Владимирский, Алексей Сергеевич

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск
Алексей Сергеевич Владимирский
Научная сфера:

физика

Место работы:

Второй Московский кадетский корпус

Альма-матер:

Московский университет

Алексей Сергеевич Владимирский (1821—1881)[1] — профессор ИМТУ, председатель физического отделения Общества любителей естествознания, антропологии и этнографии, секретарь Общества распространения технических знаний.

Окончил Московский университет, затем преподавал во Втором московском кадетском корпусе.

А. С. Владимирский был организатором и первым заведующим кафедрой «Общая и прикладная физика» Московского технического училища; он создал и усовершенствовал целый ряд приборов для лекционных демонстраций. Когда училище стало высшим учебным заведением, Владимирский составил новые учебные программы, кроме общей физики был введен новый предмет — прикладная физика; по его просьбе в 1869 году дирекция ИМТУ приступила к созданию физической аудитории в виде амфитеатра, которая была рассчитана на 48 человек.

По поручению Московской Городской Думы А. С. Владимирский провёл исследования яркости различных источников, предназначенных для уличного освещения.

Участвовал в организации физического отдела Московской политехнической выставки в 1872 года, став его директором[2]. Был в числе основателей Русского физического общества.

Напишите отзыв о статье "Владимирский, Алексей Сергеевич"



Примечания

  1. Источники ([www.mosjour.ru/index.php?id=598 Кошелева В. Л. Впервые…] // Московский журнал. — 2011. — № 1.) указывают также другие даты жизни: 1827—1880.
  2. Впоследствии, именно физический отдел был преобразован в Политехнический музей Москвы.

Литература

  • Вейнберг Я. И. А. С. Владимирский (Некролог) // Изв. О-ва любителей естествознания, антропологии и этногр. при Моск. ун-те. — 1881. — Т. 41, вып. 1. — С. 3—5.

Ссылки

  • [people.bmstu.ru/abcdef/vl.htm Персоналии ИМТУ]


Отрывок, характеризующий Владимирский, Алексей Сергеевич

Княжна Марья пожала его руку. Он чуть заметно поморщился от пожатия ее руки. Он молчал, и она не знала, что говорить. Она поняла то, что случилось с ним за два дня. В словах, в тоне его, в особенности во взгляде этом – холодном, почти враждебном взгляде – чувствовалась страшная для живого человека отчужденность от всего мирского. Он, видимо, с трудом понимал теперь все живое; но вместе с тем чувствовалось, что он не понимал живого не потому, чтобы он был лишен силы понимания, но потому, что он понимал что то другое, такое, чего не понимали и не могли понять живые и что поглощало его всего.
– Да, вот как странно судьба свела нас! – сказал он, прерывая молчание и указывая на Наташу. – Она все ходит за мной.
Княжна Марья слушала и не понимала того, что он говорил. Он, чуткий, нежный князь Андрей, как мог он говорить это при той, которую он любил и которая его любила! Ежели бы он думал жить, то не таким холодно оскорбительным тоном он сказал бы это. Ежели бы он не знал, что умрет, то как же ему не жалко было ее, как он мог при ней говорить это! Одно объяснение только могло быть этому, это то, что ему было все равно, и все равно оттого, что что то другое, важнейшее, было открыто ему.
Разговор был холодный, несвязный и прерывался беспрестанно.
– Мари проехала через Рязань, – сказала Наташа. Князь Андрей не заметил, что она называла его сестру Мари. А Наташа, при нем назвав ее так, в первый раз сама это заметила.
– Ну что же? – сказал он.
– Ей рассказывали, что Москва вся сгорела, совершенно, что будто бы…
Наташа остановилась: нельзя было говорить. Он, очевидно, делал усилия, чтобы слушать, и все таки не мог.
– Да, сгорела, говорят, – сказал он. – Это очень жалко, – и он стал смотреть вперед, пальцами рассеянно расправляя усы.
– А ты встретилась с графом Николаем, Мари? – сказал вдруг князь Андрей, видимо желая сделать им приятное. – Он писал сюда, что ты ему очень полюбилась, – продолжал он просто, спокойно, видимо не в силах понимать всего того сложного значения, которое имели его слова для живых людей. – Ежели бы ты его полюбила тоже, то было бы очень хорошо… чтобы вы женились, – прибавил он несколько скорее, как бы обрадованный словами, которые он долго искал и нашел наконец. Княжна Марья слышала его слова, но они не имели для нее никакого другого значения, кроме того, что они доказывали то, как страшно далек он был теперь от всего живого.