Владимир Андреевич (князь старицкий)

Владимир Андреевич Старицкий<tr><td colspan="2" style="text-align: center; border-top: solid darkgray 1px;"></td></tr> <tr><td colspan="2" style="text-align: center;">Иван Грозный сажает Владимира Старицкого на царский престол. Рядом с царём Фёдор Басманов (кадр из фильма С. Эйзенштейна «Иван Грозный», 1944 год)</td></tr>
Князь Старицкий
1541 — 1566
Предшественник:	великокняжеский домен
Преемник:	царский домен
Князь Дмитровский
1566 — 1569
Предшественник:	царский домен
Преемник:	ликвидация удела
Вероисповедание:	православие
Рождение:	1533(1533) Москва
Смерть:	1569(1569) Александрова слобода
Место погребения:	Архангельский собор (Москва)
Род:	Рюриковичи
Отец:	Андрей Иванович Старицкий
Мать:	Ефросинья Андреевна Хованская
Супруга:	1) Евдокия Александровна Нагая; 2) Евдокия Романовна Одоевская
Дети:	от первого брака: Василий и Еуфимия (Евфимия); от второго брака: Мария, Мария, Евдокия, Юрий, Иван, Анастасия, Татьяна

Влади́мир Андре́евич Ста́рицкий, позже Дмитровский (1533—1569) — предпоследний удельный князь на Руси.

Биография

Внук великого князя Московского Ивана III Васильевича, двоюродный брат первого царя Ивана IV Грозного. Единственный сын удельного князя Андрея Ивановича Старицкого (1490—1537) и святой княгини Ефросиньи Старицкой (Ефросиньи Андреевны Хованской) (ум. 1569).

В 1537—1540 годах после подавления мятежа его отца Андрея Ивановича против правительства Елены Глинской, вместе с матерью находился в заключении. В 1541 году князья Шуйские, возглавившие опекунский совет над Иваном IV, освободили князя Владимира.

…пожаловал князь великий Иван Васильевич всея Русии, по печалованию отца своего Иоасафа митрополита и боляр своих, князя Владимира Андреевича и матерь его княгиню Ефросинию, княже Андреевскую жену Ивановича, из нятства выпустил, и велел быти князю Владимиру на отца его дворе на княже Андреевском Ивановича и с материю.

В декабре 1541 года Владимиру был возвращён старицкий удел: «вотчину ему отца его отдал и велел у него быти бояром иным и дворецкому и детем боярьским не отцовским». Замена прежнего княжеского двора была произведена в политических целях, так как Владимира продолжали рассматривать как претендента на московский престол.

При молодом царе Иване IV участвовал во многих государственных делах, военных походах. В 1549 году в Москве заменял Ивана IV, который возглавлял тогда поход на Казань. В 1552 году князь Владимир командует царской дружиной во время штурма Казани. Он, возглавляя войско, одним из первых ворвался в город, а затем первым поздравил своего брата с победой.

Болезнь царя

В марте 1553 года, во время тяжёлой болезни царя, бояре видели в князе Владимире кандидата на московский престол вместо сына Ивана IV царевича Дмитрия Ивановича, к боярам примкнула и мать Владимира, княгиня Ефросиния. Придворные разделились на две партии и победа досталась сторонникам царя. Была составлена крестоприводная запись на верность царевичу Дмитрию, которую Владимира заставили подписать, несмотря на возражения матери. К самой Евфросиньи бояре трижды посылали требование «чтоб и она привесила свою печать к крестоприводной записи», что ею было сделано, но «много она бранных речей говорила». Существует мнение, что Владимир был вполне доволен предложенным ему местом главы опекунского совета при малолетнем Дмитрии и по этой причине дал присягу царевичу.

После выздоровления царя Владимир, за участие в попытке государственного переворота, попал в немилость и был сослан в свой удел, где построил шатровый Борисоглебский собор. Опала продолжалась недолго, в 1554 году, после рождения у царя сына Ивана, Владимир Старицкий был назначен опекуном царевича, главой регентского совета и был объявлен правителем государства в случае, если царевич умрет в малолетстве. Одновременно Владимир дал присягу новому сыну Грозного, которая существенно ограничила его права как удельного князя. Он должен был жить в Москве, а не в своём уделе, и иметь при себе не более 108 дворян, «а боле того людей у себя во дворе не держати, а опричь того служилых людей своих всех держати в своей отчине». В составленном в этом году завещании царя князь Владимир был назван наследником трона, если царевич Иван скончается в малолетстве.

Первый донос

В начале 1563 году Старицкий уже был предводителем похода на Полоцк. В мае того же года на князя Владимира и его мать царю был подан донос, обвиняющий их в заговоре против Ивана IV.

Царь вызвал епископов, чтобы получить их согласие на суд. Митрополит Макарий и епископы посоветовали Ивану IV простить Старицких. Иван IV послушался, но вслед за тем взял бояр, дьяков и других придворных князя Владимира на свою службу и заменил их людьми, в чьей верности он мог быть уверен. Это было равноценно организации слежки за князем Владимиром.

После этого случая мать Владимира изъявила желание принять монашеский постриг, на что было получено согласие царя (старица Евдокия удалилась в основанный ею Воскресенский Горицкий монастырь и «поволи же ей государь устроити ествою и питьем и служебники и всякими обиходы по её изволению»). По мнению исследователей, Евдокия и была основным виновным лицом, так как Владимиру Иван «вотчиною своею повеле ему владети по прежнему обычаю». Позднее Иван Грозный писал об этом процессе против Старицких: «А князю Владимиру почему было быти на государстве? От четвертого удельного родился. Что его достоинство к государству, которое его поколенье, разве вашие (бояр) измены к нему, да его дурости? <…> Яз такие досады стерпети не мог, за себя есми стал».

В ноябре 1564 года Иван IV произвёл с князем Владимиром мену землями: вместо Вышгорода на реке Протве и четырёх сёл в Можайском уезде Владимиру был дан город Романов на Волге, с уездом, но без Пошехонья и Борисоглебской рыбной слободы. По мнению исследователей, это был обычный хозяйственный обмен без политических целей. Такие цели появились у царя в 1566 году, когда он лишил Владимира Старицкого удела (он был взят в опричнину) и заменил его Дмитровом и рядом сёл и волостей в Московском и Стародубском уездах.

Опала и смерть

В 1569 году Владимир был назначен Иваном IV командующим армией, направленной на защиту Астрахани. Устроенный ему жителями Костромы приём, через которую он проезжал, послужил поводом для окружения царя оговорить перед ним Владимира. Князя вызвали в Александровскую слободу, но уже на подъезде к ней опричное войско внезапно окружило лагерь Владимира Старицкого. Василий Грязной и Малюта Скуратов предъявили полученные под пыткой показания царского повара о том, что Владимир приказал ему отравить царя.

Владимир был казнён вместе с бо́льшей частью семьи в октябре 1569 года (князя Владимира Иван Грозный вынудил принять яд). О его смерти сообщает Пискаревский летописец начала XVII века: «И заехал князь велики на ям на Богону и тут его опоил зелием и со княгинею и з дочерию большею. А сына князя Василия и меньшую дочь пощадил». Владимир Старицкий был торжественно похоронен Иваном IV в родовой усыпальнице в Архангельском соборе Московского кремля. В отношении имущества князя Владимира царь сделал следующее распоряжение: «А что был дали есьми князю Володимеру Ондреевичу в мену, против его вотчины, городов, и волостей, и сел… и князь Володимер предо мной преступил, и те городы… сыну моему Ивану».

Сообщения о смерти князя Владимира весьма противоречивы. Так, итальянский наёмник Александр Гваньини в своих воспоминаниях сообщает, что Владимиру Андреевичу отсекли голову, а польский проповедник Пауль Одерборн — что его зарезали. Немецкий наёмник Генрих Штаден, служивший в России в 1564—76 годах опричником, в своих «Записках о Московии» пишет:

« великий князь открыто опоил отравой князя Володимира Андреевича; а женщин велел раздеть донага и позорно расстрелять стрельцам. Из его [то есть Владимира Андреевича] бояр (Boiaren oder Knesen) никто не был оставлен в живых».

Андрей Курбский также сообщает, что опричники расстреляли жену Старицкого и двух его сыновей из «ручниц».

20 октября была убита мать Владимира, инокиня Евдокия. В живых остались двое из детей Владимира — сын Василий, умерший в 1574 году (за год до смерти Иван IV вернул ему старицкий удел отца), видимо, бездетным, и дочь Мария, выданная по политическим соображениям Иваном Грозным замуж за Магнуса Ливонского и умершая в 1597 году.

Семья

Браки

1. 31 мая 1551 года: Евдокия Нагая. Брак представительницы рода Нагих с двоюродным братом царя способствовал их возвышению. Однако в 1555 году Евдокия приняла постриг в суздальском Покровском монастыре под именем Евпраксии, где умерла около 1597 года. В 1580 году её племянница Мария Нагая стала седьмой женой Ивана Грозного.
2. 28 апреля 1555 года: Евдокия Романовна Одоевская (в 1569 году была отравлена вместе с мужем). Была двоюродной сестрой князя Андрея Курбского, который позднее писал Ивану IV: «сестру мою силой от меня взял и отдал за того брата своего».

Дети

Точное количество детей и обстоятельства их гибели не ясны:

Ливонские проходимцы Таубе и Крузе сообщают, что вся семья князя Владимира была полностью уничтожена. Карамзин, склоняясь к их версии, все же исключает дочерей из числа жертв, но красочно описывает смерть двух сыновей и супруги князя. У Кобрина выпили яд сам Владимир, его жена и дочь. А вот Костомаров на этот раз проявил благодушие и ограничился двумя жертвами: князем и его женой, справедливо заметив, что единственный сын и две дочери Владимира были живы через несколько лет после описываемых событий.

Упоминаются следующие:

от первого брака

1. Василий Владимирович (1552—1573)
2. Старицкая Еуфимия (Евфимия) Владимировна (1553—1571) — первая невеста герцога Магнуса.

от второго брака

1. Мария (до 1560 — 9 октября 1569)
2. Старицкая Мария Владимировна (1560—1597) — вторая невеста и жена герцога Магнуса.
3. Евдокия Владимировна (1561 — 20 ноября 1570)
4. Старицкий Юрий Владимирович (1563—1569)
5. Старицкий Иван Владимирович (1569—1569)
6. Анастасия (? — 7 января 1568)
7. Татьяна (? — 8 января 1564)

В искусстве

В фильме «Иван Грозный» (1944 год) Сергея Эйзенштейна роль князя Владимира играет Павел Кадочников. Князь изображён слабым и безвольным человеком, которым манипулируют бояре-заговорщики во главе с его матерью.

Заподозрив князя в измене, Иван Грозный обряжает его в свой наряд, надевает ему на голову шапку Мономаха и велит возглавить людей, идущих в храм на молитву. Боясь разоблачения и царского гнева, князь Владимир идёт по тёмному нефу церкви, где один из заговорщиков убивает его ножом.

Литература

• Шитков А. В. Опальный род князей Старицких. — Тверь, 2001.

Отрывок, характеризующий Владимир Андреевич (князь старицкий)

Пел он страстным голосом, блестя на испуганную и счастливую Наташу своими агатовыми, черными глазами.
– Прекрасно! отлично! – кричала Наташа. – Еще другой куплет, – говорила она, не замечая Николая.
«У них всё то же» – подумал Николай, заглядывая в гостиную, где он увидал Веру и мать с старушкой.
– А! вот и Николенька! – Наташа подбежала к нему.
– Папенька дома? – спросил он.
– Как я рада, что ты приехал! – не отвечая, сказала Наташа, – нам так весело. Василий Дмитрич остался для меня еще день, ты знаешь?
– Нет, еще не приезжал папа, – сказала Соня.
– Коко, ты приехал, поди ко мне, дружок! – сказал голос графини из гостиной. Николай подошел к матери, поцеловал ее руку и, молча подсев к ее столу, стал смотреть на ее руки, раскладывавшие карты. Из залы всё слышались смех и веселые голоса, уговаривавшие Наташу.
– Ну, хорошо, хорошо, – закричал Денисов, – теперь нечего отговариваться, за вами barcarolla, умоляю вас.
Графиня оглянулась на молчаливого сына.
– Что с тобой? – спросила мать у Николая.
– Ах, ничего, – сказал он, как будто ему уже надоел этот всё один и тот же вопрос.
– Папенька скоро приедет?
– Я думаю.
«У них всё то же. Они ничего не знают! Куда мне деваться?», подумал Николай и пошел опять в залу, где стояли клавикорды.
Соня сидела за клавикордами и играла прелюдию той баркароллы, которую особенно любил Денисов. Наташа собиралась петь. Денисов восторженными глазами смотрел на нее.
Николай стал ходить взад и вперед по комнате.
«И вот охота заставлять ее петь? – что она может петь? И ничего тут нет веселого», думал Николай.
Соня взяла первый аккорд прелюдии.
«Боже мой, я погибший, я бесчестный человек. Пулю в лоб, одно, что остается, а не петь, подумал он. Уйти? но куда же? всё равно, пускай поют!»
Николай мрачно, продолжая ходить по комнате, взглядывал на Денисова и девочек, избегая их взглядов.
«Николенька, что с вами?» – спросил взгляд Сони, устремленный на него. Она тотчас увидала, что что нибудь случилось с ним.
Николай отвернулся от нее. Наташа с своею чуткостью тоже мгновенно заметила состояние своего брата. Она заметила его, но ей самой так было весело в ту минуту, так далека она была от горя, грусти, упреков, что она (как это часто бывает с молодыми людьми) нарочно обманула себя. Нет, мне слишком весело теперь, чтобы портить свое веселье сочувствием чужому горю, почувствовала она, и сказала себе:
«Нет, я верно ошибаюсь, он должен быть весел так же, как и я». Ну, Соня, – сказала она и вышла на самую середину залы, где по ее мнению лучше всего был резонанс. Приподняв голову, опустив безжизненно повисшие руки, как это делают танцовщицы, Наташа, энергическим движением переступая с каблучка на цыпочку, прошлась по середине комнаты и остановилась.
«Вот она я!» как будто говорила она, отвечая на восторженный взгляд Денисова, следившего за ней.
«И чему она радуется! – подумал Николай, глядя на сестру. И как ей не скучно и не совестно!» Наташа взяла первую ноту, горло ее расширилось, грудь выпрямилась, глаза приняли серьезное выражение. Она не думала ни о ком, ни о чем в эту минуту, и из в улыбку сложенного рта полились звуки, те звуки, которые может производить в те же промежутки времени и в те же интервалы всякий, но которые тысячу раз оставляют вас холодным, в тысячу первый раз заставляют вас содрогаться и плакать.
Наташа в эту зиму в первый раз начала серьезно петь и в особенности оттого, что Денисов восторгался ее пением. Она пела теперь не по детски, уж не было в ее пеньи этой комической, ребяческой старательности, которая была в ней прежде; но она пела еще не хорошо, как говорили все знатоки судьи, которые ее слушали. «Не обработан, но прекрасный голос, надо обработать», говорили все. Но говорили это обыкновенно уже гораздо после того, как замолкал ее голос. В то же время, когда звучал этот необработанный голос с неправильными придыханиями и с усилиями переходов, даже знатоки судьи ничего не говорили, и только наслаждались этим необработанным голосом и только желали еще раз услыхать его. В голосе ее была та девственная нетронутость, то незнание своих сил и та необработанная еще бархатность, которые так соединялись с недостатками искусства пенья, что, казалось, нельзя было ничего изменить в этом голосе, не испортив его.
«Что ж это такое? – подумал Николай, услыхав ее голос и широко раскрывая глаза. – Что с ней сделалось? Как она поет нынче?» – подумал он. И вдруг весь мир для него сосредоточился в ожидании следующей ноты, следующей фразы, и всё в мире сделалось разделенным на три темпа: «Oh mio crudele affetto… [О моя жестокая любовь…] Раз, два, три… раз, два… три… раз… Oh mio crudele affetto… Раз, два, три… раз. Эх, жизнь наша дурацкая! – думал Николай. Всё это, и несчастье, и деньги, и Долохов, и злоба, и честь – всё это вздор… а вот оно настоящее… Hy, Наташа, ну, голубчик! ну матушка!… как она этот si возьмет? взяла! слава Богу!» – и он, сам не замечая того, что он поет, чтобы усилить этот si, взял втору в терцию высокой ноты. «Боже мой! как хорошо! Неужели это я взял? как счастливо!» подумал он.
О! как задрожала эта терция, и как тронулось что то лучшее, что было в душе Ростова. И это что то было независимо от всего в мире, и выше всего в мире. Какие тут проигрыши, и Долоховы, и честное слово!… Всё вздор! Можно зарезать, украсть и всё таки быть счастливым…


Давно уже Ростов не испытывал такого наслаждения от музыки, как в этот день. Но как только Наташа кончила свою баркароллу, действительность опять вспомнилась ему. Он, ничего не сказав, вышел и пошел вниз в свою комнату. Через четверть часа старый граф, веселый и довольный, приехал из клуба. Николай, услыхав его приезд, пошел к нему.
– Ну что, повеселился? – сказал Илья Андреич, радостно и гордо улыбаясь на своего сына. Николай хотел сказать, что «да», но не мог: он чуть было не зарыдал. Граф раскуривал трубку и не заметил состояния сына.
«Эх, неизбежно!» – подумал Николай в первый и последний раз. И вдруг самым небрежным тоном, таким, что он сам себе гадок казался, как будто он просил экипажа съездить в город, он сказал отцу.
– Папа, а я к вам за делом пришел. Я было и забыл. Мне денег нужно.
– Вот как, – сказал отец, находившийся в особенно веселом духе. – Я тебе говорил, что не достанет. Много ли?
– Очень много, – краснея и с глупой, небрежной улыбкой, которую он долго потом не мог себе простить, сказал Николай. – Я немного проиграл, т. е. много даже, очень много, 43 тысячи.
– Что? Кому?… Шутишь! – крикнул граф, вдруг апоплексически краснея шеей и затылком, как краснеют старые люди.
– Я обещал заплатить завтра, – сказал Николай.
– Ну!… – сказал старый граф, разводя руками и бессильно опустился на диван.
– Что же делать! С кем это не случалось! – сказал сын развязным, смелым тоном, тогда как в душе своей он считал себя негодяем, подлецом, который целой жизнью не мог искупить своего преступления. Ему хотелось бы целовать руки своего отца, на коленях просить его прощения, а он небрежным и даже грубым тоном говорил, что это со всяким случается.
Граф Илья Андреич опустил глаза, услыхав эти слова сына и заторопился, отыскивая что то.
– Да, да, – проговорил он, – трудно, я боюсь, трудно достать…с кем не бывало! да, с кем не бывало… – И граф мельком взглянул в лицо сыну и пошел вон из комнаты… Николай готовился на отпор, но никак не ожидал этого.
– Папенька! па…пенька! – закричал он ему вслед, рыдая; простите меня! – И, схватив руку отца, он прижался к ней губами и заплакал.

В то время, как отец объяснялся с сыном, у матери с дочерью происходило не менее важное объяснение. Наташа взволнованная прибежала к матери.
– Мама!… Мама!… он мне сделал…
– Что сделал?
– Сделал, сделал предложение. Мама! Мама! – кричала она. Графиня не верила своим ушам. Денисов сделал предложение. Кому? Этой крошечной девочке Наташе, которая еще недавно играла в куклы и теперь еще брала уроки.
– Наташа, полно, глупости! – сказала она, еще надеясь, что это была шутка.
– Ну вот, глупости! – Я вам дело говорю, – сердито сказала Наташа. – Я пришла спросить, что делать, а вы мне говорите: «глупости»…
Графиня пожала плечами.
– Ежели правда, что мосьё Денисов сделал тебе предложение, то скажи ему, что он дурак, вот и всё.
– Нет, он не дурак, – обиженно и серьезно сказала Наташа.
– Ну так что ж ты хочешь? Вы нынче ведь все влюблены. Ну, влюблена, так выходи за него замуж! – сердито смеясь, проговорила графиня. – С Богом!
– Нет, мама, я не влюблена в него, должно быть не влюблена в него.
– Ну, так так и скажи ему.
– Мама, вы сердитесь? Вы не сердитесь, голубушка, ну в чем же я виновата?
– Нет, да что же, мой друг? Хочешь, я пойду скажу ему, – сказала графиня, улыбаясь.
– Нет, я сама, только научите. Вам всё легко, – прибавила она, отвечая на ее улыбку. – А коли бы видели вы, как он мне это сказал! Ведь я знаю, что он не хотел этого сказать, да уж нечаянно сказал.
– Ну всё таки надо отказать.
– Нет, не надо. Мне так его жалко! Он такой милый.
– Ну, так прими предложение. И то пора замуж итти, – сердито и насмешливо сказала мать.
– Нет, мама, мне так жалко его. Я не знаю, как я скажу.
– Да тебе и нечего говорить, я сама скажу, – сказала графиня, возмущенная тем, что осмелились смотреть, как на большую, на эту маленькую Наташу.
– Нет, ни за что, я сама, а вы слушайте у двери, – и Наташа побежала через гостиную в залу, где на том же стуле, у клавикорд, закрыв лицо руками, сидел Денисов. Он вскочил на звук ее легких шагов.
– Натали, – сказал он, быстрыми шагами подходя к ней, – решайте мою судьбу. Она в ваших руках!
– Василий Дмитрич, мне вас так жалко!… Нет, но вы такой славный… но не надо… это… а так я вас всегда буду любить.
Денисов нагнулся над ее рукою, и она услыхала странные, непонятные для нее звуки. Она поцеловала его в черную, спутанную, курчавую голову. В это время послышался поспешный шум платья графини. Она подошла к ним.
– Василий Дмитрич, я благодарю вас за честь, – сказала графиня смущенным голосом, но который казался строгим Денисову, – но моя дочь так молода, и я думала, что вы, как друг моего сына, обратитесь прежде ко мне. В таком случае вы не поставили бы меня в необходимость отказа.
– Г'афиня, – сказал Денисов с опущенными глазами и виноватым видом, хотел сказать что то еще и запнулся.
Наташа не могла спокойно видеть его таким жалким. Она начала громко всхлипывать.
– Г'афиня, я виноват перед вами, – продолжал Денисов прерывающимся голосом, – но знайте, что я так боготво'ю вашу дочь и всё ваше семейство, что две жизни отдам… – Он посмотрел на графиню и, заметив ее строгое лицо… – Ну п'ощайте, г'афиня, – сказал он, поцеловал ее руку и, не взглянув на Наташу, быстрыми, решительными шагами вышел из комнаты.

На другой день Ростов проводил Денисова, который не хотел более ни одного дня оставаться в Москве. Денисова провожали у цыган все его московские приятели, и он не помнил, как его уложили в сани и как везли первые три станции.
После отъезда Денисова, Ростов, дожидаясь денег, которые не вдруг мог собрать старый граф, провел еще две недели в Москве, не выезжая из дому, и преимущественно в комнате барышень.
Соня была к нему нежнее и преданнее чем прежде. Она, казалось, хотела показать ему, что его проигрыш был подвиг, за который она теперь еще больше любит его; но Николай теперь считал себя недостойным ее.
Он исписал альбомы девочек стихами и нотами, и не простившись ни с кем из своих знакомых, отослав наконец все 43 тысячи и получив росписку Долохова, уехал в конце ноября догонять полк, который уже был в Польше.



После своего объяснения с женой, Пьер поехал в Петербург. В Торжке на cтанции не было лошадей, или не хотел их смотритель. Пьер должен был ждать. Он не раздеваясь лег на кожаный диван перед круглым столом, положил на этот стол свои большие ноги в теплых сапогах и задумался.
– Прикажете чемоданы внести? Постель постелить, чаю прикажете? – спрашивал камердинер.
Пьер не отвечал, потому что ничего не слыхал и не видел. Он задумался еще на прошлой станции и всё продолжал думать о том же – о столь важном, что он не обращал никакого .внимания на то, что происходило вокруг него. Его не только не интересовало то, что он позже или раньше приедет в Петербург, или то, что будет или не будет ему места отдохнуть на этой станции, но всё равно было в сравнении с теми мыслями, которые его занимали теперь, пробудет ли он несколько часов или всю жизнь на этой станции.
Смотритель, смотрительша, камердинер, баба с торжковским шитьем заходили в комнату, предлагая свои услуги. Пьер, не переменяя своего положения задранных ног, смотрел на них через очки, и не понимал, что им может быть нужно и каким образом все они могли жить, не разрешив тех вопросов, которые занимали его. А его занимали всё одни и те же вопросы с самого того дня, как он после дуэли вернулся из Сокольников и провел первую, мучительную, бессонную ночь; только теперь в уединении путешествия, они с особенной силой овладели им. О чем бы он ни начинал думать, он возвращался к одним и тем же вопросам, которых он не мог разрешить, и не мог перестать задавать себе. Как будто в голове его свернулся тот главный винт, на котором держалась вся его жизнь. Винт не входил дальше, не выходил вон, а вертелся, ничего не захватывая, всё на том же нарезе, и нельзя было перестать вертеть его.
Вошел смотритель и униженно стал просить его сиятельство подождать только два часика, после которых он для его сиятельства (что будет, то будет) даст курьерских. Смотритель очевидно врал и хотел только получить с проезжего лишние деньги. «Дурно ли это было или хорошо?», спрашивал себя Пьер. «Для меня хорошо, для другого проезжающего дурно, а для него самого неизбежно, потому что ему есть нечего: он говорил, что его прибил за это офицер. А офицер прибил за то, что ему ехать надо было скорее. А я стрелял в Долохова за то, что я счел себя оскорбленным, а Людовика XVI казнили за то, что его считали преступником, а через год убили тех, кто его казнил, тоже за что то. Что дурно? Что хорошо? Что надо любить, что ненавидеть? Для чего жить, и что такое я? Что такое жизнь, что смерть? Какая сила управляет всем?», спрашивал он себя. И не было ответа ни на один из этих вопросов, кроме одного, не логического ответа, вовсе не на эти вопросы. Ответ этот был: «умрешь – всё кончится. Умрешь и всё узнаешь, или перестанешь спрашивать». Но и умереть было страшно.