Внешняя политика России при Николае I

Внешняя политика России в правление Николая I (1825—1855) была направлена на сохранение приобретенных ранее территорий, укрепление новых границ, а также подчинение Польши, Прибалтики и Финляндии интересам Российского государства.

Огромное влияние на российскую внешнюю политику оказывали бурные революционные процессы в Западной Европе, направленные на окончательное уничтожение абсолютистских режимов. Борьба с революционной опасностью мотивировалась не только идеологическими соображениями, но и необходимостью обеспечения европейской стабильности и сохранения неприкосновенности западной границы империи.

Несмотря на эффективность русской дипломатической службы, в эпоху Николая ей были присущи серьёзные просчеты и непростительные ошибки, приведшие в результате к плохо подготовленной в дипломатическом и военном отношениях Крымской войне.

Личные установки Николая

В целом продолжая внешнеполитическую линию своего предшественника, Николай Павлович отличался от него как внешнеполитическими воззрениями, так и методами решения международных проблем. Традиционно ориентируясь на Австрию и Пруссию, Николай в то же время занимал более самостоятельную и гибкую позицию. Особый размах в эпоху его правления приобрела идеологизация внешней политики. Основная идея Николая — необходимость борьбы с «революционной заразой» — во многом определяла его внешнеполитический курс в Европе. Это фактически исключило Францию после революции 1830 г. из круга возможных союзников России. Вынужденный постоянно заниматься решением восточных проблем, Николай I колебался между политикой status quo — сохранение территориальной целостности Османской империи — и политикой раздела наследства «больного человека» (так в Европе рассматривали внутреннее состояние Турции) совместно с другими европейскими государствами.

В первые десятилетия своего царствования Николай I был дальновидным и расчётливым политиком, умевшим занять решительную и твёрдую позицию по принципиальным вопросам. Однако в последние годы царствования (после подавления революции 1848—1849 гг.) Николай всё больше утрачивал понимание политических реалий. Он необоснованно полагал, что Австрия и Англия полностью поддерживают его внешнеполитический курс, принимал решения, не соответствующие общей международной ситуации.

Во время правления Николая I во главе МИДа продолжал оставаться Карл Васильевич Нессельроде, получивший в 1845 г. чин канцлера. Как и в годы правления Александра I, гласной целью внешней политики России он считал решительное противодействие европейскому революционному движению. Для этого он пытался реанимировать Священный союз, а также активно способствовал русско-австрийскому и русско-прусскому сближению. В 1849 он поддержал интервенцию против венгерской революции. Накануне Крымской войны Нессельроде не смог верно оценить внешнеполитические позиции европейских государств. В результате Россия оказалась в международной изоляции.

Восточный вопрос

Если в силу исторических фактов (в первую очередь затянувшихся наполеоновских войн) европейское направление в первой четверти XIX в. было основным для России, то в период царствования Николая I центральное место занял восточный вопрос — взаимоотношения с Османской империей и решение международных проблем, связанных со все большим её ослаблением. Для России чрезвычайно важными задачами были:

• укрепление своих позиций на черноморском побережье;
• защита границ на юге страны;
• недопущение в Черное море иностранных военных судов;
• обеспечение наиболее благоприятного режима проливов — Босфора и Дарданелл.

В экономическом и стратегическом отношении Черное море приобретало для России все большее значение. Во взаимоотношениях России с Османской империей большую роль играл тот факт, что в составе последней находились многие христианские и славянские народы Балканского полуострова, которые видели в России своего единственного защитника и спасителя, а русская общественность глубоко им сопереживала как своим собратьям.

В 1828 г. Россия объявила войну Турции, и армия под командованием П. Х. Витгенштейна перешла пограничную реку Прут. Были заняты Яссы, Бухарест, крепости Шумла, Силистрия. 8(20) августа 1829 г. турки сдали Адрианополь. Пытаясь предотвратить взятие русскими войсками столицы османской империи — Константинополя, султан Махмуд II санкционировал начало двусторонних переговоров о мире.

По условиям Адрианопольского мирного договора Россия приобрела: дельту Дуная, черноморское побережье Кавказа от Анапы до Поти, крепости Ахалцих и Ахалкалаки, Восточную Армению. Порта отказалась от претензий на ранее отошедшие к России земли в Закавказье. Фактически был завершен длительный процесс присоединения к России большей части территории Закавказья и формирования границы в этом регионе.

Восточный вопрос продолжал занимать важное, если не центральное, место во внешней политике России и далее, вылившись в 1853 году в Крымскую войну. Данный конфликт высветил дипломатическую изоляцию России, ибо все великие державы либо поддержали Турцию, либо блюли подчёркнутый нейтралитет.

Продвижение на Кавказ

В начале XIX века были присоединены к России Картли-Кахетинское царство (1801—1810 гг.), а также некоторые Закавказские ханства (1805—1813 гг.). Однако между вновь приобретенными землями и Россией лежали земли присягнувших на верность России, но де-факто независимых горских народов. Наведение порядка, установление мира и законности на этих землях стало важной целью российской политики. Горцы северных склонов Главного Кавказского хребта оказали ожесточённое сопротивление усиливающемуся влиянию имперской власти.

С середины 1830-х гг. конфликт обострился в связи с возникновением в Чечне и Дагестане религиозно-политического движения под флагом газавата, которое получило моральную и военную поддержку Османской империи, а во время Крымской войны — и Великобритании, сопротивление горцев Чечни и Дагестана было сломлено лишь в 1859 году. Война же с адыгскими племенами Западного Кавказа продолжалась до 1864 г. и закончилась выселением части адыгов в Османскую империю, либо на равнинные земли Прикубанья.

Ещё одним направлением оставались взаимоотношения с Ираном, в которых особое место занимала проблема Закавказья. В 1826 г. Персия объявила войну России, желая вернуть утраченные земли по Гюлистанскому мирному договору 1813 года и восстановить своё влияние в Закавказье. В 1826 году иранская армия вторглась в Карабах, желая одним ударом покончить с русским владычеством на Закавказье. Однако русские войска при поддержке армянских и грузинских добровольческих отрядов захватили Эривань, а после южный Азербайджан и Тавриз. В феврале 1828 года был подписан Туркманчайский мирный договор: Россия получила Эривань и Нихичевань. В 1828 году была образована Армянская область, что послужило началом объединения армянского народа.

Экспансия в Средней Азии

Во 2-й четверти XIX в. большее значение, чем в 1-й четверти, приобрели среднеазиатское и дальневосточное направления. Начались изучения Средней Азии, к которой Великобритания также проявляла интерес и тормозила продвижение России в этом регионе (т. н. большая игра).

См. также

• Формирование территории Российской империи

К:Википедия:Статьи без источников (тип: не указан)

Отрывок, характеризующий Внешняя политика России при Николае I

и быть любезником…]
– A ведь тоже складно. Ну, ну, Залетаев!..
– Кю… – с усилием выговорил Залетаев. – Кью ю ю… – вытянул он, старательно оттопырив губы, – летриптала, де бу де ба и детравагала, – пропел он.
– Ай, важно! Вот так хранцуз! ой… го го го го! – Что ж, еще есть хочешь?
– Дай ему каши то; ведь не скоро наестся с голоду то.
Опять ему дали каши; и Морель, посмеиваясь, принялся за третий котелок. Радостные улыбки стояли на всех лицах молодых солдат, смотревших на Мореля. Старые солдаты, считавшие неприличным заниматься такими пустяками, лежали с другой стороны костра, но изредка, приподнимаясь на локте, с улыбкой взглядывали на Мореля.
– Тоже люди, – сказал один из них, уворачиваясь в шинель. – И полынь на своем кореню растет.
– Оо! Господи, господи! Как звездно, страсть! К морозу… – И все затихло.
Звезды, как будто зная, что теперь никто не увидит их, разыгрались в черном небе. То вспыхивая, то потухая, то вздрагивая, они хлопотливо о чем то радостном, но таинственном перешептывались между собой.

Х
Войска французские равномерно таяли в математически правильной прогрессии. И тот переход через Березину, про который так много было писано, была только одна из промежуточных ступеней уничтожения французской армии, а вовсе не решительный эпизод кампании. Ежели про Березину так много писали и пишут, то со стороны французов это произошло только потому, что на Березинском прорванном мосту бедствия, претерпеваемые французской армией прежде равномерно, здесь вдруг сгруппировались в один момент и в одно трагическое зрелище, которое у всех осталось в памяти. Со стороны же русских так много говорили и писали про Березину только потому, что вдали от театра войны, в Петербурге, был составлен план (Пфулем же) поимки в стратегическую западню Наполеона на реке Березине. Все уверились, что все будет на деле точно так, как в плане, и потому настаивали на том, что именно Березинская переправа погубила французов. В сущности же, результаты Березинской переправы были гораздо менее гибельны для французов потерей орудий и пленных, чем Красное, как то показывают цифры.
Единственное значение Березинской переправы заключается в том, что эта переправа очевидно и несомненно доказала ложность всех планов отрезыванья и справедливость единственно возможного, требуемого и Кутузовым и всеми войсками (массой) образа действий, – только следования за неприятелем. Толпа французов бежала с постоянно усиливающейся силой быстроты, со всею энергией, направленной на достижение цели. Она бежала, как раненый зверь, и нельзя ей было стать на дороге. Это доказало не столько устройство переправы, сколько движение на мостах. Когда мосты были прорваны, безоружные солдаты, московские жители, женщины с детьми, бывшие в обозе французов, – все под влиянием силы инерции не сдавалось, а бежало вперед в лодки, в мерзлую воду.
Стремление это было разумно. Положение и бегущих и преследующих было одинаково дурно. Оставаясь со своими, каждый в бедствии надеялся на помощь товарища, на определенное, занимаемое им место между своими. Отдавшись же русским, он был в том же положении бедствия, но становился на низшую ступень в разделе удовлетворения потребностей жизни. Французам не нужно было иметь верных сведений о том, что половина пленных, с которыми не знали, что делать, несмотря на все желание русских спасти их, – гибли от холода и голода; они чувствовали, что это не могло быть иначе. Самые жалостливые русские начальники и охотники до французов, французы в русской службе не могли ничего сделать для пленных. Французов губило бедствие, в котором находилось русское войско. Нельзя было отнять хлеб и платье у голодных, нужных солдат, чтобы отдать не вредным, не ненавидимым, не виноватым, но просто ненужным французам. Некоторые и делали это; но это было только исключение.
Назади была верная погибель; впереди была надежда. Корабли были сожжены; не было другого спасения, кроме совокупного бегства, и на это совокупное бегство были устремлены все силы французов.
Чем дальше бежали французы, чем жальче были их остатки, в особенности после Березины, на которую, вследствие петербургского плана, возлагались особенные надежды, тем сильнее разгорались страсти русских начальников, обвинявших друг друга и в особенности Кутузова. Полагая, что неудача Березинского петербургского плана будет отнесена к нему, недовольство им, презрение к нему и подтрунивание над ним выражались сильнее и сильнее. Подтрунивание и презрение, само собой разумеется, выражалось в почтительной форме, в той форме, в которой Кутузов не мог и спросить, в чем и за что его обвиняют. С ним не говорили серьезно; докладывая ему и спрашивая его разрешения, делали вид исполнения печального обряда, а за спиной его подмигивали и на каждом шагу старались его обманывать.
Всеми этими людьми, именно потому, что они не могли понимать его, было признано, что со стариком говорить нечего; что он никогда не поймет всего глубокомыслия их планов; что он будет отвечать свои фразы (им казалось, что это только фразы) о золотом мосте, о том, что за границу нельзя прийти с толпой бродяг, и т. п. Это всё они уже слышали от него. И все, что он говорил: например, то, что надо подождать провиант, что люди без сапог, все это было так просто, а все, что они предлагали, было так сложно и умно, что очевидно было для них, что он был глуп и стар, а они были не властные, гениальные полководцы.
В особенности после соединения армий блестящего адмирала и героя Петербурга Витгенштейна это настроение и штабная сплетня дошли до высших пределов. Кутузов видел это и, вздыхая, пожимал только плечами. Только один раз, после Березины, он рассердился и написал Бенигсену, доносившему отдельно государю, следующее письмо:
«По причине болезненных ваших припадков, извольте, ваше высокопревосходительство, с получения сего, отправиться в Калугу, где и ожидайте дальнейшего повеления и назначения от его императорского величества».
Но вслед за отсылкой Бенигсена к армии приехал великий князь Константин Павлович, делавший начало кампании и удаленный из армии Кутузовым. Теперь великий князь, приехав к армии, сообщил Кутузову о неудовольствии государя императора за слабые успехи наших войск и за медленность движения. Государь император сам на днях намеревался прибыть к армии.
Старый человек, столь же опытный в придворном деле, как и в военном, тот Кутузов, который в августе того же года был выбран главнокомандующим против воли государя, тот, который удалил наследника и великого князя из армии, тот, который своей властью, в противность воле государя, предписал оставление Москвы, этот Кутузов теперь тотчас же понял, что время его кончено, что роль его сыграна и что этой мнимой власти у него уже нет больше. И не по одним придворным отношениям он понял это. С одной стороны, он видел, что военное дело, то, в котором он играл свою роль, – кончено, и чувствовал, что его призвание исполнено. С другой стороны, он в то же самое время стал чувствовать физическую усталость в своем старом теле и необходимость физического отдыха.
29 ноября Кутузов въехал в Вильно – в свою добрую Вильну, как он говорил. Два раза в свою службу Кутузов был в Вильне губернатором. В богатой уцелевшей Вильне, кроме удобств жизни, которых так давно уже он был лишен, Кутузов нашел старых друзей и воспоминания. И он, вдруг отвернувшись от всех военных и государственных забот, погрузился в ровную, привычную жизнь настолько, насколько ему давали покоя страсти, кипевшие вокруг него, как будто все, что совершалось теперь и имело совершиться в историческом мире, нисколько его не касалось.