Революция в военном деле

Военная революция или революция в военном деле — радикальное изменение в стратегии и тактике военного дела в связи со значительными изменениями в государственном управлении. Эту концепцию предложил Майкл Робертс в 1950-х годах. Изучая Швецию 1560—1660-х годов он занялся поиском основополагающих изменений в европейском методе ведения войн, которые были вызваны внедрением огнестрельного оружия. М. Робертс связал военные технологии со значительно более обширными историческими последствиями. По его мнению, инновации в тактике, обучении войск (сил) и в военной доктрине, осуществленные голландцами и шведами в 1560—1660-х годах, увеличили эффективность огнестрельного оружия и создали необходимость в лучше тренированных войсках и, стало быть, в постоянных армиях. Эти изменения, в свою очередь, имели значительные политические последствия: необходим был иной уровень администрирования для поддержки и снабжения армии средствами, людьми и провиантом, кроме того, необходимы были финансы и создание новых управляющих институтов. «Так, — объясняет Робертс, — современное военное искусство сделало возможным — и необходимым — создание современного государства».

Концепцию развил Джеффри Паркер, прибавив к уже имевшимся проявлениям военной революции артиллерийские форты, способные противостоять новой осадной артиллерии, рост испанской армии и такие военно-морские инновации как линейные корабли, дающие бортовой залп. Дж. Паркер также подчеркнул общемировое значение этого явления, связав военную революцию в Европе с восхождением Запада к мировому господству. Некоторые историки (среди них Кристофер Даффи) нашли эту концепцию преувеличенной и вводящей в заблуждение.

Происхождение концепции

Концепцию Военной революции впервые предложил М. Робертс в 1955 году. 21 января 1955 года он прочел лекцию в университете Квинс в Белфасте, которая позже была издана в качестве статьи «Военная революция 1560—1660 гг.». Она вызвала дебаты в исторических кругах, длившиеся в течение 50 лет, в которых концепция была оформлена. Хотя историки часто нападают на изыскания Робертса, они обычно соглашаются с его основным выводом, что европейское военное дело в корне изменилось в раннее Новое время.

Хронология

М. Робертс расположил свою военную революцию между 1560 и 1660 годами. По его мнению, в этот период была разработана линейная тактика, развивающая преимущества огнестрельного оружия. Как бы то ни было, эта хронология оспаривается многими учеными.

Эиртон и Принс подчеркивают важность «пехотной революции», начавшейся в начале XIV века. Дэвид Илтис отмечает, что действительное изменение огнестрельного оружия и разработка военной доктрины, связанной с этим изменением, происходили в начале XVI века, а не в конце его, как определил М. Робертс.

Иные отстаивают более поздний период изменений в военном деле. Например, Джереми Блэк считает, что ключевым был период 1660—1710 годов. В эти года происходил рост в геометрической прогрессии размеров европейских армий. В то время как Клиффорд Рождерс разработал идею успешных военных революций в разные периоды времени: первая, «пехотная», — в XIV веке, вторая, «артиллерийская», — в XV веке, третья, «фортификационная», в XVI веке, четвёртая, «огнестрельная» — в 1580—1630-е года, и, наконец, пятая, связанная с ростом европейских армий, — между 1650 и 1715 годом. Аналогично Дж. Паркер растянул период военной революции с 1450 до 1800 год. В этот период, по его мнению, европейцы достигли превосходства над остальным миром.. Не удивительно, что некоторые ученые подвергают сомнению революционный характер изменений, протянувшихся на четыре столетия.. К. Роджерс предложил сравнивать военную революцию с теорией прерывистого равновесия, то есть он предположил, что за короткими прорывами в военной сфере следовали более продолжительные периоды относительной стагнации.

Тактика

Линейная тактика

Неглубокие построения идеально подходят для защиты, но они слишком неповоротливы для атакующих действий. Чем длиннее фронт, тем сложнее соблюдать строй и избегать разрывов, осуществлять манёвр, особенно поворот. Шведский король Густав II Адольф хорошо понял, что штурмовые колонны, вроде тех, что использовал фельдмаршал Священной Римской империи граф Иоганн Церклас фон Тилли являются более быстрыми и поворотливыми. Шведский король использовал их, когда это требовалось, например, в битве при Альте Весте. В итоге, армии стали использовать более тонкие построения, но при медленных эволюциях и примеряясь к тактическим соображениям.. Огнестрельное оружие ещё не было столь эффективным, чтобы единолично властвовать над расположением войск, другие соображения также брались во внимание: например, опыт частей, обозначенная цель, местность и т. д. Дискуссия насчет линии и колонны шла весь XVIII век вплоть до наполеоновских времен и сопровождалась некоторым уклоном в сторону глубоких колонн поздних кампаний Наполеоновских войн. По иронии, снижение глубины кавалерийских построений оказалось более стойким изменением, которое провел Густав Адольф. В соединении с меньшим упором на пистольный огонь эта мера вылилась в предпочтение огню схватки с использованием холодного оружия, что было прямой противоположностью тенденции, которую отстаивал М. Робертс.

Trace Italienne

Концепция линейной тактики М.Робертса подверглась критике со стороны Дж. Паркера, который задал вопрос, почему казалось бы устаревшие испанские терции разбили шведов в битве при Нёрдлингене.

Вместо линейной тактики Дж. Паркер предложил в качестве ключевого технологического элемента появление бастионной системы укреплений (или trace italienne) в Европе раннего Нового времени. В соответствии с этой точкой зрения, результатом сложности взятия таких укреплений стало глубокое изменение в стратегии. "Войны превратились в серии затяжных осад, — говорит Дж. Паркер, — а битвы в открытом поле стали редкостью в регионах, где существовал trace italienne. В высшей степени, — продолжает он, — «военная география», иными словами, существование или отсутствие trace italienne в данной области, ограничивала стратегию в раннее Новое время и вела к созданию больших по численности армий, необходимых для осады новых укреплений и для составления их гарнизонов. Таким образом, Дж. Паркер устанавливал зарождение военной революции в начале XVI века. Он также придал ей новое значение, не только как фактор роста государства, но и главный, вместе с «морской революцией», фактор подъема Запада по сравнению с другими цивилизациями.

Эта модель была подвергнута критике. Джереми Блек отметил, что развитие государства позволило рост размера армий, а не наоборот, и обвинил Дж. Паркера в «технологическом детерминизме». В дальнейшем подсчеты, представленные Дж. Паркером, чтобы отстоять свою идею о росте армий, были жестко раскритикованы Д.Илтисом за недостаточную последовательность, а Дэвид Пэррот доказал, что эпоха trace italienne не дает значительного роста в размере французских войск и что в поздний период Тридцатилетней войны наблюдается рост доли кавалерии в армиях, который, в противоположность тезису Дж. Паркера о превалировании осадной войны, показывает снижение её значимости.

Пехотная революция и закат кавалерии

Некоторые медиевисты выработали идею пехотной революции, произошедшей в начале XIV века, когда в некоторых известных битвах, например, в битве при Куртре, битве при Бэннокберне, битве при Кефиссе, тяжелая конница была разбита пехотой. Как бы то ни было, следует отметить, что во всех этих битвах пехота была окопана или расположена на пересеченной местности, не подходящей для конницы. То же можно сказать и о других битвах XIV и XV века, в которых конница была побеждена. В действительности, пехота торжествовала победу и раньше в подобных ситуациях, например в битве при Леньяно в 1176 году, но на открытой местности пехоте следовало готовиться к худшему, как показали, например, битва при Пате и битва при Форминьи, в которых превозносимые английские лучники были легко разбиты. Несмотря на это, опыт битв, вроде Куртре и Бэннокберна, показал, что миф о непобедимости рыцарей исчез, что само по себе было важным для трансформации военного дела Средних веков.

Более существенным было «возвращение тяжелой пехоты» как оно было названо историком Кэри. Пикинеры могли, в отличие от других пехотинцев, выстоять на открытой местности против тяжелой конницы. Требуя муштры и дисциплины, такая пехота не предъявляла таких требований к индивидуальной подготовке, в отличие от лучников и рыцарей. Переход от тяжело вооруженного рыцаря к пешему солдату позволило расширить размеры армий в конце XV века, так как пехота могла обучаться быстрее и могла быть нанята в больших количествах. Но это изменение шло медленно.

Окончательное развитие в XV веке пластинчатого доспеха и для всадника, и для лошади, сопряженное с использованием упора, который мог поддерживать более тяжелое копье, убеждало, что тяжелый всадник остается грозным воином. Без конницы армия XV века едва ли могла достигнуть решительной победы на поле битвы. Исход битвы мог быть решен лучниками или пикинерами, но перерезать пути отступления или преследовать могла только конница. В XVI веке появилась более легкая, не столь дорогая, но более профессиональная конница. Из-за этого доля конницы в армии продолжала расти, так что во время последних битв Тридцатилетней войны кавалерия превосходила по числу пехоту как никогда со времен классического Средневековья.

Другим изменением, произошедшим в XV веке, было улучшение осадной артиллерии, которое сделало старые укрепления очень уязвимыми. Но превосходство нападающей стороны в осадной войне не длилось очень долго. Как отметил Филипп Контамайн, как и на любой диалектический процесс любой эпохи, на прогресс в искусстве осады был найден ответ в виде прогресса в искусстве фортификации и, наоборот. Завоевание Карлом VIII Италии в 1494 году продемонстрировало мощь осадной артиллерии, но в этом регионе в первые годы XVI века стали появляться укрепления, которые специально были разработаны, чтобы противостоять артиллерийскому огню. Весь эффект от «артиллерийской революции» XV века был сведен на нет достаточно скоро развитием бастионной системы или trace italienne. Но военное превосходство, которое давал мощный осадный парк, выразилось в немалое усиление королевской власти, которое мы наблюдаем в некоторых европейских странах в конце XV века.

Размер армий

Рост размера армий и его влияние на развитие современных государств — важный пункт в теории военной революции. Существуют несколько источников для изучения размеров армий в различные эпохи.

Административные источники

По своей природе они наиболее объективные источники из всех доступных. Со времен Наполеоновских войн европейские командующие имели в своем распоряжении доклады о численности своих подразделений. Эти доклады являются главным источником для исследования конфликтов XIX и XX веков. Хотя они и не лишены недостатков: различные армии учитывают наличествующую силу разными путями, и, в некоторых случаях, доклады выправляются командующими офицерами с тем, чтобы они выглядели привлекательно для начальства.

Другими источниками являются списки личного состава, непериодические доклады о личном составе под ружьём. Списки личного состава — главный источник для армий до XIX века, но по своей природе им не хватает целостности и они не учитывают выбывших надолго по болезни. Несмотря на это они остаются самыми надёжными источниками для данного периода и предоставляют общую картину о силах армии. В-третьих, платёжные списки представляют другой свод информации. Они особенно полезны для изучения затрат на армию, но они не столь надежны, как списки личного состава, так как они все лишь показывают платежи, а не реальных солдат под ружьем. До XIX века «мертвые души», люди, внесенные офицерами в список с тем, чтобы получить жалование за них, были частым явлением. Наконец, «ордеры баталии», списки подразделений без обозначения численности, очень важны для XVI—XVIII вв. До этого периода армиям не хватало организационных возможностей, чтобы установить постоянные соединения, потому ордер баталии обычно состоял из перечисления командующих и подчиненных им войск. Исключение из времен Античности составляет римская армия, которая с раннего своего периода выработала значительную военную организацию. Ордер баталии не может считаться надежным источником, так как подразделения в ходе кампании, или даже в мирный период, редко, если вообще когда-либо, достигали заявленной численности.

Нарративные источники

Современные историки используют множество административных источников, доступных сейчас, однако в прошлом было не так. Древние авторы слишком часто дают числа, не называя источников, и существует очень малое число случаев, когда мы можем быть уверены, что они использовали административные источники. Это особенно актуально, когда речь идет о неприятельских армиях, когда доступ к административным ресурсам был в любом случае проблематичным. Кроме того, существуют ряд дополнительных проблем, когда мы рассматриваем труды древних авторов. Они могут быть очень пристрастны в своих сообщениях, и раздувание числа врагов всегда был одним из излюбленных пропагандистских приемов. Даже давая взвешенный рассказ, многие историки, не обладая военным опытом, испытывают недостаток в техническом суждении для правильной оценки и критики своих источников. С другой стороны, они имели доступ к рассказам из первых уст, что может быть очень интересно, впрочем в области цифр, все же, редко когда точно. Историки рассматривают древние нарративные источники как очень ненадежные в области цифр, так что невозможно извлечь из них пользу, как из административных. Сравнения между новым временем и древностью потому очень проблематично.

Размер всей армии

Четкая разница должна быть установлена между всей армией то есть всеми военными силами данного политического целого, и полевой армией, тактическими единицами способными двигаться как единая сила в течение кампании. Рост всей армии рассматривается некоторыми исследователями как ключевой показатель Военной революции. Существуют два основных тезиса на сей счет: либо он рассматривается как последствие экономического и демографического роста XVII—XVIII вв., либо — как главная причина роста бюрократизации и централизации современного государства в тот же период. Однако некоторые несогласные с главным тезисом оспаривают эти взгляды. Например, И. А. А. Томпсон отметил, как рост испанской армии в XVI—XVII вв. внес вклад скорее в экономический коллапс Испании и привел к ослаблению центрального правительства в противовес региональному сепаратизму. В то же время Саймон Адамс поставил под сомнение сам рост в первую половину XVII века Рост заметен во второй половине XVII века, когда государства приняли на себя рекрутирование и вооружение свои армий, отказавшись от системы комиссионерства, превалирующего до конца Тридцатилетней войны. Организация системы местной и провинциальной милиции в это время в ряде стран (и растущее значение местной аристократии, так называемая «рефеодализация армий», особенно в Восточной Европе) внесла вклад в расширение базы людских ресурсов национальных армий, несмотря на то, что зарубежные наемники по-прежнему составляли значимый процент во всех европейских армиях.

Размер полевых армий

Размер полевых армий на протяжении всей истории диктовался стеснениями, связанными со снабжением, прежде всего, со снабжением провизией. До середины XVII века армии в основном выживали за счёт местности. Они не имели линий коммуникаций. Они продвигались для снабжения, и часто их движение диктовалось соображениями, связанными со снабжением. Несмотря на то, что некоторые регионы с хорошими коммуникациями могли снабжать большие армии в течение более длительного срока, все равно им приходилось рассредотачиваться, когда они покидали эти районы с хорошей базой снабжения. Максимальный размер полевых армий оставался в районе 50 тысяч и ниже на протяжении всего периода. Сообщения о численности выше этого числа всегда исходят из ненадежных источников и должны приниматься со скепсисом.

Во второй половине XVII века ситуация серьёзно изменилась. Армии стали снабжаться через сеть складов, соединенных линиями снабжения, что существенно увеличило размер полевых армий. В XVIII — начале XIX веков, до появления железных дорог, размер полевых армий достиг числа, превышающего 100 тысяч.

Заключение

Детерминистская теория военной революции, основанной на технологии, дала дорогу моделям, базирующимся более на медленной эволюции, в которой технологический прогресс играет меньшую роль в сравнении с организационными, управленческими, логистическими и общими нематериальными улучшениями. Революционная природа этих изменений стала явной после длительной эволюции, которая дала Европе господствующее положение в мировом военном деле, которое в дальнейшем будет подтверждено промышленной революцией.

Ссылки

• Adams, Simon, «Tactics or Politics? 'The Military Revolution' and the Habsburg Hegemony, 1525—1648,» in Rogers, Clifford J (editor). The Military Revolution. Readings on the military transformation of Early Modern Europe (Oxford 1995)
• Ayton, A. and Price, J.L. The Medieval Military Revolution. State, Society and military change in Medieval and Early Modern Europe (London 1995)
• Barker, Thomas, The Military Intellectual and Battle (Albany 1975)
• Black, Jeremy, «Was There a Military Revolution in Early Modern Europe?» History Today 2008 58(7): 34-41, in EBSCO
• Black, Jeremy, A Military Revolution?: Military Change and European Society, 1550—1800 (London, 1991)
• Black, Jeremy, «Military Organisations and Military Change in Historical Perspective», The Journal of Military History, Vol. 62, No. 4 (1998), pp. 871–892.
• Black, Jeremy, «War and the World, 1450—2000», The Journal of Military History, Vol. 63, No. 3 (1999), pp. 669–681.
• Brezezinski, Richard, The Army of Gustavus Adolphus 2. Cavalry (Oxford 1993) ISBN 1-85532-350-8
• Carey, B. Warfare in the Medieval World (London 2006)
• Chandler, David, The Art of Warfare in the Age of Marlborough (New York 1990) ISBN 1-885119-14-3
• Childs, John. Warfare in the Seventeenth Century (London 2001)
• Contamine, P. War in the Middle Ages, (Oxford, 1984),
• Downing, Brian M., The Military Revolution and Political Change: Origins of Democracy and Autocracy in Early Modern Europe (1992)
• Duffy, Christopher, Siege Warfare: The Fortress in the Early Modern World 1494—1660 (1979)
• Duffy, Michael. The Military Revolution and the State 1500—1800 (1980)
• Eltis, David. The Military Revolution in sixteenth century Europe (London 1995)
• Guthrie, William P. Battles of the Thirty Years War, From White Mountain to Nördlingen (Westport 2002) ISBN 0-313-32028-4
• Guthrie, William P. The Later Thirty Years War, From the Battle of Wittstock to the Treaty of Westphalia (Westport 2003) ISBN 0-313-32408-5
• Hale, J. R., «The Military Reformation», in War and Society in Renaissance Europe (London,1985)
• Hall, Bert and DeVries, Kelly, «Essay Review — the ‘Military Revolution’ Revisited», Technology and Culture 31 (1990), pp. 500–507.
• Howard, Michael, War in European History (1976), chs 1-4
• Kennedy, Paul M., The Rise and Fall of the Great Powers: Economic Changes and Military Conflict from 1500 to 2000 (1988)
• Kleinschmidt, Harald, "Using the Gun: Manual Drill and the Proliferation of Portable Firearms, " The Journal of Military History, Vol. 63, No. 3 (1999), pp. 601–629.
• Knox, MacGregor and Murray, Williamson, The Dynamics of Military Revolution, 1300—2050 (Cambridge, 2001)
• Kubik, Timothy R. W., «Is Machiavelli’s Canon Spiked? Practical Reading in Military History», The Journal of Military History, Vol. 61, No. 1 (1997), pp. 7–30.
• Lorge, Peter A. The Asian Military Revolution: From Gunpowder to the Bomb (2008)
• Lynn, John A. «Clio in arms: the role of the military variable in shaping history», Journal of Military History, 55 (1991), pp. 83–95
• Lynn, John A.Feeding Mars: Logistics in Western Warfare from the Middle Ages to the Present (Boulder 1993) ISBN 0-8133-1716-9
• McNeill, William H. The Pursuit of Power: Technology, Armed Force and Society since AD 1000 (Chicago, 1982) (рус. — [www.prognosis.ru/lib/McNeill.pdf В погоне за мощью. Технология, вооруженная сила и общество в XI—XX веках]. М., 2008.)
• Parker, Geoffrey. «The Military Revolution, 1560—1660 — A Myth?» Journal of Modern History, 48 (1976); reprinted in his Spain and the Netherlands 1559—1659: Ten Studies (1979)
• Parker, Geoffrey. The Military Revolution, 1500—1800: Military Innovation and the Rise of the West (2nd ed. 1996)
• Parrott, David A. «The Military revolution in Early Modern Europe», History Today, 42 (1992)
• Parrott, David A. «Strategy and Tactics in the Thirty Years’ War» in Rogers, Clifford J (editor). The Military Revolution. Readings on the military transformation of Early Modern Europe (Oxford 1995)
• Parrott, David A. Richelieu’s Army: War, Government and Society in France, 1624—1642 (Cambridge 2001) ISBN 0-521-79209-6
• Paul, Michael C. «The Military Revolution in Russia, 1550—1682,» Journal of Military History 2004 68(1): 9-45,
• Raudzens, George. «War-Winning Weapons: The Measurement of Technological Determinism in Military History», The Journal of Military History, Vol. 54, No. 4 (1990), pp. 403–434.
• Roberts, Michael. The Military Revolution, 1560—1660 (Belfast, 1956); reprinted with some amendments in his Essays in Swedish History (London, 1967) and Roberts (1995)
• Rogers, Clifford J. (editor). The Military Revolution. Readings on the military transformation of Early Modern Europe (Oxford 1995)
• Rogers, Clifford J."The military revolutions of the Hundred Years War", The Journal of Military History 57 (1993), pp 258–75.
• Rothenberg, G. E. «Maurice of Nassau, Gustavus Adolphus, Raimondo Montecuccoli and the‘Military Revolution’ of the 17th century» in P. Paret, G.A. Gordon and F. Gilbert (eds.), Makers of Modern Strategy (1986), pp. 32–63.
• Stradling, R. A. "A 'military revolution': the fall-out from the fall-in, " European History Quarterly, 24 (1994), pp. 271–8
• Thompson, I.A.A. War and government in Habsburg. Spain: 1560—1620 (London 1976)
• Tilly, Charles. Coercion, Capital, and European States, AD 990—1992 (1990) (рус. — Принуждение, капитал и европейские государства. 990 — 1992 гг. — М.: Территория будущего, 2009.)
• Verbruggen, J. F. The Art of Warfare in Western Europe During the Middle Ages from the Eighth Century to 1340 (2nd ed. 1997)

Отрывок, характеризующий Революция в военном деле

В середине этого нового рассказа Пьера позвали к главнокомандующему.
Пьер вошел в кабинет графа Растопчина. Растопчин, сморщившись, потирал лоб и глаза рукой, в то время как вошел Пьер. Невысокий человек говорил что то и, как только вошел Пьер, замолчал и вышел.
– А! здравствуйте, воин великий, – сказал Растопчин, как только вышел этот человек. – Слышали про ваши prouesses [достославные подвиги]! Но не в том дело. Mon cher, entre nous, [Между нами, мой милый,] вы масон? – сказал граф Растопчин строгим тоном, как будто было что то дурное в этом, но что он намерен был простить. Пьер молчал. – Mon cher, je suis bien informe, [Мне, любезнейший, все хорошо известно,] но я знаю, что есть масоны и масоны, и надеюсь, что вы не принадлежите к тем, которые под видом спасенья рода человеческого хотят погубить Россию.
– Да, я масон, – отвечал Пьер.
– Ну вот видите ли, мой милый. Вам, я думаю, не безызвестно, что господа Сперанский и Магницкий отправлены куда следует; то же сделано с господином Ключаревым, то же и с другими, которые под видом сооружения храма Соломона старались разрушить храм своего отечества. Вы можете понимать, что на это есть причины и что я не мог бы сослать здешнего почт директора, ежели бы он не был вредный человек. Теперь мне известно, что вы послали ему свой. экипаж для подъема из города и даже что вы приняли от него бумаги для хранения. Я вас люблю и не желаю вам зла, и как вы в два раза моложе меня, то я, как отец, советую вам прекратить всякое сношение с такого рода людьми и самому уезжать отсюда как можно скорее.
– Но в чем же, граф, вина Ключарева? – спросил Пьер.
– Это мое дело знать и не ваше меня спрашивать, – вскрикнул Растопчин.
– Ежели его обвиняют в том, что он распространял прокламации Наполеона, то ведь это не доказано, – сказал Пьер (не глядя на Растопчина), – и Верещагина…
– Nous y voila, [Так и есть,] – вдруг нахмурившись, перебивая Пьера, еще громче прежнего вскрикнул Растопчин. – Верещагин изменник и предатель, который получит заслуженную казнь, – сказал Растопчин с тем жаром злобы, с которым говорят люди при воспоминании об оскорблении. – Но я не призвал вас для того, чтобы обсуждать мои дела, а для того, чтобы дать вам совет или приказание, ежели вы этого хотите. Прошу вас прекратить сношения с такими господами, как Ключарев, и ехать отсюда. А я дурь выбью, в ком бы она ни была. – И, вероятно, спохватившись, что он как будто кричал на Безухова, который еще ни в чем не был виноват, он прибавил, дружески взяв за руку Пьера: – Nous sommes a la veille d'un desastre publique, et je n'ai pas le temps de dire des gentillesses a tous ceux qui ont affaire a moi. Голова иногда кругом идет! Eh! bien, mon cher, qu'est ce que vous faites, vous personnellement? [Мы накануне общего бедствия, и мне некогда быть любезным со всеми, с кем у меня есть дело. Итак, любезнейший, что вы предпринимаете, вы лично?]
– Mais rien, [Да ничего,] – отвечал Пьер, все не поднимая глаз и не изменяя выражения задумчивого лица.
Граф нахмурился.
– Un conseil d'ami, mon cher. Decampez et au plutot, c'est tout ce que je vous dis. A bon entendeur salut! Прощайте, мой милый. Ах, да, – прокричал он ему из двери, – правда ли, что графиня попалась в лапки des saints peres de la Societe de Jesus? [Дружеский совет. Выбирайтесь скорее, вот что я вам скажу. Блажен, кто умеет слушаться!.. святых отцов Общества Иисусова?]
Пьер ничего не ответил и, нахмуренный и сердитый, каким его никогда не видали, вышел от Растопчина.

Когда он приехал домой, уже смеркалось. Человек восемь разных людей побывало у него в этот вечер. Секретарь комитета, полковник его батальона, управляющий, дворецкий и разные просители. У всех были дела до Пьера, которые он должен был разрешить. Пьер ничего не понимал, не интересовался этими делами и давал на все вопросы только такие ответы, которые бы освободили его от этих людей. Наконец, оставшись один, он распечатал и прочел письмо жены.
«Они – солдаты на батарее, князь Андрей убит… старик… Простота есть покорность богу. Страдать надо… значение всего… сопрягать надо… жена идет замуж… Забыть и понять надо…» И он, подойдя к постели, не раздеваясь повалился на нее и тотчас же заснул.
Когда он проснулся на другой день утром, дворецкий пришел доложить, что от графа Растопчина пришел нарочно посланный полицейский чиновник – узнать, уехал ли или уезжает ли граф Безухов.
Человек десять разных людей, имеющих дело до Пьера, ждали его в гостиной. Пьер поспешно оделся, и, вместо того чтобы идти к тем, которые ожидали его, он пошел на заднее крыльцо и оттуда вышел в ворота.
С тех пор и до конца московского разорения никто из домашних Безуховых, несмотря на все поиски, не видал больше Пьера и не знал, где он находился.


Ростовы до 1 го сентября, то есть до кануна вступления неприятеля в Москву, оставались в городе.
После поступления Пети в полк казаков Оболенского и отъезда его в Белую Церковь, где формировался этот полк, на графиню нашел страх. Мысль о том, что оба ее сына находятся на войне, что оба они ушли из под ее крыла, что нынче или завтра каждый из них, а может быть, и оба вместе, как три сына одной ее знакомой, могут быть убиты, в первый раз теперь, в это лето, с жестокой ясностью пришла ей в голову. Она пыталась вытребовать к себе Николая, хотела сама ехать к Пете, определить его куда нибудь в Петербурге, но и то и другое оказывалось невозможным. Петя не мог быть возвращен иначе, как вместе с полком или посредством перевода в другой действующий полк. Николай находился где то в армии и после своего последнего письма, в котором подробно описывал свою встречу с княжной Марьей, не давал о себе слуха. Графиня не спала ночей и, когда засыпала, видела во сне убитых сыновей. После многих советов и переговоров граф придумал наконец средство для успокоения графини. Он перевел Петю из полка Оболенского в полк Безухова, который формировался под Москвою. Хотя Петя и оставался в военной службе, но при этом переводе графиня имела утешенье видеть хотя одного сына у себя под крылышком и надеялась устроить своего Петю так, чтобы больше не выпускать его и записывать всегда в такие места службы, где бы он никак не мог попасть в сражение. Пока один Nicolas был в опасности, графине казалось (и она даже каялась в этом), что она любит старшего больше всех остальных детей; но когда меньшой, шалун, дурно учившийся, все ломавший в доме и всем надоевший Петя, этот курносый Петя, с своими веселыми черными глазами, свежим румянцем и чуть пробивающимся пушком на щеках, попал туда, к этим большим, страшным, жестоким мужчинам, которые там что то сражаются и что то в этом находят радостного, – тогда матери показалось, что его то она любила больше, гораздо больше всех своих детей. Чем ближе подходило то время, когда должен был вернуться в Москву ожидаемый Петя, тем более увеличивалось беспокойство графини. Она думала уже, что никогда не дождется этого счастия. Присутствие не только Сони, но и любимой Наташи, даже мужа, раздражало графиню. «Что мне за дело до них, мне никого не нужно, кроме Пети!» – думала она.
В последних числах августа Ростовы получили второе письмо от Николая. Он писал из Воронежской губернии, куда он был послан за лошадьми. Письмо это не успокоило графиню. Зная одного сына вне опасности, она еще сильнее стала тревожиться за Петю.
Несмотря на то, что уже с 20 го числа августа почти все знакомые Ростовых повыехали из Москвы, несмотря на то, что все уговаривали графиню уезжать как можно скорее, она ничего не хотела слышать об отъезде до тех пор, пока не вернется ее сокровище, обожаемый Петя. 28 августа приехал Петя. Болезненно страстная нежность, с которою мать встретила его, не понравилась шестнадцатилетнему офицеру. Несмотря на то, что мать скрыла от него свое намеренье не выпускать его теперь из под своего крылышка, Петя понял ее замыслы и, инстинктивно боясь того, чтобы с матерью не разнежничаться, не обабиться (так он думал сам с собой), он холодно обошелся с ней, избегал ее и во время своего пребывания в Москве исключительно держался общества Наташи, к которой он всегда имел особенную, почти влюбленную братскую нежность.
По обычной беспечности графа, 28 августа ничто еще не было готово для отъезда, и ожидаемые из рязанской и московской деревень подводы для подъема из дома всего имущества пришли только 30 го.
С 28 по 31 августа вся Москва была в хлопотах и движении. Каждый день в Дорогомиловскую заставу ввозили и развозили по Москве тысячи раненых в Бородинском сражении, и тысячи подвод, с жителями и имуществом, выезжали в другие заставы. Несмотря на афишки Растопчина, или независимо от них, или вследствие их, самые противоречащие и странные новости передавались по городу. Кто говорил о том, что не велено никому выезжать; кто, напротив, рассказывал, что подняли все иконы из церквей и что всех высылают насильно; кто говорил, что было еще сраженье после Бородинского, в котором разбиты французы; кто говорил, напротив, что все русское войско уничтожено; кто говорил о московском ополчении, которое пойдет с духовенством впереди на Три Горы; кто потихоньку рассказывал, что Августину не ведено выезжать, что пойманы изменники, что мужики бунтуют и грабят тех, кто выезжает, и т. п., и т. п. Но это только говорили, а в сущности, и те, которые ехали, и те, которые оставались (несмотря на то, что еще не было совета в Филях, на котором решено было оставить Москву), – все чувствовали, хотя и не выказывали этого, что Москва непременно сдана будет и что надо как можно скорее убираться самим и спасать свое имущество. Чувствовалось, что все вдруг должно разорваться и измениться, но до 1 го числа ничто еще не изменялось. Как преступник, которого ведут на казнь, знает, что вот вот он должен погибнуть, но все еще приглядывается вокруг себя и поправляет дурно надетую шапку, так и Москва невольно продолжала свою обычную жизнь, хотя знала, что близко то время погибели, когда разорвутся все те условные отношения жизни, которым привыкли покоряться.
В продолжение этих трех дней, предшествовавших пленению Москвы, все семейство Ростовых находилось в различных житейских хлопотах. Глава семейства, граф Илья Андреич, беспрестанно ездил по городу, собирая со всех сторон ходившие слухи, и дома делал общие поверхностные и торопливые распоряжения о приготовлениях к отъезду.
Графиня следила за уборкой вещей, всем была недовольна и ходила за беспрестанно убегавшим от нее Петей, ревнуя его к Наташе, с которой он проводил все время. Соня одна распоряжалась практической стороной дела: укладываньем вещей. Но Соня была особенно грустна и молчалива все это последнее время. Письмо Nicolas, в котором он упоминал о княжне Марье, вызвало в ее присутствии радостные рассуждения графини о том, как во встрече княжны Марьи с Nicolas она видела промысл божий.
– Я никогда не радовалась тогда, – сказала графиня, – когда Болконский был женихом Наташи, а я всегда желала, и у меня есть предчувствие, что Николинька женится на княжне. И как бы это хорошо было!
Соня чувствовала, что это была правда, что единственная возможность поправления дел Ростовых была женитьба на богатой и что княжна была хорошая партия. Но ей было это очень горько. Несмотря на свое горе или, может быть, именно вследствие своего горя, она на себя взяла все трудные заботы распоряжений об уборке и укладке вещей и целые дни была занята. Граф и графиня обращались к ней, когда им что нибудь нужно было приказывать. Петя и Наташа, напротив, не только не помогали родителям, но большею частью всем в доме надоедали и мешали. И целый день почти слышны были в доме их беготня, крики и беспричинный хохот. Они смеялись и радовались вовсе не оттого, что была причина их смеху; но им на душе было радостно и весело, и потому все, что ни случалось, было для них причиной радости и смеха. Пете было весело оттого, что, уехав из дома мальчиком, он вернулся (как ему говорили все) молодцом мужчиной; весело было оттого, что он дома, оттого, что он из Белой Церкви, где не скоро была надежда попасть в сраженье, попал в Москву, где на днях будут драться; и главное, весело оттого, что Наташа, настроению духа которой он всегда покорялся, была весела. Наташа же была весела потому, что она слишком долго была грустна, и теперь ничто не напоминало ей причину ее грусти, и она была здорова. Еще она была весела потому, что был человек, который ею восхищался (восхищение других была та мазь колес, которая была необходима для того, чтоб ее машина совершенно свободно двигалась), и Петя восхищался ею. Главное же, веселы они были потому, что война была под Москвой, что будут сражаться у заставы, что раздают оружие, что все бегут, уезжают куда то, что вообще происходит что то необычайное, что всегда радостно для человека, в особенности для молодого.


31 го августа, в субботу, в доме Ростовых все казалось перевернутым вверх дном. Все двери были растворены, вся мебель вынесена или переставлена, зеркала, картины сняты. В комнатах стояли сундуки, валялось сено, оберточная бумага и веревки. Мужики и дворовые, выносившие вещи, тяжелыми шагами ходили по паркету. На дворе теснились мужицкие телеги, некоторые уже уложенные верхом и увязанные, некоторые еще пустые.
Голоса и шаги огромной дворни и приехавших с подводами мужиков звучали, перекликиваясь, на дворе и в доме. Граф с утра выехал куда то. Графиня, у которой разболелась голова от суеты и шума, лежала в новой диванной с уксусными повязками на голове. Пети не было дома (он пошел к товарищу, с которым намеревался из ополченцев перейти в действующую армию). Соня присутствовала в зале при укладке хрусталя и фарфора. Наташа сидела в своей разоренной комнате на полу, между разбросанными платьями, лентами, шарфами, и, неподвижно глядя на пол, держала в руках старое бальное платье, то самое (уже старое по моде) платье, в котором она в первый раз была на петербургском бале.
Наташе совестно было ничего не делать в доме, тогда как все были так заняты, и она несколько раз с утра еще пробовала приняться за дело; но душа ее не лежала к этому делу; а она не могла и не умела делать что нибудь не от всей души, не изо всех своих сил. Она постояла над Соней при укладке фарфора, хотела помочь, но тотчас же бросила и пошла к себе укладывать свои вещи. Сначала ее веселило то, что она раздавала свои платья и ленты горничным, но потом, когда остальные все таки надо было укладывать, ей это показалось скучным.
– Дуняша, ты уложишь, голубушка? Да? Да?
И когда Дуняша охотно обещалась ей все сделать, Наташа села на пол, взяла в руки старое бальное платье и задумалась совсем не о том, что бы должно было занимать ее теперь. Из задумчивости, в которой находилась Наташа, вывел ее говор девушек в соседней девичьей и звуки их поспешных шагов из девичьей на заднее крыльцо. Наташа встала и посмотрела в окно. На улице остановился огромный поезд раненых.
Девушки, лакеи, ключница, няня, повар, кучера, форейторы, поваренки стояли у ворот, глядя на раненых.
Наташа, накинув белый носовой платок на волосы и придерживая его обеими руками за кончики, вышла на улицу.
Бывшая ключница, старушка Мавра Кузминишна, отделилась от толпы, стоявшей у ворот, и, подойдя к телеге, на которой была рогожная кибиточка, разговаривала с лежавшим в этой телеге молодым бледным офицером. Наташа подвинулась на несколько шагов и робко остановилась, продолжая придерживать свой платок и слушая то, что говорила ключница.
– Что ж, у вас, значит, никого и нет в Москве? – говорила Мавра Кузминишна. – Вам бы покойнее где на квартире… Вот бы хоть к нам. Господа уезжают.
– Не знаю, позволят ли, – слабым голосом сказал офицер. – Вон начальник… спросите, – и он указал на толстого майора, который возвращался назад по улице по ряду телег.
Наташа испуганными глазами заглянула в лицо раненого офицера и тотчас же пошла навстречу майору.
– Можно раненым у нас в доме остановиться? – спросила она.
Майор с улыбкой приложил руку к козырьку.
– Кого вам угодно, мамзель? – сказал он, суживая глаза и улыбаясь.
Наташа спокойно повторила свой вопрос, и лицо и вся манера ее, несмотря на то, что она продолжала держать свой платок за кончики, были так серьезны, что майор перестал улыбаться и, сначала задумавшись, как бы спрашивая себя, в какой степени это можно, ответил ей утвердительно.
– О, да, отчего ж, можно, – сказал он.
Наташа слегка наклонила голову и быстрыми шагами вернулась к Мавре Кузминишне, стоявшей над офицером и с жалобным участием разговаривавшей с ним.
– Можно, он сказал, можно! – шепотом сказала Наташа.
Офицер в кибиточке завернул во двор Ростовых, и десятки телег с ранеными стали, по приглашениям городских жителей, заворачивать в дворы и подъезжать к подъездам домов Поварской улицы. Наташе, видимо, поправились эти, вне обычных условий жизни, отношения с новыми людьми. Она вместе с Маврой Кузминишной старалась заворотить на свой двор как можно больше раненых.
– Надо все таки папаше доложить, – сказала Мавра Кузминишна.
– Ничего, ничего, разве не все равно! На один день мы в гостиную перейдем. Можно всю нашу половину им отдать.
– Ну, уж вы, барышня, придумаете! Да хоть и в флигеля, в холостую, к нянюшке, и то спросить надо.
– Ну, я спрошу.
Наташа побежала в дом и на цыпочках вошла в полуотворенную дверь диванной, из которой пахло уксусом и гофманскими каплями.
– Вы спите, мама?
– Ах, какой сон! – сказала, пробуждаясь, только что задремавшая графиня.
– Мама, голубчик, – сказала Наташа, становясь на колени перед матерью и близко приставляя свое лицо к ее лицу. – Виновата, простите, никогда не буду, я вас разбудила. Меня Мавра Кузминишна послала, тут раненых привезли, офицеров, позволите? А им некуда деваться; я знаю, что вы позволите… – говорила она быстро, не переводя духа.
– Какие офицеры? Кого привезли? Ничего не понимаю, – сказала графиня.
Наташа засмеялась, графиня тоже слабо улыбалась.
– Я знала, что вы позволите… так я так и скажу. – И Наташа, поцеловав мать, встала и пошла к двери.
В зале она встретила отца, с дурными известиями возвратившегося домой.
– Досиделись мы! – с невольной досадой сказал граф. – И клуб закрыт, и полиция выходит.
– Папа, ничего, что я раненых пригласила в дом? – сказала ему Наташа.
– Разумеется, ничего, – рассеянно сказал граф. – Не в том дело, а теперь прошу, чтобы пустяками не заниматься, а помогать укладывать и ехать, ехать, ехать завтра… – И граф передал дворецкому и людям то же приказание. За обедом вернувшийся Петя рассказывал свои новости.
Он говорил, что нынче народ разбирал оружие в Кремле, что в афише Растопчина хотя и сказано, что он клич кликнет дня за два, но что уж сделано распоряжение наверное о том, чтобы завтра весь народ шел на Три Горы с оружием, и что там будет большое сражение.
Графиня с робким ужасом посматривала на веселое, разгоряченное лицо своего сына в то время, как он говорил это. Она знала, что ежели она скажет слово о том, что она просит Петю не ходить на это сражение (она знала, что он радуется этому предстоящему сражению), то он скажет что нибудь о мужчинах, о чести, об отечестве, – что нибудь такое бессмысленное, мужское, упрямое, против чего нельзя возражать, и дело будет испорчено, и поэтому, надеясь устроить так, чтобы уехать до этого и взять с собой Петю, как защитника и покровителя, она ничего не сказала Пете, а после обеда призвала графа и со слезами умоляла его увезти ее скорее, в эту же ночь, если возможно. С женской, невольной хитростью любви, она, до сих пор выказывавшая совершенное бесстрашие, говорила, что она умрет от страха, ежели не уедут нынче ночью. Она, не притворяясь, боялась теперь всего.


M me Schoss, ходившая к своей дочери, еще болоо увеличила страх графини рассказами о том, что она видела на Мясницкой улице в питейной конторе. Возвращаясь по улице, она не могла пройти домой от пьяной толпы народа, бушевавшей у конторы. Она взяла извозчика и объехала переулком домой; и извозчик рассказывал ей, что народ разбивал бочки в питейной конторе, что так велено.
После обеда все домашние Ростовых с восторженной поспешностью принялись за дело укладки вещей и приготовлений к отъезду. Старый граф, вдруг принявшись за дело, всё после обеда не переставая ходил со двора в дом и обратно, бестолково крича на торопящихся людей и еще более торопя их. Петя распоряжался на дворе. Соня не знала, что делать под влиянием противоречивых приказаний графа, и совсем терялась. Люди, крича, споря и шумя, бегали по комнатам и двору. Наташа, с свойственной ей во всем страстностью, вдруг тоже принялась за дело. Сначала вмешательство ее в дело укладывания было встречено с недоверием. От нее всё ждали шутки и не хотели слушаться ее; но она с упорством и страстностью требовала себе покорности, сердилась, чуть не плакала, что ее не слушают, и, наконец, добилась того, что в нее поверили. Первый подвиг ее, стоивший ей огромных усилий и давший ей власть, была укладка ковров. У графа в доме были дорогие gobelins и персидские ковры. Когда Наташа взялась за дело, в зале стояли два ящика открытые: один почти доверху уложенный фарфором, другой с коврами. Фарфора было еще много наставлено на столах и еще всё несли из кладовой. Надо было начинать новый, третий ящик, и за ним пошли люди.