Владимир Высоцкий в театре и кино
Поделись знанием:
К:Википедия:Статьи без источников (тип: не указан)
Не сходя с этого места и не выпустив ни одного заряда, полк потерял здесь еще третью часть своих людей. Спереди и в особенности с правой стороны, в нерасходившемся дыму, бубухали пушки и из таинственной области дыма, застилавшей всю местность впереди, не переставая, с шипящим быстрым свистом, вылетали ядра и медлительно свистевшие гранаты. Иногда, как бы давая отдых, проходило четверть часа, во время которых все ядра и гранаты перелетали, но иногда в продолжение минуты несколько человек вырывало из полка, и беспрестанно оттаскивали убитых и уносили раненых.
С каждым новым ударом все меньше и меньше случайностей жизни оставалось для тех, которые еще не были убиты. Полк стоял в батальонных колоннах на расстоянии трехсот шагов, но, несмотря на то, все люди полка находились под влиянием одного и того же настроения. Все люди полка одинаково были молчаливы и мрачны. Редко слышался между рядами говор, но говор этот замолкал всякий раз, как слышался попавший удар и крик: «Носилки!» Большую часть времени люди полка по приказанию начальства сидели на земле. Кто, сняв кивер, старательно распускал и опять собирал сборки; кто сухой глиной, распорошив ее в ладонях, начищал штык; кто разминал ремень и перетягивал пряжку перевязи; кто старательно расправлял и перегибал по новому подвертки и переобувался. Некоторые строили домики из калмыжек пашни или плели плетеночки из соломы жнивья. Все казались вполне погружены в эти занятия. Когда ранило и убивало людей, когда тянулись носилки, когда наши возвращались назад, когда виднелись сквозь дым большие массы неприятелей, никто не обращал никакого внимания на эти обстоятельства. Когда же вперед проезжала артиллерия, кавалерия, виднелись движения нашей пехоты, одобрительные замечания слышались со всех сторон. Но самое большое внимание заслуживали события совершенно посторонние, не имевшие никакого отношения к сражению. Как будто внимание этих нравственно измученных людей отдыхало на этих обычных, житейских событиях. Батарея артиллерии прошла пред фронтом полка. В одном из артиллерийских ящиков пристяжная заступила постромку. «Эй, пристяжную то!.. Выправь! Упадет… Эх, не видят!.. – по всему полку одинаково кричали из рядов. В другой раз общее внимание обратила небольшая коричневая собачонка с твердо поднятым хвостом, которая, бог знает откуда взявшись, озабоченной рысцой выбежала перед ряды и вдруг от близко ударившего ядра взвизгнула и, поджав хвост, бросилась в сторону. По всему полку раздалось гоготанье и взвизги. Но развлечения такого рода продолжались минуты, а люди уже более восьми часов стояли без еды и без дела под непроходящим ужасом смерти, и бледные и нахмуренные лица все более бледнели и хмурились.
Князь Андрей, точно так же как и все люди полка, нахмуренный и бледный, ходил взад и вперед по лугу подле овсяного поля от одной межи до другой, заложив назад руки и опустив голову. Делать и приказывать ему нечего было. Все делалось само собою. Убитых оттаскивали за фронт, раненых относили, ряды смыкались. Ежели отбегали солдаты, то они тотчас же поспешно возвращались. Сначала князь Андрей, считая своею обязанностью возбуждать мужество солдат и показывать им пример, прохаживался по рядам; но потом он убедился, что ему нечему и нечем учить их. Все силы его души, точно так же как и каждого солдата, были бессознательно направлены на то, чтобы удержаться только от созерцания ужаса того положения, в котором они были. Он ходил по лугу, волоча ноги, шаршавя траву и наблюдая пыль, которая покрывала его сапоги; то он шагал большими шагами, стараясь попадать в следы, оставленные косцами по лугу, то он, считая свои шаги, делал расчеты, сколько раз он должен пройти от межи до межи, чтобы сделать версту, то ошмурыгывал цветки полыни, растущие на меже, и растирал эти цветки в ладонях и принюхивался к душисто горькому, крепкому запаху. Изо всей вчерашней работы мысли не оставалось ничего. Он ни о чем не думал. Он прислушивался усталым слухом все к тем же звукам, различая свистенье полетов от гула выстрелов, посматривал на приглядевшиеся лица людей 1 го батальона и ждал. «Вот она… эта опять к нам! – думал он, прислушиваясь к приближавшемуся свисту чего то из закрытой области дыма. – Одна, другая! Еще! Попало… Он остановился и поглядел на ряды. „Нет, перенесло. А вот это попало“. И он опять принимался ходить, стараясь делать большие шаги, чтобы в шестнадцать шагов дойти до межи.
Свист и удар! В пяти шагах от него взрыло сухую землю и скрылось ядро. Невольный холод пробежал по его спине. Он опять поглядел на ряды. Вероятно, вырвало многих; большая толпа собралась у 2 го батальона.
– Господин адъютант, – прокричал он, – прикажите, чтобы не толпились. – Адъютант, исполнив приказание, подходил к князю Андрею. С другой стороны подъехал верхом командир батальона.
– Берегись! – послышался испуганный крик солдата, и, как свистящая на быстром полете, приседающая на землю птичка, в двух шагах от князя Андрея, подле лошади батальонного командира, негромко шлепнулась граната. Лошадь первая, не спрашивая того, хорошо или дурно было высказывать страх, фыркнула, взвилась, чуть не сронив майора, и отскакала в сторону. Ужас лошади сообщился людям.
– Ложись! – крикнул голос адъютанта, прилегшего к земле. Князь Андрей стоял в нерешительности. Граната, как волчок, дымясь, вертелась между ним и лежащим адъютантом, на краю пашни и луга, подле куста полыни.
«Неужели это смерть? – думал князь Андрей, совершенно новым, завистливым взглядом глядя на траву, на полынь и на струйку дыма, вьющуюся от вертящегося черного мячика. – Я не могу, я не хочу умереть, я люблю жизнь, люблю эту траву, землю, воздух… – Он думал это и вместе с тем помнил о том, что на него смотрят.
– Стыдно, господин офицер! – сказал он адъютанту. – Какой… – он не договорил. В одно и то же время послышался взрыв, свист осколков как бы разбитой рамы, душный запах пороха – и князь Андрей рванулся в сторону и, подняв кверху руку, упал на грудь.
Несколько офицеров подбежало к нему. С правой стороны живота расходилось по траве большое пятно крови.
Вызванные ополченцы с носилками остановились позади офицеров. Князь Андрей лежал на груди, опустившись лицом до травы, и, тяжело, всхрапывая, дышал.
– Ну что стали, подходи!
Мужики подошли и взяли его за плечи и ноги, но он жалобно застонал, и мужики, переглянувшись, опять отпустили его.
– Берись, клади, всё одно! – крикнул чей то голос. Его другой раз взяли за плечи и положили на носилки.
– Ах боже мой! Боже мой! Что ж это?.. Живот! Это конец! Ах боже мой! – слышались голоса между офицерами. – На волосок мимо уха прожужжала, – говорил адъютант. Мужики, приладивши носилки на плечах, поспешно тронулись по протоптанной ими дорожке к перевязочному пункту.
– В ногу идите… Э!.. мужичье! – крикнул офицер, за плечи останавливая неровно шедших и трясущих носилки мужиков.
– Подлаживай, что ль, Хведор, а Хведор, – говорил передний мужик.
– Вот так, важно, – радостно сказал задний, попав в ногу.
– Ваше сиятельство? А? Князь? – дрожащим голосом сказал подбежавший Тимохин, заглядывая в носилки.
Князь Андрей открыл глаза и посмотрел из за носилок, в которые глубоко ушла его голова, на того, кто говорил, и опять опустил веки.
Ополченцы принесли князя Андрея к лесу, где стояли фуры и где был перевязочный пункт. Перевязочный пункт состоял из трех раскинутых, с завороченными полами, палаток на краю березника. В березнике стояла фуры и лошади. Лошади в хребтугах ели овес, и воробьи слетали к ним и подбирали просыпанные зерна. Воронья, чуя кровь, нетерпеливо каркая, перелетали на березах. Вокруг палаток, больше чем на две десятины места, лежали, сидели, стояли окровавленные люди в различных одеждах. Вокруг раненых, с унылыми и внимательными лицами, стояли толпы солдат носильщиков, которых тщетно отгоняли от этого места распоряжавшиеся порядком офицеры. Не слушая офицеров, солдаты стояли, опираясь на носилки, и пристально, как будто пытаясь понять трудное значение зрелища, смотрели на то, что делалось перед ними. Из палаток слышались то громкие, злые вопли, то жалобные стенания. Изредка выбегали оттуда фельдшера за водой и указывали на тех, который надо было вносить. Раненые, ожидая у палатки своей очереди, хрипели, стонали, плакали, кричали, ругались, просили водки. Некоторые бредили. Князя Андрея, как полкового командира, шагая через неперевязанных раненых, пронесли ближе к одной из палаток и остановились, ожидая приказания. Князь Андрей открыл глаза и долго не мог понять того, что делалось вокруг него. Луг, полынь, пашня, черный крутящийся мячик и его страстный порыв любви к жизни вспомнились ему. В двух шагах от него, громко говоря и обращая на себя общее внимание, стоял, опершись на сук и с обвязанной головой, высокий, красивый, черноволосый унтер офицер. Он был ранен в голову и ногу пулями. Вокруг него, жадно слушая его речь, собралась толпа раненых и носильщиков.
– Мы его оттеда как долбанули, так все побросал, самого короля забрали! – блестя черными разгоряченными глазами и оглядываясь вокруг себя, кричал солдат. – Подойди только в тот самый раз лезервы, его б, братец ты мой, звания не осталось, потому верно тебе говорю…
Князь Андрей, так же как и все окружавшие рассказчика, блестящим взглядом смотрел на него и испытывал утешительное чувство. «Но разве не все равно теперь, – подумал он. – А что будет там и что такое было здесь? Отчего мне так жалко было расставаться с жизнью? Что то было в этой жизни, чего я не понимал и не понимаю».
Один из докторов, в окровавленном фартуке и с окровавленными небольшими руками, в одной из которых он между мизинцем и большим пальцем (чтобы не запачкать ее) держал сигару, вышел из палатки. Доктор этот поднял голову и стал смотреть по сторонам, но выше раненых. Он, очевидно, хотел отдохнуть немного. Поводив несколько времени головой вправо и влево, он вздохнул и опустил глаза.
– Ну, сейчас, – сказал он на слова фельдшера, указывавшего ему на князя Андрея, и велел нести его в палатку.
В толпе ожидавших раненых поднялся ропот.
– Видно, и на том свете господам одним жить, – проговорил один.
Князя Андрея внесли и положили на только что очистившийся стол, с которого фельдшер споласкивал что то. Князь Андрей не мог разобрать в отдельности того, что было в палатке. Жалобные стоны с разных сторон, мучительная боль бедра, живота и спины развлекали его. Все, что он видел вокруг себя, слилось для него в одно общее впечатление обнаженного, окровавленного человеческого тела, которое, казалось, наполняло всю низкую палатку, как несколько недель тому назад в этот жаркий, августовский день это же тело наполняло грязный пруд по Смоленской дороге. Да, это было то самое тело, та самая chair a canon [мясо для пушек], вид которой еще тогда, как бы предсказывая теперешнее, возбудил в нем ужас.
В палатке было три стола. Два были заняты, на третий положили князя Андрея. Несколько времени его оставили одного, и он невольно увидал то, что делалось на других двух столах. На ближнем столе сидел татарин, вероятно, казак – по мундиру, брошенному подле. Четверо солдат держали его. Доктор в очках что то резал в его коричневой, мускулистой спине.
– Ух, ух, ух!.. – как будто хрюкал татарин, и вдруг, подняв кверху свое скуластое черное курносое лицо, оскалив белые зубы, начинал рваться, дергаться и визжат ь пронзительно звенящим, протяжным визгом. На другом столе, около которого толпилось много народа, на спине лежал большой, полный человек с закинутой назад головой (вьющиеся волоса, их цвет и форма головы показались странно знакомы князю Андрею). Несколько человек фельдшеров навалились на грудь этому человеку и держали его. Белая большая полная нога быстро и часто, не переставая, дергалась лихорадочными трепетаниями. Человек этот судорожно рыдал и захлебывался. Два доктора молча – один был бледен и дрожал – что то делали над другой, красной ногой этого человека. Управившись с татарином, на которого накинули шинель, доктор в очках, обтирая руки, подошел к князю Андрею. Он взглянул в лицо князя Андрея и поспешно отвернулся.
– Раздеть! Что стоите? – крикнул он сердито на фельдшеров.
Самое первое далекое детство вспомнилось князю Андрею, когда фельдшер торопившимися засученными руками расстегивал ему пуговицы и снимал с него платье. Доктор низко нагнулся над раной, ощупал ее и тяжело вздохнул. Потом он сделал знак кому то. И мучительная боль внутри живота заставила князя Андрея потерять сознание. Когда он очнулся, разбитые кости бедра были вынуты, клоки мяса отрезаны, и рана перевязана. Ему прыскали в лицо водою. Как только князь Андрей открыл глаза, доктор нагнулся над ним, молча поцеловал его в губы и поспешно отошел.
После перенесенного страдания князь Андрей чувствовал блаженство, давно не испытанное им. Все лучшие, счастливейшие минуты в его жизни, в особенности самое дальнее детство, когда его раздевали и клали в кроватку, когда няня, убаюкивая, пела над ним, когда, зарывшись головой в подушки, он чувствовал себя счастливым одним сознанием жизни, – представлялись его воображению даже не как прошедшее, а как действительность.
Около того раненого, очертания головы которого казались знакомыми князю Андрею, суетились доктора; его поднимали и успокоивали.
– Покажите мне… Ооооо! о! ооооо! – слышался его прерываемый рыданиями, испуганный и покорившийся страданию стон. Слушая эти стоны, князь Андрей хотел плакать. Оттого ли, что он без славы умирал, оттого ли, что жалко ему было расставаться с жизнью, от этих ли невозвратимых детских воспоминаний, оттого ли, что он страдал, что другие страдали и так жалостно перед ним стонал этот человек, но ему хотелось плакать детскими, добрыми, почти радостными слезами.
Раненому показали в сапоге с запекшейся кровью отрезанную ногу.
– О! Ооооо! – зарыдал он, как женщина. Доктор, стоявший перед раненым, загораживая его лицо, отошел.
– Боже мой! Что это? Зачем он здесь? – сказал себе князь Андрей.
В несчастном, рыдающем, обессилевшем человеке, которому только что отняли ногу, он узнал Анатоля Курагина. Анатоля держали на руках и предлагали ему воду в стакане, края которого он не мог поймать дрожащими, распухшими губами. Анатоль тяжело всхлипывал. «Да, это он; да, этот человек чем то близко и тяжело связан со мною, – думал князь Андрей, не понимая еще ясно того, что было перед ним. – В чем состоит связь этого человека с моим детством, с моею жизнью? – спрашивал он себя, не находя ответа. И вдруг новое, неожиданное воспоминание из мира детского, чистого и любовного, представилось князю Андрею. Он вспомнил Наташу такою, какою он видел ее в первый раз на бале 1810 года, с тонкой шеей и тонкими рукамис готовым на восторг, испуганным, счастливым лицом, и любовь и нежность к ней, еще живее и сильнее, чем когда либо, проснулись в его душе. Он вспомнил теперь ту связь, которая существовала между им и этим человеком, сквозь слезы, наполнявшие распухшие глаза, мутно смотревшим на него. Князь Андрей вспомнил все, и восторженная жалость и любовь к этому человеку наполнили его счастливое сердце.
Князь Андрей не мог удерживаться более и заплакал нежными, любовными слезами над людьми, над собой и над их и своими заблуждениями.
«Сострадание, любовь к братьям, к любящим, любовь к ненавидящим нас, любовь к врагам – да, та любовь, которую проповедовал бог на земле, которой меня учила княжна Марья и которой я не понимал; вот отчего мне жалко было жизни, вот оно то, что еще оставалось мне, ежели бы я был жив. Но теперь уже поздно. Я знаю это!»
Страшный вид поля сражения, покрытого трупами и ранеными, в соединении с тяжестью головы и с известиями об убитых и раненых двадцати знакомых генералах и с сознанием бессильности своей прежде сильной руки произвели неожиданное впечатление на Наполеона, который обыкновенно любил рассматривать убитых и раненых, испытывая тем свою душевную силу (как он думал). В этот день ужасный вид поля сражения победил ту душевную силу, в которой он полагал свою заслугу и величие. Он поспешно уехал с поля сражения и возвратился к Шевардинскому кургану. Желтый, опухлый, тяжелый, с мутными глазами, красным носом и охриплым голосом, он сидел на складном стуле, невольно прислушиваясь к звукам пальбы и не поднимая глаз. Он с болезненной тоской ожидал конца того дела, которого он считал себя причиной, но которого он не мог остановить. Личное человеческое чувство на короткое мгновение взяло верх над тем искусственным призраком жизни, которому он служил так долго. Он на себя переносил те страдания и ту смерть, которые он видел на поле сражения. Тяжесть головы и груди напоминала ему о возможности и для себя страданий и смерти. Он в эту минуту не хотел для себя ни Москвы, ни победы, ни славы. (Какой нужно было ему еще славы?) Одно, чего он желал теперь, – отдыха, спокойствия и свободы. Но когда он был на Семеновской высоте, начальник артиллерии предложил ему выставить несколько батарей на эти высоты, для того чтобы усилить огонь по столпившимся перед Князьковым русским войскам. Наполеон согласился и приказал привезти ему известие о том, какое действие произведут эти батареи.
Адъютант приехал сказать, что по приказанию императора двести орудий направлены на русских, но что русские все так же стоят.
– Наш огонь рядами вырывает их, а они стоят, – сказал адъютант.
– Ils en veulent encore!.. [Им еще хочется!..] – сказал Наполеон охриплым голосом.
– Sire? [Государь?] – повторил не расслушавший адъютант.
– Ils en veulent encore, – нахмурившись, прохрипел Наполеон осиплым голосом, – donnez leur en. [Еще хочется, ну и задайте им.]
И без его приказания делалось то, чего он хотел, и он распорядился только потому, что думал, что от него ждали приказания. И он опять перенесся в свой прежний искусственный мир призраков какого то величия, и опять (как та лошадь, ходящая на покатом колесе привода, воображает себе, что она что то делает для себя) он покорно стал исполнять ту жестокую, печальную и тяжелую, нечеловеческую роль, которая ему была предназначена.
И не на один только этот час и день были помрачены ум и совесть этого человека, тяжеле всех других участников этого дела носившего на себе всю тяжесть совершавшегося; но и никогда, до конца жизни, не мог понимать он ни добра, ни красоты, ни истины, ни значения своих поступков, которые были слишком противоположны добру и правде, слишком далеки от всего человеческого, для того чтобы он мог понимать их значение. Он не мог отречься от своих поступков, восхваляемых половиной света, и потому должен был отречься от правды и добра и всего человеческого.
Не в один только этот день, объезжая поле сражения, уложенное мертвыми и изувеченными людьми (как он думал, по его воле), он, глядя на этих людей, считал, сколько приходится русских на одного француза, и, обманывая себя, находил причины радоваться, что на одного француза приходилось пять русских. Не в один только этот день он писал в письме в Париж, что le champ de bataille a ete superbe [поле сражения было великолепно], потому что на нем было пятьдесят тысяч трупов; но и на острове Св. Елены, в тиши уединения, где он говорил, что он намерен был посвятить свои досуги изложению великих дел, которые он сделал, он писал:
«La guerre de Russie eut du etre la plus populaire des temps modernes: c'etait celle du bon sens et des vrais interets, celle du repos et de la securite de tous; elle etait purement pacifique et conservatrice.
C'etait pour la grande cause, la fin des hasards elle commencement de la securite. Un nouvel horizon, de nouveaux travaux allaient se derouler, tout plein du bien etre et de la prosperite de tous. Le systeme europeen se trouvait fonde; il n'etait plus question que de l'organiser.
Satisfait sur ces grands points et tranquille partout, j'aurais eu aussi mon congres et ma sainte alliance. Ce sont des idees qu'on m'a volees. Dans cette reunion de grands souverains, nous eussions traites de nos interets en famille et compte de clerc a maitre avec les peuples.
L'Europe n'eut bientot fait de la sorte veritablement qu'un meme peuple, et chacun, en voyageant partout, se fut trouve toujours dans la patrie commune. Il eut demande toutes les rivieres navigables pour tous, la communaute des mers, et que les grandes armees permanentes fussent reduites desormais a la seule garde des souverains.
De retour en France, au sein de la patrie, grande, forte, magnifique, tranquille, glorieuse, j'eusse proclame ses limites immuables; toute guerre future, purement defensive; tout agrandissement nouveau antinational. J'eusse associe mon fils a l'Empire; ma dictature eut fini, et son regne constitutionnel eut commence…
Paris eut ete la capitale du monde, et les Francais l'envie des nations!..
Mes loisirs ensuite et mes vieux jours eussent ete consacres, en compagnie de l'imperatrice et durant l'apprentissage royal de mon fils, a visiter lentement et en vrai couple campagnard, avec nos propres chevaux, tous les recoins de l'Empire, recevant les plaintes, redressant les torts, semant de toutes parts et partout les monuments et les bienfaits.
Русская война должна бы была быть самая популярная в новейшие времена: это была война здравого смысла и настоящих выгод, война спокойствия и безопасности всех; она была чисто миролюбивая и консервативная.
Это было для великой цели, для конца случайностей и для начала спокойствия. Новый горизонт, новые труды открывались бы, полные благосостояния и благоденствия всех. Система европейская была бы основана, вопрос заключался бы уже только в ее учреждении.
Удовлетворенный в этих великих вопросах и везде спокойный, я бы тоже имел свой конгресс и свой священный союз. Это мысли, которые у меня украли. В этом собрании великих государей мы обсуживали бы наши интересы семейно и считались бы с народами, как писец с хозяином.
Европа действительно скоро составила бы таким образом один и тот же народ, и всякий, путешествуя где бы то ни было, находился бы всегда в общей родине.
Я бы выговорил, чтобы все реки были судоходны для всех, чтобы море было общее, чтобы постоянные, большие армии были уменьшены единственно до гвардии государей и т.д.
Возвратясь во Францию, на родину, великую, сильную, великолепную, спокойную, славную, я провозгласил бы границы ее неизменными; всякую будущую войну защитительной; всякое новое распространение – антинациональным; я присоединил бы своего сына к правлению империей; мое диктаторство кончилось бы, в началось бы его конституционное правление…
Париж был бы столицей мира и французы предметом зависти всех наций!..
Потом мои досуги и последние дни были бы посвящены, с помощью императрицы и во время царственного воспитывания моего сына, на то, чтобы мало помалу посещать, как настоящая деревенская чета, на собственных лошадях, все уголки государства, принимая жалобы, устраняя несправедливости, рассевая во все стороны и везде здания и благодеяния.]
Он, предназначенный провидением на печальную, несвободную роль палача народов, уверял себя, что цель его поступков была благо народов и что он мог руководить судьбами миллионов и путем власти делать благодеяния!
«Des 400000 hommes qui passerent la Vistule, – писал он дальше о русской войне, – la moitie etait Autrichiens, Prussiens, Saxons, Polonais, Bavarois, Wurtembergeois, Mecklembourgeois, Espagnols, Italiens, Napolitains. L'armee imperiale, proprement dite, etait pour un tiers composee de Hollandais, Belges, habitants des bords du Rhin, Piemontais, Suisses, Genevois, Toscans, Romains, habitants de la 32 e division militaire, Breme, Hambourg, etc.; elle comptait a peine 140000 hommes parlant francais. L'expedition do Russie couta moins de 50000 hommes a la France actuelle; l'armee russe dans la retraite de Wilna a Moscou, dans les differentes batailles, a perdu quatre fois plus que l'armee francaise; l'incendie de Moscou a coute la vie a 100000 Russes, morts de froid et de misere dans les bois; enfin dans sa marche de Moscou a l'Oder, l'armee russe fut aussi atteinte par, l'intemperie de la saison; elle ne comptait a son arrivee a Wilna que 50000 hommes, et a Kalisch moins de 18000».
[Из 400000 человек, которые перешли Вислу, половина была австрийцы, пруссаки, саксонцы, поляки, баварцы, виртембергцы, мекленбургцы, испанцы, итальянцы и неаполитанцы. Императорская армия, собственно сказать, была на треть составлена из голландцев, бельгийцев, жителей берегов Рейна, пьемонтцев, швейцарцев, женевцев, тосканцев, римлян, жителей 32 й военной дивизии, Бремена, Гамбурга и т.д.; в ней едва ли было 140000 человек, говорящих по французски. Русская экспедиция стоила собственно Франции менее 50000 человек; русская армия в отступлении из Вильны в Москву в различных сражениях потеряла в четыре раза более, чем французская армия; пожар Москвы стоил жизни 100000 русских, умерших от холода и нищеты в лесах; наконец во время своего перехода от Москвы к Одеру русская армия тоже пострадала от суровости времени года; по приходе в Вильну она состояла только из 50000 людей, а в Калише менее 18000.]
Он воображал себе, что по его воле произошла война с Россией, и ужас совершившегося не поражал его душу. Он смело принимал на себя всю ответственность события, и его помраченный ум видел оправдание в том, что в числе сотен тысяч погибших людей было меньше французов, чем гессенцев и баварцев.
Несколько десятков тысяч человек лежало мертвыми в разных положениях и мундирах на полях и лугах, принадлежавших господам Давыдовым и казенным крестьянам, на тех полях и лугах, на которых сотни лет одновременно сбирали урожаи и пасли скот крестьяне деревень Бородина, Горок, Шевардина и Семеновского. На перевязочных пунктах на десятину места трава и земля были пропитаны кровью. Толпы раненых и нераненых разных команд людей, с испуганными лицами, с одной стороны брели назад к Можайску, с другой стороны – назад к Валуеву. Другие толпы, измученные и голодные, ведомые начальниками, шли вперед. Третьи стояли на местах и продолжали стрелять.
Над всем полем, прежде столь весело красивым, с его блестками штыков и дымами в утреннем солнце, стояла теперь мгла сырости и дыма и пахло странной кислотой селитры и крови. Собрались тучки, и стал накрапывать дождик на убитых, на раненых, на испуганных, и на изнуренных, и на сомневающихся людей. Как будто он говорил: «Довольно, довольно, люди. Перестаньте… Опомнитесь. Что вы делаете?»
Содержание |
В статье приведена информация о спектаклях и фильмах, где играл Владимир Высоцкий, либо использовались его песни, а также о фильмах, в создании которых он принимал участие. Данные о фильмах и спектаклях о Высоцком приведены в статье Память о В. С. Высоцком
Театр
Первые работы
В 1956 году Высоцкий ушёл с первого курса МГСУ, решив посвятить себя актёрской карьере. Летом того же года он подал документы в три театральных училища: им. Щепкина, им. Щукина и Школу-студию МХАТ им. В. И. Немировича-Данченко, везде прошёл собеседования по специальности.
В итоге Высоцкий поступил в Школу-студию МХАТ, занимался у Б. И. Вершилова, затем — у П. В. Массальского и А. М. Комиссарова; 1959 году получил первую роль — Порфирия Петровича в учебном спектакле «Преступление и наказание».
После окончания Школы-студии, летом 1960 года, Высоцкий был принят в труппу Московского драматического театра им. А. С. Пушкина и отправился в Ригу на свои первые гастроли.
В начале 1962 года он ушёл из Театра им. Пушкина в Московский театр миниатюр, откуда в марте того же года был уволен «за полное отсутствие чувства юмора». В мае Высоцкий вернулся в Театр им. Пушкина и в июне уехал на гастроли по Уралу. В Свердловске он принял участие в телеверсии спектакля «Дневник женщины». После гастролей Высоцкого был уволен из театра без права работать по специальности. В общей сложности в Театре им. Пушкина Владимир Высоцкий сыграл около десяти, в основном эпизодических, ролей.
Московский театр драмы и комедии на Таганке
Из интервью:
«Журналистка: Некоторые склонны считать, что без Высоцкого не было бы Театра на Таганке.
В. С. Высоцкий: Это без Театра на Таганке не было бы Высоцкого».[1]
Осенью 1964 года Владимир Высоцкий был принят в труппу Театра на Таганке, где проработал до конца жизни. Он пришёл в театр спустя всего четыре месяца после создания на Таганке нового театра под руководством Юрия Любимова, но первое время получал лишь небольшие роли: Второй бог в «Добром человеке», драгун в «Герое нашего времени» и т. п. Первой значительной ролью Высоцкого стал Галилей в пьесе Б. Брехта, хотя выдающийся талант актёра был виден и раньше — например, в «Антимирах», где, по словам Вознесенского, Высоцкий «до стона заводил публику».
Спектакли Театра на Таганке с участием Высоцкого:
- 1964: «Добрый человек из Сезуана» (Б. Брехт), режиссёр — Ю. Любимов. Второй бог, племянник, муж, Янг Сун.
- 1964: «Герой нашего времени» (М. Лермонтов), режиссёр — Ю. Любимов. Драгунский капитан, отец Бэлы.
- 1965: «Антимиры» (поэтическое представление по стихам Вознесенского), режиссёры: Ю. Любимов, П. Фоменко
- 1965: «Десять дней, которые потрясли мир» (Дж. Рид), режиссёр — Ю. Любимов. Керенский, артист, анархист, солдат революции, часовой и другие.
- Для спектакля Высоцким были написаны песни: «В куски разлетелася корона», «Войны и голодухи натерпелися мы всласть», «Всю Россию до границы». Это были первые песни Высоцкого, позвучавшие в спектаклях.
- 1965: «Павшие и живые» (поэтическое представление по произведениям фронтовых поэтов), режиссёр — Ю. Любимов. Михаил Кульчицкий, Семен Гудзенко, Гитлер, Чаплин.
- Для спектакля Высоцким написана песня — «Солдаты группы „Центр“».
- 1966: «Жизнь Галилея» (Б. Брехт), режиссёр — Ю. Любимов. Галилей.
- 1967: «Послушайте!» (поэтическое представление по стихам Маяковского), режиссёр — Ю. Любимов. Маяковский.
- 1967: «Пугачёв» (С. Есенин), режиссёры: Ю. Любимов, В. Раевский. Хлопуша.
- Для спектакля Высоцким написана песня — «Ну, что, Кузьма?..» (в спектакль вошёл сокращённый вариант).
- 1969: «Мать» (Максим Горький). Власов-отец.
- 1970: «Берегите ваши лица!» (поэтическое представление по стихам А. Вознесенского), режиссёры: Ю. Любимов, Б. Глаголин. Спектакль прошёл всего несколько раз и не был показан широкому зрителю.
- В спектакль вошла песня Высоцкого «Охота на волков». Песня не была залитована, во многом по этой причине спектакль не был принят московским комитетом культуры, а выбрасывать песню из спектакля Ю. П. Любимов отказался. Спектакль показывали несколько раз в виде «Репетиции со зрителем».
- 1971:«Гамлет» (У. Шекспир), режиссёр — Ю. Любимов. Гамлет.
- 1975: «Пристегните ремни!» (Г. Бакланов, Ю. Любимов), режиссёр — Ю. Любимов. Солдат.
- В спектакль вошла песня Высоцкого «Мы вращаем землю»
- 1976: «Вишнёвый сад» (А. Чехов), режиссёр — А. Эфрос. Лопахин.
- 1975: «В поисках жанра» (концертное представление).
- 1979: «Преступление и наказание» (Ф. Достоевский), режиссёры: Ю. Любимов, Ю. Погребничко. Свидригайлов.
- В спектакль вошёл фрагмент песни Высоцкого Романс («Она была чиста, как снег зимой…»)
Спектакли, для которых Высоцкий писал песни
«Последний парад» (А. Штейн). Московский академический театр Сатиры, 1968 г. Непосредственно для пьесы написаны:
- Песня Геращенко («Аппарат и намётанный глаз…»)
- Утренняя гимнастика («Вдох глубокий, руки шире…», исполнил Анатолий Папанов)
- Песня Снежина («Вот некролог, словно отговорка…»)
- Песня Понедельника («Понятье „кресло“ — интересно…»). В пьесу и спектакль не вошла.
Также в пьесу вошли песни:
- «При всякой погоде…», 1966
- «Один музыкант объяснил мне пространно…», 1966
- «Корабли постоят — и ложатся на курс…», 1967
- Моя цыганская («В сон мне — жёлтые огни…»), 1967/68
- Москва-Одесса («В который раз лечу Москва-Одесса…»), 1968.
«Живой». Театр на Таганке, 1968.
«Видно, острая заноза…» (Частушки), в спектакль не вошла.
«Необычайные приключения на волжском пароходе» (пьеса К. Ласкари, по одноимённой повести А. Н. Толстого). Ленком, 1973.
- Песня о Волге («Как по Волге-матушке, по реке-кормилице…»)
- Посадка («Мест не хватит — уж больно вы ловки…»)
- Куплеты Гусева («Я на виду — и действием, и взглядом…»)
- Колыбельная Хопкинсона («Спи, дитя! Май беби, бай…»)
- Дуэт разлучённых («Дорога сломала степь напополам…»)
- Че-чёт-ка («Всё, что тривиально…»)
- Романс миссис Ребус («Реет над тёмно-синей волной неприметная стайка…»)
- Дуэт Шуры Ливеровского («Богиня! Афродита!…»)
«Турандот, или Конгресс обителей». Театр на Таганке, 1979.
Песня Гогера-Могера («Прохода нет от этих начитанных болванов…»), в спектакль не вошла.
«Звёзды для лейтенанта» Московский драматический театр имени М Н. Ермоловой, затем Ленком.
- Песня лётчика
- Я ещё не в угаре
- Песня о погибшем лётчике
Свой остров. Московский театр «Современник». 1971
- Я не люблю
- Человек за бортом
- «Здесь лапы у елей дрожат на весу…»
- Свой остров
- Песенка ни про что, или Что случилось в Африке
«Там вдали…» Московский Литературно-драматический театр. 1976
- «Ну вот исчезла дрожь в руках…»
- «Я несла свою беду…»
- «Здесь лапы у елей дрожат на весу…»
- Кони привередливые
- Песенка ни прочто, или Что случилось в Африке
Кинематограф
Владимир Высоцкий снялся почти в 30 фильмах, в 6 фильмах Высоцкий не играет, но в них звучат песни (или их фрагменты) в его исполнении, ещё в 11 фильмах песни Высоцкого исполняют другие люди.
Фильмы с участием Высоцкого
- Сверстницы — 1959, «Мосфильм», режиссёр В. Ордынский — Студент Петя (в титрах не упомянут).
- Карьера Димы Горина — 1961, Киностудия им. М. Горького, Москва, режиссёры Ф. Довлатян и Л. Мирский — монтажник-высотник Софрон
- 713-й просит посадку — 1962, «Ленфильм», режиссёр Григорий Никулин — американский моряк
- Увольнение на берег — 1962, «Мосфильм», режиссёр Ф. Миронер — Пётр, друг Валежникова
- Грешница — 1962, «Мосфильм», режиссёры Г.Егиазаров и Фёдор Филиппов — [irrkut.narod.ru/biografia/1938-1980/Greshnica.htm Пыртиков, инструктор райкома] (в окончательный вариант фильма эпизод с участием Высоцкого не вошёл).
- Штрафной удар — 1963, Киностудия им. М. Горького, режиссёр В. Дорман — гимнаст Юрий Никулин
- Живые и мёртвые — 1963, «Мосфильм», режиссёр А. Столпер — весёлый солдат (в титрах не упомянут).
- На завтрашней улице — 1965, «Мосфильм», режиссёр Ф. Филиппов — бригадир Пётр Маркин. *: В этом фильме герой Высоцкого впервые частично исполнял свою песню «Нам говорят без всякой лести…».
- Наш дом — 1965, «Мосфильм», режиссёр В. Пронин — радиотехник
- Стряпуха — 1965, «Мосфильм», режиссёр Э. Кеосаян — Андрей Пчёлка
- Я родом из детства — 1966, «Беларусьфильм», Минск, режиссёр В. Туров — старший лейтенант-танкист Володя
- Песни для фильма:
- Братские могилы (в исполнении М. Бернеса и фрагмент в авторском исполнении)
- Штрафные батальоны (не вошла)
- Песня о госпитале (не вошла)
- Песня о звёздах (вошёл фрагмент)
- «В холода, в холода…»
- Высота (вошли 1 и 2 строфы)
- Песни для фильма:
- Саша-Сашенька — 1966, «Беларусьфильм», режиссёр В. Четвериков — актёр
- Песни для фильма:
- Песня-сказка о старом доме на Новом Арбате
- «Дорога, дорога — счёта нет шагам» (вошла с музыкой Е. Глебова)
- Песня парня у обелиска космонавтам (не вошла)
- Песни для фильма:
- Вертикаль — 1967, Одесская киностудия, режиссёры С. Говорухин и Б. Дуров — радист Володя
- Песни для фильма:
- Песня о друге
- Здесь вам не равнина
- Военная песня
- Скалолазка (не вошла)
- Прощание с горами
- Свои обиды каждый человек…
- Песни для фильма:
- Короткие встречи — 1967, Одесская киностудия, режиссёр К. Муратова — геолог Максим
- Песни для фильма:
- Дела (вошёл фрагмент первоначального варианта)
- Песня-сказка о нечисти (вошёл фрагмент)
- Песня о новом времени (вошёл фрагмент)
- Песни для фильма:
- Война под крышами — 1967, «Беларусьфильм», режиссёр В. Туров — полицай
- Песни для фильма:
- Песня о новом времени
- «У нас вчера с позавчера» (без 1 строфы вошла в вариант фильма 1967 г. В вариант 1971 г. не вошла)
- Аисты
- Песни для фильма:
- Интервенция — 1968, «Ленфильм», режиссёр Г. Полока — Бродский / Воронов (главная роль).
- Почти все песни для фильма написаны В. С. Высоцким:
- Песня Саньки («У моря, у порта…») — в фильм не вошла
- Гром прогремел («Гром прогремел — золяция идёт…»). Высоцкому принадлежат строфы 2 и 4. На одном из машинописных вариантов песни возле строф 1 и 3 пометки; «народное». В фильме исполняет Филипп (Е. Копелян).
- «До нашей эры соблюдалось чувство меры…» — в фильм не вошла
- Песня Бродского («Как все, мы веселы бываем и угрюмы…»). В фильм вошла в исполнении Высоцкого, но с музыкой С. Слонимского.
- «Передо мной любой факир — ну просто карлик…» (фрагмент)
- Почти все песни для фильма написаны В. С. Высоцким:
- Служили два товарища — 1968, «Мосфильм», режиссёр Е. Карелов — Брусенцов
- Хозяин тайги — 1968, «Мосфильм», режиссёр В. Назаров — бригадир сплавщиков Рябой
- Песни для фильма:
- «Сколько чудес за туманами кроется…» (не вошла)
- Дом хрустальный
- Песня Рябого («На реке ль, на озере…»)
- Песни для фильма:
- Опасные гастроли — 1969, Одесская киностудия, режиссёр Г. Юнгвальд-Хилькевич — Бенгальский (Николай Коваленко)
- Песни для фильма:
- Куплеты Бенгальского
- Цыганская песня (вошла с музыкой А. Билаша)
- Баллада о цветах, деревьях и миллионерах (вошла с музыкой А. Билаша)
- Романс («Было так я любил и страдал…») — вошла с музыкой А. Билаша, без 1 и 2 строф
- Песни для фильма:
- Белый взрыв — 1969, Одесская киностудия, режиссёр С. Говорухин — капитан.
- Для фильма была написана, но не вошла в него, песня «К вершине». Герой Высоцкого был переозвучен.
- Эхо далёких снегов — 1969, «Мосфильм», режиссёр Л. Головня — Серый.
- Ильф и Петров — 1969, «Центрнаучфильм», Объединение детских и юношеских фильмов, режиссёр Е. Осташенко — закадровое чтение. В. Высоцкий читает текст «от автора» в 20-минутном документальном фильме об известных писателях-сатириках. Единственная работа В. Высоцкого в документальном кино.
- Четвёртый — 1972, «Мосфильм», режиссёр А. Столпер — Он
- Плохой хороший человек — 1973, «Ленфильм», режиссёр И. Хейфиц — фон Корен. Фильм снят по повести Чехова «Дуэль».
- Единственная дорога — 1974, «Мосфильм» и «Филмски студио Титоград», Югославия, режиссёр В. Павлович — Солодов
- Песни для фильма:
- Расстрел горного эха (не вошла)
- Песня Солодова («В дорогу, живо…»)
- «Если где-то в глухой неспокойной ночи…» (не вошла)
- Песни для фильма:
- Единственная… — 1975, «Ленфильм», режиссёр И. Хейфиц — руководитель музыкально-хорового кружка Борис Ильич. Для фильма была написана песня «Погоня» (вошла с редакторской правкой)
- Бегство мистера Мак-Кинли — 1975, «Мосфильм», режиссёр М. Швейцер — певец Билл Сигер
- Песни для фильма:
- Баллада о маленьком человеке (не вошла)
- Баллада о Кокильоне (не вошла)
- Прерванный полет (не вошла)
- Марш футбольной команды «Медведей» (не вошла)
- Баллада о манекенах (вошёл сокращённый вариант)
- Песня Билла Сиггера (не вошла)
- Мистерия хиппи (не вошла)
- Баллада об оружии (не вошла)
- Баллада об уходе в рай (вошёл сокращённый вариант)
- Песни для фильма:
При переработке киноповести Леонова, так чтобы она больше соответствовала современности, Швейцер решил выражать авторскую мысль через песенную прослойку. Так как фильм делался «из американской жизни» и ставить его было задумано в американской манере, появилась идея использовать широко применяемый в американских фильмах прием сквозных баллад. Найти в СССР поэта, могущего справиться с такой задачей, казалось почти невозможно, рассматривался даже вариант приглашения Дина Рида. Однако, решили попробовать обратиться к Владимиру Высоцкому. По воспоминаниям С. Милькиной (жены Швейцера), в пятницу она дала Высоцкому сценарий фильма, а в следующий четверг он позвонил и сказал, что хочет встретится и поговорить. Придя в то же воскресение, Высоцкий неожиданно для всех сказал: «Ребята! А я написал уже баллады». За неделю были написаны почти все песни (семь из девяти). Спев же «Мистерию хиппи», Высоцкий заявил: «Вот это я написал для себя, — я же буду играть вашего Билла Сиггера». Музыка Высоцкого в основном не подходила для большого экрана, композитор фильма Исаак Шварц отказался писать свою: «Я не знаю, как трансформировать Высоцкого», — поэтому музыку для некоторых песен писал Кальварский. Часть песен не вошла в фильм (точнее, в его первоначальный вариант) или вошла в усечённом виде, причём не из-за обычных, в случае Высоцкого, административных препонов, а по вине невозможно большого размера баллад. Однако, при дальнейшей работе над фильмом, то есть при всех согласованиях и редактурах, картина была существенно сокращена и из неё выпали ещё некоторые песни.
После всех редактур фильма осталась единственная полная копия фильма. Уезжая на отдых, Швейцер и Милькина поручили хранить её монтажнице К. Алеевой. Однако по её вине эта пленка была смыта и фильм безвозвратно уничтожен. Позже Милькина признавалась: «Я никого так в жизни не ненавижу, как Клавдию Петровну Алееву»[2]. В своих интервью В. Высоцкий говорил о том, что его песни в фильмы брали неохотно, большая часть песен для фильма «Бегство мистера Мак-Кинли» была выброшена и урезана, поэтому поэт считал этот фильм неудачным.
- Сказ про то, как царь Пётр арапа женил — 1976, «Мосфильм», режиссёр А. Митта — Ибрагим Ганнибал
По воспоминаниям В. Фрида Высоцкий был очень рад возможности сыграть роль «интеллигентного человека в неинтеллигентном мире». Он страстно включился в работу, и не только как актёр. Прошло всего несколько дней, и Владимир Семёнович принёс две песни для фильма: «Разбойничья» и «Купола». Но, когда фильм монтировали, стало ясно, что эти песни «задают высоту, до которой картина уже не могла дотянуться»[3]. И поэтому, хотя уже было определено в каких эпизодах будут звучать эти песни, Александр Митта решил от них отказаться.
- Их двое (венг. — Ök ketten) — 1977, «Мафильм», Венгрия, режиссёр М. Месарош
- Единственный фильм, где Владимир Высоцкий играет вместе со своей женой Мариной Влади.
- Место встречи изменить нельзя — 1979, Одесская киностудия, режиссёр С. Говорухин — капитан милиции Глеб Жеглов
- Маленькие трагедии — 1979, «Мосфильм», режиссёр М. Швейцер — Дон Гуан. Фильм снят по одноимённому поэтическо-драматическому циклу А. С. Пушкина
Фильмы, в которых звучат песни в исполнении В. Высоцкого
- 1969 — Внимание, цунами! (Одесская киностудия, режиссёр Г. Юнгвальд-Хилькевич).
- «Долго же шёл ты, в конверте листок…»
- Цунами («Пословица звучит витиевато…») — в фильм не вошла.
- 1969 Сыновья уходят в бой («Беларусьфильм», режиссёр В. Туров)
- Он не вернулся из боя
- Песня о земле
- Сыновья уходят в бой
- Темнота (не вошла)
- 1974 — Контрабанда (Одесская киностудия, режиссёр С. Говорухин). Песни исполнены Высоцким в дуэте с Ниной Шацкой.
- «Жили-были на море…»
- «Сначала было слово печали и тоски…»
- 1975 — Знаки зодиака, рекламный, 1975 (киностудия «Ленинградская кинохроника», режиссёр-оператор Виктор Петров)
- О знаках зодиака
- 1976 Семьдесят два градуса ниже нуля, («Ленфильм», режиссёр С. Данилин и Е. Татарский)
- Белое безмолвие
- 1977 Вторая попытка Виктора Крохина, («Ленфильм», режиссёр Игорь Шешуков).
- Баллада о детстве — Эдуард Володарский, сценарист фильма, рассказывал, что Высоцкий не соглашался с купюрами песни, и, по этой причине, в первую редакцию фильма песня не вошла. Часть песни была включена в вариант фильма 1987 года.
- 1978 Ветер «Надежды» (киностудия им. М. Горького, режиссёр С. Говорухин)
- Горная лирическая (Ну, вот исчезла дрожь в руках)
- Одна научная загадка, или Почему аборигены съели Кука
- Этот день будет первым всегда и везде
- Вы в огне да и в море вовеки не сыщете брода
- Шторм
- Гимн морю и горам
- Мореплаватель-одиночка (не вошла)
- 1979 Точка отсчёта («Беларусьфильм», режиссёр В. Туров)
- Песня о двух красивых автомобилях (фрагмент)
- «Так случилось — мужчины ушли…»
- Затяжной прыжок
- Белый вальс (не вошла)
- Иван Васильевич меняет профессию — царь Иван Грозный в современной Москве в фильме рыдает, слушая на магнитофоне песню «Эх, раз, ещё раз…» в исполнении Высоцкого. Эта запись была сделана специально для фильма.
- Песни для фильма «Стрелы Робин Гуда» (1975, Рижская киностудия, режиссёр С. Тарасов) при жизни автора из фильма были изъяты. Впервые они прозвучали в кино в 1983 году, когда часть из них вошла в фильм «Баллада о доблестном рыцаре Айвенго» («Мосфильм», режиссёр С. Тарасов), а в 1997 году — в восстановленной редакции фильма «Стрелы Робин Гуда», таким образом, теперь в обоих фильмах звучит один и тот же набор песен, с незначительной разницей.
- Баллада о любви
- Баллада о борьбе
- Баллада о времени
- Баллада о вольных стрелках
- Баллада о ненависти
- Баллада о коротком счастье
Мультфильмы
<imagemap>: неверное или отсутствующее изображение |
В этом разделе не хватает ссылок на источники информации. Информация должна быть проверяема, иначе она может быть поставлена под сомнение и удалена.
Вы можете отредактировать эту статью, добавив ссылки на авторитетные источники. Эта отметка установлена 18 марта 2016 года. |
- «Волшебник Изумрудного города» — 1974 год— В 4-й серии мультфильма Высоцкий озвучил роль Волка в королевстве Бастинды.
- «Чудесница» — реж. Александр Иванов, 1957 год. В этом мультфильме звучит хор сорняков: «Нас нигде не сеяли, не жали…». Один из голосов этого хора принадлежит В. Высоцкому
- «Шпионские страсти». Мультфильм для взрослых (1967 г.) режиссёра Е. Гамбурга — пародия на «шпионский» детектив. В мультфильме использована фонограмма «Очи чёрные» в исполнении В. Высоцкого. Фрагмент этой фонограммы зритель воспринимает «в исполнении» ресторанной певицы. Запись намеренно воспроизводится ускоренно, этим создаётся определённое смещение звуковых частот (в сторону более высоких)
- Ну, погоди! (выпуск 1)
- Изначально Волка в мультфильме «Ну, погоди!» предполагалось озвучивать Высоцкому, но не разрешила цензура, и его заменил Анатолий Папанов[4]. О Владимире Семёновиче, тем не менее, авторы мультфильма сумели оставить воспоминание в I выпуске — отрывок фонограммы «Песни о друге» Высоцкого из фильма «Вертикаль» («художественный свист» Волка) используется в сцене, когда Волк, закинув верёвку на антенну, взбирается по ней наверх на балкон к Зайцу. Этот же отрывок фонограммы песни Высоцкого звучит в выпуске 10 мультсериала — в сцене «страшного сна» Волка (где Волк и Заяц «поменялись местами»).
Фильмы, в которых звучат песни, написанные В. Высоцким
- 1966 — «Последний жулик» (Рижская киностудия, режиссёр В. Масс)
- «Здравствуйте наши добрые зрители…» (фрагмент песни. Возможно, что не все вошедшие строфы принадлежат Высоцкому[5]).
- «Здесь сидел ты, Валет» (не вошла)
- О вкусах не спорят
- «Вот что: жизнь прекрасна, товарищи…» (вошла без строф 4-6)
- 1968 — «Карантин» (Киностудия им. А. Довженко, Киев, режиссёр С. Цыбульник)
- 1970 — «Один из нас» («Мосфильм», режиссёр Г. Полока)
- «Бросьте скуку, как корку арбузную…» (не вошла)
- Романс («Она была чиста, как снег зимой…»)
- 1972 — «Дела давно минувших дней» («Ленфильм», режиссёр В. Шредель)
- 1973 — «Чёрный принц» («Мосфильм», режиссёр А. Бобровский) — песня «Неужели мы заперты в замкнутый круг?..» на стихи В. Высоцкого в исполнении В. Толкуновой.
- 1974 — «Иван да Марья» (фильм-сказка, киностудия им. М. Горького, режиссёр Б. Рыцарев)
- Скоморохи на ярмарке (не вошла)
- Свадебная (не вошла)
- Выезд Соловья-разбойника (строфы 3,6,7 не вошли)
- Серенада Соловья-разбойника (строфы 2,5,9-13 не вошли)
- «Если в этот скорбный час…» (вошли строфы 1,4,3,6)
- Солдатская песня (вошли строфы 10,3,2,7)
- Солдат с победою (строфы 1 и 2 не вошли)
- Куплеты кассира и казначея (не вошла)
- Куплеты нечистой силы (не вошла)
- Солдат и привидение (не вошла)
- Песня Марьи (не вошла)
- Иван да Марья (не вошла)
- Частушки (вошла фрагментами)
- 1974 — «Одиножды один» («Мосфильм», режиссёр Г. Полока)
- Песня Вани у Марии (вошли строфы 7-10)
- Песня о чёрном и белом лебедях (вошла строфа 3)
- Величальная отцу (вошла строфа 1)
- Частушки к свадьбе (не вошла)
- Студенческая песня (вошли без конечных строк 1 и 4 строфы)
- Частушки (вошли строфы 3,4,6-8,10 и дополнительная строфа на украинском языке)
- Грустная песня о Ванечке (не вошла)
- Песня Вани перед студентами (не вошла)
- 1975 — «Знаки зодиака», рекламный (киностудия «Ленинградская кинохроника», режиссёр-оператор Виктор Петров)
- О знаках зодиака
- 1976 — «Туфли с золотыми пряжками» (Одесская киностудия, режиссёр Г. Юнгвальд-Хилькевич)
- Скоморохи на ярмарке (вошли строфы 1-3,12,10,11,18-23)
- Свадебная (вошли строфы 1-3,6,8)
- Выезд Соловья-разбойника вошли строфы 4,5,3)
- 1976 — «Пока стоят горы» (Режиссёр Вадим Михайлов)
- Прощание с горами
- 1977 — «Портрет с дождём» (Мосфильм, режиссёр Гавриил Егиазаров)
- Корабли постоят и ложатся на курс (фрагмент)
- 1978 — «Вооружён и очень опасен» (Киностудия имени М. Горького, режиссёр Владимир Вайншток). Песни звучат в исполнении Л. Сенчиной.
- Расскажи, дорогой
- Не грусти (вошла без строф 6-10)
- Вооружен и очень опасен
- Живучий парень (не вошла)
- Это вовсе не френч-канкан… (не вошла)
- Живу я в лучшем из миров… (не вошла)
- 1978 — «Шла собака по роялю» (Киностудия имени М. Горького, режиссёр Владимир Грамматиков).
- Диалог у телевизора (фрагмент)
- 1980 — «Мерседес» уходит от погони (Киностудия им. А. Довженко, режиссёр Юрий Ляшенко)
- Он не вернулся из боя
- О конце войны (не вошла)
- «Срочно требуется песня» (документальный фильм), Ленинградская студия кинохроники, режиссёр — Станислав Чаплин
- Парус
- «Наше призвание», Беларусьфильм, 1981. Режиссёр Г. Полока.
- Гимн школе (вошла с изменённым порядком строф)
Сериал «Петербургские тайны» 1994год . Режиссёры В. Зобин, Л. Пчелкин В титрах звучит романс написанный на стихи Высоцкого « Оплавляются свечи на старинный портрет…»
Сценарии и т. п.
- Киноповесть «Венские каникулы» (совместно с Э. Володарским) 1979 год
- По роману «Чёрная свеча» (написан совместно с Леонидом Мончинским) Владимир Яканин снял художественный фильм «Фартовый».
Напишите отзыв о статье "Владимир Высоцкий в театре и кино"
Примечания
- ↑ Высоцкий на Таганке :: Ласкина Н. Б. (редактор) :: М., Союзтеатр, 1988, с.11
- ↑ «Владимир Высоцкий в кино» М.:1990, стр. 130
- ↑ «Владимир Высоцкий в кино» М.:1990, стр. 84
- ↑ [kp.ru/daily/24131.3/350965/ День рождения мультика «Ну, погоди!»]
- ↑ Владимир Высоцкий. Сочинения (в 2-х томах). М.: «Художественная литература», 1991. (стр 499—500)
Ссылки
- [www.rsl.ru/ru/s3/s331/s122/s1223285/ Российская государственная библиотека «Владимир Высоцкий (1938—1980): поэт, актёр, бард»]
- [taganka.theatre.ru/history/formeractors/vysoskiy/ Владимир Высоцкий на сайте Театра на Таганке]
- [v-vysotsky.com/filmografija_vv.html Марк Цыбульский. «Владимир Высоцкий в кино. Фильмография»]
- [www.kino-teatr.ru/kino/acter/m/sov/887/works/ Фильмография Владимира Высоцкого]
Отрывок, характеризующий Владимир Высоцкий в театре и кино
Полк князя Андрея был в резервах, которые до второго часа стояли позади Семеновского в бездействии, под сильным огнем артиллерии. Во втором часу полк, потерявший уже более двухсот человек, был двинут вперед на стоптанное овсяное поле, на тот промежуток между Семеновским и курганной батареей, на котором в этот день были побиты тысячи людей и на который во втором часу дня был направлен усиленно сосредоточенный огонь из нескольких сот неприятельских орудий.Не сходя с этого места и не выпустив ни одного заряда, полк потерял здесь еще третью часть своих людей. Спереди и в особенности с правой стороны, в нерасходившемся дыму, бубухали пушки и из таинственной области дыма, застилавшей всю местность впереди, не переставая, с шипящим быстрым свистом, вылетали ядра и медлительно свистевшие гранаты. Иногда, как бы давая отдых, проходило четверть часа, во время которых все ядра и гранаты перелетали, но иногда в продолжение минуты несколько человек вырывало из полка, и беспрестанно оттаскивали убитых и уносили раненых.
С каждым новым ударом все меньше и меньше случайностей жизни оставалось для тех, которые еще не были убиты. Полк стоял в батальонных колоннах на расстоянии трехсот шагов, но, несмотря на то, все люди полка находились под влиянием одного и того же настроения. Все люди полка одинаково были молчаливы и мрачны. Редко слышался между рядами говор, но говор этот замолкал всякий раз, как слышался попавший удар и крик: «Носилки!» Большую часть времени люди полка по приказанию начальства сидели на земле. Кто, сняв кивер, старательно распускал и опять собирал сборки; кто сухой глиной, распорошив ее в ладонях, начищал штык; кто разминал ремень и перетягивал пряжку перевязи; кто старательно расправлял и перегибал по новому подвертки и переобувался. Некоторые строили домики из калмыжек пашни или плели плетеночки из соломы жнивья. Все казались вполне погружены в эти занятия. Когда ранило и убивало людей, когда тянулись носилки, когда наши возвращались назад, когда виднелись сквозь дым большие массы неприятелей, никто не обращал никакого внимания на эти обстоятельства. Когда же вперед проезжала артиллерия, кавалерия, виднелись движения нашей пехоты, одобрительные замечания слышались со всех сторон. Но самое большое внимание заслуживали события совершенно посторонние, не имевшие никакого отношения к сражению. Как будто внимание этих нравственно измученных людей отдыхало на этих обычных, житейских событиях. Батарея артиллерии прошла пред фронтом полка. В одном из артиллерийских ящиков пристяжная заступила постромку. «Эй, пристяжную то!.. Выправь! Упадет… Эх, не видят!.. – по всему полку одинаково кричали из рядов. В другой раз общее внимание обратила небольшая коричневая собачонка с твердо поднятым хвостом, которая, бог знает откуда взявшись, озабоченной рысцой выбежала перед ряды и вдруг от близко ударившего ядра взвизгнула и, поджав хвост, бросилась в сторону. По всему полку раздалось гоготанье и взвизги. Но развлечения такого рода продолжались минуты, а люди уже более восьми часов стояли без еды и без дела под непроходящим ужасом смерти, и бледные и нахмуренные лица все более бледнели и хмурились.
Князь Андрей, точно так же как и все люди полка, нахмуренный и бледный, ходил взад и вперед по лугу подле овсяного поля от одной межи до другой, заложив назад руки и опустив голову. Делать и приказывать ему нечего было. Все делалось само собою. Убитых оттаскивали за фронт, раненых относили, ряды смыкались. Ежели отбегали солдаты, то они тотчас же поспешно возвращались. Сначала князь Андрей, считая своею обязанностью возбуждать мужество солдат и показывать им пример, прохаживался по рядам; но потом он убедился, что ему нечему и нечем учить их. Все силы его души, точно так же как и каждого солдата, были бессознательно направлены на то, чтобы удержаться только от созерцания ужаса того положения, в котором они были. Он ходил по лугу, волоча ноги, шаршавя траву и наблюдая пыль, которая покрывала его сапоги; то он шагал большими шагами, стараясь попадать в следы, оставленные косцами по лугу, то он, считая свои шаги, делал расчеты, сколько раз он должен пройти от межи до межи, чтобы сделать версту, то ошмурыгывал цветки полыни, растущие на меже, и растирал эти цветки в ладонях и принюхивался к душисто горькому, крепкому запаху. Изо всей вчерашней работы мысли не оставалось ничего. Он ни о чем не думал. Он прислушивался усталым слухом все к тем же звукам, различая свистенье полетов от гула выстрелов, посматривал на приглядевшиеся лица людей 1 го батальона и ждал. «Вот она… эта опять к нам! – думал он, прислушиваясь к приближавшемуся свисту чего то из закрытой области дыма. – Одна, другая! Еще! Попало… Он остановился и поглядел на ряды. „Нет, перенесло. А вот это попало“. И он опять принимался ходить, стараясь делать большие шаги, чтобы в шестнадцать шагов дойти до межи.
Свист и удар! В пяти шагах от него взрыло сухую землю и скрылось ядро. Невольный холод пробежал по его спине. Он опять поглядел на ряды. Вероятно, вырвало многих; большая толпа собралась у 2 го батальона.
– Господин адъютант, – прокричал он, – прикажите, чтобы не толпились. – Адъютант, исполнив приказание, подходил к князю Андрею. С другой стороны подъехал верхом командир батальона.
– Берегись! – послышался испуганный крик солдата, и, как свистящая на быстром полете, приседающая на землю птичка, в двух шагах от князя Андрея, подле лошади батальонного командира, негромко шлепнулась граната. Лошадь первая, не спрашивая того, хорошо или дурно было высказывать страх, фыркнула, взвилась, чуть не сронив майора, и отскакала в сторону. Ужас лошади сообщился людям.
– Ложись! – крикнул голос адъютанта, прилегшего к земле. Князь Андрей стоял в нерешительности. Граната, как волчок, дымясь, вертелась между ним и лежащим адъютантом, на краю пашни и луга, подле куста полыни.
«Неужели это смерть? – думал князь Андрей, совершенно новым, завистливым взглядом глядя на траву, на полынь и на струйку дыма, вьющуюся от вертящегося черного мячика. – Я не могу, я не хочу умереть, я люблю жизнь, люблю эту траву, землю, воздух… – Он думал это и вместе с тем помнил о том, что на него смотрят.
– Стыдно, господин офицер! – сказал он адъютанту. – Какой… – он не договорил. В одно и то же время послышался взрыв, свист осколков как бы разбитой рамы, душный запах пороха – и князь Андрей рванулся в сторону и, подняв кверху руку, упал на грудь.
Несколько офицеров подбежало к нему. С правой стороны живота расходилось по траве большое пятно крови.
Вызванные ополченцы с носилками остановились позади офицеров. Князь Андрей лежал на груди, опустившись лицом до травы, и, тяжело, всхрапывая, дышал.
– Ну что стали, подходи!
Мужики подошли и взяли его за плечи и ноги, но он жалобно застонал, и мужики, переглянувшись, опять отпустили его.
– Берись, клади, всё одно! – крикнул чей то голос. Его другой раз взяли за плечи и положили на носилки.
– Ах боже мой! Боже мой! Что ж это?.. Живот! Это конец! Ах боже мой! – слышались голоса между офицерами. – На волосок мимо уха прожужжала, – говорил адъютант. Мужики, приладивши носилки на плечах, поспешно тронулись по протоптанной ими дорожке к перевязочному пункту.
– В ногу идите… Э!.. мужичье! – крикнул офицер, за плечи останавливая неровно шедших и трясущих носилки мужиков.
– Подлаживай, что ль, Хведор, а Хведор, – говорил передний мужик.
– Вот так, важно, – радостно сказал задний, попав в ногу.
– Ваше сиятельство? А? Князь? – дрожащим голосом сказал подбежавший Тимохин, заглядывая в носилки.
Князь Андрей открыл глаза и посмотрел из за носилок, в которые глубоко ушла его голова, на того, кто говорил, и опять опустил веки.
Ополченцы принесли князя Андрея к лесу, где стояли фуры и где был перевязочный пункт. Перевязочный пункт состоял из трех раскинутых, с завороченными полами, палаток на краю березника. В березнике стояла фуры и лошади. Лошади в хребтугах ели овес, и воробьи слетали к ним и подбирали просыпанные зерна. Воронья, чуя кровь, нетерпеливо каркая, перелетали на березах. Вокруг палаток, больше чем на две десятины места, лежали, сидели, стояли окровавленные люди в различных одеждах. Вокруг раненых, с унылыми и внимательными лицами, стояли толпы солдат носильщиков, которых тщетно отгоняли от этого места распоряжавшиеся порядком офицеры. Не слушая офицеров, солдаты стояли, опираясь на носилки, и пристально, как будто пытаясь понять трудное значение зрелища, смотрели на то, что делалось перед ними. Из палаток слышались то громкие, злые вопли, то жалобные стенания. Изредка выбегали оттуда фельдшера за водой и указывали на тех, который надо было вносить. Раненые, ожидая у палатки своей очереди, хрипели, стонали, плакали, кричали, ругались, просили водки. Некоторые бредили. Князя Андрея, как полкового командира, шагая через неперевязанных раненых, пронесли ближе к одной из палаток и остановились, ожидая приказания. Князь Андрей открыл глаза и долго не мог понять того, что делалось вокруг него. Луг, полынь, пашня, черный крутящийся мячик и его страстный порыв любви к жизни вспомнились ему. В двух шагах от него, громко говоря и обращая на себя общее внимание, стоял, опершись на сук и с обвязанной головой, высокий, красивый, черноволосый унтер офицер. Он был ранен в голову и ногу пулями. Вокруг него, жадно слушая его речь, собралась толпа раненых и носильщиков.
– Мы его оттеда как долбанули, так все побросал, самого короля забрали! – блестя черными разгоряченными глазами и оглядываясь вокруг себя, кричал солдат. – Подойди только в тот самый раз лезервы, его б, братец ты мой, звания не осталось, потому верно тебе говорю…
Князь Андрей, так же как и все окружавшие рассказчика, блестящим взглядом смотрел на него и испытывал утешительное чувство. «Но разве не все равно теперь, – подумал он. – А что будет там и что такое было здесь? Отчего мне так жалко было расставаться с жизнью? Что то было в этой жизни, чего я не понимал и не понимаю».
Один из докторов, в окровавленном фартуке и с окровавленными небольшими руками, в одной из которых он между мизинцем и большим пальцем (чтобы не запачкать ее) держал сигару, вышел из палатки. Доктор этот поднял голову и стал смотреть по сторонам, но выше раненых. Он, очевидно, хотел отдохнуть немного. Поводив несколько времени головой вправо и влево, он вздохнул и опустил глаза.
– Ну, сейчас, – сказал он на слова фельдшера, указывавшего ему на князя Андрея, и велел нести его в палатку.
В толпе ожидавших раненых поднялся ропот.
– Видно, и на том свете господам одним жить, – проговорил один.
Князя Андрея внесли и положили на только что очистившийся стол, с которого фельдшер споласкивал что то. Князь Андрей не мог разобрать в отдельности того, что было в палатке. Жалобные стоны с разных сторон, мучительная боль бедра, живота и спины развлекали его. Все, что он видел вокруг себя, слилось для него в одно общее впечатление обнаженного, окровавленного человеческого тела, которое, казалось, наполняло всю низкую палатку, как несколько недель тому назад в этот жаркий, августовский день это же тело наполняло грязный пруд по Смоленской дороге. Да, это было то самое тело, та самая chair a canon [мясо для пушек], вид которой еще тогда, как бы предсказывая теперешнее, возбудил в нем ужас.
В палатке было три стола. Два были заняты, на третий положили князя Андрея. Несколько времени его оставили одного, и он невольно увидал то, что делалось на других двух столах. На ближнем столе сидел татарин, вероятно, казак – по мундиру, брошенному подле. Четверо солдат держали его. Доктор в очках что то резал в его коричневой, мускулистой спине.
– Ух, ух, ух!.. – как будто хрюкал татарин, и вдруг, подняв кверху свое скуластое черное курносое лицо, оскалив белые зубы, начинал рваться, дергаться и визжат ь пронзительно звенящим, протяжным визгом. На другом столе, около которого толпилось много народа, на спине лежал большой, полный человек с закинутой назад головой (вьющиеся волоса, их цвет и форма головы показались странно знакомы князю Андрею). Несколько человек фельдшеров навалились на грудь этому человеку и держали его. Белая большая полная нога быстро и часто, не переставая, дергалась лихорадочными трепетаниями. Человек этот судорожно рыдал и захлебывался. Два доктора молча – один был бледен и дрожал – что то делали над другой, красной ногой этого человека. Управившись с татарином, на которого накинули шинель, доктор в очках, обтирая руки, подошел к князю Андрею. Он взглянул в лицо князя Андрея и поспешно отвернулся.
– Раздеть! Что стоите? – крикнул он сердито на фельдшеров.
Самое первое далекое детство вспомнилось князю Андрею, когда фельдшер торопившимися засученными руками расстегивал ему пуговицы и снимал с него платье. Доктор низко нагнулся над раной, ощупал ее и тяжело вздохнул. Потом он сделал знак кому то. И мучительная боль внутри живота заставила князя Андрея потерять сознание. Когда он очнулся, разбитые кости бедра были вынуты, клоки мяса отрезаны, и рана перевязана. Ему прыскали в лицо водою. Как только князь Андрей открыл глаза, доктор нагнулся над ним, молча поцеловал его в губы и поспешно отошел.
После перенесенного страдания князь Андрей чувствовал блаженство, давно не испытанное им. Все лучшие, счастливейшие минуты в его жизни, в особенности самое дальнее детство, когда его раздевали и клали в кроватку, когда няня, убаюкивая, пела над ним, когда, зарывшись головой в подушки, он чувствовал себя счастливым одним сознанием жизни, – представлялись его воображению даже не как прошедшее, а как действительность.
Около того раненого, очертания головы которого казались знакомыми князю Андрею, суетились доктора; его поднимали и успокоивали.
– Покажите мне… Ооооо! о! ооооо! – слышался его прерываемый рыданиями, испуганный и покорившийся страданию стон. Слушая эти стоны, князь Андрей хотел плакать. Оттого ли, что он без славы умирал, оттого ли, что жалко ему было расставаться с жизнью, от этих ли невозвратимых детских воспоминаний, оттого ли, что он страдал, что другие страдали и так жалостно перед ним стонал этот человек, но ему хотелось плакать детскими, добрыми, почти радостными слезами.
Раненому показали в сапоге с запекшейся кровью отрезанную ногу.
– О! Ооооо! – зарыдал он, как женщина. Доктор, стоявший перед раненым, загораживая его лицо, отошел.
– Боже мой! Что это? Зачем он здесь? – сказал себе князь Андрей.
В несчастном, рыдающем, обессилевшем человеке, которому только что отняли ногу, он узнал Анатоля Курагина. Анатоля держали на руках и предлагали ему воду в стакане, края которого он не мог поймать дрожащими, распухшими губами. Анатоль тяжело всхлипывал. «Да, это он; да, этот человек чем то близко и тяжело связан со мною, – думал князь Андрей, не понимая еще ясно того, что было перед ним. – В чем состоит связь этого человека с моим детством, с моею жизнью? – спрашивал он себя, не находя ответа. И вдруг новое, неожиданное воспоминание из мира детского, чистого и любовного, представилось князю Андрею. Он вспомнил Наташу такою, какою он видел ее в первый раз на бале 1810 года, с тонкой шеей и тонкими рукамис готовым на восторг, испуганным, счастливым лицом, и любовь и нежность к ней, еще живее и сильнее, чем когда либо, проснулись в его душе. Он вспомнил теперь ту связь, которая существовала между им и этим человеком, сквозь слезы, наполнявшие распухшие глаза, мутно смотревшим на него. Князь Андрей вспомнил все, и восторженная жалость и любовь к этому человеку наполнили его счастливое сердце.
Князь Андрей не мог удерживаться более и заплакал нежными, любовными слезами над людьми, над собой и над их и своими заблуждениями.
«Сострадание, любовь к братьям, к любящим, любовь к ненавидящим нас, любовь к врагам – да, та любовь, которую проповедовал бог на земле, которой меня учила княжна Марья и которой я не понимал; вот отчего мне жалко было жизни, вот оно то, что еще оставалось мне, ежели бы я был жив. Но теперь уже поздно. Я знаю это!»
Страшный вид поля сражения, покрытого трупами и ранеными, в соединении с тяжестью головы и с известиями об убитых и раненых двадцати знакомых генералах и с сознанием бессильности своей прежде сильной руки произвели неожиданное впечатление на Наполеона, который обыкновенно любил рассматривать убитых и раненых, испытывая тем свою душевную силу (как он думал). В этот день ужасный вид поля сражения победил ту душевную силу, в которой он полагал свою заслугу и величие. Он поспешно уехал с поля сражения и возвратился к Шевардинскому кургану. Желтый, опухлый, тяжелый, с мутными глазами, красным носом и охриплым голосом, он сидел на складном стуле, невольно прислушиваясь к звукам пальбы и не поднимая глаз. Он с болезненной тоской ожидал конца того дела, которого он считал себя причиной, но которого он не мог остановить. Личное человеческое чувство на короткое мгновение взяло верх над тем искусственным призраком жизни, которому он служил так долго. Он на себя переносил те страдания и ту смерть, которые он видел на поле сражения. Тяжесть головы и груди напоминала ему о возможности и для себя страданий и смерти. Он в эту минуту не хотел для себя ни Москвы, ни победы, ни славы. (Какой нужно было ему еще славы?) Одно, чего он желал теперь, – отдыха, спокойствия и свободы. Но когда он был на Семеновской высоте, начальник артиллерии предложил ему выставить несколько батарей на эти высоты, для того чтобы усилить огонь по столпившимся перед Князьковым русским войскам. Наполеон согласился и приказал привезти ему известие о том, какое действие произведут эти батареи.
Адъютант приехал сказать, что по приказанию императора двести орудий направлены на русских, но что русские все так же стоят.
– Наш огонь рядами вырывает их, а они стоят, – сказал адъютант.
– Ils en veulent encore!.. [Им еще хочется!..] – сказал Наполеон охриплым голосом.
– Sire? [Государь?] – повторил не расслушавший адъютант.
– Ils en veulent encore, – нахмурившись, прохрипел Наполеон осиплым голосом, – donnez leur en. [Еще хочется, ну и задайте им.]
И без его приказания делалось то, чего он хотел, и он распорядился только потому, что думал, что от него ждали приказания. И он опять перенесся в свой прежний искусственный мир призраков какого то величия, и опять (как та лошадь, ходящая на покатом колесе привода, воображает себе, что она что то делает для себя) он покорно стал исполнять ту жестокую, печальную и тяжелую, нечеловеческую роль, которая ему была предназначена.
И не на один только этот час и день были помрачены ум и совесть этого человека, тяжеле всех других участников этого дела носившего на себе всю тяжесть совершавшегося; но и никогда, до конца жизни, не мог понимать он ни добра, ни красоты, ни истины, ни значения своих поступков, которые были слишком противоположны добру и правде, слишком далеки от всего человеческого, для того чтобы он мог понимать их значение. Он не мог отречься от своих поступков, восхваляемых половиной света, и потому должен был отречься от правды и добра и всего человеческого.
Не в один только этот день, объезжая поле сражения, уложенное мертвыми и изувеченными людьми (как он думал, по его воле), он, глядя на этих людей, считал, сколько приходится русских на одного француза, и, обманывая себя, находил причины радоваться, что на одного француза приходилось пять русских. Не в один только этот день он писал в письме в Париж, что le champ de bataille a ete superbe [поле сражения было великолепно], потому что на нем было пятьдесят тысяч трупов; но и на острове Св. Елены, в тиши уединения, где он говорил, что он намерен был посвятить свои досуги изложению великих дел, которые он сделал, он писал:
«La guerre de Russie eut du etre la plus populaire des temps modernes: c'etait celle du bon sens et des vrais interets, celle du repos et de la securite de tous; elle etait purement pacifique et conservatrice.
C'etait pour la grande cause, la fin des hasards elle commencement de la securite. Un nouvel horizon, de nouveaux travaux allaient se derouler, tout plein du bien etre et de la prosperite de tous. Le systeme europeen se trouvait fonde; il n'etait plus question que de l'organiser.
Satisfait sur ces grands points et tranquille partout, j'aurais eu aussi mon congres et ma sainte alliance. Ce sont des idees qu'on m'a volees. Dans cette reunion de grands souverains, nous eussions traites de nos interets en famille et compte de clerc a maitre avec les peuples.
L'Europe n'eut bientot fait de la sorte veritablement qu'un meme peuple, et chacun, en voyageant partout, se fut trouve toujours dans la patrie commune. Il eut demande toutes les rivieres navigables pour tous, la communaute des mers, et que les grandes armees permanentes fussent reduites desormais a la seule garde des souverains.
De retour en France, au sein de la patrie, grande, forte, magnifique, tranquille, glorieuse, j'eusse proclame ses limites immuables; toute guerre future, purement defensive; tout agrandissement nouveau antinational. J'eusse associe mon fils a l'Empire; ma dictature eut fini, et son regne constitutionnel eut commence…
Paris eut ete la capitale du monde, et les Francais l'envie des nations!..
Mes loisirs ensuite et mes vieux jours eussent ete consacres, en compagnie de l'imperatrice et durant l'apprentissage royal de mon fils, a visiter lentement et en vrai couple campagnard, avec nos propres chevaux, tous les recoins de l'Empire, recevant les plaintes, redressant les torts, semant de toutes parts et partout les monuments et les bienfaits.
Русская война должна бы была быть самая популярная в новейшие времена: это была война здравого смысла и настоящих выгод, война спокойствия и безопасности всех; она была чисто миролюбивая и консервативная.
Это было для великой цели, для конца случайностей и для начала спокойствия. Новый горизонт, новые труды открывались бы, полные благосостояния и благоденствия всех. Система европейская была бы основана, вопрос заключался бы уже только в ее учреждении.
Удовлетворенный в этих великих вопросах и везде спокойный, я бы тоже имел свой конгресс и свой священный союз. Это мысли, которые у меня украли. В этом собрании великих государей мы обсуживали бы наши интересы семейно и считались бы с народами, как писец с хозяином.
Европа действительно скоро составила бы таким образом один и тот же народ, и всякий, путешествуя где бы то ни было, находился бы всегда в общей родине.
Я бы выговорил, чтобы все реки были судоходны для всех, чтобы море было общее, чтобы постоянные, большие армии были уменьшены единственно до гвардии государей и т.д.
Возвратясь во Францию, на родину, великую, сильную, великолепную, спокойную, славную, я провозгласил бы границы ее неизменными; всякую будущую войну защитительной; всякое новое распространение – антинациональным; я присоединил бы своего сына к правлению империей; мое диктаторство кончилось бы, в началось бы его конституционное правление…
Париж был бы столицей мира и французы предметом зависти всех наций!..
Потом мои досуги и последние дни были бы посвящены, с помощью императрицы и во время царственного воспитывания моего сына, на то, чтобы мало помалу посещать, как настоящая деревенская чета, на собственных лошадях, все уголки государства, принимая жалобы, устраняя несправедливости, рассевая во все стороны и везде здания и благодеяния.]
Он, предназначенный провидением на печальную, несвободную роль палача народов, уверял себя, что цель его поступков была благо народов и что он мог руководить судьбами миллионов и путем власти делать благодеяния!
«Des 400000 hommes qui passerent la Vistule, – писал он дальше о русской войне, – la moitie etait Autrichiens, Prussiens, Saxons, Polonais, Bavarois, Wurtembergeois, Mecklembourgeois, Espagnols, Italiens, Napolitains. L'armee imperiale, proprement dite, etait pour un tiers composee de Hollandais, Belges, habitants des bords du Rhin, Piemontais, Suisses, Genevois, Toscans, Romains, habitants de la 32 e division militaire, Breme, Hambourg, etc.; elle comptait a peine 140000 hommes parlant francais. L'expedition do Russie couta moins de 50000 hommes a la France actuelle; l'armee russe dans la retraite de Wilna a Moscou, dans les differentes batailles, a perdu quatre fois plus que l'armee francaise; l'incendie de Moscou a coute la vie a 100000 Russes, morts de froid et de misere dans les bois; enfin dans sa marche de Moscou a l'Oder, l'armee russe fut aussi atteinte par, l'intemperie de la saison; elle ne comptait a son arrivee a Wilna que 50000 hommes, et a Kalisch moins de 18000».
[Из 400000 человек, которые перешли Вислу, половина была австрийцы, пруссаки, саксонцы, поляки, баварцы, виртембергцы, мекленбургцы, испанцы, итальянцы и неаполитанцы. Императорская армия, собственно сказать, была на треть составлена из голландцев, бельгийцев, жителей берегов Рейна, пьемонтцев, швейцарцев, женевцев, тосканцев, римлян, жителей 32 й военной дивизии, Бремена, Гамбурга и т.д.; в ней едва ли было 140000 человек, говорящих по французски. Русская экспедиция стоила собственно Франции менее 50000 человек; русская армия в отступлении из Вильны в Москву в различных сражениях потеряла в четыре раза более, чем французская армия; пожар Москвы стоил жизни 100000 русских, умерших от холода и нищеты в лесах; наконец во время своего перехода от Москвы к Одеру русская армия тоже пострадала от суровости времени года; по приходе в Вильну она состояла только из 50000 людей, а в Калише менее 18000.]
Он воображал себе, что по его воле произошла война с Россией, и ужас совершившегося не поражал его душу. Он смело принимал на себя всю ответственность события, и его помраченный ум видел оправдание в том, что в числе сотен тысяч погибших людей было меньше французов, чем гессенцев и баварцев.
Несколько десятков тысяч человек лежало мертвыми в разных положениях и мундирах на полях и лугах, принадлежавших господам Давыдовым и казенным крестьянам, на тех полях и лугах, на которых сотни лет одновременно сбирали урожаи и пасли скот крестьяне деревень Бородина, Горок, Шевардина и Семеновского. На перевязочных пунктах на десятину места трава и земля были пропитаны кровью. Толпы раненых и нераненых разных команд людей, с испуганными лицами, с одной стороны брели назад к Можайску, с другой стороны – назад к Валуеву. Другие толпы, измученные и голодные, ведомые начальниками, шли вперед. Третьи стояли на местах и продолжали стрелять.
Над всем полем, прежде столь весело красивым, с его блестками штыков и дымами в утреннем солнце, стояла теперь мгла сырости и дыма и пахло странной кислотой селитры и крови. Собрались тучки, и стал накрапывать дождик на убитых, на раненых, на испуганных, и на изнуренных, и на сомневающихся людей. Как будто он говорил: «Довольно, довольно, люди. Перестаньте… Опомнитесь. Что вы делаете?»
