Владиславлев, Михаил Иванович

Михаил Иванович Владиславлев
Дата рождения:	9 (21) ноября 1840(1840-11-21)
Место рождения:	Новгородская губерния
Дата смерти:	24 апреля (6 мая) 1890(1890-05-06) (49 лет)
Место смерти:	Санкт-Петербург
Направление:	русская философия
Основные интересы:	кантианство
Испытавшие влияние:	А. И. Введенский, Н. Я. Грот, Н. Н. Ланге

Михаи́л Ива́нович Владисла́влев (9 [21] ноября 1840 — 24 апреля [6 мая] 1890) — русский философ, профессор и ректор Санкт-Петербургского университета. Уроженец Новгородской губернии, сын сельского священника.

Биография

По окончании в 1859 году новгородской семинарии, учился в Санкт-Петербургской духовной академии, в которой пробыл всего два года; в академии случилось столкновение преподавателя греческой словесности со студентами, вследствие которого Владиславлев, в числе других, был исключен и отправлен на родину, но скоро вернулся в Петербург. Посланный за границу, вместе с М. М. Троицким и С. П. Автократовым, он слушал лекции Куно Фишера, Ноака и в особенности Лотце.

Защитив в 1866 году магистерскую диссертацию «Современные направления в науке о душе» (это была первая в России диссертация по научной психологии), Владиславлев был избран штатным доцентом философии в Санкт-Петербургском университете и вслед за тем занял кафедру философии в историко-филологическом институте. Сверх того, он несколько лет преподавал ту же науку на высших женских курсах. В 1868 Владиславлев получил степень доктора философии за диссертацию «Философия Плотина, основателя новоплатоновской школы» и был избран экстраординарным профессором; в 1879 получил звание сверхштатного ординарного профессора; с 1885 года был деканом историко-филологического факультета, в 1887 назначен ректором Санкт-Петербургского университета.

В течение своей 24-летней профессорской деятельности Владиславлев читал лекции по логике, психологии, истории философии, метафизике, этике и философии духа. В специальных курсах он разбирал метафизику Аристотеля, "Критику чистого разума" Канта, Микрокосм Лотце. Книга его о Плотине представляет собой первую самостоятельную русскую работу по истории философии. Как философ, Владиславлев нападал на материалистические тенденции; как педагог, он стоял за классическую систему образования. Литературная его деятельность началась с 1861 года, когда он стал помещать в «Времени» критические и библиографические статьи; позднее он сотрудничал в «Эпохе», в «Отечественных Записках» (1865—1866) и в «Журнале Министерства народного просвещения». Из критических статей Владиславлева упомянем разбор сочинения профессора Троицкого: «Немецкая психология в текущем столетии» (в «Журнале Министерства Народного Просвещения», 1867).

Кроме указанных работ, перевёл «Критику чистого разума» Канта (СПб., 1867) и составил «Логику» (1872, 2-е издание 1881; в своё время это был лучший учебник логики, а историческая часть этого сочинения до начала XX века оставалась единственной попыткой на русском языке представить историю логики) и «Психологию» (1881, два тома; третий, задуманный им, он не успел обработать).

В конце 1880-х годов отечественная журналистика много говорила о психологической теории Владиславлева, пытавшегося установить две «гаммы» чувствований: положительную — разные степени уважения, удивления, величия, и отрицательную — разные степени пренебрежения и презрения. Мерилом чувствования принималось, между прочим, отношение материальных средств данного лица к стоящим выше и ниже его на лестнице благосостояния: предполагалось, что пропорционально богатству объекта растут положительные чувствования субъекта, и наоборот. Защиту Владиславлева и объяснение в благоприятном для него смысле вышеприведенной теории принял на себя ученик его, профессор А. И. Введенский («Научная деятельность Михаила Ивановича Владиславлева», в «Журнале Министерства Народного Просвещения», 1890, июнь, и отдельно).

Был женат на Марии Михайловне Достоевской (1844—1888), племяннице Фёдора Михайловича Достоевского, дочери его брата Михаила.

В феврале 1890 года временно, по болезни, сдал должность ректора, поехал в Москву для консультации с выдающимися врачами, потом вернулся в Петербург, где и скончался. На докладной записке Министра народного просвещения о кончине Михаила Ивановича Владиславлева Император Александр III написал «Очень сожалею».

М. И. Владиславлев похоронен в Санкт-Петербурге на Новодевичьем кладбище.

Литература

• Введенский А. И. Научная деятельность М. И. Владиславлева // Журнал Министерства народного просвещения. 1890. Июнь. С. 181—211.
• Владиславлев Михаил Иванович // Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона : в 86 т. (82 т. и 4 доп.). — СПб., 1890—1907.
• Ананьев Б. Г. Из истории русской идеалистической психологии XIX — начала ХХ вв. М., 1947
• Бакулина Е. Г. Михаил Иванович Владиславлев: к генезису «университетской философии» в России: дис. канд. филос. наук. М., 1995.
• Будилова Е. А. Борьба материализма и идеализма в русской психологической науке. Вторая половина XIX — начало ХХ века. М., 1960.
• Кобзарь В. И. Логика М. И. Владиславлева // Я.(А.Слинин) и Мы: к 70-летию профессора Ярослава Анатольевича Слинина. СПб.,2002. C. 265—279.
• Тихонова Э. В. У ИСТОКОВ СОЗДАНИЯ ШКОЛЫ ФИЛОСОФСКОЙ ПСИХОЛОГИИ В САНКТ-ПЕТЕРБУРГСКОМ УНИВЕРСИТЕТЕ: МИХАИЛ ИВАНОВИЧ ВЛАДИСЛАВЛЕВ (к 170-летию со дня рождения) // Методология и история психологии. 2010. Том 5. Выпуск 2

Ссылки

• Баринов Д. А., Ростовцев Е. А. [bioslovhist.history.spbu.ru/component/fabrik/details/1/127.html Владиславлев Михаил Иванович // Биографика СПбГУ]

Отрывок, характеризующий Владиславлев, Михаил Иванович

– То то говорю, – сказал Алпатыч. – Пьют? – коротко спросил он.
– Весь взбуровился, Яков Алпатыч: другую бочку привезли.
– Так ты слушай. Я к исправнику поеду, а ты народу повести, и чтоб они это бросили, и чтоб подводы были.
– Слушаю, – отвечал Дрон.
Больше Яков Алпатыч не настаивал. Он долго управлял народом и знал, что главное средство для того, чтобы люди повиновались, состоит в том, чтобы не показывать им сомнения в том, что они могут не повиноваться. Добившись от Дрона покорного «слушаю с», Яков Алпатыч удовлетворился этим, хотя он не только сомневался, но почти был уверен в том, что подводы без помощи воинской команды не будут доставлены.
И действительно, к вечеру подводы не были собраны. На деревне у кабака была опять сходка, и на сходке положено было угнать лошадей в лес и не выдавать подвод. Ничего не говоря об этом княжне, Алпатыч велел сложить с пришедших из Лысых Гор свою собственную кладь и приготовить этих лошадей под кареты княжны, а сам поехал к начальству.

Х
После похорон отца княжна Марья заперлась в своей комнате и никого не впускала к себе. К двери подошла девушка сказать, что Алпатыч пришел спросить приказания об отъезде. (Это было еще до разговора Алпатыча с Дроном.) Княжна Марья приподнялась с дивана, на котором она лежала, и сквозь затворенную дверь проговорила, что она никуда и никогда не поедет и просит, чтобы ее оставили в покое.
Окна комнаты, в которой лежала княжна Марья, были на запад. Она лежала на диване лицом к стене и, перебирая пальцами пуговицы на кожаной подушке, видела только эту подушку, и неясные мысли ее были сосредоточены на одном: она думала о невозвратимости смерти и о той своей душевной мерзости, которой она не знала до сих пор и которая выказалась во время болезни ее отца. Она хотела, но не смела молиться, не смела в том душевном состоянии, в котором она находилась, обращаться к богу. Она долго лежала в этом положении.
Солнце зашло на другую сторону дома и косыми вечерними лучами в открытые окна осветило комнату и часть сафьянной подушки, на которую смотрела княжна Марья. Ход мыслей ее вдруг приостановился. Она бессознательно приподнялась, оправила волоса, встала и подошла к окну, невольно вдыхая в себя прохладу ясного, но ветреного вечера.
«Да, теперь тебе удобно любоваться вечером! Его уж нет, и никто тебе не помешает», – сказала она себе, и, опустившись на стул, она упала головой на подоконник.
Кто то нежным и тихим голосом назвал ее со стороны сада и поцеловал в голову. Она оглянулась. Это была m lle Bourienne, в черном платье и плерезах. Она тихо подошла к княжне Марье, со вздохом поцеловала ее и тотчас же заплакала. Княжна Марья оглянулась на нее. Все прежние столкновения с нею, ревность к ней, вспомнились княжне Марье; вспомнилось и то, как он последнее время изменился к m lle Bourienne, не мог ее видеть, и, стало быть, как несправедливы были те упреки, которые княжна Марья в душе своей делала ей. «Да и мне ли, мне ли, желавшей его смерти, осуждать кого нибудь! – подумала она.
Княжне Марье живо представилось положение m lle Bourienne, в последнее время отдаленной от ее общества, но вместе с тем зависящей от нее и живущей в чужом доме. И ей стало жалко ее. Она кротко вопросительно посмотрела на нее и протянула ей руку. M lle Bourienne тотчас заплакала, стала целовать ее руку и говорить о горе, постигшем княжну, делая себя участницей этого горя. Она говорила о том, что единственное утешение в ее горе есть то, что княжна позволила ей разделить его с нею. Она говорила, что все бывшие недоразумения должны уничтожиться перед великим горем, что она чувствует себя чистой перед всеми и что он оттуда видит ее любовь и благодарность. Княжна слушала ее, не понимая ее слов, но изредка взглядывая на нее и вслушиваясь в звуки ее голоса.
– Ваше положение вдвойне ужасно, милая княжна, – помолчав немного, сказала m lle Bourienne. – Я понимаю, что вы не могли и не можете думать о себе; но я моей любовью к вам обязана это сделать… Алпатыч был у вас? Говорил он с вами об отъезде? – спросила она.
Княжна Марья не отвечала. Она не понимала, куда и кто должен был ехать. «Разве можно было что нибудь предпринимать теперь, думать о чем нибудь? Разве не все равно? Она не отвечала.
– Вы знаете ли, chere Marie, – сказала m lle Bourienne, – знаете ли, что мы в опасности, что мы окружены французами; ехать теперь опасно. Ежели мы поедем, мы почти наверное попадем в плен, и бог знает…
Княжна Марья смотрела на свою подругу, не понимая того, что она говорила.
– Ах, ежели бы кто нибудь знал, как мне все все равно теперь, – сказала она. – Разумеется, я ни за что не желала бы уехать от него… Алпатыч мне говорил что то об отъезде… Поговорите с ним, я ничего, ничего не могу и не хочу…
– Я говорила с ним. Он надеется, что мы успеем уехать завтра; но я думаю, что теперь лучше бы было остаться здесь, – сказала m lle Bourienne. – Потому что, согласитесь, chere Marie, попасть в руки солдат или бунтующих мужиков на дороге – было бы ужасно. – M lle Bourienne достала из ридикюля объявление на нерусской необыкновенной бумаге французского генерала Рамо о том, чтобы жители не покидали своих домов, что им оказано будет должное покровительство французскими властями, и подала ее княжне.
– Я думаю, что лучше обратиться к этому генералу, – сказала m lle Bourienne, – и я уверена, что вам будет оказано должное уважение.
Княжна Марья читала бумагу, и сухие рыдания задергали ее лицо.
– Через кого вы получили это? – сказала она.
– Вероятно, узнали, что я француженка по имени, – краснея, сказала m lle Bourienne.
Княжна Марья с бумагой в руке встала от окна и с бледным лицом вышла из комнаты и пошла в бывший кабинет князя Андрея.
– Дуняша, позовите ко мне Алпатыча, Дронушку, кого нибудь, – сказала княжна Марья, – и скажите Амалье Карловне, чтобы она не входила ко мне, – прибавила она, услыхав голос m lle Bourienne. – Поскорее ехать! Ехать скорее! – говорила княжна Марья, ужасаясь мысли о том, что она могла остаться во власти французов.
«Чтобы князь Андрей знал, что она во власти французов! Чтоб она, дочь князя Николая Андреича Болконского, просила господина генерала Рамо оказать ей покровительство и пользовалась его благодеяниями! – Эта мысль приводила ее в ужас, заставляла ее содрогаться, краснеть и чувствовать еще не испытанные ею припадки злобы и гордости. Все, что только было тяжелого и, главное, оскорбительного в ее положении, живо представлялось ей. «Они, французы, поселятся в этом доме; господин генерал Рамо займет кабинет князя Андрея; будет для забавы перебирать и читать его письма и бумаги. M lle Bourienne lui fera les honneurs de Богучарово. [Мадемуазель Бурьен будет принимать его с почестями в Богучарове.] Мне дадут комнатку из милости; солдаты разорят свежую могилу отца, чтобы снять с него кресты и звезды; они мне будут рассказывать о победах над русскими, будут притворно выражать сочувствие моему горю… – думала княжна Марья не своими мыслями, но чувствуя себя обязанной думать за себя мыслями своего отца и брата. Для нее лично было все равно, где бы ни оставаться и что бы с ней ни было; но она чувствовала себя вместе с тем представительницей своего покойного отца и князя Андрея. Она невольно думала их мыслями и чувствовала их чувствами. Что бы они сказали, что бы они сделали теперь, то самое она чувствовала необходимым сделать. Она пошла в кабинет князя Андрея и, стараясь проникнуться его мыслями, обдумывала свое положение.