны». За картину «Перевязочный пункт во время Кавказской войны» в 1893 году получил звание классного художника второй степени, что давало ему возможность начать самостоятельное творчество. В 1897 году за полотно «Бой адыгейцев на реке Малке» был удостоен звания классного художника первой степени. Автор циклов картин посвящённых русско-японской войне («Орудие в опасности», «Артиллерийский бой», «Вернулся с войны», «В Манчжурии», «Разведка в ливень», «Допрос пленного», «Усиленная рекогносцировка»), революционным событиям 1905 года («У Зимнего дворца», «Бой на Пресне», «На баррикадах в 1905 году»), жизненным композициям («На дровяном складе», «Благотворитель», «Горе», «Изобретатель и капиталист», «Именины деда»), Первой мировой войне, зарисовками военных операций для журнала «Нива», акварелями. Владимирову принадлежат копии и зарисовки остатков росписи X—XI вв. Сентинского храма в Тебердинском ущелье Карачаево-Черкесии.

Будучи противником модернизма в искусстве предложил свои картины для выставки художников «Мира искусства», но был отвергнут, как устаревший реалист. Тогда он написал несколько картин на финские сюжеты в манере мирискусников, и под финским псевдонимом отдал эти картины на выставку. Был принят, удостоился лестных слов от самого Бенуа, картины продали. И только в конце выставки Владимиров письмом в газету разоблачил всю интригу. Художник получил массу сочувствующих писем, даже открытку от Ильи Репина, поздравившего Владимирова с удачным розыгрышем модернистов.

В 1917—1918 годы, работая в Петроградской милиции, сделал цикл документальных зарисовок событий 1917—1918 годов. После октябрьской революции 1917 года был членом Ассоциации художников революционной России. С 1932 года член Ленинградского Союза советских художников. Писал картины на историко-революционные и батальные темы («Арест царских генералов» (1918), «В. И. Ленин на митинге» (1923), «Взятие будёновцами Мелитополя» (1925), «Бегство буржуазии из Новороссийска» (1926), «Ликвидация Врангельского фронта» (1932), «Баррикады в Испании» (1936), «Въезд советских войск в Выборг» (1939)). В годы Великой Отечественной войны находился в Ленинграде, готовил плакаты, выполнял эскизы и зарисовки, писал картины («Бой за Тихвин», 1943; «Бой на улицах Берлина», 1946). Делал с натуры зарисовки Ленина. В 1946 был удостоен почетного звания Заслуженный деятель искусств РСФСР.^{[уточнить]} Награждён орденом Трудового Красного Знамени и медалями.

В 1910-х годах жил с женой и двумя дочерьми на своей даче на Морской улице. Ныне территория бывшей дачи Владимирова входит в состав губернаторской дачи поселка Комарово. Являлся членом Келломякского пожарного общества, у родственников до сих пор хранится его пожарная каска. По заказу этого общества он сделал в 1913 году карту поселка.

Иван Алексеевич Владимиров умер 14 декабря 1947 года в Ленинграде на семьдесят девятом году жизни. Его произведения хранятся в Государственном Русском музее, Государственной Третьяковской галерее, в музеях и частных собраниях в России и за рубежом.

Работы

• Russian poster WWI 042.jpg

  Военный заем.

• Russian poster WWI 043.jpg

  Военный заем.

• Russian poster WWI 048.jpg

  Военный заем.

• Vladimirov-krocvavoe-voskr.jpg

  «Кровавое воскресенье»

• Down with the eagle (2).jpeg

  «Долой орла!» (Музей политической истории)

• Затопление кораблей Черноморского флота на Севастопольском рейде 11 сентября 1854 года.jpg

  «Затопление кораблей Черноморского флота на Севастопольском рейде 11 сентября 1854 года»

Источники

• Художники народов СССР. Биобиблиографический словарь. Т.2. М., Искусство, 1972. С.298-299.
• Государственный Русский музей. Живопись. Первая половина ХХ века. Каталог. А—В. Т. 8.. СПб, Palace Editions. 1997. С.116-117.

См. также

• Список живописцев Ленинградского Союза художников
• Ленинградский Союз художников

Отрывок, характеризующий Владимиров, Иван Алексеевич

– Ангел, отец! Ура, батюшка!.. – кричали народ и Петя, и опять бабы и некоторые мужчины послабее, в том числе и Петя, заплакали от счастия. Довольно большой обломок бисквита, который держал в руке государь, отломившись, упал на перилы балкона, с перил на землю. Ближе всех стоявший кучер в поддевке бросился к этому кусочку бисквита и схватил его. Некоторые из толпы бросились к кучеру. Заметив это, государь велел подать себе тарелку бисквитов и стал кидать бисквиты с балкона. Глаза Пети налились кровью, опасность быть задавленным еще более возбуждала его, он бросился на бисквиты. Он не знал зачем, но нужно было взять один бисквит из рук царя, и нужно было не поддаться. Он бросился и сбил с ног старушку, ловившую бисквит. Но старушка не считала себя побежденною, хотя и лежала на земле (старушка ловила бисквиты и не попадала руками). Петя коленкой отбил ее руку, схватил бисквит и, как будто боясь опоздать, опять закричал «ура!», уже охриплым голосом.
Государь ушел, и после этого большая часть народа стала расходиться.
– Вот я говорил, что еще подождать – так и вышло, – с разных сторон радостно говорили в народе.
Как ни счастлив был Петя, но ему все таки грустно было идти домой и знать, что все наслаждение этого дня кончилось. Из Кремля Петя пошел не домой, а к своему товарищу Оболенскому, которому было пятнадцать лет и который тоже поступал в полк. Вернувшись домой, он решительно и твердо объявил, что ежели его не пустят, то он убежит. И на другой день, хотя и не совсем еще сдавшись, но граф Илья Андреич поехал узнавать, как бы пристроить Петю куда нибудь побезопаснее.


15 го числа утром, на третий день после этого, у Слободского дворца стояло бесчисленное количество экипажей.
Залы были полны. В первой были дворяне в мундирах, во второй купцы с медалями, в бородах и синих кафтанах. По зале Дворянского собрания шел гул и движение. У одного большого стола, под портретом государя, сидели на стульях с высокими спинками важнейшие вельможи; но большинство дворян ходило по зале.
Все дворяне, те самые, которых каждый день видал Пьер то в клубе, то в их домах, – все были в мундирах, кто в екатерининских, кто в павловских, кто в новых александровских, кто в общем дворянском, и этот общий характер мундира придавал что то странное и фантастическое этим старым и молодым, самым разнообразным и знакомым лицам. Особенно поразительны были старики, подслеповатые, беззубые, плешивые, оплывшие желтым жиром или сморщенные, худые. Они большей частью сидели на местах и молчали, и ежели ходили и говорили, то пристроивались к кому нибудь помоложе. Так же как на лицах толпы, которую на площади видел Петя, на всех этих лицах была поразительна черта противоположности: общего ожидания чего то торжественного и обыкновенного, вчерашнего – бостонной партии, Петрушки повара, здоровья Зинаиды Дмитриевны и т. п.
Пьер, с раннего утра стянутый в неловком, сделавшемся ему узким дворянском мундире, был в залах. Он был в волнении: необыкновенное собрание не только дворянства, но и купечества – сословий, etats generaux – вызвало в нем целый ряд давно оставленных, но глубоко врезавшихся в его душе мыслей о Contrat social [Общественный договор] и французской революции. Замеченные им в воззвании слова, что государь прибудет в столицу для совещания с своим народом, утверждали его в этом взгляде. И он, полагая, что в этом смысле приближается что то важное, то, чего он ждал давно, ходил, присматривался, прислушивался к говору, но нигде не находил выражения тех мыслей, которые занимали его.
Был прочтен манифест государя, вызвавший восторг, и потом все разбрелись, разговаривая. Кроме обычных интересов, Пьер слышал толки о том, где стоять предводителям в то время, как войдет государь, когда дать бал государю, разделиться ли по уездам или всей губернией… и т. д.; но как скоро дело касалось войны и того, для чего было собрано дворянство, толки были нерешительны и неопределенны. Все больше желали слушать, чем говорить.
Один мужчина средних лет, мужественный, красивый, в отставном морском мундире, говорил в одной из зал, и около него столпились. Пьер подошел к образовавшемуся кружку около говоруна и стал прислушиваться. Граф Илья Андреич в своем екатерининском, воеводском кафтане, ходивший с приятной улыбкой между толпой, со всеми знакомый, подошел тоже к этой группе и стал слушать с своей доброй улыбкой, как он всегда слушал, в знак согласия с говорившим одобрительно кивая головой. Отставной моряк говорил очень смело; это видно было по выражению лиц, его слушавших, и по тому, что известные Пьеру за самых покорных и тихих людей неодобрительно отходили от него или противоречили. Пьер протолкался в середину кружка, прислушался и убедился, что говоривший действительно был либерал, но совсем в другом смысле, чем думал Пьер. Моряк говорил тем особенно звучным, певучим, дворянским баритоном, с приятным грассированием и сокращением согласных, тем голосом, которым покрикивают: «Чеаек, трубку!», и тому подобное. Он говорил с привычкой разгула и власти в голосе.
– Что ж, что смоляне предложили ополченцев госуаю. Разве нам смоляне указ? Ежели буародное дворянство Московской губернии найдет нужным, оно может выказать свою преданность государю импературу другими средствами. Разве мы забыли ополченье в седьмом году! Только что нажились кутейники да воры грабители…
Граф Илья Андреич, сладко улыбаясь, одобрительно кивал головой.
– И что же, разве наши ополченцы составили пользу для государства? Никакой! только разорили наши хозяйства. Лучше еще набор… а то вернется к вам ни солдат, ни мужик, и только один разврат. Дворяне не жалеют своего живота, мы сами поголовно пойдем, возьмем еще рекрут, и всем нам только клич кликни гусай (он так выговаривал государь), мы все умрем за него, – прибавил оратор одушевляясь.
Илья Андреич проглатывал слюни от удовольствия и толкал Пьера, но Пьеру захотелось также говорить. Он выдвинулся вперед, чувствуя себя одушевленным, сам не зная еще чем и сам не зная еще, что он скажет. Он только что открыл рот, чтобы говорить, как один сенатор, совершенно без зубов, с умным и сердитым лицом, стоявший близко от оратора, перебил Пьера. С видимой привычкой вести прения и держать вопросы, он заговорил тихо, но слышно:
– Я полагаю, милостивый государь, – шамкая беззубым ртом, сказал сенатор, – что мы призваны сюда не для того, чтобы обсуждать, что удобнее для государства в настоящую минуту – набор или ополчение. Мы призваны для того, чтобы отвечать на то воззвание, которым нас удостоил государь император. А судить о том, что удобнее – набор или ополчение, мы предоставим судить высшей власти…