Военно-полевые железные дороги

Военно-полевые железные дороги — узкоколейные железные дороги, строившиеся во время войн для переброски и снабжения войск.

Предыстория

Впервые специально построенным в полевых условиях железнодорожным полотном воспользовались — практически одновременно — русские и французы в 1881 г. В кампании против текинцев войска ген. Скобелева проложили прямо по песку железную дорогу шириной в 500 мм, которую затем использовали для подвоза амуниции и продовольствия. Французские военные инженеры тянули линию такой же колеи вслед за наступающей в Тунисе армией, подвозя по ней, кроме прочего снаряжения, тяжёлые артиллерийские орудия весом в 3-9 тонн.

Несколько ранее, в 1878 г., когда после Берлинского трактата Австро-Венгрия заняла Боснию, её Королевская Императорская военная железная дорога (k. u. k. Heeresbahn) протянула путь от Босански-Брода до Зеницы. Построенная железная дорога с шириной колеи в 760 мм весьма скоро превратилась в полноценную узкоколейную дорогу для гражданских нужд, однако военно-полевой её назвать нельзя, ибо её строительство пришлось не на военное время и для снабжения сражающейся армии полотно дороги не использовали.

Упомянутые русскую и французскую железные дороги также не принято называть военно-полевыми, поскольку на них использовали не паровую, а конную тягу. В зарубежных и отечественных источниках перед Первой мировой войной для их обозначения часто использовали термин «Переносная железная дорога» (Portable Railway), но большее распространение в России для такого рода путей сообщения получило наименование «конно-полевая железная дорога». Возникновением военно-полевых железных дорог в собственном смысле этого слова следует считать 1888 г., когда во Франции появился первый локомотив для такого рода «переносных» военных дорог: паровоз Пешо-Бурдона. Примерно в это же время появился и декавилевский 8-ми тонный военный танк-паровоз.

Полотно военно-полевых дорог стали прокладывать по системе французского инженера Декавиля: из готовых рельсовых элементов, разработанных им в 1875 г. Такие элементы легко укладывались и также легко снимались, путь при этом часто получался неровным, но мягкой езды военным и не требовалось. В странах Антанты Декавилевская колея шириной в 500, 600 или 750 мм использовалась непосредственно, в Германии и Австрии же создали собственную систему готовых элементов — Коппеля и Дольберга соответственно, — которая, тем не менее, использовала всё тот же Декавилевский принцип модульности. Россия использовала одновременно и Декавилевскую систему, и австрийскую, модифицированную российским инженером Яловецким — Дольберга-Яловецкого..

Переносные железные дороги предполагалось использовать и в крепостях, но «боевое крещение» они получили именно в полевых условиях: Франция применила декавилевские дороги при вторжениях на Мадагаскар в 1895 г. и во время танжерского кризиса в Марокко в 1905 г. Примерно в это же время военно-полевые дороги были впервые использованы и Германией: при подавлении Боксёрского восстания в 1900 г. и при аналогичных действиях в 1904 г. в Германской Юго-Западной Африке.

Первая мировая война

В начале Первая мировая война была манёвренной и на востоке, и на западе — до декабря 1914 г., когда войска начали закапываться в землю, — и использование военно-полевых железных дорог было минимальным. В битве на Марне подкрепления подвозили обычными железными дорогами или использовали автомобили (Марнское такси), Россия же в Восточной Пруссии и Галиции военно-полевые дороги применяла, но их было совершенно недостаточно — 900 км на всю страну, включая её азиатскую часть — для столь обширной территории. Кроме того, большая их часть в европейской России располагалась не зонах главных ударов, поэтому обходились обычными железными дорогами и гужевым транспортом. Единственным местом, где строительство военно-полевых дорог в 1914 г. сразу пошло полным ходом — занятая русскими войсками Галиция. Так как движение по путям проложенной там стефенсоновской колеи было затруднительно, Юго-Западный фронт начал перешивать их на колею русскую: линия Владимир-Волынск—Сокаль—Каменка—Львов, — и строить сеть военно-полевых железных дорог.

Настоятельная же потребность в военно-полевых дорогах впервые возникла в 1915 г., когда в марте из-за нехватки снарядов захлебнулось британское наступление при Нев-Шапеле. Тогда их начали возводить на Западном фронте повсеместно и уже в апреле военно-полевые дороги снабжали войска Антанты в обороне: битва при Ипре, — а осенью 1915 г. и в наступлении: Третья битва при Артуа в Шампани. Той же осенью железнодорожные соединения союзников отправились возводить военно-полевые дороги в Салоники.

В России начало активного развития сети военно-полевых дорог следует датировать осенью того же 1915 г., когда закончилось русское отступление, начавшееся весною после Горлицкого прорыва и фронт наконец стабилизировался. С этого времени и до выхода её из войны в 1917 г. железнодорожные войска протянули в общей сложности 2000 км конно-полевых и 1950 км военно-полевых дорог, из которых около 250 км были на мотовозной тяге. Германия же, активно строившая военно-полевые дороги (Heeresfeldbahn) на Западном фронте, на Восточном в первое время с гораздо большим усердием перешивала русскую колею на стефенсоновскую (европейскую), чтобы использовать свой подвижной состав на оккупированных территориях. Австро-Венгрия в самом конце 1915 г. построила 20-и км военно-полевую дорогу в горах Южного Тироля, соединив городки Предаццо и Ауэр, которую использовала до самого конца войны против итальянских войск. Примечательно, что на этой 750-и мм линии было пробито 6 тоннелей и возведено 14 больших мостов.

Столь активное строительство военно-полевых дорог вызвало у стран Антанты нехватку военных локомотивов. В дополнение к уже существовавшим 320 паровозам Франции пришлось разместить заказы на новый подвижной состав в США и Англии. В начале 1916 г. из США начали поступать Пешо-Бурдоны, а из Англии — декавилевские локомотивы, названные паровозами Жоффра. В это же время на военно-полевых линиях начали использовать военные мотовозы, работавшие на газолине, что привело к удешевлению перевозок. Кроме того, паровозы в прифронтовой полосе выдавали своё местоположение клубами дыма, что облегчало пристрелку вражеской артиллерии, локомотивы же с двигателями внутреннего сгорания были лишены этого недостатка.

В 1916 г. военно-полевые дороги успешно снабжали наступающих и обороняющихся в битве при Вердене и английском наступлении на Сомме, куда, помимо прочего снаряжения, впервые доставили танки. Амуниция, продовольствие и снаряды выгружались на станциях обычных железных дорог, по военно-полевым линиям доставлялись на устроенные под открытым небом склады и оттуда уже по мере надобности подвозились в прифронтовую зону. Туда же в специальных танкерных вагонах везли питьевую воду. Обычно военно-полевые дороги заканчивались в 5-и км от боевых порядков, чтобы быть вне досягаемости артиллерийского огня. Обратно везли раненных, а по рокадным линиям войска перебрасывали с одного участка фронта на другой.

На востоке дела обстояли по-другому: русские войска в своих тылах имели довольно разветвлённую сеть военно-полевых (в том числе и конно-полевых) дорог, но главные линии железных дорог работали, по сравнению с германскими, неудовлетворительно, по поводу чего, например, писал ген. Брусилов: «Что касается получения двух корпусов в подкрепление, то по нашим железным дорогам их будут везти бесконечно и нарушат подвоз продовольствия, пополнений и огнестрельных припасов моим армиям;… За это время противник по своей железнодорожной сети и со своим многомиллионным подвижным составом по внутренним линиям может подвезти против меня целых десять корпусов, а не два.» Перед Луцким прорывом 1916 года военно-полевых дорог в зоне операции русская армия построила около десятка, они исправно снабжали наступающие войска снарядами, а по стабилизации фронта военные инженеры тотчас начали возводить новые. Две из них были горными, проложенными в Карпатах между деревнями Выжница и Яблоница, а также Яблоница и Усцерики. Использовалась на них конная тяга.

В 1917 г. русские железные дороги практически коллапсировали, а в следующем, 1918, году их северо-западная часть оказалась на территориях новых государств. Вместе с дорогами русской колеи в собственность оных отошли немецкие и русские военно-полевые железные дороги: в Литве — многочисленные германские ветки колеёю в 600 мм, построенные за 3 года оккупации, в Латвии — немецкие 600 мм линии возле Виндавы и русские 750 мм в Лифляндии. В 1919 г. Германия официально передала железнодорожную сеть Латвии и Литвы, в том числе, и оставшиеся военно-полевые дороги, соответствующим государствам, после чего они частью были разобраны, а частью приспособлены для гражданских нужд.

Тем временем противостояние на Западном фронте продолжалось, поглощая всё больше ресурсов, которые доставлялись на позиции преимущественно военно-полевыми железными дорогами. Загруженность последних росла чрезвычайно быстро: если весной 1917 г. для снабжения одной армии при наступлении под Аррасом англичане подвозили 500 т груза, то в сентябре это число увеличилось до 6000 т. В ноябре 1917 г. началась битва при Камбре, в которой англичане впервые массово применили танки. 381 танк был доставлен железнодорожными платформами в прифронтовую полосу, затем машины выгрузили и они своим ходом, по насыпи военно-полевой дороги, отправились к передовым линиям. Весной и в середине лета 1918 г. состоялись последние крупные наступления германской армии, во время которых военно-полевые железные дороги Антанты были в значительной мере разрушены или захвачены. Когда же в августе последовало контрнаступление союзников, завершившее в ноябре войну, военно-полевые дороги на освобождённых землях не восстанавливались — все силы были брошены на реконструкцию железных дорог обычной колеи. После войны военно-полевые железные дороги во Франции были разобраны, а их оборудование и подвижной состав частично распроданы.

Вторая мировая война

Изначально на театрах военных действий и в крепостных сооружениях применялись лёгкие разборные комплекты фирмы Декавиля колеи 500 мм. Позднее стали строиться дороги с шириной колеи 600 и 750 мм. При этом конструкция пути стала ближе к конструкции «больших» железных дорог. Это было связано с тем, что осевая нагрузка у используемого подвижного состава, прежде всего паровозов (а впоследствии и автомобилей на железнодорожном ходу, Unimog-ов) была существенно выше.

Путь укладывался на невысокую баластную призму (20-30 см). Верхнее строение пути у полевых железных дорог, применявшихся вермахтом во время Второй мировой войны, состояло из трёх типов модулей. Это «прямые», «кривые» и «стрелочные переводы». Каждый из модулей был 4 типоразмеров. Таким образом достигалась простота постройки железных дорог в условиях прифронтовой полосы. В качестве локомотивов на полевых железных дорогах вермахт применял танк-паровозы «Brigadelok», полувагоны «Brigadewagen», пассажирские вагоны.

Для устройства железных дорог Вермахт привлекал организацию Тодта.

Ссылки

• [infojd.ru/ujd_vp.html Военно-полевые узкоколейные железные дороги]

Отрывок, характеризующий Военно-полевые железные дороги

Князь Андрей всё более и более оживлялся. Глаза его лихорадочно блестели в то время, как он старался доказать Пьеру, что никогда в его поступке не было желания добра ближнему.
– Ну, вот ты хочешь освободить крестьян, – продолжал он. – Это очень хорошо; но не для тебя (ты, я думаю, никого не засекал и не посылал в Сибирь), и еще меньше для крестьян. Ежели их бьют, секут, посылают в Сибирь, то я думаю, что им от этого нисколько не хуже. В Сибири ведет он ту же свою скотскую жизнь, а рубцы на теле заживут, и он так же счастлив, как и был прежде. А нужно это для тех людей, которые гибнут нравственно, наживают себе раскаяние, подавляют это раскаяние и грубеют от того, что у них есть возможность казнить право и неправо. Вот кого мне жалко, и для кого бы я желал освободить крестьян. Ты, может быть, не видал, а я видел, как хорошие люди, воспитанные в этих преданиях неограниченной власти, с годами, когда они делаются раздражительнее, делаются жестоки, грубы, знают это, не могут удержаться и всё делаются несчастнее и несчастнее. – Князь Андрей говорил это с таким увлечением, что Пьер невольно подумал о том, что мысли эти наведены были Андрею его отцом. Он ничего не отвечал ему.
– Так вот кого мне жалко – человеческого достоинства, спокойствия совести, чистоты, а не их спин и лбов, которые, сколько ни секи, сколько ни брей, всё останутся такими же спинами и лбами.
– Нет, нет и тысячу раз нет, я никогда не соглашусь с вами, – сказал Пьер.


Вечером князь Андрей и Пьер сели в коляску и поехали в Лысые Горы. Князь Андрей, поглядывая на Пьера, прерывал изредка молчание речами, доказывавшими, что он находился в хорошем расположении духа.
Он говорил ему, указывая на поля, о своих хозяйственных усовершенствованиях.
Пьер мрачно молчал, отвечая односложно, и казался погруженным в свои мысли.
Пьер думал о том, что князь Андрей несчастлив, что он заблуждается, что он не знает истинного света и что Пьер должен притти на помощь ему, просветить и поднять его. Но как только Пьер придумывал, как и что он станет говорить, он предчувствовал, что князь Андрей одним словом, одним аргументом уронит всё в его ученьи, и он боялся начать, боялся выставить на возможность осмеяния свою любимую святыню.
– Нет, отчего же вы думаете, – вдруг начал Пьер, опуская голову и принимая вид бодающегося быка, отчего вы так думаете? Вы не должны так думать.
– Про что я думаю? – спросил князь Андрей с удивлением.
– Про жизнь, про назначение человека. Это не может быть. Я так же думал, и меня спасло, вы знаете что? масонство. Нет, вы не улыбайтесь. Масонство – это не религиозная, не обрядная секта, как и я думал, а масонство есть лучшее, единственное выражение лучших, вечных сторон человечества. – И он начал излагать князю Андрею масонство, как он понимал его.
Он говорил, что масонство есть учение христианства, освободившегося от государственных и религиозных оков; учение равенства, братства и любви.
– Только наше святое братство имеет действительный смысл в жизни; всё остальное есть сон, – говорил Пьер. – Вы поймите, мой друг, что вне этого союза всё исполнено лжи и неправды, и я согласен с вами, что умному и доброму человеку ничего не остается, как только, как вы, доживать свою жизнь, стараясь только не мешать другим. Но усвойте себе наши основные убеждения, вступите в наше братство, дайте нам себя, позвольте руководить собой, и вы сейчас почувствуете себя, как и я почувствовал частью этой огромной, невидимой цепи, которой начало скрывается в небесах, – говорил Пьер.
Князь Андрей, молча, глядя перед собой, слушал речь Пьера. Несколько раз он, не расслышав от шума коляски, переспрашивал у Пьера нерасслышанные слова. По особенному блеску, загоревшемуся в глазах князя Андрея, и по его молчанию Пьер видел, что слова его не напрасны, что князь Андрей не перебьет его и не будет смеяться над его словами.
Они подъехали к разлившейся реке, которую им надо было переезжать на пароме. Пока устанавливали коляску и лошадей, они прошли на паром.
Князь Андрей, облокотившись о перила, молча смотрел вдоль по блестящему от заходящего солнца разливу.
– Ну, что же вы думаете об этом? – спросил Пьер, – что же вы молчите?
– Что я думаю? я слушал тебя. Всё это так, – сказал князь Андрей. – Но ты говоришь: вступи в наше братство, и мы тебе укажем цель жизни и назначение человека, и законы, управляющие миром. Да кто же мы – люди? Отчего же вы всё знаете? Отчего я один не вижу того, что вы видите? Вы видите на земле царство добра и правды, а я его не вижу.
Пьер перебил его. – Верите вы в будущую жизнь? – спросил он.
– В будущую жизнь? – повторил князь Андрей, но Пьер не дал ему времени ответить и принял это повторение за отрицание, тем более, что он знал прежние атеистические убеждения князя Андрея.
– Вы говорите, что не можете видеть царства добра и правды на земле. И я не видал его и его нельзя видеть, ежели смотреть на нашу жизнь как на конец всего. На земле, именно на этой земле (Пьер указал в поле), нет правды – всё ложь и зло; но в мире, во всем мире есть царство правды, и мы теперь дети земли, а вечно дети всего мира. Разве я не чувствую в своей душе, что я составляю часть этого огромного, гармонического целого. Разве я не чувствую, что я в этом огромном бесчисленном количестве существ, в которых проявляется Божество, – высшая сила, как хотите, – что я составляю одно звено, одну ступень от низших существ к высшим. Ежели я вижу, ясно вижу эту лестницу, которая ведет от растения к человеку, то отчего же я предположу, что эта лестница прерывается со мною, а не ведет дальше и дальше. Я чувствую, что я не только не могу исчезнуть, как ничто не исчезает в мире, но что я всегда буду и всегда был. Я чувствую, что кроме меня надо мной живут духи и что в этом мире есть правда.
– Да, это учение Гердера, – сказал князь Андрей, – но не то, душа моя, убедит меня, а жизнь и смерть, вот что убеждает. Убеждает то, что видишь дорогое тебе существо, которое связано с тобой, перед которым ты был виноват и надеялся оправдаться (князь Андрей дрогнул голосом и отвернулся) и вдруг это существо страдает, мучается и перестает быть… Зачем? Не может быть, чтоб не было ответа! И я верю, что он есть…. Вот что убеждает, вот что убедило меня, – сказал князь Андрей.
– Ну да, ну да, – говорил Пьер, – разве не то же самое и я говорю!
– Нет. Я говорю только, что убеждают в необходимости будущей жизни не доводы, а то, когда идешь в жизни рука об руку с человеком, и вдруг человек этот исчезнет там в нигде, и ты сам останавливаешься перед этой пропастью и заглядываешь туда. И, я заглянул…
– Ну так что ж! вы знаете, что есть там и что есть кто то? Там есть – будущая жизнь. Кто то есть – Бог.
Князь Андрей не отвечал. Коляска и лошади уже давно были выведены на другой берег и уже заложены, и уж солнце скрылось до половины, и вечерний мороз покрывал звездами лужи у перевоза, а Пьер и Андрей, к удивлению лакеев, кучеров и перевозчиков, еще стояли на пароме и говорили.
– Ежели есть Бог и есть будущая жизнь, то есть истина, есть добродетель; и высшее счастье человека состоит в том, чтобы стремиться к достижению их. Надо жить, надо любить, надо верить, – говорил Пьер, – что живем не нынче только на этом клочке земли, а жили и будем жить вечно там во всем (он указал на небо). Князь Андрей стоял, облокотившись на перила парома и, слушая Пьера, не спуская глаз, смотрел на красный отблеск солнца по синеющему разливу. Пьер замолк. Было совершенно тихо. Паром давно пристал, и только волны теченья с слабым звуком ударялись о дно парома. Князю Андрею казалось, что это полосканье волн к словам Пьера приговаривало: «правда, верь этому».
Князь Андрей вздохнул, и лучистым, детским, нежным взглядом взглянул в раскрасневшееся восторженное, но всё робкое перед первенствующим другом, лицо Пьера.
– Да, коли бы это так было! – сказал он. – Однако пойдем садиться, – прибавил князь Андрей, и выходя с парома, он поглядел на небо, на которое указал ему Пьер, и в первый раз, после Аустерлица, он увидал то высокое, вечное небо, которое он видел лежа на Аустерлицком поле, и что то давно заснувшее, что то лучшее что было в нем, вдруг радостно и молодо проснулось в его душе. Чувство это исчезло, как скоро князь Андрей вступил опять в привычные условия жизни, но он знал, что это чувство, которое он не умел развить, жило в нем. Свидание с Пьером было для князя Андрея эпохой, с которой началась хотя во внешности и та же самая, но во внутреннем мире его новая жизнь.


Уже смерклось, когда князь Андрей и Пьер подъехали к главному подъезду лысогорского дома. В то время как они подъезжали, князь Андрей с улыбкой обратил внимание Пьера на суматоху, происшедшую у заднего крыльца. Согнутая старушка с котомкой на спине, и невысокий мужчина в черном одеянии и с длинными волосами, увидав въезжавшую коляску, бросились бежать назад в ворота. Две женщины выбежали за ними, и все четверо, оглядываясь на коляску, испуганно вбежали на заднее крыльцо.
– Это Машины божьи люди, – сказал князь Андрей. – Они приняли нас за отца. А это единственно, в чем она не повинуется ему: он велит гонять этих странников, а она принимает их.
– Да что такое божьи люди? – спросил Пьер.
Князь Андрей не успел отвечать ему. Слуги вышли навстречу, и он расспрашивал о том, где был старый князь и скоро ли ждут его.
Старый князь был еще в городе, и его ждали каждую минуту.
Князь Андрей провел Пьера на свою половину, всегда в полной исправности ожидавшую его в доме его отца, и сам пошел в детскую.
– Пойдем к сестре, – сказал князь Андрей, возвратившись к Пьеру; – я еще не видал ее, она теперь прячется и сидит с своими божьими людьми. Поделом ей, она сконфузится, а ты увидишь божьих людей. C'est curieux, ma parole. [Это любопытно, честное слово.]
– Qu'est ce que c'est que [Что такое] божьи люди? – спросил Пьер
– А вот увидишь.
Княжна Марья действительно сконфузилась и покраснела пятнами, когда вошли к ней. В ее уютной комнате с лампадами перед киотами, на диване, за самоваром сидел рядом с ней молодой мальчик с длинным носом и длинными волосами, и в монашеской рясе.
На кресле, подле, сидела сморщенная, худая старушка с кротким выражением детского лица.
– Andre, pourquoi ne pas m'avoir prevenu? [Андрей, почему не предупредили меня?] – сказала она с кротким упреком, становясь перед своими странниками, как наседка перед цыплятами.
– Charmee de vous voir. Je suis tres contente de vous voir, [Очень рада вас видеть. Я так довольна, что вижу вас,] – сказала она Пьеру, в то время, как он целовал ее руку. Она знала его ребенком, и теперь дружба его с Андреем, его несчастие с женой, а главное, его доброе, простое лицо расположили ее к нему. Она смотрела на него своими прекрасными, лучистыми глазами и, казалось, говорила: «я вас очень люблю, но пожалуйста не смейтесь над моими ». Обменявшись первыми фразами приветствия, они сели.
– А, и Иванушка тут, – сказал князь Андрей, указывая улыбкой на молодого странника.
– Andre! – умоляюще сказала княжна Марья.
– Il faut que vous sachiez que c'est une femme, [Знай, что это женщина,] – сказал Андрей Пьеру.
– Andre, au nom de Dieu! [Андрей, ради Бога!] – повторила княжна Марья.
Видно было, что насмешливое отношение князя Андрея к странникам и бесполезное заступничество за них княжны Марьи были привычные, установившиеся между ними отношения.
– Mais, ma bonne amie, – сказал князь Андрей, – vous devriez au contraire m'etre reconaissante de ce que j'explique a Pierre votre intimite avec ce jeune homme… [Но, мой друг, ты должна бы быть мне благодарна, что я объясняю Пьеру твою близость к этому молодому человеку.]
– Vraiment? [Правда?] – сказал Пьер любопытно и серьезно (за что особенно ему благодарна была княжна Марья) вглядываясь через очки в лицо Иванушки, который, поняв, что речь шла о нем, хитрыми глазами оглядывал всех.
Княжна Марья совершенно напрасно смутилась за своих. Они нисколько не робели. Старушка, опустив глаза, но искоса поглядывая на вошедших, опрокинув чашку вверх дном на блюдечко и положив подле обкусанный кусочек сахара, спокойно и неподвижно сидела на своем кресле, ожидая, чтобы ей предложили еще чаю. Иванушка, попивая из блюдечка, исподлобья лукавыми, женскими глазами смотрел на молодых людей.
– Где, в Киеве была? – спросил старуху князь Андрей.
– Была, отец, – отвечала словоохотливо старуха, – на самое Рожество удостоилась у угодников сообщиться святых, небесных тайн. А теперь из Колязина, отец, благодать великая открылась…
– Что ж, Иванушка с тобой?
– Я сам по себе иду, кормилец, – стараясь говорить басом, сказал Иванушка. – Только в Юхнове с Пелагеюшкой сошлись…
Пелагеюшка перебила своего товарища; ей видно хотелось рассказать то, что она видела.
– В Колязине, отец, великая благодать открылась.
– Что ж, мощи новые? – спросил князь Андрей.
– Полно, Андрей, – сказала княжна Марья. – Не рассказывай, Пелагеюшка.
– Ни… что ты, мать, отчего не рассказывать? Я его люблю. Он добрый, Богом взысканный, он мне, благодетель, рублей дал, я помню. Как была я в Киеве и говорит мне Кирюша юродивый – истинно Божий человек, зиму и лето босой ходит. Что ходишь, говорит, не по своему месту, в Колязин иди, там икона чудотворная, матушка пресвятая Богородица открылась. Я с тех слов простилась с угодниками и пошла…
Все молчали, одна странница говорила мерным голосом, втягивая в себя воздух.
– Пришла, отец мой, мне народ и говорит: благодать великая открылась, у матушки пресвятой Богородицы миро из щечки каплет…
– Ну хорошо, хорошо, после расскажешь, – краснея сказала княжна Марья.
– Позвольте у нее спросить, – сказал Пьер. – Ты сама видела? – спросил он.
– Как же, отец, сама удостоилась. Сияние такое на лике то, как свет небесный, а из щечки у матушки так и каплет, так и каплет…
– Да ведь это обман, – наивно сказал Пьер, внимательно слушавший странницу.
– Ах, отец, что говоришь! – с ужасом сказала Пелагеюшка, за защитой обращаясь к княжне Марье.