Давыдов, Владлен Семёнович

Владлен Семёнович Давыдов
Дата рождения:	16 января 1924(1924-01-16)
Место рождения:	Москва, СССР
Дата смерти:	30 июня 2012(2012-06-30) (88 лет)
Место смерти:	Москва, Российская Федерация
Профессия:	актёр
Гражданство:	СССР СССР → Россия Россия
Годы активности:	1947—2012
Театр:	МХАТ
Награды:

Владле́н Семёнович Давы́дов (1924 — 2012) — советский и российский артист театра и кино. Народный артист РСФСР (1969). Лауреат двух Сталинских премий (1950, 1951). Член ВКП(б) с 1950 года. Академик Национальной академии кинематографических искусств.

Биография

Владлен Семёнович Давыдов родился 16 января 1924 года в Москве. В 1943 году поступил в только что созданную школу-студию МХАТ (курс И. М. Раевского), которую окончил в 1947 году; в том же году был принят в труппу Художественного театра. На сцене МХАТа дебютировал в 1948 году в роли Апреля в спектакле «Двенадцать месяцев» по сказке С. Я. Маршака.

С Художественным театром была связана вся творческая биография Владлена Давыдова; на этой сцене он сыграл десятки ролей классического и современного репертуара; после раскола МХАТа в 1987 году стал актёром МХТ им. Чехова. В 1986—2001 годах одновременно был директором музея МХАТа.

В кино Владлен Давыдов дебютировал в 1949 году в роли майора Кузьмина в фильме Григория Александрова «Встреча на Эльбе». Особенно запомнился как исполнитель роли К. К. Рокоссовского в киноэпопее Ю. Н. Озерова «Освобождение».

В. С. Давыдов умер 30 июня 2012 года. Похоронен в Москве на Ваганьковском кладбище.

Семья

• мать — Серафима Лолиевна Давыдова (1898—1941).
• жена — Маргарита Викторовна Анастасьева, заслуженная артистка России, актриса МХАТа, автор книги «Век любви и печали».
• сын — Андрей Владленович Давыдов (род. 2 июля 1951), заслуженный артист России, актёр МХАТа.
• внуки — Люба и Феликс.

Творчество

Театральные работы

• 1948 — «Двенадцать месяцев» С. Я. Маршака; постановка В. Я. Станицына и Н. М. Горчакова — Апрель
• 1950 — «Вторая любовь» Е. Ю. Мальцева и Н. А. Венкстер; постановка В. Я. Станицына — Родион Терентьевич Васильцов
• 1953 — «Домби и сын» Ч. Диккенса; постановка В. Я. Станицына — Керкер (ввод)
• 1956 — «Идеальный муж» О. Уайльда; постановка В. Я. Станицына — Лорд Горинг (ввод)
• 1960 — «Кукольный дом» Г. Ибсена; постановка М. М. Тарханова — Крогстед
• 1961 — «На дне» М. Горького — Барон
• 1966 — «Братья Карамазовы» Ф. М. Достоевского; постановка Б. Н. Ливанова — Иван Фёдорович Карамазов (ввод)
• 1968 — «Дни Турбиных» М. А. Булгакова — полковник Владимир Робертович Тальберг
• 1968 — «Три сестры» А. П. Чехова; постановка В. И. Немирович-Данченко  — Фёдор Ильич Кулыгин
• 1969 — «Чайка» А. П. Чехова; постановка Б. Н. Ливанова — Евгений Сергеевич Дорн
• 1972 — «Враги» А. М. Горького; постановка В. Немировича-Данченко и М. Кедрова — Николай Скроботов
• 1972 — «Сталевары» Г. К. Бокарева; постановка О. Н. Ефремова — сталевар Сартаков
• 1979 — «Дачники» А. М. Горького — Двоеточие Семён Семёнович
• 1980 — «Чайка» А. П. Чехова; постановка О. Н. Ефремова — Сорин
• 1983 — «Амадей» П. Шеффера; постановка М. Г. Розовского — Иосиф II
• 1987 — «Иванов» А. П. Чехова; постановка О. Н. Ефремова — Павел Кириллович Лебедев
• 1988 — «Дядя Ваня» А. П. Чехова; постановка О. Н. Ефремова — Александр Владимирович Серебряков
• 1993 — «Чайка» А. П. Чехова; постановка О. Н. Ефремова (возобновление) — Евгений Сергеевич Дорн
• 1997 — «Три сестры» А. П. Чехова; постановка О. Н. Ефремова — Ферапонт

Фильмография

• 1944 — Иван Грозный
• 1949 — Встреча на Эльбе — майор (позже полковник) Никита Кузьмин, советский военный комендант
• 1949 — Кубанские казаки — коневод Николай Матвеевич Ковылёв
• 1953 — Застава в горах — старший лейтенант Сергей Лунин, заместитель начальника пограничной заставы
• 1957 — Хождение по мукам — поэт-декадент Алексей Алексеевич Бессонов (ч. 1: Сёстры)
• 1959 — Аэродром не принимает — Андрей Кулыгин
• 1961 — Человек-амфибия — журналист Ольсен
• 1963 — Теперь пусть уходит — сэр Эдмунд Кендл
• 1965 — Чрезвычайное поручение — Лидер крайкома большевиков
• 1966 — Выстрел — Полковник
• 1967 — За нами Москва — Командарм
• 1969 — Освобождение — Константин Константинович Рокоссовский
• 1969 — Старый дом
• 1972 — Звезда в ночи — Стасов
• 1972 — Табачный капитан — Пётр I
• 1973 — Семнадцать мгновений весны — сотрудник Даллеса
• 1973 — Во весь голос
• 1975 — Обретёшь в бою — Прокофьев
• 1977 — Диалог
• 1977 — Солдаты свободы — Константин Константинович Рокоссовский
• 1978 — Двенадцатая ночь
• 1980 — Алые погоны — генерал-майор Степан Тимофеевич Пашков
• 1980 — Сицилианская защита — генерал милиции Андрей Николаевич Панкратов
• 1981 — Крепыш — Князь
• 1983 — Пробуждение
• 1984 — ТАСС уполномочен заявить — Ерёмин, представитель МИД СССР
• 1987 — Этот фантастический мир (вып. 12) — Адвокат
• 1993 — Вишнёвый сад — Леонид Андреевич Гаев
• 1993 — Трагедия века — Константин Константинович Рокоссовский
• 1995 — Великий полководец Георгий Жуков
• 1998 — Чехов и Ко — «благородный отец»
• 2000 — Зависть богов — Владимир Никифорович, отец Сони
• 2000 — Завещание императора — Дмитрий Михайлович Голицын
• 2003 — Вторая невеста императора — Дмитрий Михайлович Голицын
• 2003 — Смерть юного императора — Дмитрий Михайлович Голицын
• 2004 — Красная площадь
• 2011 — Утомленные солнцем 2: Цитадель — Всеволод Константинович

Интервью и документальные записи

• Исторические хроники. 1963: Иннокентий Смоктуновский.

Награды и премии

• Сталинская премия первой степени (1950) — за исполнение роли майора Никиты Кузьмина в фильме «Встреча на Эльбе» (1949)
• Сталинская премия второй степени (1951) — за исполнение роли Родиона Терентьевича Васильцова в спектакле «Вторая любовь» Е. Ю. Мальцева и Н. А. Венкстер
• Государственная премия Российской Федерации (1997)
• орден «Знак Почёта» (1950)
• орден Дружбы народов (1984)
• орден Почёта (1998)
• орден «За заслуги перед Отечеством» IV степени (2004)
• заслуженный артист РСФСР (1959)
• народный артист РСФСР (1969)

Ссылки

• Vladlen Davydov (англ.) на сайте Internet Movie Database

Отрывок, характеризующий Давыдов, Владлен Семёнович

– Enlevez moi ca, [Уберите это,] – сказал офицер, указывая на бревна и трупы; и французы, добив раненых, перебросили трупы вниз за ограду. Кто были эти люди, никто не знал. «Enlevez moi ca», – сказано только про них, и их выбросили и прибрали потом, чтобы они не воняли. Один Тьер посвятил их памяти несколько красноречивых строк: «Ces miserables avaient envahi la citadelle sacree, s'etaient empares des fusils de l'arsenal, et tiraient (ces miserables) sur les Francais. On en sabra quelques'uns et on purgea le Kremlin de leur presence. [Эти несчастные наполнили священную крепость, овладели ружьями арсенала и стреляли во французов. Некоторых из них порубили саблями, и очистили Кремль от их присутствия.]
Мюрату было доложено, что путь расчищен. Французы вошли в ворота и стали размещаться лагерем на Сенатской площади. Солдаты выкидывали стулья из окон сената на площадь и раскладывали огни.
Другие отряды проходили через Кремль и размещались по Маросейке, Лубянке, Покровке. Третьи размещались по Вздвиженке, Знаменке, Никольской, Тверской. Везде, не находя хозяев, французы размещались не как в городе на квартирах, а как в лагере, который расположен в городе.
Хотя и оборванные, голодные, измученные и уменьшенные до 1/3 части своей прежней численности, французские солдаты вступили в Москву еще в стройном порядке. Это было измученное, истощенное, но еще боевое и грозное войско. Но это было войско только до той минуты, пока солдаты этого войска не разошлись по квартирам. Как только люди полков стали расходиться по пустым и богатым домам, так навсегда уничтожалось войско и образовались не жители и не солдаты, а что то среднее, называемое мародерами. Когда, через пять недель, те же самые люди вышли из Москвы, они уже не составляли более войска. Это была толпа мародеров, из которых каждый вез или нес с собой кучу вещей, которые ему казались ценны и нужны. Цель каждого из этих людей при выходе из Москвы не состояла, как прежде, в том, чтобы завоевать, а только в том, чтобы удержать приобретенное. Подобно той обезьяне, которая, запустив руку в узкое горло кувшина и захватив горсть орехов, не разжимает кулака, чтобы не потерять схваченного, и этим губит себя, французы, при выходе из Москвы, очевидно, должны были погибнуть вследствие того, что они тащили с собой награбленное, но бросить это награбленное им было так же невозможно, как невозможно обезьяне разжать горсть с орехами. Через десять минут после вступления каждого французского полка в какой нибудь квартал Москвы, не оставалось ни одного солдата и офицера. В окнах домов видны были люди в шинелях и штиблетах, смеясь прохаживающиеся по комнатам; в погребах, в подвалах такие же люди хозяйничали с провизией; на дворах такие же люди отпирали или отбивали ворота сараев и конюшен; в кухнях раскладывали огни, с засученными руками пекли, месили и варили, пугали, смешили и ласкали женщин и детей. И этих людей везде, и по лавкам и по домам, было много; но войска уже не было.
В тот же день приказ за приказом отдавались французскими начальниками о том, чтобы запретить войскам расходиться по городу, строго запретить насилия жителей и мародерство, о том, чтобы нынче же вечером сделать общую перекличку; но, несмотря ни на какие меры. люди, прежде составлявшие войско, расплывались по богатому, обильному удобствами и запасами, пустому городу. Как голодное стадо идет в куче по голому полю, но тотчас же неудержимо разбредается, как только нападает на богатые пастбища, так же неудержимо разбредалось и войско по богатому городу.
Жителей в Москве не было, и солдаты, как вода в песок, всачивались в нее и неудержимой звездой расплывались во все стороны от Кремля, в который они вошли прежде всего. Солдаты кавалеристы, входя в оставленный со всем добром купеческий дом и находя стойла не только для своих лошадей, но и лишние, все таки шли рядом занимать другой дом, который им казался лучше. Многие занимали несколько домов, надписывая мелом, кем он занят, и спорили и даже дрались с другими командами. Не успев поместиться еще, солдаты бежали на улицу осматривать город и, по слуху о том, что все брошено, стремились туда, где можно было забрать даром ценные вещи. Начальники ходили останавливать солдат и сами вовлекались невольно в те же действия. В Каретном ряду оставались лавки с экипажами, и генералы толпились там, выбирая себе коляски и кареты. Остававшиеся жители приглашали к себе начальников, надеясь тем обеспечиться от грабежа. Богатств было пропасть, и конца им не видно было; везде, кругом того места, которое заняли французы, были еще неизведанные, незанятые места, в которых, как казалось французам, было еще больше богатств. И Москва все дальше и дальше всасывала их в себя. Точно, как вследствие того, что нальется вода на сухую землю, исчезает вода и сухая земля; точно так же вследствие того, что голодное войско вошло в обильный, пустой город, уничтожилось войско, и уничтожился обильный город; и сделалась грязь, сделались пожары и мародерство.

Французы приписывали пожар Москвы au patriotisme feroce de Rastopchine [дикому патриотизму Растопчина]; русские – изуверству французов. В сущности же, причин пожара Москвы в том смысле, чтобы отнести пожар этот на ответственность одного или несколько лиц, таких причин не было и не могло быть. Москва сгорела вследствие того, что она была поставлена в такие условия, при которых всякий деревянный город должен сгореть, независимо от того, имеются ли или не имеются в городе сто тридцать плохих пожарных труб. Москва должна была сгореть вследствие того, что из нее выехали жители, и так же неизбежно, как должна загореться куча стружек, на которую в продолжение нескольких дней будут сыпаться искры огня. Деревянный город, в котором при жителях владельцах домов и при полиции бывают летом почти каждый день пожары, не может не сгореть, когда в нем нет жителей, а живут войска, курящие трубки, раскладывающие костры на Сенатской площади из сенатских стульев и варящие себе есть два раза в день. Стоит в мирное время войскам расположиться на квартирах по деревням в известной местности, и количество пожаров в этой местности тотчас увеличивается. В какой же степени должна увеличиться вероятность пожаров в пустом деревянном городе, в котором расположится чужое войско? Le patriotisme feroce de Rastopchine и изуверство французов тут ни в чем не виноваты. Москва загорелась от трубок, от кухонь, от костров, от неряшливости неприятельских солдат, жителей – не хозяев домов. Ежели и были поджоги (что весьма сомнительно, потому что поджигать никому не было никакой причины, а, во всяком случае, хлопотливо и опасно), то поджоги нельзя принять за причину, так как без поджогов было бы то же самое.
Как ни лестно было французам обвинять зверство Растопчина и русским обвинять злодея Бонапарта или потом влагать героический факел в руки своего народа, нельзя не видеть, что такой непосредственной причины пожара не могло быть, потому что Москва должна была сгореть, как должна сгореть каждая деревня, фабрика, всякий дом, из которого выйдут хозяева и в который пустят хозяйничать и варить себе кашу чужих людей. Москва сожжена жителями, это правда; но не теми жителями, которые оставались в ней, а теми, которые выехали из нее. Москва, занятая неприятелем, не осталась цела, как Берлин, Вена и другие города, только вследствие того, что жители ее не подносили хлеба соли и ключей французам, а выехали из нее.


Расходившееся звездой по Москве всачивание французов в день 2 го сентября достигло квартала, в котором жил теперь Пьер, только к вечеру.
Пьер находился после двух последних, уединенно и необычайно проведенных дней в состоянии, близком к сумасшествию. Всем существом его овладела одна неотвязная мысль. Он сам не знал, как и когда, но мысль эта овладела им теперь так, что он ничего не помнил из прошедшего, ничего не понимал из настоящего; и все, что он видел и слышал, происходило перед ним как во сне.
Пьер ушел из своего дома только для того, чтобы избавиться от сложной путаницы требований жизни, охватившей его, и которую он, в тогдашнем состоянии, но в силах был распутать. Он поехал на квартиру Иосифа Алексеевича под предлогом разбора книг и бумаг покойного только потому, что он искал успокоения от жизненной тревоги, – а с воспоминанием об Иосифе Алексеевиче связывался в его душе мир вечных, спокойных и торжественных мыслей, совершенно противоположных тревожной путанице, в которую он чувствовал себя втягиваемым. Он искал тихого убежища и действительно нашел его в кабинете Иосифа Алексеевича. Когда он, в мертвой тишине кабинета, сел, облокотившись на руки, над запыленным письменным столом покойника, в его воображении спокойно и значительно, одно за другим, стали представляться воспоминания последних дней, в особенности Бородинского сражения и того неопределимого для него ощущения своей ничтожности и лживости в сравнении с правдой, простотой и силой того разряда людей, которые отпечатались у него в душе под названием они. Когда Герасим разбудил его от его задумчивости, Пьеру пришла мысль о том, что он примет участие в предполагаемой – как он знал – народной защите Москвы. И с этой целью он тотчас же попросил Герасима достать ему кафтан и пистолет и объявил ему свое намерение, скрывая свое имя, остаться в доме Иосифа Алексеевича. Потом, в продолжение первого уединенно и праздно проведенного дня (Пьер несколько раз пытался и не мог остановить своего внимания на масонских рукописях), ему несколько раз смутно представлялось и прежде приходившая мысль о кабалистическом значении своего имени в связи с именем Бонапарта; но мысль эта о том, что ему, l'Russe Besuhof, предназначено положить предел власти зверя, приходила ему еще только как одно из мечтаний, которые беспричинно и бесследно пробегают в воображении.