Владимиров, Николай Михайлович

Николай Михайлович Владимиров
Род деятельности:	общественный и революционный деятель
Дата рождения:	1839(1839)
Подданство:	Российская империя Российская империя
Дата смерти:	1914(1914)
Разное:	последователь и сподвижник А. И. Герцена

К:Википедия:Статьи без изображений (тип: не указан)

Никола́й Миха́йлович Влади́миров (1839—1914) — русский революционер, член организации «Земля и воля», сподвижник А. И. Герцена. В 1862 году был арестован по «процессу 32-х».

Биография

Николай Михайлович Владимиров, потомственный почётный гражданин, окончил Императорское коммерческое училище в 1859 году, где он обучался с В. И. Кельсиевым, А. И. Ничипоренко, П. А. Ветошниковым и И. А. Ашмариновым. В будущем все они стали сотрудниками А. И. Герцена и герценовскими эмиссарами в России. Окончив Коммерческое училище, Владимиров получил место бухгалтера российской фирмы «Скворцов и К°», был направлен в служебную командировку в Лондон, где сблизился с А. И. Герценом и другими представителями революционной эмиграции и оппозиции. Через Владимирова устанавливает свою связь Андрей Ничипоренко с оставшимся в изгнании в Лондоне Василием Кельсиевым. К нему Владимиров доставляет письма от Ничипоренко и А. П. Щапова.

Из Лондона Н. М. Владимиров отправился в Россию в конце ноября 1861 года. 25 ноября (ст. ст.) он получил подробные инструкции от А. И. Герцена, касающиеся транспортировки в Россию изданий Вольной русской типографии, координации действий организации «Земля и воля», а также другие поручения. Меморандум Герцена, в частности, предусматривал меры по изоляции польско-британского революционера Артура Бенни, работавшего в России, от российской революционной среды, высылку денег И. С. Тургеневу в Париж для организации переезда из Сибири жены М. А. Бакунина А. К. Бакуниной, контакты с К. Д. Кавелиным. 25 ноября Владимиров отбыл в Россию и прибыл туда 3 декабря, встретил в Петербурге Ничипоренко и передал ему письмо с инструкциями Герцена относительно Бенни, а также встретил 7-8 декабря самого Бенни и вручил ему письмо Герцена.

Поскольку Владимиров больше месяца оставался в Петербурге без работы, без средств к существованию и собирался покинуть город, Артур Бенни предложил ему переводческую работу в газете Н. Г. Писаревского «Русский инвалид», где Бенни недолгое время исполнял должность заведующего отделом иностранных корреспонденций. Переписка Бенни и Владимирова, найденная при обыске московской квартиры Владимирова в ночь с 9 на 10 июля 1862 года, стала причиной полицейского надзора за Артуром Бенни.

После этого предложения Владимиров уехал в Москву и работал в московском представительстве торгового дома «Фрум, Грегори и Кº». 10 июля 1862 года был арестован в Москве по «процессу 32-х». 14 июля заключён в Алексеевский равелин Петропавловской крепости, решением Сената осуждён 10 декабря 1864 года за соучастие и пособничество «лондонским пропагандистам»: А. И. Герцену, Н. П. Огарёву, М. А. Бакунину, В. И. Кельсиеву, В. И. Касаткину, а также за распространение их изданий. Владимиров был приговорён к лишению всех прав состояния и восьмилетним каторжным работам на сибирских заводах с последующим поселением в Сибири без права въезда в европейскую Россию. Наказание Владимирову, наряду с аналогичными наказаниями П. А. Ветошникову и Н. А. Серно-Соловьевичу, были одними из самых суровых среди прочих наказаний фигурантов «процесса 32-х».

Затем 30 марта 1865 года каторжные работы подсудимому были заменены в виду его раскаяния ссылкой на поселение в Сибири, а 5 июня он был отправлен из Петропавловской крепости в Петербургскую пересыльную тюрьму. 4 июля 1865 года на Мытной площади Санкт-Петербурга был публично объявлен приговор, после которого Николай Михайлович был отправлен по этапу в Сибирь. С 1866 года Владимиров поселился в селе Оёк.

Литература

• Кельсиев В. И. — Исповедь, ч. I и приложение. В кн.: Литературное наследство, т. 41-42, М., 1941, с. 253—470;
• Печаткин Е. — Справка;
• Татищев С. С. — Революционное движение, гл. VI;
• Бурцев В. Л. — За сто лет, II, стр. 52, 65;
• Богучарский В. Я. — Государственные преступления, I, стр. 232—235 (123—129);
• Глинский Б. Б. — Революционный период, I, стр. 210;
• Лемке М. К. — Процесс 32-х. — Очерки освободительного движения «шестидесятых годов». СПб., 1908, стр. 33, 67;
• Герцен А. И. — Былое и думы, Собр. соч., т. 11, М., 1957;
• Из Москвы. Аресты. — Колокол, л. 147, 1862 г., ст. 1216;
• Ведомости санкт-петербургской городской полиции, 1865, № 116;
• Смесь. — Колокол, л. 199, 1865 г., ст. 1636;
• Дело Н. Серно-Соловьевича. — Колокол, л. 200, 1865 г.;
• Сенатские ведомости, 1865, № 44;
• Список. — «Историко-революционный сборник», III, 1926, стр. 301.

См. также

• Бенни, Артур Иванович
• Кельсиев, Василий Иванович
• Ничипоренко, Андрей Иванович
• Герцен, Александр Иванович
• Ветошников, Павел Александрович

Отрывок, характеризующий Владимиров, Николай Михайлович

– Наташа, что ты? Поди сюда, – сказала графиня.
Наташа подошла под благословенье, и настоятель посоветовал обратиться за помощью к богу и его угоднику.
Тотчас после ухода настоятеля Нашата взяла за руку свою подругу и пошла с ней в пустую комнату.
– Соня, да? он будет жив? – сказала она. – Соня, как я счастлива и как я несчастна! Соня, голубчик, – все по старому. Только бы он был жив. Он не может… потому что, потому… что… – И Наташа расплакалась.
– Так! Я знала это! Слава богу, – проговорила Соня. – Он будет жив!
Соня была взволнована не меньше своей подруги – и ее страхом и горем, и своими личными, никому не высказанными мыслями. Она, рыдая, целовала, утешала Наташу. «Только бы он был жив!» – думала она. Поплакав, поговорив и отерев слезы, обе подруги подошли к двери князя Андрея. Наташа, осторожно отворив двери, заглянула в комнату. Соня рядом с ней стояла у полуотворенной двери.
Князь Андрей лежал высоко на трех подушках. Бледное лицо его было покойно, глаза закрыты, и видно было, как он ровно дышал.
– Ах, Наташа! – вдруг почти вскрикнула Соня, хватаясь за руку своей кузины и отступая от двери.
– Что? что? – спросила Наташа.
– Это то, то, вот… – сказала Соня с бледным лицом и дрожащими губами.
Наташа тихо затворила дверь и отошла с Соней к окну, не понимая еще того, что ей говорили.
– Помнишь ты, – с испуганным и торжественным лицом говорила Соня, – помнишь, когда я за тебя в зеркало смотрела… В Отрадном, на святках… Помнишь, что я видела?..
– Да, да! – широко раскрывая глаза, сказала Наташа, смутно вспоминая, что тогда Соня сказала что то о князе Андрее, которого она видела лежащим.
– Помнишь? – продолжала Соня. – Я видела тогда и сказала всем, и тебе, и Дуняше. Я видела, что он лежит на постели, – говорила она, при каждой подробности делая жест рукою с поднятым пальцем, – и что он закрыл глаза, и что он покрыт именно розовым одеялом, и что он сложил руки, – говорила Соня, убеждаясь, по мере того как она описывала виденные ею сейчас подробности, что эти самые подробности она видела тогда. Тогда она ничего не видела, но рассказала, что видела то, что ей пришло в голову; но то, что она придумала тогда, представлялось ей столь же действительным, как и всякое другое воспоминание. То, что она тогда сказала, что он оглянулся на нее и улыбнулся и был покрыт чем то красным, она не только помнила, но твердо была убеждена, что еще тогда она сказала и видела, что он был покрыт розовым, именно розовым одеялом, и что глаза его были закрыты.
– Да, да, именно розовым, – сказала Наташа, которая тоже теперь, казалось, помнила, что было сказано розовым, и в этом самом видела главную необычайность и таинственность предсказания.
– Но что же это значит? – задумчиво сказала Наташа.
– Ах, я не знаю, как все это необычайно! – сказала Соня, хватаясь за голову.
Через несколько минут князь Андрей позвонил, и Наташа вошла к нему; а Соня, испытывая редко испытанное ею волнение и умиление, осталась у окна, обдумывая всю необычайность случившегося.
В этот день был случай отправить письма в армию, и графиня писала письмо сыну.
– Соня, – сказала графиня, поднимая голову от письма, когда племянница проходила мимо нее. – Соня, ты не напишешь Николеньке? – сказала графиня тихим, дрогнувшим голосом, и во взгляде ее усталых, смотревших через очки глаз Соня прочла все, что разумела графиня этими словами. В этом взгляде выражались и мольба, и страх отказа, и стыд за то, что надо было просить, и готовность на непримиримую ненависть в случае отказа.
Соня подошла к графине и, став на колени, поцеловала ее руку.
– Я напишу, maman, – сказала она.
Соня была размягчена, взволнована и умилена всем тем, что происходило в этот день, в особенности тем таинственным совершением гаданья, которое она сейчас видела. Теперь, когда она знала, что по случаю возобновления отношений Наташи с князем Андреем Николай не мог жениться на княжне Марье, она с радостью почувствовала возвращение того настроения самопожертвования, в котором она любила и привыкла жить. И со слезами на глазах и с радостью сознания совершения великодушного поступка она, несколько раз прерываясь от слез, которые отуманивали ее бархатные черные глаза, написала то трогательное письмо, получение которого так поразило Николая.


На гауптвахте, куда был отведен Пьер, офицер и солдаты, взявшие его, обращались с ним враждебно, но вместе с тем и уважительно. Еще чувствовалось в их отношении к нему и сомнение о том, кто он такой (не очень ли важный человек), и враждебность вследствие еще свежей их личной борьбы с ним.
Но когда, в утро другого дня, пришла смена, то Пьер почувствовал, что для нового караула – для офицеров и солдат – он уже не имел того смысла, который имел для тех, которые его взяли. И действительно, в этом большом, толстом человеке в мужицком кафтане караульные другого дня уже не видели того живого человека, который так отчаянно дрался с мародером и с конвойными солдатами и сказал торжественную фразу о спасении ребенка, а видели только семнадцатого из содержащихся зачем то, по приказанию высшего начальства, взятых русских. Ежели и было что нибудь особенное в Пьере, то только его неробкий, сосредоточенно задумчивый вид и французский язык, на котором он, удивительно для французов, хорошо изъяснялся. Несмотря на то, в тот же день Пьера соединили с другими взятыми подозрительными, так как отдельная комната, которую он занимал, понадобилась офицеру.
Все русские, содержавшиеся с Пьером, были люди самого низкого звания. И все они, узнав в Пьере барина, чуждались его, тем более что он говорил по французски. Пьер с грустью слышал над собою насмешки.
На другой день вечером Пьер узнал, что все эти содержащиеся (и, вероятно, он в том же числе) должны были быть судимы за поджигательство. На третий день Пьера водили с другими в какой то дом, где сидели французский генерал с белыми усами, два полковника и другие французы с шарфами на руках. Пьеру, наравне с другими, делали с той, мнимо превышающею человеческие слабости, точностью и определительностью, с которой обыкновенно обращаются с подсудимыми, вопросы о том, кто он? где он был? с какою целью? и т. п.