Список внебрачных детей русских императоров
Поделись знанием:
– Ну, а мальчик что?
– Весенний то? Он там, в сенцах, завалился. Со страху спится. Уж рад то был.
Долго после этого Петя молчал, прислушиваясь к звукам. В темноте послышались шаги и показалась черная фигура.
– Что точишь? – спросил человек, подходя к фуре.
– А вот барину наточить саблю.
– Хорошее дело, – сказал человек, который показался Пете гусаром. – У вас, что ли, чашка осталась?
– А вон у колеса.
Гусар взял чашку.
– Небось скоро свет, – проговорил он, зевая, и прошел куда то.
Петя должен бы был знать, что он в лесу, в партии Денисова, в версте от дороги, что он сидит на фуре, отбитой у французов, около которой привязаны лошади, что под ним сидит казак Лихачев и натачивает ему саблю, что большое черное пятно направо – караулка, и красное яркое пятно внизу налево – догоравший костер, что человек, приходивший за чашкой, – гусар, который хотел пить; но он ничего не знал и не хотел знать этого. Он был в волшебном царстве, в котором ничего не было похожего на действительность. Большое черное пятно, может быть, точно была караулка, а может быть, была пещера, которая вела в самую глубь земли. Красное пятно, может быть, был огонь, а может быть – глаз огромного чудовища. Может быть, он точно сидит теперь на фуре, а очень может быть, что он сидит не на фуре, а на страшно высокой башне, с которой ежели упасть, то лететь бы до земли целый день, целый месяц – все лететь и никогда не долетишь. Может быть, что под фурой сидит просто казак Лихачев, а очень может быть, что это – самый добрый, храбрый, самый чудесный, самый превосходный человек на свете, которого никто не знает. Может быть, это точно проходил гусар за водой и пошел в лощину, а может быть, он только что исчез из виду и совсем исчез, и его не было.
Что бы ни увидал теперь Петя, ничто бы не удивило его. Он был в волшебном царстве, в котором все было возможно.
Он поглядел на небо. И небо было такое же волшебное, как и земля. На небе расчищало, и над вершинами дерев быстро бежали облака, как будто открывая звезды. Иногда казалось, что на небе расчищало и показывалось черное, чистое небо. Иногда казалось, что эти черные пятна были тучки. Иногда казалось, что небо высоко, высоко поднимается над головой; иногда небо спускалось совсем, так что рукой можно было достать его.
Петя стал закрывать глаза и покачиваться.
Капли капали. Шел тихий говор. Лошади заржали и подрались. Храпел кто то.
– Ожиг, жиг, ожиг, жиг… – свистела натачиваемая сабля. И вдруг Петя услыхал стройный хор музыки, игравшей какой то неизвестный, торжественно сладкий гимн. Петя был музыкален, так же как Наташа, и больше Николая, но он никогда не учился музыке, не думал о музыке, и потому мотивы, неожиданно приходившие ему в голову, были для него особенно новы и привлекательны. Музыка играла все слышнее и слышнее. Напев разрастался, переходил из одного инструмента в другой. Происходило то, что называется фугой, хотя Петя не имел ни малейшего понятия о том, что такое фуга. Каждый инструмент, то похожий на скрипку, то на трубы – но лучше и чище, чем скрипки и трубы, – каждый инструмент играл свое и, не доиграв еще мотива, сливался с другим, начинавшим почти то же, и с третьим, и с четвертым, и все они сливались в одно и опять разбегались, и опять сливались то в торжественно церковное, то в ярко блестящее и победное.
«Ах, да, ведь это я во сне, – качнувшись наперед, сказал себе Петя. – Это у меня в ушах. А может быть, это моя музыка. Ну, опять. Валяй моя музыка! Ну!..»
Он закрыл глаза. И с разных сторон, как будто издалека, затрепетали звуки, стали слаживаться, разбегаться, сливаться, и опять все соединилось в тот же сладкий и торжественный гимн. «Ах, это прелесть что такое! Сколько хочу и как хочу», – сказал себе Петя. Он попробовал руководить этим огромным хором инструментов.
«Ну, тише, тише, замирайте теперь. – И звуки слушались его. – Ну, теперь полнее, веселее. Еще, еще радостнее. – И из неизвестной глубины поднимались усиливающиеся, торжественные звуки. – Ну, голоса, приставайте!» – приказал Петя. И сначала издалека послышались голоса мужские, потом женские. Голоса росли, росли в равномерном торжественном усилии. Пете страшно и радостно было внимать их необычайной красоте.
С торжественным победным маршем сливалась песня, и капли капали, и вжиг, жиг, жиг… свистела сабля, и опять подрались и заржали лошади, не нарушая хора, а входя в него.
Петя не знал, как долго это продолжалось: он наслаждался, все время удивлялся своему наслаждению и жалел, что некому сообщить его. Его разбудил ласковый голос Лихачева.
– Готово, ваше благородие, надвое хранцуза распластаете.
Петя очнулся.
– Уж светает, право, светает! – вскрикнул он.
Невидные прежде лошади стали видны до хвостов, и сквозь оголенные ветки виднелся водянистый свет. Петя встряхнулся, вскочил, достал из кармана целковый и дал Лихачеву, махнув, попробовал шашку и положил ее в ножны. Казаки отвязывали лошадей и подтягивали подпруги.
– Вот и командир, – сказал Лихачев. Из караулки вышел Денисов и, окликнув Петю, приказал собираться.
Быстро в полутьме разобрали лошадей, подтянули подпруги и разобрались по командам. Денисов стоял у караулки, отдавая последние приказания. Пехота партии, шлепая сотней ног, прошла вперед по дороге и быстро скрылась между деревьев в предрассветном тумане. Эсаул что то приказывал казакам. Петя держал свою лошадь в поводу, с нетерпением ожидая приказания садиться. Обмытое холодной водой, лицо его, в особенности глаза горели огнем, озноб пробегал по спине, и во всем теле что то быстро и равномерно дрожало.
– Ну, готово у вас все? – сказал Денисов. – Давай лошадей.
Лошадей подали. Денисов рассердился на казака за то, что подпруги были слабы, и, разбранив его, сел. Петя взялся за стремя. Лошадь, по привычке, хотела куснуть его за ногу, но Петя, не чувствуя своей тяжести, быстро вскочил в седло и, оглядываясь на тронувшихся сзади в темноте гусар, подъехал к Денисову.
– Василий Федорович, вы мне поручите что нибудь? Пожалуйста… ради бога… – сказал он. Денисов, казалось, забыл про существование Пети. Он оглянулся на него.
– Об одном тебя пг'ошу, – сказал он строго, – слушаться меня и никуда не соваться.
Во все время переезда Денисов ни слова не говорил больше с Петей и ехал молча. Когда подъехали к опушке леса, в поле заметно уже стало светлеть. Денисов поговорил что то шепотом с эсаулом, и казаки стали проезжать мимо Пети и Денисова. Когда они все проехали, Денисов тронул свою лошадь и поехал под гору. Садясь на зады и скользя, лошади спускались с своими седоками в лощину. Петя ехал рядом с Денисовым. Дрожь во всем его теле все усиливалась. Становилось все светлее и светлее, только туман скрывал отдаленные предметы. Съехав вниз и оглянувшись назад, Денисов кивнул головой казаку, стоявшему подле него.
– Сигнал! – проговорил он.
Казак поднял руку, раздался выстрел. И в то же мгновение послышался топот впереди поскакавших лошадей, крики с разных сторон и еще выстрелы.
В то же мгновение, как раздались первые звуки топота и крика, Петя, ударив свою лошадь и выпустив поводья, не слушая Денисова, кричавшего на него, поскакал вперед. Пете показалось, что вдруг совершенно, как середь дня, ярко рассвело в ту минуту, как послышался выстрел. Он подскакал к мосту. Впереди по дороге скакали казаки. На мосту он столкнулся с отставшим казаком и поскакал дальше. Впереди какие то люди, – должно быть, это были французы, – бежали с правой стороны дороги на левую. Один упал в грязь под ногами Петиной лошади.
У одной избы столпились казаки, что то делая. Из середины толпы послышался страшный крик. Петя подскакал к этой толпе, и первое, что он увидал, было бледное, с трясущейся нижней челюстью лицо француза, державшегося за древко направленной на него пики.
– Ура!.. Ребята… наши… – прокричал Петя и, дав поводья разгорячившейся лошади, поскакал вперед по улице.
Впереди слышны были выстрелы. Казаки, гусары и русские оборванные пленные, бежавшие с обеих сторон дороги, все громко и нескладно кричали что то. Молодцеватый, без шапки, с красным нахмуренным лицом, француз в синей шинели отбивался штыком от гусаров. Когда Петя подскакал, француз уже упал. Опять опоздал, мелькнуло в голове Пети, и он поскакал туда, откуда слышались частые выстрелы. Выстрелы раздавались на дворе того барского дома, на котором он был вчера ночью с Долоховым. Французы засели там за плетнем в густом, заросшем кустами саду и стреляли по казакам, столпившимся у ворот. Подъезжая к воротам, Петя в пороховом дыму увидал Долохова с бледным, зеленоватым лицом, кричавшего что то людям. «В объезд! Пехоту подождать!» – кричал он, в то время как Петя подъехал к нему.
– Подождать?.. Ураааа!.. – закричал Петя и, не медля ни одной минуты, поскакал к тому месту, откуда слышались выстрелы и где гуще был пороховой дым. Послышался залп, провизжали пустые и во что то шлепнувшие пули. Казаки и Долохов вскакали вслед за Петей в ворота дома. Французы в колеблющемся густом дыме одни бросали оружие и выбегали из кустов навстречу казакам, другие бежали под гору к пруду. Петя скакал на своей лошади вдоль по барскому двору и, вместо того чтобы держать поводья, странно и быстро махал обеими руками и все дальше и дальше сбивался с седла на одну сторону. Лошадь, набежав на тлевший в утреннем свето костер, уперлась, и Петя тяжело упал на мокрую землю. Казаки видели, как быстро задергались его руки и ноги, несмотря на то, что голова его не шевелилась. Пуля пробила ему голову.
Переговоривши с старшим французским офицером, который вышел к нему из за дома с платком на шпаге и объявил, что они сдаются, Долохов слез с лошади и подошел к неподвижно, с раскинутыми руками, лежавшему Пете.
– Готов, – сказал он, нахмурившись, и пошел в ворота навстречу ехавшему к нему Денисову.
– Убит?! – вскрикнул Денисов, увидав еще издалека то знакомое ему, несомненно безжизненное положение, в котором лежало тело Пети.
– Готов, – повторил Долохов, как будто выговаривание этого слова доставляло ему удовольствие, и быстро пошел к пленным, которых окружили спешившиеся казаки. – Брать не будем! – крикнул он Денисову.
Денисов не отвечал; он подъехал к Пете, слез с лошади и дрожащими руками повернул к себе запачканное кровью и грязью, уже побледневшее лицо Пети.
«Я привык что нибудь сладкое. Отличный изюм, берите весь», – вспомнилось ему. И казаки с удивлением оглянулись на звуки, похожие на собачий лай, с которыми Денисов быстро отвернулся, подошел к плетню и схватился за него.
В числе отбитых Денисовым и Долоховым русских пленных был Пьер Безухов.
О той партии пленных, в которой был Пьер, во время всего своего движения от Москвы, не было от французского начальства никакого нового распоряжения. Партия эта 22 го октября находилась уже не с теми войсками и обозами, с которыми она вышла из Москвы. Половина обоза с сухарями, который шел за ними первые переходы, была отбита казаками, другая половина уехала вперед; пеших кавалеристов, которые шли впереди, не было ни одного больше; они все исчезли. Артиллерия, которая первые переходы виднелась впереди, заменилась теперь огромным обозом маршала Жюно, конвоируемого вестфальцами. Сзади пленных ехал обоз кавалерийских вещей.
От Вязьмы французские войска, прежде шедшие тремя колоннами, шли теперь одной кучей. Те признаки беспорядка, которые заметил Пьер на первом привале из Москвы, теперь дошли до последней степени.
Дорога, по которой они шли, с обеих сторон была уложена мертвыми лошадьми; оборванные люди, отсталые от разных команд, беспрестанно переменяясь, то присоединялись, то опять отставали от шедшей колонны.
Несколько раз во время похода бывали фальшивые тревоги, и солдаты конвоя поднимали ружья, стреляли и бежали стремглав, давя друг друга, но потом опять собирались и бранили друг друга за напрасный страх.
Эти три сборища, шедшие вместе, – кавалерийское депо, депо пленных и обоз Жюно, – все еще составляли что то отдельное и цельное, хотя и то, и другое, и третье быстро таяло.
В депо, в котором было сто двадцать повозок сначала, теперь оставалось не больше шестидесяти; остальные были отбиты или брошены. Из обоза Жюно тоже было оставлено и отбито несколько повозок. Три повозки были разграблены набежавшими отсталыми солдатами из корпуса Даву. Из разговоров немцев Пьер слышал, что к этому обозу ставили караул больше, чем к пленным, и что один из их товарищей, солдат немец, был расстрелян по приказанию самого маршала за то, что у солдата нашли серебряную ложку, принадлежавшую маршалу.
Больше же всего из этих трех сборищ растаяло депо пленных. Из трехсот тридцати человек, вышедших из Москвы, теперь оставалось меньше ста. Пленные еще более, чем седла кавалерийского депо и чем обоз Жюно, тяготили конвоирующих солдат. Седла и ложки Жюно, они понимали, что могли для чего нибудь пригодиться, но для чего было голодным и холодным солдатам конвоя стоять на карауле и стеречь таких же холодных и голодных русских, которые мерли и отставали дорогой, которых было велено пристреливать, – это было не только непонятно, но и противно. И конвойные, как бы боясь в том горестном положении, в котором они сами находились, не отдаться бывшему в них чувству жалости к пленным и тем ухудшить свое положение, особенно мрачно и строго обращались с ними.
В Дорогобуже, в то время как, заперев пленных в конюшню, конвойные солдаты ушли грабить свои же магазины, несколько человек пленных солдат подкопались под стену и убежали, но были захвачены французами и расстреляны.
Прежний, введенный при выходе из Москвы, порядок, чтобы пленные офицеры шли отдельно от солдат, уже давно был уничтожен; все те, которые могли идти, шли вместе, и Пьер с третьего перехода уже соединился опять с Каратаевым и лиловой кривоногой собакой, которая избрала себе хозяином Каратаева.
С Каратаевым, на третий день выхода из Москвы, сделалась та лихорадка, от которой он лежал в московском гошпитале, и по мере того как Каратаев ослабевал, Пьер отдалялся от него. Пьер не знал отчего, но, с тех пор как Каратаев стал слабеть, Пьер должен был делать усилие над собой, чтобы подойти к нему. И подходя к нему и слушая те тихие стоны, с которыми Каратаев обыкновенно на привалах ложился, и чувствуя усилившийся теперь запах, который издавал от себя Каратаев, Пьер отходил от него подальше и не думал о нем.
В плену, в балагане, Пьер узнал не умом, а всем существом своим, жизнью, что человек сотворен для счастья, что счастье в нем самом, в удовлетворении естественных человеческих потребностей, и что все несчастье происходит не от недостатка, а от излишка; но теперь, в эти последние три недели похода, он узнал еще новую, утешительную истину – он узнал, что на свете нет ничего страшного. Он узнал, что так как нет положения, в котором бы человек был счастлив и вполне свободен, так и нет положения, в котором бы он был бы несчастлив и несвободен. Он узнал, что есть граница страданий и граница свободы и что эта граница очень близка; что тот человек, который страдал оттого, что в розовой постели его завернулся один листок, точно так же страдал, как страдал он теперь, засыпая на голой, сырой земле, остужая одну сторону и пригревая другую; что, когда он, бывало, надевал свои бальные узкие башмаки, он точно так же страдал, как теперь, когда он шел уже босой совсем (обувь его давно растрепалась), ногами, покрытыми болячками. Он узнал, что, когда он, как ему казалось, по собственной своей воле женился на своей жене, он был не более свободен, чем теперь, когда его запирали на ночь в конюшню. Из всего того, что потом и он называл страданием, но которое он тогда почти не чувствовал, главное были босые, стертые, заструпелые ноги. (Лошадиное мясо было вкусно и питательно, селитренный букет пороха, употребляемого вместо соли, был даже приятен, холода большого не было, и днем на ходу всегда бывало жарко, а ночью были костры; вши, евшие тело, приятно согревали.) Одно было тяжело в первое время – это ноги.
Во второй день перехода, осмотрев у костра свои болячки, Пьер думал невозможным ступить на них; но когда все поднялись, он пошел, прихрамывая, и потом, когда разогрелся, пошел без боли, хотя к вечеру страшнее еще было смотреть на ноги. Но он не смотрел на них и думал о другом.
Теперь только Пьер понял всю силу жизненности человека и спасительную силу перемещения внимания, вложенную в человека, подобную тому спасительному клапану в паровиках, который выпускает лишний пар, как только плотность его превышает известную норму.
Он не видал и не слыхал, как пристреливали отсталых пленных, хотя более сотни из них уже погибли таким образом. Он не думал о Каратаеве, который слабел с каждым днем и, очевидно, скоро должен был подвергнуться той же участи. Еще менее Пьер думал о себе. Чем труднее становилось его положение, чем страшнее была будущность, тем независимее от того положения, в котором он находился, приходили ему радостные и успокоительные мысли, воспоминания и представления.
22 го числа, в полдень, Пьер шел в гору по грязной, скользкой дороге, глядя на свои ноги и на неровности пути. Изредка он взглядывал на знакомую толпу, окружающую его, и опять на свои ноги. И то и другое было одинаково свое и знакомое ему. Лиловый кривоногий Серый весело бежал стороной дороги, изредка, в доказательство своей ловкости и довольства, поджимая заднюю лапу и прыгая на трех и потом опять на всех четырех бросаясь с лаем на вороньев, которые сидели на падали. Серый был веселее и глаже, чем в Москве. Со всех сторон лежало мясо различных животных – от человеческого до лошадиного, в различных степенях разложения; и волков не подпускали шедшие люди, так что Серый мог наедаться сколько угодно.
Дождик шел с утра, и казалось, что вот вот он пройдет и на небе расчистит, как вслед за непродолжительной остановкой припускал дождик еще сильнее. Напитанная дождем дорога уже не принимала в себя воды, и ручьи текли по колеям.
Пьер шел, оглядываясь по сторонам, считая шаги по три, и загибал на пальцах. Обращаясь к дождю, он внутренне приговаривал: ну ка, ну ка, еще, еще наддай.
Ему казалось, что он ни о чем не думает; но далеко и глубоко где то что то важное и утешительное думала его душа. Это что то было тончайшее духовное извлечение из вчерашнего его разговора с Каратаевым.
Вчера, на ночном привале, озябнув у потухшего огня, Пьер встал и перешел к ближайшему, лучше горящему костру. У костра, к которому он подошел, сидел Платон, укрывшись, как ризой, с головой шинелью, и рассказывал солдатам своим спорым, приятным, но слабым, болезненным голосом знакомую Пьеру историю. Было уже за полночь. Это было то время, в которое Каратаев обыкновенно оживал от лихорадочного припадка и бывал особенно оживлен. Подойдя к костру и услыхав слабый, болезненный голос Платона и увидав его ярко освещенное огнем жалкое лицо, Пьера что то неприятно кольнуло в сердце. Он испугался своей жалости к этому человеку и хотел уйти, но другого костра не было, и Пьер, стараясь не глядеть на Платона, подсел к костру.
(перенаправлено с «Внебрачные дети русских императоров»)
Список внебрачных детей русских императоров включает как признанных бастардов российских правителей, так и детей, приписывавшихся им слухами, причем большинство имен относится к последней категории. У многих российских императоров, согласно сохранившейся информации, внебрачных детей не было.
Содержание
Императоры
Пётр I
Формально, большинство детей, рождённых ему Екатериной I до их свадьбы — незаконнорожденные, которые позже были привенчаны. Несмотря на слухи о наличии у Петра обширного внебрачного потомства от других женщин, официально признанных бастардов в литературе не фигурирует.
Незаконнорожденное потомство Петра по многочисленности равняется потомству Людовика XIV, хотя, быть может, предание и преувеличивает немного. Например, незаконность происхождения сыновей г-жи Строгановой, не говоря о других, ничем исторически не удостоверена. (…) У Евдокии Ржевской родилось от царя четыре дочери и три сына; по крайней мере, его называли отцом этих детей. Но, принимая во внимание чересчур легкомысленный нрав Евдокии, отцовские права Петра были более чем сомнительны.
— Казимир Валишевский [books.google.com/books?id=k2nNh4V3DKAC&pg=PT179&dq=%D0%BC%D0%B0%D1%80%D0%B8%D1%8F+%D0%BA%D0%B0%D0%BD%D1%82%D0%B5%D0%BC%D0%B8%D1%80&lr=&as_drrb_is=q&as_minm_is=0&as_miny_is=&as_maxm_is=0&as_maxy_is=&as_brr=3&ei=M-3WSruXCIP8zQSloPy8Dg&hl=ru#v=onepage&q=%D0%BC%D0%B0%D1%80%D0%B8%D1%8F%20%D0%BA%D0%B0%D0%BD%D1%82%D0%B5%D0%BC%D0%B8%D1%80&f=false Петр Великий]
К числу известных любовниц Петра помимо Авдотьи Чернышёвой (урожд. Ржевской, матери Захара, Петра и Ивана Чернышёвых) и Строгановой относятся также Анна Монс (в связи с царем более 10 лет, ни одной беременности), Мария Гамильтон (два аборта, младенца утопила, отцовство детей неизвестно), Яганна и Устинья Петровы, Мария Кантемир (была беременна от Петра, неудачные роды, сын скончался), Елизавета Сенявская, Мария Румянцева (Матвеева) (мать полководца Румянцева-Задунайского, по легенде, сына Петра).
С 18 века существует легенда, что его сын — Михайло Ломоносов[1].
Елизавета Петровна
После смерти Елизаветы Петровны, официально не имевшей детей, появилось немало самозванцев, именовавших себя её детьми от брака с Разумовским. В их числе наиболее известной фигурой стала так называемая княжна Тараканова, возможно, имевшая реального прототипа. Согласно различным источникам, у Елизаветы Петровны было двое детей — старший сын (от Разумовского) и младшая дочь (от графа Шувалова). Согласно четырём иностранным источникам конца 18 — начала 19 века, детей было двое либо трое, младшая — дочь Елизавета.
Екатерина II
Материнство Екатерины бесспорно только относительно трёх детей. Родственные связи с ней оставшихся[2] детей недоказуемы. Её единственный законный ребенок, великий князь Павел, был результатом её третьей беременности, первые две закончились выкидышами (декабрь 1752 и май 1753).
| Имя | Портрет | Годы жизни | Отец | Примечание |
|---|---|---|---|---|
| Павел I | 
|
20 сентября 1754 — 11 марта 1801 | Пётр III или Сергей Салтыков | Вопрос этого отцовства остается одной из главных загадок дома Романовых, хотя внешность и характер Павла, а также Y-гаплотип прямых потомков Николая I, подтверждают скорее его законность. Есть мемуарная запись о том, как Александр III, узнав об отцовстве Салтыкова от Победоносцева, перекрестился: «Слава Богу, мы русские!». А услышав от историков опровержение, снова перекрестился: «Слава Богу, мы законные!». Следует отметить, что обнаруженный у всех протестированных прямых потомков Николая I по трём линиям типичный для Германии гаплотип типичной для Западной Европы гаплогруппы R1b1b2 крайне вряд ли мог быть у Салтыкова — то ли русского, то ли прусса по прямой линии. |
| Анна Петровна (дочь Екатерины II) | 20 декабря 1757 — 19 марта 1759 | Станислав Понятовский (вероятней всего) | Официально признанная великая княжна. Прожила всего два года. | |
| Бобринский, Алексей Григорьевич | 
|
22 апреля 1762 — 2 июля 1813 | Григорий Орлов | Немедленно по рождении был отдан Екатериной её гардеробмейстеру Шкурину, в семействе которого он и воспитывался до 1774 года. После восшествия на престол был признан матерью и осыпан подарками. |
| Тёмкина, Елизавета Григорьевна | 
|
13 июля 1775 — 25 мая 1854 | Григорий Потёмкин | Младенец был отдан на воспитание родственникам Потёмкина. Хотя версия относительно материнства Екатерины считается общепринятой, существуют и сомнения относительно неё — например, в этом сомневается современный биограф Потёмкина Монтефьоре[3], указывая, что нет никаких свидетельств того, что Потёмкин заботился о ней, как обычно заботился о своих родственниках, а также указывая на то, что Тёмкину никогда не афишировали при дворе, в отличие от Бобринского, которого совершенно не скрывали. Также стоит отметить большой временной промежуток между рождением Бобринского и Тёмкиной и опасно зрелый к этому времени возраст Екатерины II. |
| Имя | Портрет | Годы жизни | Отец | Примечание |
|---|---|---|---|---|
| Браницкая, Александра Васильевна | 
|
1754—1838 | Василий Андреевич Энгельгардт; мать — Елена Александровна, урождённая Потёмкина (сестра светлейшего князя). Если поверить в легенду — дочь Петра III или Салтыкова. | Существовал слух относительно Александры Браницкой, племянницы и любовницы Потёмкина, которую Екатерина очень баловала, о том, что Александра была на самом деле её дочерью. Он связан с персоной великого князя Павла: Александра родилась в том же 1754 году, что и великий князь, и по преданию, Екатерина родила не мальчика, а девочку, которую подменили сыном служанки-калмычки. Мальчик-калмык стал Павлом, а дочь императрицы будто бы отдали Энгельгардтам[3]. |
| Наталия Александровна Алексеева, графиня Буксгевден | 
|
1758—1808 | Григорий Орлов (?). Если дочь императрицы, то рождена в период Понятовского | Воспитанница и «племянница» Орлова. По указанию Гельбига — внебрачная дочь Орлова, по сообщению Хмырова — его дочь от Екатерины. Выдана замуж за его адъютанта прибалтийского немца Фридриха Вильгельма фон Буксгевдена. По документам архива Смольного института, является старшей дочерью полковника Александра Ивановича Алексеева (ум. в 1776 г.), женатого на Агафье Васильевне Пущиной[4]. Лопатин в комментариях к переписке Екатерины и Потёмкина называет материнство Екатерины возможным[5]. |
| Елизавета Александровна Алексеева | 1760—1844 | Григорий Орлов (?) | Воспитанница Орлова. Жена драматурга Фридриха Максимилиана Клингера. Выдавалась за дочь Екатерины сплетней. Впрочем, одну из девиц Алексеевых воспитывала фрейлина императрицы Анна Протасова, что подкрепляло подобные слухи. | |
Павел I
| Имя | Портрет | Годы жизни | Мать | Примечание |
|---|---|---|---|---|
| Великий, Семён Афанасьевич | 1772—13 (24) августа 1794 | Разумовская, Софья Степановна | ||
| Мусина-Юрьева, Марфа Павловна | (май или июнь 1801—1803) | Любовь Багарат (?) | Умерла в детском возрасте. Скорее всего, незадолго до неё родилась ещё одна дочь Павла, Евдокия Мусина-Юрьева, умершая во младенчестве. | |
| Имя | Портрет | Годы жизни | Мать | Примечание |
|---|---|---|---|---|
| Инзов, Иван Никитич | 
|
1768—1845 | ? | Отцовство Павла сомнительно. |
| Соломирский, Павел Дмитриевич | 
|
1801 — 1861 | Наталья Алексеевна Колтовская | Отцовство Павла сомнительно; слух был основан на внешнем сходстве. |
Александр I
Несмотря на то, что Александру приписывается множество внебрачных детей, тот факт, что его законная жена Елизавета Алексеевна родила только двух девочек, причем обеих, как считается, от своих любовников (Адама Чарторыйского и Алексея Охотникова), заставляет некоторых исследователей вообще поставить под сомнение способность царя к произведению потомства, по причине того, что император, обладая высоким чувством долга перед государством, тем не менее, жил с супругой раздельно и не делал попыток зачать наследника. Вся информация в разделе основана на слухах.
| Имя | Портрет | Годы жизни | Мать | Примечание |
|---|---|---|---|---|
| Лукаш, Николай Евгеньевич (Александрович)[6] | 11 декабря 1796 — 20 января 1868 | Всеволожская, София Сергеевна | Жена — княжна Александра Лукинична Гедианова (1804—1834); затем княжна Александра Шаховская (1805—1863). Внучка за графом П. А. Шуваловым. | |
| Нарышкина, Елизавета Дмитриевна (1-я) | 1803 | Нарышкина, Мария Антоновна | Умерла во младенчестве. Официально считалась ребёнком мужа фаворитки — Дмитрия Львовича Нарышкина. Император считал детей Нарышкиной (своей «второй семьи») своими, но любопытно, что Нарышкина также не отличалась верностью императору и отцовство её детей вообще спорно. | |
| Нарышкина, Елизавета Дмитриевна (2-я) | 1804 | Умерла во младенчестве. Официально считалась ребёнком мужа фаворитки — Дмитрия Львовича Нарышкина. | ||
| Нарышкина, Зинаида Дмитриевна[6] | 1806 — 18 мая 1810 | Вероятно, умерла во младенчестве. Официально считалась ребёнком мужа фаворитки — Дмитрия Львовича Нарышкина. | ||
| Нарышкина, Софья Дмитриевна[6] | 
|
1808 — 18 июня 1824 | Официально считалась ребёнком мужа фаворитки — Дмитрия Львовича Нарышкина. Умерла незадолго до своей свадьбы. | |
| Нарышкин, Эммануил Дмитриевич[6] | 
|
30 июля 1813 — 31 декабря 1901 | Официально считался ребёнком мужа фаворитки — Дмитрия Львовича Нарышкина, возможно, сын её любовника Григория Гагарина. Жена — (1838) Екатерина Новосильцева (1817—1869); затем (1871) Александра Чичерина (1839—1919). Единственный сын Нарышкиной (в «Истории глухих» упоминается некий А.Маквиц, будто бы сын Александра от Нарышкиной, глухой и посланный в специальное учебное заведение в Париж; видимо, имеет место ошибка). | |
| Мария[7] | 20 марта 1819 (Санкт-Петербург) — 19 декабря 1843 | Туркестанова, Варвара Ильинична (1775—1819) | Отцом её называли также В. С. Голицына. Вышла замуж за Ивана Нелидова. |
| Имя | Портрет | Годы жизни | Мать | Примечание | |
|---|---|---|---|---|---|
| Парижская, Мария Александровна[6] | 18 марта 1814 (Санкт-Петербург) — 1874 | Маргарита Жозефина Веймер («мадмуазель Жорж») | Вышла замуж за Василия Жукова (1795—1882). Отцовство императора и место рождения достаточно спорно, так как мадмуазель уехала из России в январе 1813. | ||
| Александрова, Вильгельмина Александрина Паулина[6] | 1816 — 4 июня 1863 (Ла Тур-де-Пельц, Швейцария) | ? | Вышла замуж за Айвана фре Гогендас. | ||
| Эренберг, Густав[8][9] | 
|
14 февраля 1818 (Варшава) — 28 сентября 1895 (Краков) | Вероника Елена Раутенштраух (Rautenstrauch), урожд. Дзержановская (польск. Weronika Helena Dzierżanowska)[10][11] (ок. 1790—1842), жена русского генерала Иосифа Генриха Раутенштрауха; 1773—1842)[12] | Женат: с 1859 (Варшава) на Фелиции Панчеровой (1832—1860); с 1860 (Варшава) на Эмилии Панчеровой (1827—1885). Сын — Казимир (1870—1932). | |
| Исаков, Николай Васильевич[6] | 
|
10 февраля 1821 — 25 февраля 1891 (Санкт-Петербург) | Катачарова, Мария Ивановна (1796—1824) | Жена — (1851) Анна Петровна Лопухина (+1910)[13]. | |
Николай I
| Имя | Портрет | Годы жизни | Мать | Примечание |
|---|---|---|---|---|
| Пасхин, Алексей Андреевич[6] | 17 апреля 1831 — 20 июня 1863 | Нелидова, Варвара Аркадьевна | «Пасхальный барон Пасхин» В.Пикуля. В 1855 году Добролюбов составил рукописный журнал «Слухи», где писал, что причиной расположения Николая I к П. А. Клейнмихелю (родственника Нелидовой) была услужливая готовность последнего усыновлять внебрачных детей императора и Нелидовой, и что детей этих было бы правильнее называть не «кляйн-Михелями» (маленькими Михелями), а «кляйн-Николаусами» (маленькими Николаусами). Информация об усыновлении и трех детях подтверждения не имеет[14]. | |
| Трубецкая, Софья Сергеевна[6] | 
|
1838—1896 | Мусина-Пушкина, Екатерина Петровна (1816—1897), муж — Трубецкой, Сергей Васильевич | Муж — герцог де Морни, Шарль Август Луи. |
| Клейнмихель, Константин Петрович[6] | 5 сентября 1840 — 26 октября 1912 | Варвара Нелидова? | Официально сын П. А. Клейнмихеля и его жены Клеопатры Петровны, урожд. Ильинской. Жена — Екатерина Николаевна Богданова. |
| Имя | Портрет | Годы жизни | Мать | Примечание |
|---|---|---|---|---|
| Трепов, Фёдор Фёдорович (старший)[6] | 
|
1812—1889 | Сын императора согласно редкой легенде. | |
| Вадимова, Наталья[6] | 1819—1876 | ? | Вышла замуж за Карла Баггенхуфвудт. | |
| Кобервейн, Юзия (Жозефина)[6] | 
|
12 мая 1825 (Белая Церковь) — 23 февраля 1893 (Ницца) | Анна Мария Шарлотта де Рутенскьельд (1791—1856; fr:Marianne Koberwein, швед. Marianne de Rutenskiöld, Anna-Maria (Marianne) Charlotta (Charlotte) Rutenskiöld) | Официально дочь Иосифа Васильевича (Осипа Венцеславовича) Кобервейна, тайного агента полиции. 3 января 1849 в Марселе вышла замуж за художника Жозефа Фрисеро (1807—1870)[15]. |
| Ушаков, Сергей Петрович | 
|
20 января 1828 — 19 марта 1894 | Мария Антоновна Тарбеева (1802—1870), известная московская красавица, жена генерала Петра Сергеевича Ушакова | Выпускник Пажеского корпуса, действительный статский советник, уфимский и тульский губернатор. Имел удивительное внешнее сходство с императором Александром II, из-за чего современники считали его сыном Николая I. |
| Альбрехт, Ольга Карловна[6] | 10 июля 1828 — 20 января 1898 | Яковлева, Варвара Сергеевна (1803—1831), замужем за Карлом Альбрехтом | 12 апреля 1847 вышла замуж за Максима фон Реутерн (1801—1863). После смерти мужа была начальницей Николаевского сиротского института в Москве. | |
| д'Андрини, Екатерина Дмитриевна[6], графиня | 1849—1937 | ? | Вышла замуж за Павла Голенищева-Кутузова-Толстого. | |
Александр II
| Имя | Портрет | Годы жизни | Мать | Примечание |
|---|---|---|---|---|
| Юрьевский, Георгий Александрович | 
|
30 апреля (12 мая) 1872, Санкт-Петербург — 31 августа (13 сентября) 1913, Марбург | Долгорукова, Екатерина Михайловна | Узаконен |
| Юрьевский, Борис Александрович | 23 февраля — 11 апреля 1876 | Узаконен посмертно | ||
| Юрьевская, Ольга Александровна | 
|
27 октября/7 ноября 1873, Санкт-Петербург — 10 августа 1925, Висбаден | Узаконена | |
| Юрьевская, Екатерина Александровна | 
|
9 сентября 1878 — 10 августа 1959 | Узаконена |
| Имя | Портрет | Годы жизни | Мать | Примечание |
|---|---|---|---|---|
| Дембовецкий, Александр Станиславович[16] | 
|
1840—ок.1914 гг. | ? | Могилёвский губернатор c 1872. Согласно легенде, сын Александра II. |
| Алексеев, Евгений Иванович[17] | 
|
13 мая 1843 — 27 мая 1917, Ялта | ? | По некоторым указаниям внебрачный сын Александра II. |
| Огинский, Михаил-Богдан[6] | 10 октября 1848 — 25 марта 1909 (Реутов) | графиня Ольга Калиновская (1818—1854) | Женат на графине Габриелле Марии Потулицкой (1855-?). | |
| Байер, Антуанетта[6] | 20 июня 1856 (Санкт-Петербург) — 24 января 1948 (Интрагн, Италия) | Вильгельмина Байер | Замужем: в 1878 (Портици) — ? за Федерико Столте; в ?-? за Джулио Эдуардо Джагер (1827—1882); с 1 октября 1881 (Лондон) за Ричардом Флемингом де Сен-Легер (1858—1922). | |
| Тенишева, Мария Клавдиевна[18] | 
|
1858—1928 | Согласно легенде, дочь царя. | |
| Александрина Армфельт[19] | Александрина Бильдерлинг, фрейлина, впоследствии графиня Армфельт | Согласно семейной легенде, дочь царя. Официально её отцом считается граф Армфельт. | ||
| Рабоксич, Йозеф[6] | 1867—1907 | княжна Любомирская | ||
| Боровская, Эмилия Ивановна[6] | В браке Веневитинова. |
Александр III
| Списки Романовых |
|---|
|
- Существует связанная с «прощением Сталина» история о том, что профессор Сергей Александрович Миротворцев, лауреат Сталинской премии, по некоторым указаниям был сыном Александра III[20]. Возможно, это — легенда, относящаяся к профессору-хирургу Сергею Романовичу Миротворцеву, который родился[21] 16 мая 1878 г. в станице Усть-Медведицкой Царицынского уезда Саратовской губернии в семье учителя гимназии.
Николай II
- Упоминается семейная легенда потомков Константина Победоносцева, что его младшая дочь Марфа была на самом деле внебрачным ребёнком императора, отданным ему на воспитание[22].
- Существует конспирологическая версия, что Анна Ахматова родила Льва Гумилёва не от мужа, а от Николая II[23].
См. также
- Список внебрачного потомства великих князей
- Фамилии внебрачных детей
- [www.romanov400.ru/index.php?go=Content&id=10 Морганатические супруги и потомство представителей дома Романовых (список)]
Библиография
- Ferrand Jacques. Apercu genealogique sus quelques descendances naturelles Grandsducs (Paris, 1982)
- Ferrand, Jacques. [books.google.ru/books/about/Descendances_naturelles_des_souverains_e.html?id=QKcWAQAAIAAJ&redir_esc=y Descendances naturelles des souverains et grands-ducs de Russie, de 1762 à 1910: Repertoire Genealogique]. Paris. 1995
- [libatriam.net/read/202970/# Михаил Пазин. Запретные страсти великих князей]
- [magazines.russ.ru/neva/2014/8/11s.html Великие бастарды]
Напишите отзыв о статье "Список внебрачных детей русских императоров"
Примечания
- ↑ Доценко В. Д., Колотило Л. Г. Вопросы крови. Легенда о Великом Ломоносове — сыне Петра Великого. — Спб. Издательство «Аврора-Дизайн», 2010. — 208 с. ISBN 978-5-93768-033-2 (ошибоч.)
- ↑ [russia-today.narod.ru/past/gen_app/ekat2.htm Родословное древо. Предки и потомки Екатерины II Великой (1729—1796), императрицы России]
- ↑ 1 2 [web.archive.org/web/20080506163220/ekaterina2.com/lib/sebag/index.php С. С. Монтефьоре. «Потёмкин»]
- ↑ [www.bestseller.ru/petergofka/frames/contents/booxgevden2.htm# Буксгевден Наталия Александровна]
- ↑ [az.lib.ru/e/ekaterina_w/text_0020.shtml В. С. Лопатин. Письма, без которых история становится мифом]
- ↑ 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 Ferrand, Jacques. [books.google.ru/books/about/Descendances_naturelles_des_souverains_e.html?id=QKcWAQAAIAAJ&redir_esc=y Descendances naturelles des souverains et grands-ducs de Russie, de 1762 à 1910: Repertoire Genealogique]. Paris. 1995
- ↑ [www.sweetstyle.ru/style/main/raz/star/317 Е.Урзова. Былое и дамы: Драма из старинной жизни]
- ↑ [books.google.ru/books?id=-KpBxHzAB1gC&pg=PA181&dq=Gustaw+EHRENBERG&lr=&as_drrb_is=q&as_minm_is=0&as_miny_is=&as_maxm_is=0&as_maxy_is=&as_brr=3&ei=aPakS-PCAqLAzQSjzIXGCA&cd=16#v=onepage&q=Gustaw%20EHRENBERG&f=false Bartlomiej Szyndler. Raclawice 1794]
- ↑ [books.google.ru/books?id=9Tbed6iMNLEC&pg=PA527&dq=Gustaw+EHRENBERG&lr=&ei=pfSkS7ooo4TLBPvWsYIJ&cd=14#v=onepage&q=Gustaw%20EHRENBERG&f=false God’s playground: a history of Poland in two volumes]
- ↑ [books.google.ru/books?id=kMp3V26rqH8C&pg=PA539&lpg=PA539&dq=Gustaw+EHRENBERG&source=bl&ots=T2A73EhMdG&sig=U6R3FfVw0tnp06YAXpdkC_ELmak&hl=ru&ei=WfCkS8Nr282MB_bR7fcJ&sa=X&oi=book_result&ct=result&resnum=9&ved=0CDAQ6AEwCA#v=onepage&q=Gustaw%20EHRENBERG&f=false Joseph Conrad,Ruth L. Nadelhaft. Nostromo ]
- ↑ Ф. Аскидов. «За вашу и нашу свободу!» Хроника борьбы за независимость [Польши]. Родина (исторический журнал) № 12 — 1994, стр. 75
- ↑ [myszkowscy.pl/r310.html Linia Wojciecha ze Skórnic k. Opoczna]
- ↑ [www.genealogy.euweb.cz/oldenburg/oldenburg9.html GENEALOGY.EU]
- ↑ [www.gorodovoy.spb.ru/rus/news/culture/381637.shtml Новости Петербурга]
- ↑ [www.nice-gorod.com/nice_russe_1.php Русская Ницца]
- ↑ [www.lekary.com/m194d.htm Магілёўскія знакамітасці — Губернатар Дэмбавецкі]
- ↑ [www.vgd.ru/A/alexeev.htm Всероссийское родословное древо]
- ↑ [www.pseudology.org/people/Tenisheva_MK.htm Мария Клавдиевна Тенишева]
- ↑ [www.proza.ru/2008/05/28/205 Мельник Александр. Русская дворянка в Бельгии. Очерк о жизни М. А. Дурасовой]
- ↑ [www.pseudology.org/people/Stalin_Chuev.htm Ф. Чуев «Солдаты империи». М.: Ковчег, 1998, стр. 533.]
- ↑ [www.peoples.ru/medicine/surgery/sergey_mirotvortsev/ Сергей Романович Миротворцев]
- ↑ [2000.net.ua/2000/aspekty/22415 У Николая II могла быть ещё одна дочь]
- ↑ [www.bibliotekar.ru/gumilev-lev/67.htm Лев Гумилёв — внебрачный сын императора Николая II? // МК Питер]
Отрывок, характеризующий Список внебрачных детей русских императоров
– Кто спит, а кто так вот.– Ну, а мальчик что?
– Весенний то? Он там, в сенцах, завалился. Со страху спится. Уж рад то был.
Долго после этого Петя молчал, прислушиваясь к звукам. В темноте послышались шаги и показалась черная фигура.
– Что точишь? – спросил человек, подходя к фуре.
– А вот барину наточить саблю.
– Хорошее дело, – сказал человек, который показался Пете гусаром. – У вас, что ли, чашка осталась?
– А вон у колеса.
Гусар взял чашку.
– Небось скоро свет, – проговорил он, зевая, и прошел куда то.
Петя должен бы был знать, что он в лесу, в партии Денисова, в версте от дороги, что он сидит на фуре, отбитой у французов, около которой привязаны лошади, что под ним сидит казак Лихачев и натачивает ему саблю, что большое черное пятно направо – караулка, и красное яркое пятно внизу налево – догоравший костер, что человек, приходивший за чашкой, – гусар, который хотел пить; но он ничего не знал и не хотел знать этого. Он был в волшебном царстве, в котором ничего не было похожего на действительность. Большое черное пятно, может быть, точно была караулка, а может быть, была пещера, которая вела в самую глубь земли. Красное пятно, может быть, был огонь, а может быть – глаз огромного чудовища. Может быть, он точно сидит теперь на фуре, а очень может быть, что он сидит не на фуре, а на страшно высокой башне, с которой ежели упасть, то лететь бы до земли целый день, целый месяц – все лететь и никогда не долетишь. Может быть, что под фурой сидит просто казак Лихачев, а очень может быть, что это – самый добрый, храбрый, самый чудесный, самый превосходный человек на свете, которого никто не знает. Может быть, это точно проходил гусар за водой и пошел в лощину, а может быть, он только что исчез из виду и совсем исчез, и его не было.
Что бы ни увидал теперь Петя, ничто бы не удивило его. Он был в волшебном царстве, в котором все было возможно.
Он поглядел на небо. И небо было такое же волшебное, как и земля. На небе расчищало, и над вершинами дерев быстро бежали облака, как будто открывая звезды. Иногда казалось, что на небе расчищало и показывалось черное, чистое небо. Иногда казалось, что эти черные пятна были тучки. Иногда казалось, что небо высоко, высоко поднимается над головой; иногда небо спускалось совсем, так что рукой можно было достать его.
Петя стал закрывать глаза и покачиваться.
Капли капали. Шел тихий говор. Лошади заржали и подрались. Храпел кто то.
– Ожиг, жиг, ожиг, жиг… – свистела натачиваемая сабля. И вдруг Петя услыхал стройный хор музыки, игравшей какой то неизвестный, торжественно сладкий гимн. Петя был музыкален, так же как Наташа, и больше Николая, но он никогда не учился музыке, не думал о музыке, и потому мотивы, неожиданно приходившие ему в голову, были для него особенно новы и привлекательны. Музыка играла все слышнее и слышнее. Напев разрастался, переходил из одного инструмента в другой. Происходило то, что называется фугой, хотя Петя не имел ни малейшего понятия о том, что такое фуга. Каждый инструмент, то похожий на скрипку, то на трубы – но лучше и чище, чем скрипки и трубы, – каждый инструмент играл свое и, не доиграв еще мотива, сливался с другим, начинавшим почти то же, и с третьим, и с четвертым, и все они сливались в одно и опять разбегались, и опять сливались то в торжественно церковное, то в ярко блестящее и победное.
«Ах, да, ведь это я во сне, – качнувшись наперед, сказал себе Петя. – Это у меня в ушах. А может быть, это моя музыка. Ну, опять. Валяй моя музыка! Ну!..»
Он закрыл глаза. И с разных сторон, как будто издалека, затрепетали звуки, стали слаживаться, разбегаться, сливаться, и опять все соединилось в тот же сладкий и торжественный гимн. «Ах, это прелесть что такое! Сколько хочу и как хочу», – сказал себе Петя. Он попробовал руководить этим огромным хором инструментов.
«Ну, тише, тише, замирайте теперь. – И звуки слушались его. – Ну, теперь полнее, веселее. Еще, еще радостнее. – И из неизвестной глубины поднимались усиливающиеся, торжественные звуки. – Ну, голоса, приставайте!» – приказал Петя. И сначала издалека послышались голоса мужские, потом женские. Голоса росли, росли в равномерном торжественном усилии. Пете страшно и радостно было внимать их необычайной красоте.
С торжественным победным маршем сливалась песня, и капли капали, и вжиг, жиг, жиг… свистела сабля, и опять подрались и заржали лошади, не нарушая хора, а входя в него.
Петя не знал, как долго это продолжалось: он наслаждался, все время удивлялся своему наслаждению и жалел, что некому сообщить его. Его разбудил ласковый голос Лихачева.
– Готово, ваше благородие, надвое хранцуза распластаете.
Петя очнулся.
– Уж светает, право, светает! – вскрикнул он.
Невидные прежде лошади стали видны до хвостов, и сквозь оголенные ветки виднелся водянистый свет. Петя встряхнулся, вскочил, достал из кармана целковый и дал Лихачеву, махнув, попробовал шашку и положил ее в ножны. Казаки отвязывали лошадей и подтягивали подпруги.
– Вот и командир, – сказал Лихачев. Из караулки вышел Денисов и, окликнув Петю, приказал собираться.
Быстро в полутьме разобрали лошадей, подтянули подпруги и разобрались по командам. Денисов стоял у караулки, отдавая последние приказания. Пехота партии, шлепая сотней ног, прошла вперед по дороге и быстро скрылась между деревьев в предрассветном тумане. Эсаул что то приказывал казакам. Петя держал свою лошадь в поводу, с нетерпением ожидая приказания садиться. Обмытое холодной водой, лицо его, в особенности глаза горели огнем, озноб пробегал по спине, и во всем теле что то быстро и равномерно дрожало.
– Ну, готово у вас все? – сказал Денисов. – Давай лошадей.
Лошадей подали. Денисов рассердился на казака за то, что подпруги были слабы, и, разбранив его, сел. Петя взялся за стремя. Лошадь, по привычке, хотела куснуть его за ногу, но Петя, не чувствуя своей тяжести, быстро вскочил в седло и, оглядываясь на тронувшихся сзади в темноте гусар, подъехал к Денисову.
– Василий Федорович, вы мне поручите что нибудь? Пожалуйста… ради бога… – сказал он. Денисов, казалось, забыл про существование Пети. Он оглянулся на него.
– Об одном тебя пг'ошу, – сказал он строго, – слушаться меня и никуда не соваться.
Во все время переезда Денисов ни слова не говорил больше с Петей и ехал молча. Когда подъехали к опушке леса, в поле заметно уже стало светлеть. Денисов поговорил что то шепотом с эсаулом, и казаки стали проезжать мимо Пети и Денисова. Когда они все проехали, Денисов тронул свою лошадь и поехал под гору. Садясь на зады и скользя, лошади спускались с своими седоками в лощину. Петя ехал рядом с Денисовым. Дрожь во всем его теле все усиливалась. Становилось все светлее и светлее, только туман скрывал отдаленные предметы. Съехав вниз и оглянувшись назад, Денисов кивнул головой казаку, стоявшему подле него.
– Сигнал! – проговорил он.
Казак поднял руку, раздался выстрел. И в то же мгновение послышался топот впереди поскакавших лошадей, крики с разных сторон и еще выстрелы.
В то же мгновение, как раздались первые звуки топота и крика, Петя, ударив свою лошадь и выпустив поводья, не слушая Денисова, кричавшего на него, поскакал вперед. Пете показалось, что вдруг совершенно, как середь дня, ярко рассвело в ту минуту, как послышался выстрел. Он подскакал к мосту. Впереди по дороге скакали казаки. На мосту он столкнулся с отставшим казаком и поскакал дальше. Впереди какие то люди, – должно быть, это были французы, – бежали с правой стороны дороги на левую. Один упал в грязь под ногами Петиной лошади.
У одной избы столпились казаки, что то делая. Из середины толпы послышался страшный крик. Петя подскакал к этой толпе, и первое, что он увидал, было бледное, с трясущейся нижней челюстью лицо француза, державшегося за древко направленной на него пики.
– Ура!.. Ребята… наши… – прокричал Петя и, дав поводья разгорячившейся лошади, поскакал вперед по улице.
Впереди слышны были выстрелы. Казаки, гусары и русские оборванные пленные, бежавшие с обеих сторон дороги, все громко и нескладно кричали что то. Молодцеватый, без шапки, с красным нахмуренным лицом, француз в синей шинели отбивался штыком от гусаров. Когда Петя подскакал, француз уже упал. Опять опоздал, мелькнуло в голове Пети, и он поскакал туда, откуда слышались частые выстрелы. Выстрелы раздавались на дворе того барского дома, на котором он был вчера ночью с Долоховым. Французы засели там за плетнем в густом, заросшем кустами саду и стреляли по казакам, столпившимся у ворот. Подъезжая к воротам, Петя в пороховом дыму увидал Долохова с бледным, зеленоватым лицом, кричавшего что то людям. «В объезд! Пехоту подождать!» – кричал он, в то время как Петя подъехал к нему.
– Подождать?.. Ураааа!.. – закричал Петя и, не медля ни одной минуты, поскакал к тому месту, откуда слышались выстрелы и где гуще был пороховой дым. Послышался залп, провизжали пустые и во что то шлепнувшие пули. Казаки и Долохов вскакали вслед за Петей в ворота дома. Французы в колеблющемся густом дыме одни бросали оружие и выбегали из кустов навстречу казакам, другие бежали под гору к пруду. Петя скакал на своей лошади вдоль по барскому двору и, вместо того чтобы держать поводья, странно и быстро махал обеими руками и все дальше и дальше сбивался с седла на одну сторону. Лошадь, набежав на тлевший в утреннем свето костер, уперлась, и Петя тяжело упал на мокрую землю. Казаки видели, как быстро задергались его руки и ноги, несмотря на то, что голова его не шевелилась. Пуля пробила ему голову.
Переговоривши с старшим французским офицером, который вышел к нему из за дома с платком на шпаге и объявил, что они сдаются, Долохов слез с лошади и подошел к неподвижно, с раскинутыми руками, лежавшему Пете.
– Готов, – сказал он, нахмурившись, и пошел в ворота навстречу ехавшему к нему Денисову.
– Убит?! – вскрикнул Денисов, увидав еще издалека то знакомое ему, несомненно безжизненное положение, в котором лежало тело Пети.
– Готов, – повторил Долохов, как будто выговаривание этого слова доставляло ему удовольствие, и быстро пошел к пленным, которых окружили спешившиеся казаки. – Брать не будем! – крикнул он Денисову.
Денисов не отвечал; он подъехал к Пете, слез с лошади и дрожащими руками повернул к себе запачканное кровью и грязью, уже побледневшее лицо Пети.
«Я привык что нибудь сладкое. Отличный изюм, берите весь», – вспомнилось ему. И казаки с удивлением оглянулись на звуки, похожие на собачий лай, с которыми Денисов быстро отвернулся, подошел к плетню и схватился за него.
В числе отбитых Денисовым и Долоховым русских пленных был Пьер Безухов.
О той партии пленных, в которой был Пьер, во время всего своего движения от Москвы, не было от французского начальства никакого нового распоряжения. Партия эта 22 го октября находилась уже не с теми войсками и обозами, с которыми она вышла из Москвы. Половина обоза с сухарями, который шел за ними первые переходы, была отбита казаками, другая половина уехала вперед; пеших кавалеристов, которые шли впереди, не было ни одного больше; они все исчезли. Артиллерия, которая первые переходы виднелась впереди, заменилась теперь огромным обозом маршала Жюно, конвоируемого вестфальцами. Сзади пленных ехал обоз кавалерийских вещей.
От Вязьмы французские войска, прежде шедшие тремя колоннами, шли теперь одной кучей. Те признаки беспорядка, которые заметил Пьер на первом привале из Москвы, теперь дошли до последней степени.
Дорога, по которой они шли, с обеих сторон была уложена мертвыми лошадьми; оборванные люди, отсталые от разных команд, беспрестанно переменяясь, то присоединялись, то опять отставали от шедшей колонны.
Несколько раз во время похода бывали фальшивые тревоги, и солдаты конвоя поднимали ружья, стреляли и бежали стремглав, давя друг друга, но потом опять собирались и бранили друг друга за напрасный страх.
Эти три сборища, шедшие вместе, – кавалерийское депо, депо пленных и обоз Жюно, – все еще составляли что то отдельное и цельное, хотя и то, и другое, и третье быстро таяло.
В депо, в котором было сто двадцать повозок сначала, теперь оставалось не больше шестидесяти; остальные были отбиты или брошены. Из обоза Жюно тоже было оставлено и отбито несколько повозок. Три повозки были разграблены набежавшими отсталыми солдатами из корпуса Даву. Из разговоров немцев Пьер слышал, что к этому обозу ставили караул больше, чем к пленным, и что один из их товарищей, солдат немец, был расстрелян по приказанию самого маршала за то, что у солдата нашли серебряную ложку, принадлежавшую маршалу.
Больше же всего из этих трех сборищ растаяло депо пленных. Из трехсот тридцати человек, вышедших из Москвы, теперь оставалось меньше ста. Пленные еще более, чем седла кавалерийского депо и чем обоз Жюно, тяготили конвоирующих солдат. Седла и ложки Жюно, они понимали, что могли для чего нибудь пригодиться, но для чего было голодным и холодным солдатам конвоя стоять на карауле и стеречь таких же холодных и голодных русских, которые мерли и отставали дорогой, которых было велено пристреливать, – это было не только непонятно, но и противно. И конвойные, как бы боясь в том горестном положении, в котором они сами находились, не отдаться бывшему в них чувству жалости к пленным и тем ухудшить свое положение, особенно мрачно и строго обращались с ними.
В Дорогобуже, в то время как, заперев пленных в конюшню, конвойные солдаты ушли грабить свои же магазины, несколько человек пленных солдат подкопались под стену и убежали, но были захвачены французами и расстреляны.
Прежний, введенный при выходе из Москвы, порядок, чтобы пленные офицеры шли отдельно от солдат, уже давно был уничтожен; все те, которые могли идти, шли вместе, и Пьер с третьего перехода уже соединился опять с Каратаевым и лиловой кривоногой собакой, которая избрала себе хозяином Каратаева.
С Каратаевым, на третий день выхода из Москвы, сделалась та лихорадка, от которой он лежал в московском гошпитале, и по мере того как Каратаев ослабевал, Пьер отдалялся от него. Пьер не знал отчего, но, с тех пор как Каратаев стал слабеть, Пьер должен был делать усилие над собой, чтобы подойти к нему. И подходя к нему и слушая те тихие стоны, с которыми Каратаев обыкновенно на привалах ложился, и чувствуя усилившийся теперь запах, который издавал от себя Каратаев, Пьер отходил от него подальше и не думал о нем.
В плену, в балагане, Пьер узнал не умом, а всем существом своим, жизнью, что человек сотворен для счастья, что счастье в нем самом, в удовлетворении естественных человеческих потребностей, и что все несчастье происходит не от недостатка, а от излишка; но теперь, в эти последние три недели похода, он узнал еще новую, утешительную истину – он узнал, что на свете нет ничего страшного. Он узнал, что так как нет положения, в котором бы человек был счастлив и вполне свободен, так и нет положения, в котором бы он был бы несчастлив и несвободен. Он узнал, что есть граница страданий и граница свободы и что эта граница очень близка; что тот человек, который страдал оттого, что в розовой постели его завернулся один листок, точно так же страдал, как страдал он теперь, засыпая на голой, сырой земле, остужая одну сторону и пригревая другую; что, когда он, бывало, надевал свои бальные узкие башмаки, он точно так же страдал, как теперь, когда он шел уже босой совсем (обувь его давно растрепалась), ногами, покрытыми болячками. Он узнал, что, когда он, как ему казалось, по собственной своей воле женился на своей жене, он был не более свободен, чем теперь, когда его запирали на ночь в конюшню. Из всего того, что потом и он называл страданием, но которое он тогда почти не чувствовал, главное были босые, стертые, заструпелые ноги. (Лошадиное мясо было вкусно и питательно, селитренный букет пороха, употребляемого вместо соли, был даже приятен, холода большого не было, и днем на ходу всегда бывало жарко, а ночью были костры; вши, евшие тело, приятно согревали.) Одно было тяжело в первое время – это ноги.
Во второй день перехода, осмотрев у костра свои болячки, Пьер думал невозможным ступить на них; но когда все поднялись, он пошел, прихрамывая, и потом, когда разогрелся, пошел без боли, хотя к вечеру страшнее еще было смотреть на ноги. Но он не смотрел на них и думал о другом.
Теперь только Пьер понял всю силу жизненности человека и спасительную силу перемещения внимания, вложенную в человека, подобную тому спасительному клапану в паровиках, который выпускает лишний пар, как только плотность его превышает известную норму.
Он не видал и не слыхал, как пристреливали отсталых пленных, хотя более сотни из них уже погибли таким образом. Он не думал о Каратаеве, который слабел с каждым днем и, очевидно, скоро должен был подвергнуться той же участи. Еще менее Пьер думал о себе. Чем труднее становилось его положение, чем страшнее была будущность, тем независимее от того положения, в котором он находился, приходили ему радостные и успокоительные мысли, воспоминания и представления.
22 го числа, в полдень, Пьер шел в гору по грязной, скользкой дороге, глядя на свои ноги и на неровности пути. Изредка он взглядывал на знакомую толпу, окружающую его, и опять на свои ноги. И то и другое было одинаково свое и знакомое ему. Лиловый кривоногий Серый весело бежал стороной дороги, изредка, в доказательство своей ловкости и довольства, поджимая заднюю лапу и прыгая на трех и потом опять на всех четырех бросаясь с лаем на вороньев, которые сидели на падали. Серый был веселее и глаже, чем в Москве. Со всех сторон лежало мясо различных животных – от человеческого до лошадиного, в различных степенях разложения; и волков не подпускали шедшие люди, так что Серый мог наедаться сколько угодно.
Дождик шел с утра, и казалось, что вот вот он пройдет и на небе расчистит, как вслед за непродолжительной остановкой припускал дождик еще сильнее. Напитанная дождем дорога уже не принимала в себя воды, и ручьи текли по колеям.
Пьер шел, оглядываясь по сторонам, считая шаги по три, и загибал на пальцах. Обращаясь к дождю, он внутренне приговаривал: ну ка, ну ка, еще, еще наддай.
Ему казалось, что он ни о чем не думает; но далеко и глубоко где то что то важное и утешительное думала его душа. Это что то было тончайшее духовное извлечение из вчерашнего его разговора с Каратаевым.
Вчера, на ночном привале, озябнув у потухшего огня, Пьер встал и перешел к ближайшему, лучше горящему костру. У костра, к которому он подошел, сидел Платон, укрывшись, как ризой, с головой шинелью, и рассказывал солдатам своим спорым, приятным, но слабым, болезненным голосом знакомую Пьеру историю. Было уже за полночь. Это было то время, в которое Каратаев обыкновенно оживал от лихорадочного припадка и бывал особенно оживлен. Подойдя к костру и услыхав слабый, болезненный голос Платона и увидав его ярко освещенное огнем жалкое лицо, Пьера что то неприятно кольнуло в сердце. Он испугался своей жалости к этому человеку и хотел уйти, но другого костра не было, и Пьер, стараясь не глядеть на Платона, подсел к костру.
