Владимир Всеволодович Мономах

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск
Владимир Всеволодович Мономах<tr><td colspan="2" style="text-align: center; border-top: solid darkgray 1px;"></td></tr>

<tr><td colspan="2" style="text-align: center;">Великий князь Владимир II Всеволодович Мономах. Портрет из Царского титулярника. 1672 год</td></tr>

Князь смоленский
1073 — 1078
Князь черниговский
1078 — 1094
Предшественник: Всеволод Ярославич
Преемник: Олег Святославич
Князь переяславский
1094 — 1113
Предшественник: Ростислав Всеволодович
Преемник: Святослав Владимирович
Великий князь Киевский
1113 — 19 мая 1125
Предшественник: Святополк Изяславич
Преемник: Мстислав Владимирович Великий
 
Рождение: 26 мая 1053(1053-05-26)
Смерть: 19 мая 1125(1125-05-19) (71 год)
Место погребения: Софийский собор в Киеве
Род: Рюриковичи
Отец: Всеволод Ярославич
Мать: Мономахиня
Супруга: 1) Гита Уэссекская
2) Ефимия
3) дочь половецкого хана
Дети: сыновья: Мстислав Великий, Изяслав, Святослав, Роман, Ярополк, Вячеслав, Юрий Долгорукий и Андрей Добрый
дочери: Мария, Евдоксия, Евфимия, Агафья

Влади́мир Все́володович Монома́х (др.-рус. Володимиръ (-мѣръ[1]) Мономахъ; в крещении Василий; 105319 мая 1125) — князь смоленский (10731078)[2], черниговский (10781094), переяславский (10941113), великий князь киевский (11131125), государственный деятель, военачальник, писатель, мыслитель. Сын князя Всеволода Ярославича. Прозван Мономахом по прозванию рода матери, которая предположительно была дочерью византийского императора Константина IX Мономаха.

В Русской Православной Церкви почитается как благоверный князь в соборе Всех святых в земле Российской просиявших (второе воскресенье после Пятидесятницы)[3] и в соборе Киевских святых (15 июля (28 июля))[4][5].





Биография

От ранних лет до княжения Святополка Изяславича

Своё детство и юность провёл при дворе отца Всеволода Ярославича в Переяславле-Южном. Постоянно возглавлял отцовскую дружину, осуществлял далёкие походы, воевал против половцев.

В 1076 году вместе с Олегом Святославичем участвовал в походе в помощь полякам против чехов, также дважды ходил с отцом и Святополком Изяславичем против Всеслава Полоцкого. Во время второго похода произошло первое использование наёмного войска из половцев для междоусобной войны[6]. На момент смерти Святослава Ярославича (декабрь 1076 года) был смоленским князем.

В 1078 году его отец стал киевским князем, а Владимир Мономах получил Чернигов. В 1080 году отбил набег половцев на черниговские земли, нанёс поражение кочевникам-торкам.

В начале 1080-х подавил восстание вятичей, произведя два похода (две подряд зимы между 1078 и 1084 годами).

В 1093 году после смерти отца, великого князя Всеволода, имел возможность занять киевский престол, но, не желая войны, не препятствовал двоюродному брату Святополку занять престол, сказав: «Если сяду на столе отца своего, то буду воевать со Святополком, так как стол этот был его отца». Сам же остался княжить в Чернигове. Однако Владимир сохранил свою власть в Ростове и распространил её на Смоленск (1097). Также ему удалось не допустить замены своего сына Мстислава в Новгороде сыном Святополка (1102), и тем самым он нарушил традицию, по которой в Новгороде княжил старший сын киевского князя.

При Святополке Изяславиче (1093—1113)

Сразу после смерти Всеволода Ярославича Владимир и его брат Ростислав вместе со Святополком Изяславичем потерпели тяжёлое поражение на Стугне от половцев. Во время бегства через реку Ростислав Всеволодович утонул. Пытаясь спасти его, Владимир едва не утонул сам. После нового поражения Святополка у Желани Владимир вместе со Святополком бился с половцами ещё раз — у Халепа. Итог сражения неизвестен, но после него был заключён мир, скреплённый женитьбой Святополка на дочери хана Тугоркана.

В условиях киевско-половецкого мира Владимир оказался один на один с поддержанным половцами Олегом Святославичем, изгонявшим из Чернигова ещё его отца, и вынужден был уступить ему Чернигов (1094). В следующем году в Переяславле он убил во время мирных переговоров двух половецких ханов в присутствии киевского боярина Словяты, после чего Святополк выступил на стороне Владимира в войне за левобережные волости. Изгнание Олега из Чернигова обернулось вторжением Тугоркана и Боняка соответственно на левый и правый берега Днепра, но Тугоркан был разгромлен на Трубеже и погиб.

Тем временем Олег занял Муром (Изяслав Владимирович погиб), Ростов и Суздаль. Тогда на него двинулся Мстислав Владимирович из Новгорода, а Вячеслав Владимирович (уже в союзе с половцами) был послан отцом ему на помощь с юга. Олег был разгромлен на Колокше и изгнан из Рязани. Однако, несмотря на военные поражения, по решению Любечского съезда (1097) Святославичи получили всё отцовское наследство: Чернигов, Новгород-Северский, Муром, Рязань, Курск, Тмутаракань, после чего междоусобица на левобережье Днепра утихла.

Владимир Мономах по решению Любечского съезда получил все волости Всеволодовы, то есть Переяславль, Смоленск, Ростовскую область. Новгород также остался за сыном его Мстиславом.

Вскоре после Любечского съезда началась война за Волынь, Перемышль и Теребовль. Формальным поводом к войне послужило ослепление Василька Ростиславича теребовльского Давыдом Игоревичем волынским, но то, что это произошло во владениях Святополка, едва не привело к его свержению Владимиром с киевского престола в 1098 году. В результате войны Святополк отобрал у Давыда Волынь себе, а претензии Святополка на владения Ростиславичей провалились после битв на Рожном поле и на Вагре. Заключение мира и распределение волостей произошло на съезде в Уветичах (1100).

В 1101 году Владимир Мономах, Олег и Давыд Святославичи на съезде у Сакова заключают мирное соглашение с половцами, подтверждённое обменом заложниками. Мир с половцами был нарушен Святополком и Мономахом в 1103 году.

Начиная с 1103 года, Владимир Мономах стал вдохновителем и одним из руководителей совместных наступательных военных походов против половцев (сражения на Сутени в 1103 году[7], на Сальнице в 1111), также были разбиты Боняк и Шарукан на переяславской земле (1107).

Великое княжение

После смерти (1113) киевского князя Святополка Изяславича в Киеве вспыхнуло народное восстание; киевское боярство[8] призвали на княжение Владимира Мономаха (4 мая 1113 года[9]). Восстание утихло, но в то же время князь вынужден был законодательным путём несколько смягчить положение низов. Так возник «Устав Владимира Мономаха» или «Устав о резах», который вошёл в состав пространной редакции «Русской Правды». Этот устав ограничил прибыли ростовщиков, определял условия закабаления и, не покушаясь на основы феодальных отношений, облегчал положение холопов и закупов.

Княжение Владимира Мономаха было периодом последнего усиления Киевской Руси. Владимир Мономах через своих сыновей управлял 3/4 её территории. Туров Мономах получил по смерти Святополка как киевскую волость. В 1117 году Мономах отозвал своего старшего сына Мстислава из Новгорода в Белгород, что стало вероятной причиной выступления сына Святополка Изяславича Ярослава, правившего на Волыни и опасавшегося за свои наследственные права на Киев. В 1118 году Мономах вызвал новгородских бояр в Киев и привёл их к присяге. В 1118 году Ярослав был изгнан с Волыни, после чего пытался вернуть княжество с помощью венгров, поляков и разорвавших союз с Мономахом Ростиславичей, но безуспешно. В 1119 году Мономах силой оружия завладел также Минским княжеством. При Владимире Мономахе начали заключаться династические браки между Рюриковичами. Ярослав Святополчич (убит в 1123 году при попытке вернуть Владимир-Волынский) и Всеволод Ольгович (черниговский князь с 1127 года) были женаты на дочерях Мстислава Владимировича (внучках Мономаха), на дочери Мономаха Агафье был женат Всеволодко городенский, Роман Владимирович был женат на дочери Володаря Ростиславича Перемышльского. Стабильность в государстве держалась на авторитете Мономаха, который он заслужил в борьбе с половцами, а также концентрации большей части земель Древнерусского государства в руках киевского князя.

После второго похода русских дружин в верховья Северского Донца с разгромом находящихся под властью половцев городов (1116) половцы откочевали от русских границ (частично ушли на службу в Грузию), и посланное в конце правления Мономаха за Дон войско не нашло там половцев.

В 1116 году по поручению Владимира Мономаха Сильвестром, игуменом Выдубицкого монастыря, была создана 2-я редакция «Повести временных лет», затем в 1118 для переведённого отцом на юг Мстислава Владимировича — 3-я. Согласно предположению ряда ученых (Алешковский М.Х. и др.), в 1119 году пресвитер Василий, близкий к Владимиру Мономаху, в четвертый раз отредактировал текст «Повести временных лет». Именно эта редакция летописи дошла до нас в составе Лаврентьевской летописи 1377 года[10].

Война с Византией

Около 1114 года на Руси появился византийский самозванец Лжедиоген II, выдававший себя за давно убитого сына императора Романа IV — Льва Диогена. Владимир II Мономах из политических соображений «признал» претендента и даже выдал за него свою дочь Марию. Великому князю удалось собрать значительные силы, и в 1116 году под предлогом возвращения престола «законному царевичу» он пошёл войной против Византии — последней в истории двух государств. При поддержке Мономаха и половцев Лжедиогену удалось овладеть многими дунайскими городами, но в одном из них, Доростоле, самозванца настигли двое наёмных убийц, посланных византийским императором Алексеем I. Это, однако, не остановило Мономаха. Он продолжал действовать — теперь уже в «интересах» сына Лжедиогена II — Василия и организовал новый поход, пытаясь удержать города на Дунае. Во главе войска встал воевода Иван Войтишич, которому удалось «посадить посадников по Дунаю».[11]

Византия, по всей видимости, смогла вернуть себе придунайские земли, так как вскоре Мономах послал на Дунай ещё одно войско во главе со своим сыном Вячеславом и воеводой Фомой Ратиборовичем, которое безуспешно осаждало Доростол и вернулось обратно.[11]

Только в 1123 году русско-византийские переговоры увенчались заключением династического брака: внучка Мономаха стала женой византийского императора.[11]

В «Слове о полку Игореве»

Были века Трояна, минули годы Ярослава, были и войны Олеговы, Олега Святославича. Тот ведь Олег мечом раздоры ковал и стрелы по земле сеял. Вступает он в золотое стремя в городе Тмуторокани, звон же тoт слышал давний великий Ярославов сын Всеволод, а Владимир каждое утро уши закладывал в Чернигове.[12]

Писатель

До нас дошли четыре произведения Владимира Мономаха. Первое — «Поучение Владимира Мономаха», второе — автобиографический рассказ о «Путях и ловах», третье — письмо к двоюродному брату Олегу Святославовичу, четвёртое (предполагаемое) — «Устав Владимира Всеволодовича».

Браки и дети

В отношении большинства детей Владимира Мономаха точно определить, когда (и, соответственно, от какой из жён) они были рождены, не представляется возможным. «Гюргева мати» (то есть мать Юрия Долгорукого), как писал сам Владимир, умерла 7 мая 1107 г., тогда как дата смерти его первой жены Гиты — 10 марта, скорее всего — 1098 г. Это соображение позволило А. В. Назаренко отнести рождение Юрия к более позднему времени и ко второму браку Владимира[13]. Все дети от первого брака (кроме Романа) носили славянские имена, все дети от второго брака — имена греческие.

Спорная генеалогия

В. Н. Татищев упоминает сына Владимира Мономаха Глеба Владимировича, князя смоленского и переяславского. Сообщения о нём в настоящее время считаются недостоверными и признаются только частью исследователей.

Существует гипотеза[15], что София, жена Святослава Всеславича и мать Василько Святославича, была дочерью Владимира Мономаха (см. Святослав Всеславич. Брак и дети). Если это так, то София Владимировна должна быть дочерью от первого брака Владимира.

А. В. Назаренко на основании сведений о разорванной помолвке между венгерским принцем Белой и дочерью византийского императора Мануила Комнина Марией обосновал предположение, что у Владимира Мономаха была дочь, в западных источниках известная как Юстиция, жена Оттона II, графа диссенского, и прабабка Марии Комниной[16]. На Руси у неё могло быть христианское имя Евпраксия или Евномия, переведенное с греческого на латынь как Юстиция. Исследователь считает, что брак между Мономаховной и Оттоном II был заключен примерно в 1094—1096 годах и был связан с переориентацией Владимира Мономаха на союз с пропапской партией Вельфов после скандального развода его сестры Евпраксии-Адельгейды и германского императора Генриха IV. Надо заметить, что гипотеза Назаренко требует пересмотра традиционной генеалогии графов диссенских.

Предки

 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
Святослав Игоревич
 
 
 
 
 
 
 
Владимир Святославич
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
Малуша
 
 
 
 
 
 
 
Ярослав Владимирович Мудрый
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
Рогволод Полоцкий
 
 
 
 
 
 
 
Рогнеда Рогволодовна
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
Всеволод Ярославич
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
Эрик VI (король Швеции)
 
 
 
 
 
 
 
Олаф (король Швеции)
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
Сигрид Гордая
 
 
 
 
 
 
 
Ингегерда, принцесса шведская
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
Эстрид Ободритская
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
Владимир Всеволодович Мономах
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
Мономахиня
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 

Память

В. М. Васнецов. Отдых великого князя Владимира Мономаха после охоты. Борис Чориков Венчание на царство князя Владимира Мономаха Завещание Владимира Мономаха детям, 1125. Литография по рисунку художника Бориса Чорикова. 1836 год

В литературе

Владимиру Мономаху и его эпохе Александр Грибоедов посвятил замысел одной из своих трагедий (до наших дней сохранился лишь её отрывок — сцена «Диалог половецких мужей»). Из современных литераторов о князе писали Борис Васильев, Антонин Ладинский, Евгений Санин и Василий Седугин[17].

См. также

Напишите отзыв о статье "Владимир Всеволодович Мономах"

Примечания

  1. [starling.rinet.ru/cgi-bin/response.cgi?root=/usr/local/share/starling/morpho&morpho=1&basename=\usr\local\share\starling\morpho\vasmer\vasmer&first=1&text_word=владимир&method_word=beginning&text_general=&method_general=substring&text_origin=&method_origin=substring&text_trubachev=&method_trubachev=substring&text_editorial=&method_editorial=substring&text_pages=&method_pages=substring&text_any=&method_any=substring&sort=word Vasmer’s Etymological Dictionary; entry «Vladimir»].
  2. Рудаков В. Е. Смоленская земля // Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона : в 86 т. (82 т. и 4 доп.). — СПб., 1890—1907.
  3. Минея, Май, часть 3 — М.: Издательский совет Русской Православной Церкви, 2002. — С. 360.
  4. О.С. Слепынин. [odnarodyna.org/content/monomah-svyataya-rus Мономах. Святая Русь. 28.04.2013]
  5. [www.patriarchia.ru/db/text/1409335.html Русская Православная Церковь. Собор Киевских святых]
  6. Соловьёв С. М. [www.magister.msk.ru/library/history/solov/solv02p2.htm История России с древнейших времён]. Проверено 27 февраля 2013. [www.webcitation.org/6EzPXASHa Архивировано из первоисточника 9 марта 2013].
  7. Владимир (русские князья) // Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона : в 86 т. (82 т. и 4 доп.). — СПб., 1890—1907.
  8. Рыбаков Б. А. «Рождение Руси»
  9. «А скончался благоверный князь Михаил, которого звали Святополком, месяца апреля [1113] в 16 день [среда, 23 по н. ст.] за Вышгородом, привезли его в ладье в Киев, и привели в надлежащий вид тело его, и возложили на сани. […] После того на десятый день [суббота, 26 апреля / 3 мая] устроили киевляне совет, послали к Владимиру (Мономаху), говоря: „Пойди, князь, на стол отчий и дедов“. Услышав это, Владимир много плакал и не пошел (в Киев), горюя по брате. Киевляне же разграбили двор Путяты тысяцкого, напали на евреев, разграбили их имущество. И послали вновь киевляне к Владимиру, говоря: „Пойди, князь, в Киев; если же не пойдешь, то знай, что много зла произойдет, это не только Путятин двор или сотских, но и евреев пограбят, а ещё нападут на невестку твою, и на бояр, и на монастыри, и будешь ты ответ держать, князь, если разграбят и монастыри“. Услышав это, Владимир пошел в Киев. Владимир Мономах сел в Киеве в воскресенье [27 апреля / 4 мая 1113 г.]. Встречали же его митрополит Нифонт с епископами и со всеми киевлянами с честью великой» (Повесть временных лет)
  10. [www.hrono.ru/dokum/1000dok/povest.php Повесть временных лет]
  11. 1 2 3 РУСЬ И ВИЗАНТИЯ. Тезисы докладов XVIII Всероссийской научной сессии византинистов. Москва 20—21 октября 2008 года. В. П. Степаненко. [www.hist.msu.ru/Byzantine/session0810theseis.pdf «Города на Дунае» в контексте русско-византийских отношений X—XII в. стр. 130-31]
  12. [www.bibliotekar.ru/rus/35.htm «Слово о полку Игореве»]
  13. А. В. Назаренко. [web.archive.org/web/20070929090146/www.auditorium.ru/books/4526/ch4.pdf Неизвестный эпизод из жизни Мстислава Великого] (PDF), 1993
  14. Изяслав Владимирович // Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона : в 86 т. (82 т. и 4 доп.). — СПб., 1890—1907.
  15. Перхавко В.Б. Евфросиния Полоцкая. // Князья и княгини Русской земли ХI–ХVI вв.. — М, 2002. — С. 188.
  16. Назаренко А.В. Владимир Мономах и Вельфы в конце XI в // Средневековая Русь. — 2007. — Вып. 7. — С. 71-119.
  17. Санин Е. Г. (Варнава). Божий суд: ист. повесть. — М., 2010. — 337 с.; Васильев Б. Л. Владимир Мономах: роман. — М., 2010. — 365 с.; Ладинский А. П. Анна Ярославна — королева Франции. Последний путь Владимира Мономаха: ист. романы. — М., 2010. — 763 с.; Минчик С. С. Грибоедов и Крым. — Симферополь, 2011. — С. 125—128; Седугин В. И. Владимир Мономах. — М.; Яуза, 2010. — 318 с.

Литература

  • [www.biblioteka3.ru/biblioteka/pravoslavnaja-bogoslovskaja-jenciklopedija/tom-3/vladimir-monomah.html Владимир Мономах] // Православная Богословская Энциклопедия. Том 3. Издание Петроград. Приложение к духовному журналу «Странник» за 1902 г.
  • Орлов А. С. Владимир Мономах. — М.-Л.: АН СССР, 1946.
  • Брюсова В. Г. К вопросу о происхождении Владимира Мономаха. — Византийский временник. Т. 28, 1968, 127—135.
  • Каргалов В., Сахаров А. Полководцы Древней Руси. — М.: Молодая гвардия, 1986.
  • Nenarokova М. Vladimir Monomakh’s Instruction: An Old Russian Pedagogic Treatise // Feros Ruys, Juanita, ed. What Nature Does Not Teach: Didactic Literature in the Medieval and Early-Modern Periods. Turnhout, Brepols, 2008, 109—128.
  • Чепа М.-Л. А. Чому важка шапка Мономаха? / П’ять великих таємниць історичної психології. — Київ, 2005. — С. 30-65. ISBN 966-8356-50-0.
  • Фроянов И. Я. Древняя Русь IX—XIII веков. Народные движения. Княжеская и вечевая власть. М.: Русский издательский центр, 2012. С. 158—215.
  • Экземплярский А. В. Черниговские, князья // Русский биографический словарь : в 25 томах. — СПб.М., 1896—1918.
  • Ищенко А.С. Владимир Мономах в русском общественно-историческом сознании: мифологический образ и историческая реальность. - Ростов-на-Дону: Антей, 2014. - 276 с.

Ссылки

  • [www.monomah.vladimir.ru/ Владимир Мономах]
  • [asgriboedov.blogspot.com/2013/05/blog-post_29.html Владимир Мономах в творчестве А. С. Грибоедова]
  • Черникова Т. В. [100.histrf.ru/commanders/monomakh-vladimir-vsevolodovich/ Мономах Владимир Всеволодович]. Проект РВИО и ВГТРК [100.histrf.ru «100 великих полководцев»]. [www.webcitation.org/6HoIC9iQG Архивировано из первоисточника 2 июля 2013].

Отрывок, характеризующий Владимир Всеволодович Мономах

Что значило «все в том же положении», княжна не стала спрашивать и мельком только, незаметно взглянув на семилетнего Николушку, сидевшего перед нею и радовавшегося на город, опустила голову и не поднимала ее до тех пор, пока тяжелая карета, гремя, трясясь и колыхаясь, не остановилась где то. Загремели откидываемые подножки.
Отворились дверцы. Слева была вода – река большая, справа было крыльцо; на крыльце были люди, прислуга и какая то румяная, с большой черной косой, девушка, которая неприятно притворно улыбалась, как показалось княжне Марье (это была Соня). Княжна взбежала по лестнице, притворно улыбавшаяся девушка сказала: – Сюда, сюда! – и княжна очутилась в передней перед старой женщиной с восточным типом лица, которая с растроганным выражением быстро шла ей навстречу. Это была графиня. Она обняла княжну Марью и стала целовать ее.
– Mon enfant! – проговорила она, – je vous aime et vous connais depuis longtemps. [Дитя мое! я вас люблю и знаю давно.]
Несмотря на все свое волнение, княжна Марья поняла, что это была графиня и что надо было ей сказать что нибудь. Она, сама не зная как, проговорила какие то учтивые французские слова, в том же тоне, в котором были те, которые ей говорили, и спросила: что он?
– Доктор говорит, что нет опасности, – сказала графиня, но в то время, как она говорила это, она со вздохом подняла глаза кверху, и в этом жесте было выражение, противоречащее ее словам.
– Где он? Можно его видеть, можно? – спросила княжна.
– Сейчас, княжна, сейчас, мой дружок. Это его сын? – сказала она, обращаясь к Николушке, который входил с Десалем. – Мы все поместимся, дом большой. О, какой прелестный мальчик!
Графиня ввела княжну в гостиную. Соня разговаривала с m lle Bourienne. Графиня ласкала мальчика. Старый граф вошел в комнату, приветствуя княжну. Старый граф чрезвычайно переменился с тех пор, как его последний раз видела княжна. Тогда он был бойкий, веселый, самоуверенный старичок, теперь он казался жалким, затерянным человеком. Он, говоря с княжной, беспрестанно оглядывался, как бы спрашивая у всех, то ли он делает, что надобно. После разорения Москвы и его имения, выбитый из привычной колеи, он, видимо, потерял сознание своего значения и чувствовал, что ему уже нет места в жизни.
Несмотря на то волнение, в котором она находилась, несмотря на одно желание поскорее увидать брата и на досаду за то, что в эту минуту, когда ей одного хочется – увидать его, – ее занимают и притворно хвалят ее племянника, княжна замечала все, что делалось вокруг нее, и чувствовала необходимость на время подчиниться этому новому порядку, в который она вступала. Она знала, что все это необходимо, и ей было это трудно, но она не досадовала на них.
– Это моя племянница, – сказал граф, представляя Соню, – вы не знаете ее, княжна?
Княжна повернулась к ней и, стараясь затушить поднявшееся в ее душе враждебное чувство к этой девушке, поцеловала ее. Но ей становилось тяжело оттого, что настроение всех окружающих было так далеко от того, что было в ее душе.
– Где он? – спросила она еще раз, обращаясь ко всем.
– Он внизу, Наташа с ним, – отвечала Соня, краснея. – Пошли узнать. Вы, я думаю, устали, княжна?
У княжны выступили на глаза слезы досады. Она отвернулась и хотела опять спросить у графини, где пройти к нему, как в дверях послышались легкие, стремительные, как будто веселые шаги. Княжна оглянулась и увидела почти вбегающую Наташу, ту Наташу, которая в то давнишнее свидание в Москве так не понравилась ей.
Но не успела княжна взглянуть на лицо этой Наташи, как она поняла, что это был ее искренний товарищ по горю, и потому ее друг. Она бросилась ей навстречу и, обняв ее, заплакала на ее плече.
Как только Наташа, сидевшая у изголовья князя Андрея, узнала о приезде княжны Марьи, она тихо вышла из его комнаты теми быстрыми, как показалось княжне Марье, как будто веселыми шагами и побежала к ней.
На взволнованном лице ее, когда она вбежала в комнату, было только одно выражение – выражение любви, беспредельной любви к нему, к ней, ко всему тому, что было близко любимому человеку, выраженье жалости, страданья за других и страстного желанья отдать себя всю для того, чтобы помочь им. Видно было, что в эту минуту ни одной мысли о себе, о своих отношениях к нему не было в душе Наташи.
Чуткая княжна Марья с первого взгляда на лицо Наташи поняла все это и с горестным наслаждением плакала на ее плече.
– Пойдемте, пойдемте к нему, Мари, – проговорила Наташа, отводя ее в другую комнату.
Княжна Марья подняла лицо, отерла глаза и обратилась к Наташе. Она чувствовала, что от нее она все поймет и узнает.
– Что… – начала она вопрос, но вдруг остановилась. Она почувствовала, что словами нельзя ни спросить, ни ответить. Лицо и глаза Наташи должны были сказать все яснее и глубже.
Наташа смотрела на нее, но, казалось, была в страхе и сомнении – сказать или не сказать все то, что она знала; она как будто почувствовала, что перед этими лучистыми глазами, проникавшими в самую глубь ее сердца, нельзя не сказать всю, всю истину, какою она ее видела. Губа Наташи вдруг дрогнула, уродливые морщины образовались вокруг ее рта, и она, зарыдав, закрыла лицо руками.
Княжна Марья поняла все.
Но она все таки надеялась и спросила словами, в которые она не верила:
– Но как его рана? Вообще в каком он положении?
– Вы, вы… увидите, – только могла сказать Наташа.
Они посидели несколько времени внизу подле его комнаты, с тем чтобы перестать плакать и войти к нему с спокойными лицами.
– Как шла вся болезнь? Давно ли ему стало хуже? Когда это случилось? – спрашивала княжна Марья.
Наташа рассказывала, что первое время была опасность от горячечного состояния и от страданий, но в Троице это прошло, и доктор боялся одного – антонова огня. Но и эта опасность миновалась. Когда приехали в Ярославль, рана стала гноиться (Наташа знала все, что касалось нагноения и т. п.), и доктор говорил, что нагноение может пойти правильно. Сделалась лихорадка. Доктор говорил, что лихорадка эта не так опасна.
– Но два дня тому назад, – начала Наташа, – вдруг это сделалось… – Она удержала рыданья. – Я не знаю отчего, но вы увидите, какой он стал.
– Ослабел? похудел?.. – спрашивала княжна.
– Нет, не то, но хуже. Вы увидите. Ах, Мари, Мари, он слишком хорош, он не может, не может жить… потому что…


Когда Наташа привычным движением отворила его дверь, пропуская вперед себя княжну, княжна Марья чувствовала уже в горле своем готовые рыданья. Сколько она ни готовилась, ни старалась успокоиться, она знала, что не в силах будет без слез увидать его.
Княжна Марья понимала то, что разумела Наташа словами: сним случилось это два дня тому назад. Она понимала, что это означало то, что он вдруг смягчился, и что смягчение, умиление эти были признаками смерти. Она, подходя к двери, уже видела в воображении своем то лицо Андрюши, которое она знала с детства, нежное, кроткое, умиленное, которое так редко бывало у него и потому так сильно всегда на нее действовало. Она знала, что он скажет ей тихие, нежные слова, как те, которые сказал ей отец перед смертью, и что она не вынесет этого и разрыдается над ним. Но, рано ли, поздно ли, это должно было быть, и она вошла в комнату. Рыдания все ближе и ближе подступали ей к горлу, в то время как она своими близорукими глазами яснее и яснее различала его форму и отыскивала его черты, и вот она увидала его лицо и встретилась с ним взглядом.
Он лежал на диване, обложенный подушками, в меховом беличьем халате. Он был худ и бледен. Одна худая, прозрачно белая рука его держала платок, другою он, тихими движениями пальцев, трогал тонкие отросшие усы. Глаза его смотрели на входивших.
Увидав его лицо и встретившись с ним взглядом, княжна Марья вдруг умерила быстроту своего шага и почувствовала, что слезы вдруг пересохли и рыдания остановились. Уловив выражение его лица и взгляда, она вдруг оробела и почувствовала себя виноватой.
«Да в чем же я виновата?» – спросила она себя. «В том, что живешь и думаешь о живом, а я!..» – отвечал его холодный, строгий взгляд.
В глубоком, не из себя, но в себя смотревшем взгляде была почти враждебность, когда он медленно оглянул сестру и Наташу.
Он поцеловался с сестрой рука в руку, по их привычке.
– Здравствуй, Мари, как это ты добралась? – сказал он голосом таким же ровным и чуждым, каким был его взгляд. Ежели бы он завизжал отчаянным криком, то этот крик менее бы ужаснул княжну Марью, чем звук этого голоса.
– И Николушку привезла? – сказал он также ровно и медленно и с очевидным усилием воспоминанья.
– Как твое здоровье теперь? – говорила княжна Марья, сама удивляясь тому, что она говорила.
– Это, мой друг, у доктора спрашивать надо, – сказал он, и, видимо сделав еще усилие, чтобы быть ласковым, он сказал одним ртом (видно было, что он вовсе не думал того, что говорил): – Merci, chere amie, d'etre venue. [Спасибо, милый друг, что приехала.]
Княжна Марья пожала его руку. Он чуть заметно поморщился от пожатия ее руки. Он молчал, и она не знала, что говорить. Она поняла то, что случилось с ним за два дня. В словах, в тоне его, в особенности во взгляде этом – холодном, почти враждебном взгляде – чувствовалась страшная для живого человека отчужденность от всего мирского. Он, видимо, с трудом понимал теперь все живое; но вместе с тем чувствовалось, что он не понимал живого не потому, чтобы он был лишен силы понимания, но потому, что он понимал что то другое, такое, чего не понимали и не могли понять живые и что поглощало его всего.
– Да, вот как странно судьба свела нас! – сказал он, прерывая молчание и указывая на Наташу. – Она все ходит за мной.
Княжна Марья слушала и не понимала того, что он говорил. Он, чуткий, нежный князь Андрей, как мог он говорить это при той, которую он любил и которая его любила! Ежели бы он думал жить, то не таким холодно оскорбительным тоном он сказал бы это. Ежели бы он не знал, что умрет, то как же ему не жалко было ее, как он мог при ней говорить это! Одно объяснение только могло быть этому, это то, что ему было все равно, и все равно оттого, что что то другое, важнейшее, было открыто ему.
Разговор был холодный, несвязный и прерывался беспрестанно.
– Мари проехала через Рязань, – сказала Наташа. Князь Андрей не заметил, что она называла его сестру Мари. А Наташа, при нем назвав ее так, в первый раз сама это заметила.
– Ну что же? – сказал он.
– Ей рассказывали, что Москва вся сгорела, совершенно, что будто бы…
Наташа остановилась: нельзя было говорить. Он, очевидно, делал усилия, чтобы слушать, и все таки не мог.
– Да, сгорела, говорят, – сказал он. – Это очень жалко, – и он стал смотреть вперед, пальцами рассеянно расправляя усы.
– А ты встретилась с графом Николаем, Мари? – сказал вдруг князь Андрей, видимо желая сделать им приятное. – Он писал сюда, что ты ему очень полюбилась, – продолжал он просто, спокойно, видимо не в силах понимать всего того сложного значения, которое имели его слова для живых людей. – Ежели бы ты его полюбила тоже, то было бы очень хорошо… чтобы вы женились, – прибавил он несколько скорее, как бы обрадованный словами, которые он долго искал и нашел наконец. Княжна Марья слышала его слова, но они не имели для нее никакого другого значения, кроме того, что они доказывали то, как страшно далек он был теперь от всего живого.
– Что обо мне говорить! – сказала она спокойно и взглянула на Наташу. Наташа, чувствуя на себе ее взгляд, не смотрела на нее. Опять все молчали.
– Andre, ты хоч… – вдруг сказала княжна Марья содрогнувшимся голосом, – ты хочешь видеть Николушку? Он все время вспоминал о тебе.
Князь Андрей чуть заметно улыбнулся в первый раз, но княжна Марья, так знавшая его лицо, с ужасом поняла, что это была улыбка не радости, не нежности к сыну, но тихой, кроткой насмешки над тем, что княжна Марья употребляла, по ее мнению, последнее средство для приведения его в чувства.
– Да, я очень рад Николушке. Он здоров?

Когда привели к князю Андрею Николушку, испуганно смотревшего на отца, но не плакавшего, потому что никто не плакал, князь Андрей поцеловал его и, очевидно, не знал, что говорить с ним.
Когда Николушку уводили, княжна Марья подошла еще раз к брату, поцеловала его и, не в силах удерживаться более, заплакала.
Он пристально посмотрел на нее.
– Ты об Николушке? – сказал он.
Княжна Марья, плача, утвердительно нагнула голову.
– Мари, ты знаешь Еван… – но он вдруг замолчал.
– Что ты говоришь?
– Ничего. Не надо плакать здесь, – сказал он, тем же холодным взглядом глядя на нее.

Когда княжна Марья заплакала, он понял, что она плакала о том, что Николушка останется без отца. С большим усилием над собой он постарался вернуться назад в жизнь и перенесся на их точку зрения.
«Да, им это должно казаться жалко! – подумал он. – А как это просто!»
«Птицы небесные ни сеют, ни жнут, но отец ваш питает их», – сказал он сам себе и хотел то же сказать княжне. «Но нет, они поймут это по своему, они не поймут! Этого они не могут понимать, что все эти чувства, которыми они дорожат, все наши, все эти мысли, которые кажутся нам так важны, что они – не нужны. Мы не можем понимать друг друга». – И он замолчал.

Маленькому сыну князя Андрея было семь лет. Он едва умел читать, он ничего не знал. Он многое пережил после этого дня, приобретая знания, наблюдательность, опытность; но ежели бы он владел тогда всеми этими после приобретенными способностями, он не мог бы лучше, глубже понять все значение той сцены, которую он видел между отцом, княжной Марьей и Наташей, чем он ее понял теперь. Он все понял и, не плача, вышел из комнаты, молча подошел к Наташе, вышедшей за ним, застенчиво взглянул на нее задумчивыми прекрасными глазами; приподнятая румяная верхняя губа его дрогнула, он прислонился к ней головой и заплакал.
С этого дня он избегал Десаля, избегал ласкавшую его графиню и либо сидел один, либо робко подходил к княжне Марье и к Наташе, которую он, казалось, полюбил еще больше своей тетки, и тихо и застенчиво ласкался к ним.
Княжна Марья, выйдя от князя Андрея, поняла вполне все то, что сказало ей лицо Наташи. Она не говорила больше с Наташей о надежде на спасение его жизни. Она чередовалась с нею у его дивана и не плакала больше, но беспрестанно молилась, обращаясь душою к тому вечному, непостижимому, которого присутствие так ощутительно было теперь над умиравшим человеком.


Князь Андрей не только знал, что он умрет, но он чувствовал, что он умирает, что он уже умер наполовину. Он испытывал сознание отчужденности от всего земного и радостной и странной легкости бытия. Он, не торопясь и не тревожась, ожидал того, что предстояло ему. То грозное, вечное, неведомое и далекое, присутствие которого он не переставал ощущать в продолжение всей своей жизни, теперь для него было близкое и – по той странной легкости бытия, которую он испытывал, – почти понятное и ощущаемое.
Прежде он боялся конца. Он два раза испытал это страшное мучительное чувство страха смерти, конца, и теперь уже не понимал его.
Первый раз он испытал это чувство тогда, когда граната волчком вертелась перед ним и он смотрел на жнивье, на кусты, на небо и знал, что перед ним была смерть. Когда он очнулся после раны и в душе его, мгновенно, как бы освобожденный от удерживавшего его гнета жизни, распустился этот цветок любви, вечной, свободной, не зависящей от этой жизни, он уже не боялся смерти и не думал о ней.
Чем больше он, в те часы страдальческого уединения и полубреда, которые он провел после своей раны, вдумывался в новое, открытое ему начало вечной любви, тем более он, сам не чувствуя того, отрекался от земной жизни. Всё, всех любить, всегда жертвовать собой для любви, значило никого не любить, значило не жить этою земною жизнию. И чем больше он проникался этим началом любви, тем больше он отрекался от жизни и тем совершеннее уничтожал ту страшную преграду, которая без любви стоит между жизнью и смертью. Когда он, это первое время, вспоминал о том, что ему надо было умереть, он говорил себе: ну что ж, тем лучше.
Но после той ночи в Мытищах, когда в полубреду перед ним явилась та, которую он желал, и когда он, прижав к своим губам ее руку, заплакал тихими, радостными слезами, любовь к одной женщине незаметно закралась в его сердце и опять привязала его к жизни. И радостные и тревожные мысли стали приходить ему. Вспоминая ту минуту на перевязочном пункте, когда он увидал Курагина, он теперь не мог возвратиться к тому чувству: его мучил вопрос о том, жив ли он? И он не смел спросить этого.

Болезнь его шла своим физическим порядком, но то, что Наташа называла: это сделалось с ним, случилось с ним два дня перед приездом княжны Марьи. Это была та последняя нравственная борьба между жизнью и смертью, в которой смерть одержала победу. Это было неожиданное сознание того, что он еще дорожил жизнью, представлявшейся ему в любви к Наташе, и последний, покоренный припадок ужаса перед неведомым.
Это было вечером. Он был, как обыкновенно после обеда, в легком лихорадочном состоянии, и мысли его были чрезвычайно ясны. Соня сидела у стола. Он задремал. Вдруг ощущение счастья охватило его.
«А, это она вошла!» – подумал он.
Действительно, на месте Сони сидела только что неслышными шагами вошедшая Наташа.
С тех пор как она стала ходить за ним, он всегда испытывал это физическое ощущение ее близости. Она сидела на кресле, боком к нему, заслоняя собой от него свет свечи, и вязала чулок. (Она выучилась вязать чулки с тех пор, как раз князь Андрей сказал ей, что никто так не умеет ходить за больными, как старые няни, которые вяжут чулки, и что в вязании чулка есть что то успокоительное.) Тонкие пальцы ее быстро перебирали изредка сталкивающиеся спицы, и задумчивый профиль ее опущенного лица был ясно виден ему. Она сделала движенье – клубок скатился с ее колен. Она вздрогнула, оглянулась на него и, заслоняя свечу рукой, осторожным, гибким и точным движением изогнулась, подняла клубок и села в прежнее положение.
Он смотрел на нее, не шевелясь, и видел, что ей нужно было после своего движения вздохнуть во всю грудь, но она не решалась этого сделать и осторожно переводила дыханье.
В Троицкой лавре они говорили о прошедшем, и он сказал ей, что, ежели бы он был жив, он бы благодарил вечно бога за свою рану, которая свела его опять с нею; но с тех пор они никогда не говорили о будущем.
«Могло или не могло это быть? – думал он теперь, глядя на нее и прислушиваясь к легкому стальному звуку спиц. – Неужели только затем так странно свела меня с нею судьба, чтобы мне умереть?.. Неужели мне открылась истина жизни только для того, чтобы я жил во лжи? Я люблю ее больше всего в мире. Но что же делать мне, ежели я люблю ее?» – сказал он, и он вдруг невольно застонал, по привычке, которую он приобрел во время своих страданий.
Услыхав этот звук, Наташа положила чулок, перегнулась ближе к нему и вдруг, заметив его светящиеся глаза, подошла к нему легким шагом и нагнулась.
– Вы не спите?
– Нет, я давно смотрю на вас; я почувствовал, когда вы вошли. Никто, как вы, но дает мне той мягкой тишины… того света. Мне так и хочется плакать от радости.
Наташа ближе придвинулась к нему. Лицо ее сияло восторженною радостью.
– Наташа, я слишком люблю вас. Больше всего на свете.
– А я? – Она отвернулась на мгновение. – Отчего же слишком? – сказала она.
– Отчего слишком?.. Ну, как вы думаете, как вы чувствуете по душе, по всей душе, буду я жив? Как вам кажется?
– Я уверена, я уверена! – почти вскрикнула Наташа, страстным движением взяв его за обе руки.
Он помолчал.
– Как бы хорошо! – И, взяв ее руку, он поцеловал ее.
Наташа была счастлива и взволнована; и тотчас же она вспомнила, что этого нельзя, что ему нужно спокойствие.
– Однако вы не спали, – сказала она, подавляя свою радость. – Постарайтесь заснуть… пожалуйста.
Он выпустил, пожав ее, ее руку, она перешла к свече и опять села в прежнее положение. Два раза она оглянулась на него, глаза его светились ей навстречу. Она задала себе урок на чулке и сказала себе, что до тех пор она не оглянется, пока не кончит его.
Действительно, скоро после этого он закрыл глаза и заснул. Он спал недолго и вдруг в холодном поту тревожно проснулся.
Засыпая, он думал все о том же, о чем он думал все ото время, – о жизни и смерти. И больше о смерти. Он чувствовал себя ближе к ней.
«Любовь? Что такое любовь? – думал он. – Любовь мешает смерти. Любовь есть жизнь. Все, все, что я понимаю, я понимаю только потому, что люблю. Все есть, все существует только потому, что я люблю. Все связано одною ею. Любовь есть бог, и умереть – значит мне, частице любви, вернуться к общему и вечному источнику». Мысли эти показались ему утешительны. Но это были только мысли. Чего то недоставало в них, что то было односторонне личное, умственное – не было очевидности. И было то же беспокойство и неясность. Он заснул.
Он видел во сне, что он лежит в той же комнате, в которой он лежал в действительности, но что он не ранен, а здоров. Много разных лиц, ничтожных, равнодушных, являются перед князем Андреем. Он говорит с ними, спорит о чем то ненужном. Они сбираются ехать куда то. Князь Андрей смутно припоминает, что все это ничтожно и что у него есть другие, важнейшие заботы, но продолжает говорить, удивляя их, какие то пустые, остроумные слова. Понемногу, незаметно все эти лица начинают исчезать, и все заменяется одним вопросом о затворенной двери. Он встает и идет к двери, чтобы задвинуть задвижку и запереть ее. Оттого, что он успеет или не успеет запереть ее, зависит все. Он идет, спешит, ноги его не двигаются, и он знает, что не успеет запереть дверь, но все таки болезненно напрягает все свои силы. И мучительный страх охватывает его. И этот страх есть страх смерти: за дверью стоит оно. Но в то же время как он бессильно неловко подползает к двери, это что то ужасное, с другой стороны уже, надавливая, ломится в нее. Что то не человеческое – смерть – ломится в дверь, и надо удержать ее. Он ухватывается за дверь, напрягает последние усилия – запереть уже нельзя – хоть удержать ее; но силы его слабы, неловки, и, надавливаемая ужасным, дверь отворяется и опять затворяется.
Еще раз оно надавило оттуда. Последние, сверхъестественные усилия тщетны, и обе половинки отворились беззвучно. Оно вошло, и оно есть смерть. И князь Андрей умер.
Но в то же мгновение, как он умер, князь Андрей вспомнил, что он спит, и в то же мгновение, как он умер, он, сделав над собою усилие, проснулся.
«Да, это была смерть. Я умер – я проснулся. Да, смерть – пробуждение!» – вдруг просветлело в его душе, и завеса, скрывавшая до сих пор неведомое, была приподнята перед его душевным взором. Он почувствовал как бы освобождение прежде связанной в нем силы и ту странную легкость, которая с тех пор не оставляла его.
Когда он, очнувшись в холодном поту, зашевелился на диване, Наташа подошла к нему и спросила, что с ним. Он не ответил ей и, не понимая ее, посмотрел на нее странным взглядом.