Флярковский, Владислав Пьерович

Владислав Флярковский
Имя при рождении:	Владислав Пьерович Флярковский
Род деятельности:	журналист, телеведущий
Дата рождения:	15 марта 1958(1958-03-15) (66 лет)
Место рождения:	Октябрьский, Башкортостан, СССР
Гражданство:	СССР СССР → Россия Россия
Отец:	Пьер
Мать:	Эмилия
Супруга:	Мария
Дети:	Илья, Вениамин
Награды и премии:

Владисла́в Пье́рович Флярко́вский (род. 15 марта 1958, Октябрьский, Башкирская АССР, РСФСР, СССР) — российский журналист, телеведущий, обозреватель телеканала «Россия-Культура», ведущий программ новостей. Член общественного совета Российского еврейского конгресса.

Биография

Родился 15 марта 1958 года в г. Октябрьский в Башкирии, где в то время оставался после ссылки его дед по материнской линии Леопольд Христианович. Новорождённого его привезли в Баку, родной город родителей Владислава, где он рос до 12 лет.

В 1975 году окончил московскую школу № 591. Тогда же попытался поступить в МАРХИ. С 1976 по 1979 год служил на Дальнем Востоке в частях морского обеспечения ВМФ СССР. В 1979 году после неудачной попытки поступить во ВГИК на операторский факультет поступил и окончил в 1985 году факультет журналистики МГУ, отделение телевидения. Учился у Марины Голдовской и Сергея Муратова. С 1985 по 1987 год — редактор-издатель отдела научной пропаганды Музея музыкальной культуры им. М. И. Глинки.

В качестве репортёра, ведущего, комментатора, автора, руководителя программ и редакций работал в разных телекомпаниях, дольше всего и по настоящее время в ВГТРК (телеканалы «Россия» и «Культура»), в середине 1990-х был собственным корреспондентом и шефом бюро ВГТРК в Тель-Авиве (Израиль), первым постоянно аккредитованным в этом государстве российским тележурналистом.

С 1986 года работал в качестве репортёра, ведущего, комментатора, обозревателя в программах «12 этаж», «Взгляд», «Время».

С мая 1991 по октябрь 1998 года работал на канале «Россия»: в 1991—1993 и 1996—1997 — ведущий, в 1993—1995 — корреспондент программы «Вести»; в 1997—1998 гг. ведущий программы «Подробности».

С ноября 1998 по июнь 1999 года — главный редактор Телевизионной службы новостей на канале ТВ-6.

В 1999—2000 годах работал на канале «ТВ Центр», где вёл аналитическую программу «Неделя».

В 2000—2001 годах вёл русскоязычные выпуски новостей на украинском канале ICTV поочерёдно с Дмитрием Киселёвым.

С 2001 года ведёт «Новости культуры» на канале «Культура». С ноября 2015 года — субботний выпуск «Новости культуры с Владиславом Флярковским».

Также Флярковский тесно сотрудничал с радио «Эхо Москвы», был автором еженедельных комментариев, участвовал в создании радиоспектакля по роману братьев Стругацких «Трудно быть Богом».

Профессионально занимается фотографией. Открыл несколько выставок, а в 2014 году выпустил фотокнигу «Автобиографика».

Женат на дочери известного режиссёра Марка Розовского Марии, отец двоих сыновей.

Книги

• 2014 — Автобиографика

Фильмография

• 2007 — «Рататуй» — закадровый голос на кулинарном канале

Номинации и награды

• Общественная премия профессионального признания «Лучшие перья России» (2004)
• Номинирован на премию «ТЭФИ» в номинации «Ведущий информационной программы» (1997, 2007)
• Орден Дружбы — «За большой вклад в развитие отечественного телерадиовещания и многолетнюю плодотворную деятельность» (2008)
• Премия I Московского открытого конкурса журналистов «Москва Media» (2011)
• Лауреат национальной телевизионной премии ТЕЛЕГРАНД (2014)

Ссылки

• [tvkultura.ru/person/show/person_id/110156/brand_id/19725/ Владислав Флярковский о себе]
• [www.echo.msk.ru/guests/1304/ Владислав Флярковский на радио Эхо Москвы]
• [tvoygolos.narod.ru/personalia/20-f/flarkovsky-vp.htm Владислав Флярковский в программах Светланы Сорокиной]
• [archive.is/HF8lr#selection-655.1-655.120 На ТВЦ снята с эфира аналитическая программа Владислава Флярковского]
• [persona.rin.ru/view/f/0/11501/fljarkovskij-vladislav-perovich ФЛЯРКОВСКИЙ Владислав Пьерович]

Отрывок, характеризующий Флярковский, Владислав Пьерович

– Что ж, соколик, ведь это не швальня, и струмента настоящего нет; а сказано: без снасти и вша не убьешь, – говорил Платон, кругло улыбаясь и, видимо, сам радуясь на свою работу.
– C'est bien, c'est bien, merci, mais vous devez avoir de la toile de reste? [Хорошо, хорошо, спасибо, а полотно где, что осталось?] – сказал француз.
– Она еще ладнее будет, как ты на тело то наденешь, – говорил Каратаев, продолжая радоваться на свое произведение. – Вот и хорошо и приятно будет.
– Merci, merci, mon vieux, le reste?.. – повторил француз, улыбаясь, и, достав ассигнацию, дал Каратаеву, – mais le reste… [Спасибо, спасибо, любезный, а остаток то где?.. Остаток то давай.]
Пьер видел, что Платон не хотел понимать того, что говорил француз, и, не вмешиваясь, смотрел на них. Каратаев поблагодарил за деньги и продолжал любоваться своею работой. Француз настаивал на остатках и попросил Пьера перевести то, что он говорил.
– На что же ему остатки то? – сказал Каратаев. – Нам подверточки то важные бы вышли. Ну, да бог с ним. – И Каратаев с вдруг изменившимся, грустным лицом достал из за пазухи сверточек обрезков и, не глядя на него, подал французу. – Эхма! – проговорил Каратаев и пошел назад. Француз поглядел на полотно, задумался, взглянул вопросительно на Пьера, и как будто взгляд Пьера что то сказал ему.
– Platoche, dites donc, Platoche, – вдруг покраснев, крикнул француз пискливым голосом. – Gardez pour vous, [Платош, а Платош. Возьми себе.] – сказал он, подавая обрезки, повернулся и ушел.
– Вот поди ты, – сказал Каратаев, покачивая головой. – Говорят, нехристи, а тоже душа есть. То то старички говаривали: потная рука торовата, сухая неподатлива. Сам голый, а вот отдал же. – Каратаев, задумчиво улыбаясь и глядя на обрезки, помолчал несколько времени. – А подверточки, дружок, важнеющие выдут, – сказал он и вернулся в балаган.


Прошло четыре недели с тех пор, как Пьер был в плену. Несмотря на то, что французы предлагали перевести его из солдатского балагана в офицерский, он остался в том балагане, в который поступил с первого дня.
В разоренной и сожженной Москве Пьер испытал почти крайние пределы лишений, которые может переносить человек; но, благодаря своему сильному сложению и здоровью, которого он не сознавал до сих пор, и в особенности благодаря тому, что эти лишения подходили так незаметно, что нельзя было сказать, когда они начались, он переносил не только легко, но и радостно свое положение. И именно в это то самое время он получил то спокойствие и довольство собой, к которым он тщетно стремился прежде. Он долго в своей жизни искал с разных сторон этого успокоения, согласия с самим собою, того, что так поразило его в солдатах в Бородинском сражении, – он искал этого в филантропии, в масонстве, в рассеянии светской жизни, в вине, в геройском подвиге самопожертвования, в романтической любви к Наташе; он искал этого путем мысли, и все эти искания и попытки все обманули его. И он, сам не думая о том, получил это успокоение и это согласие с самим собою только через ужас смерти, через лишения и через то, что он понял в Каратаеве. Те страшные минуты, которые он пережил во время казни, как будто смыли навсегда из его воображения и воспоминания тревожные мысли и чувства, прежде казавшиеся ему важными. Ему не приходило и мысли ни о России, ни о войне, ни о политике, ни о Наполеоне. Ему очевидно было, что все это не касалось его, что он не призван был и потому не мог судить обо всем этом. «России да лету – союзу нету», – повторял он слова Каратаева, и эти слова странно успокоивали его. Ему казалось теперь непонятным и даже смешным его намерение убить Наполеона и его вычисления о кабалистическом числе и звере Апокалипсиса. Озлобление его против жены и тревога о том, чтобы не было посрамлено его имя, теперь казались ему не только ничтожны, но забавны. Что ему было за дело до того, что эта женщина вела там где то ту жизнь, которая ей нравилась? Кому, в особенности ему, какое дело было до того, что узнают или не узнают, что имя их пленного было граф Безухов?
Теперь он часто вспоминал свой разговор с князем Андреем и вполне соглашался с ним, только несколько иначе понимая мысль князя Андрея. Князь Андрей думал и говорил, что счастье бывает только отрицательное, но он говорил это с оттенком горечи и иронии. Как будто, говоря это, он высказывал другую мысль – о том, что все вложенные в нас стремленья к счастью положительному вложены только для того, чтобы, не удовлетворяя, мучить нас. Но Пьер без всякой задней мысли признавал справедливость этого. Отсутствие страданий, удовлетворение потребностей и вследствие того свобода выбора занятий, то есть образа жизни, представлялись теперь Пьеру несомненным и высшим счастьем человека. Здесь, теперь только, в первый раз Пьер вполне оценил наслажденье еды, когда хотелось есть, питья, когда хотелось пить, сна, когда хотелось спать, тепла, когда было холодно, разговора с человеком, когда хотелось говорить и послушать человеческий голос. Удовлетворение потребностей – хорошая пища, чистота, свобода – теперь, когда он был лишен всего этого, казались Пьеру совершенным счастием, а выбор занятия, то есть жизнь, теперь, когда выбор этот был так ограничен, казались ему таким легким делом, что он забывал то, что избыток удобств жизни уничтожает все счастие удовлетворения потребностей, а большая свобода выбора занятий, та свобода, которую ему в его жизни давали образование, богатство, положение в свете, что эта то свобода и делает выбор занятий неразрешимо трудным и уничтожает самую потребность и возможность занятия.
Все мечтания Пьера теперь стремились к тому времени, когда он будет свободен. А между тем впоследствии и во всю свою жизнь Пьер с восторгом думал и говорил об этом месяце плена, о тех невозвратимых, сильных и радостных ощущениях и, главное, о том полном душевном спокойствии, о совершенной внутренней свободе, которые он испытывал только в это время.
Когда он в первый день, встав рано утром, вышел на заре из балагана и увидал сначала темные купола, кресты Ново Девичьего монастыря, увидал морозную росу на пыльной траве, увидал холмы Воробьевых гор и извивающийся над рекою и скрывающийся в лиловой дали лесистый берег, когда ощутил прикосновение свежего воздуха и услыхал звуки летевших из Москвы через поле галок и когда потом вдруг брызнуло светом с востока и торжественно выплыл край солнца из за тучи, и купола, и кресты, и роса, и даль, и река, все заиграло в радостном свете, – Пьер почувствовал новое, не испытанное им чувство радости и крепости жизни.
И чувство это не только не покидало его во все время плена, но, напротив, возрастало в нем по мере того, как увеличивались трудности его положения.
Чувство это готовности на все, нравственной подобранности еще более поддерживалось в Пьере тем высоким мнением, которое, вскоре по его вступлении в балаган, установилось о нем между его товарищами. Пьер с своим знанием языков, с тем уважением, которое ему оказывали французы, с своей простотой, отдававший все, что у него просили (он получал офицерские три рубля в неделю), с своей силой, которую он показал солдатам, вдавливая гвозди в стену балагана, с кротостью, которую он выказывал в обращении с товарищами, с своей непонятной для них способностью сидеть неподвижно и, ничего не делая, думать, представлялся солдатам несколько таинственным и высшим существом. Те самые свойства его, которые в том свете, в котором он жил прежде, были для него если не вредны, то стеснительны – его сила, пренебрежение к удобствам жизни, рассеянность, простота, – здесь, между этими людьми, давали ему положение почти героя. И Пьер чувствовал, что этот взгляд обязывал его.