Военные поселения

Военные поселения — система организации войск в России в 1810—1857 годах, сочетавшая военную службу с занятием производительным трудом, прежде всего, сельскохозяйственным.

С целью подготовки обученного резерва войск без увеличения расходов на вооружённые силы и частичного упразднения рекрутских наборов по инициативе императора Александра I были созданы военные поселения. Высвободившиеся средства император планировал направить на выкуп крестьян с землями у помещиков (для их последующего освобождения). Одним из первых в 1810—1812 годах в Могилёвской губернии было организовано поселение для Елецкого мушкетёрского полка. При этом местные жители должны были быть выселены в южные губернии. Эти намерения не были полностью осуществлены из-за начавшейся Отечественной войны.

К 1825 году пехотные части были рассредоточены, в основном, на казённых землях в Санкт-Петербургской, Новгородской, Могилёвской и Витебской губерниях. Кавалерийские части располагались в Херсонской, Слободско-Украинской и других губерниях.

Военные поселения находились в подчинении:

• 1817—1821 — начальника военных поселений;
• 1821—1826 — штаба военных поселений;
• 1826—1832 — Главного штаба Его Императорского Величества по военным поселениям;
• 1832—1857 — Департамента военных поселений Военного министерства.

Предпосылки создания

К:Википедия:Статьи без источников (тип: не указан)

См. также: Поселенный полк

Военные поселения существовали ещё в XVII веке на южной и восточной окраинах Русского государства, где они должны были удерживать набеги крымских татар и других кочевых инородцев. В XVIII веке с аналогичной целью защиты пограничных областей от набегов кочевников военные поселения были учреждены при Петре Великом на Украине и по Царицынской линии, при Елизавете — на Волге и по Оренбургской линии, при Екатерине II — на Кавказе.

Вместе с тем, во внутренних губерниях учреждались военные поселения, имевшие целью давать призрение нижним чинам, уволенным в отставку за ранами, болезнями и старостью. Так, при Петре Великом были организованы поселения солдат в областях, завоёванных от Швеции; позднее были учреждены подобные же поселения в Казанской, Оренбургской, Смоленской и других губерниях.

К концу XVIII века все эти поселения были постепенно уничтожены: одни из них вошли в состав казачьих войск астраханского, оренбургского и кавказских, другие слились с населением городов и казённых селений, и только в восточных губерниях в немногих местностях остались пахотные солдаты, ничем, кроме названия, не отличавшиеся от государственных крестьян.

В начале XIX века, в эпоху войн с Наполеоном, возникло предложение организовать во внутренних губерниях военные поселения в широких размерах. Мысль об этом принадлежала императору Александру I, который, увлёкшись Шарнгорстской системой комплектования армии, введенной в Пруссии, надеялся, что военные поселения заменят в России ландвер и ландштурм и дадут возможность, в случае необходимости, увеличить в несколько раз численность войск.

Вместе с тем император, учреждая военные поселения, мечтал улучшить материальное положение нижних чинов, дать им возможность во время службы оставаться среди своих семейств и продолжать свои земледельческие занятия, а на старость обеспечить им пристанище и кусок хлеба. На возражения своих приближенных, указывавших на дороговизну поселений для казны и на ненадёжное обеспечение ими комплектования армии, государь отвечал, что военные поселения будут устроены, хотя бы пришлось уложить трупами дорогу от Петербурга до Чудова^{[уточнить]}. По мнению А. Зубова таким образом Александр I пытался создать новый класс, опираясь на который можно было бы проводить либеральные реформы.

Граф А. Аракчеев, которого обыкновенно считают творцом военных поселений, первоначально высказывался против их введения и взялся за него только из опасения потерять своё влияние на императора Александра I.

Первый опыт устройства

Первый опыт устройства военных поселений на новых началах был сделан в 1810 году, когда в Климовичском уезде Могилёвской губернии был поселен запасный батальон Елецкого мушкетерского полка. Все сметы, планы и чертежи для этого поселения были разработаны графом Аракчеевым по образцу принадлежавшей ему Грузинской вотчины.

Коренные жители избранной для поселения местности были переселены в Новороссийский край, причём на продовольствие 4 тысяч крестьян во время переселения потребовалось около 70 тыс. руб. Крестьяне переселились без всякого сопротивления, но на пути многие из них погибли от холода, голода, пьянства и тоски по родине.

Батальон, назначенный для поселения, был составлен из лучших нижних чинов полка: в число поселян назначались преимущественно женатые нижние чины, а холостым разрешено было жениться на крестьянках казённых имений, причем беднейшим выдавалось денежное пособие на свадьбу и обзаведение. Нижние чины поселяемого батальона были помещены в оставленных крестьянами домах, им были выданы от казны земледельческие орудия, рабочий скот и семена для засева полей.

Кампания 1812 года остановила организацию могилёвского военного поселения. Поселённый батальон вошёл в состав действующей армии, а когда по окончании войны остатки его были водворены на прежнем месте, то оказалось, что все постройки и оставленное в них имущество расхищены соседними жителями. Отвыкшие за время военной службы от полевых работ солдаты оказались плохими земледельцами, правительство несло большие расходы не только на обзаведение поселян, но и на их содержание, поэтому при дальнейшем развитии военных поселений местные жители оставлялись на родине и зачислялись в военные поселяне.

Осенью 1816 года в Высоцкую волость Новгородской губернии был отправлен один батальон гренадерского графа Аракчеева полка, причем мера эта была мотивирована недостатком в Петербурге казарм для помещения войск. Вся Высоцкая волость была изъята из ведения гражданского начальства, и для управления ею был командирован личный адъютант графа Аракчеева, штабс-капитан Мартос.

В апреле 1817 года в Новгородской губернии был поселён гренадерский графа Аракчеева полк, в Могилёвской губернии — Полоцкий пехотный полк, в Слободско-Украинской (Харьковской) губернии — 3 полка 2 уланской дивизии; в изданных по этому поводу указах впервые была ясно и определённо намечена цель учреждения военных поселений.

Затем число поселений постоянно увеличивалось, и к концу царствования императора Александра I было поселено всего: в Новгородской губернии — 12 гренадерских полков и 2 артиллерийские бригады, в Могилевской губернии — 6 пехотных полков, в Слободско-Украинской, Херсонской и Екатеринославской губерниях — 16 кавалерийских полков, в Петербургской губернии — 2 роты служителей Охтинского порохового завода.

При устройстве военных поселений, «для удобнейшего управления ими и пресечения всяких споров между поселянами и посторонними лицами», было принято за правило не допускать в границах поселений частных владений. Сначала казна входила с помещиками в соглашение относительно уступки их земель для военных поселений. Имеются указания, что помещиков, не соглашавшихся уступить свои земли, принуждали к тому разными применениями; так, имение одного помещика близ Новгорода граф Аракчеева приказал обвести канавой, и помещик, отрезанный от реки и проезжей дороги, вынужден был уступить.

В 1817 году в Новгородской и Слободско-Украинской губерниях были учреждены особые межевые комиссии, которым губернское начальство должно было доставить сведения о неразмежеванных помещичих землях внутри округов военного поселения. Комиссии же, рассмотрев и проверив эти сведения, составляли предположения о вымежевании помещикам соответствующего количества земли к одной стороне округа военного поселения. С земель, отходящих в ведение казны, помещики должны были перенести свои усадьбы и хутора на вновь отведенные им земли, а капитальные сооружения брались в казну за условленное, по соглашению с владельцами, вознаграждение. Впоследствии такая же межевая комиссия была учреждена для Херсонской и Екатеринославской губерний.

С мелкими землевладельцами поступали ещё проще: при поселении гренадерского графа Аракчеева полка находившиеся поблизости от военного поселения земли чудовских ямщиков были отобраны в казну, а ямщикам отвели соответствующее количество земли в другом месте. При устройстве военных поселений в Слободско-Украинской губернии 59 мелких землевладельцев должны были перенести свои дома из пределов округа, причём казна выдала им небольшое вознаграждение за перенос домов и за принадлежавшие им лесные дачи. Из города Чугуева были выселены жившие там иногородние купцы, причём принадлежавшие им дома, лавки, сады и огороды были оценены особой комиссией. За дома, которые начальство находило нужным приобрести для военного поселения, казна выдавала 4/5 оценочной суммы, ввиду того, что владельцы «воспользуются выгодой получения вдруг наличных денег», а за дома, ненужные для военного поселения, казна выдавала всего 1/5 оценочной суммы.

До преобразования чугуевского уланского полка в военное поселение полковые земли раздавались в пользование служащим и отставным офицерам, которые наравне с нижними чинами получали при переделах участки сенокосов и пахотной земли и пользовались правом въезда в казённые леса; кроме того офицерам были розданы в г. Чугуеве земельные участки, на которых они построили дома и развели сады. С устройством военного поселения все земли, которыми пользовались офицеры, были отобраны в казну. Отставным офицерам и их семействам отвели вне округа военного поселения небольшие участки земли и выдали вознаграждение за дома и сады, а бессемейным и дряхлым отставным офицерам назначили небольшие ежегодные пенсии; служащим офицерам за принадлежавшие им дома и сады было выдало денежное вознаграждение по крайне низкой оценке, причём вместо 1/4 оценочной суммы им были отведены земельные участки вне округов военного поселения.

Административная структура

Главным начальником всех военных поселений в царствование Александра I был граф А. А. Аракчеев. При нём состоял особый штаб поселенных войск, а для заведования работами по возведению построек в военных поселениях — экономический комитет. Высшее местное управление военными поселений в Новгородской губ. сосредоточивалось в дивизионных штабах, а в Могилевской губернии — в штабе начальника отряда. Все южные поселения кавалерии были подчинены ген.-лейт. графу И. О. Витту. Округом поселениям каждого полка заведовал полковой командир; он председательствовал в комитете полкового управления, состоявшем из командира поселенного батальона, священника, четырёх командиров песеленных рот, квартермистра и казначея; последние два избрались обществом офицеров на один год и утверждались полковым командиром. При комитете состоял дежурный офицер для «экстренных осмотров, понуждений и производства следствий»; другой офицер обязан был содержать в порядке карты и описания земель округа военного поселения и составлять планы на строения; канцелярией комитета заведовал полковой аудитор. Комитет полкового управления решал дела по большинству голосов, но при несогласии командира полка или поселенного батальона с мнением большинства дело представлялось на усмотрение начальника дивизии. Комитет заботился о хлебопашестве и вообще сельском хозяйстве в округе, выдавал пособия из заемного капитала и хлебного запасного магазина, распоряжался обработкой общественным нарядом участков тех поселян, которые по болезни не были в состоянии заниматься полевыми работами, наблюдал за содержанием в исправности всех строений в округе и за ремонтом зданий, производил торги на подряды и поставки, принимал меры к сбережению здоровья жителей округа, имел надзор за поведением военных поселян, назначал опеку над дурными и нерадивыми хозяевами и лишал их, с утверждения начальника дивизии, хозяйства, при «истощении всех средств дать им восчувствовать выгоды попечительного хозяина». От комитета полкового управления зависело увольнение поселян в соседние губернии и позволение им вступать в брак. На него же было возложено разбирательство по взаимным жалобам военных поселян и соседних жителей по делам о личных обидах и несогласиях по хозяйственным отношениям. В случае жалоб военных поселян на соседних жителей комитет сносился с губернским начальством об удовлетворении обиженного, причем предварительное расследование производилось дежурным при комитете офицером, совместно с депутатом от губернского начальства. Командир поселенного батальона был одновременно военным начальником и хозяином округа военного П.; на его обязанности лежало охранение тишины и спокойствия, прекращение нищенства, бродяжества, воровства и разбоев. Ближайшее наблюдение за военными поселянами было возложено на непоселенных унтер-офицеров, освобожденных, с этой целью, от забот по хозяйству и получавших казенное содержание.

Типовая застройка и быт

В округах военного поселения 1-й гренадерской дивизии немедленно после их учреждения начались обширные работы по возведению построек. Каждая поселённая рота, состоявшая из 228 человек, была расположена в 60 домах-связях, выстроенных в одну линию; в каждом доме помещалось по 4 хозяина, причем два хозяина, занимавшие одну половину дома, имели нераздельное хозяйство. Каждому унтер-офицеру отводилась целая половина дома. В верхних этажах домов помещались постояльцы — нижние чины действующих батальонов. Фактически жильцы ютились в пристройках, сами аккуратненькие домики-связи пустовали, так как выстроены они были для показа начальству, а располагаться в них поселенцам строго запрещалось. Не дай Бог заметят в горнице - запорют. Нельзя было дотрагиваться до утвари. Каждому горшку, каждой плошке строго настрого предписывалось находиться на определённом месте, полок не допускалось. Если начальство заметит, что горшок сдвинут с места, поселенцев жестоко наказывали. В середине расположения поселённой роты, на площади, стояло пять домов, в которых помещались часовня, караульня, школа для кантонистов, мастерские, цейхгаузы, пожарная команда, ротные лавки, квартира командира поселенной роты и т. д. Фасады домов поселенной роты выходили на переднюю улицу, на противоположной стороне которой был устроен бульвар; по этой улице пропускались только пешеходы, а ездить могли одни начальствующие лица; поселяне должны были пользоваться для проезда задней улицей. Около каждого дома были выстроены сараи для рабочего скота, земледельческих орудий и хлеба, тут же были сложены запасы дров и сена; дворы были огорожены прочной изгородью и содержались в чрезвычайной чистоте. Для полкового штаба в округе каждого полка были выстроены каменные здания; там же были устроены церковь, госпиталь, гауптвахта. Работы по возведению всех этих построек продолжались несколько лет, с участием сформированных специально для военных поселений военно-рабочих батальонов, из мастеровых инженерных и артиллерийских команд и рабочих арсеналов. Летом работавшие над возведением построек батальоны помещались в землянках, вследствие чего между нижними чинами сильно увеличивалась болезненность и смертность. В новгородском военном поселении были устроены ломки плиты и извести, кирпичные, гончарный и лесопильные заводы, мебельная мастерская, с рабочими из числа нижних чинов. Для подвозки строительных материалов по оз. Ильменю и р. Волхову была сформирована особая флотилия. В других военных поселениях поселяне помещались в старых крестьянских домах и вновь возводились только здания для ротных и полковых штабов. При пехотных и кавалерийских полках были поселены фурштатские роты, которые должны были служить действующим батальонам вместо обоза для возки провианта, а в мирное время содействовать устройству военных поселений. Фурштатские роты состояли из четырёх отделений — поселенного, действующего, нестроевых чинов и резервного; первое и четвёртое, а также кадры остальных отделений в поход не выступали. Хозяевам поселённого отделения были отведены земельные наделы, а нижние чины остальных отделений были размещены у них постояльцами. Каждому из хозяев поселённого отделения было дано от казны по две лошади лучшего качества, чем остальным поселянам; одна из них давалась в полную собственность, вторую хозяин мог употреблять для всех своих работ, но при смотрах и движениях действующих батальонов обязан был отдавать в действующее отделение фурштатской роты. Вместо военного ученья поселяне фурштатской роты обязаны были отбывать по очереди почтовую повинность. Мастеровые и ремесленники входили в состав резервного отделения фурштатской роты.

Регламентация жизни военных поселян

Мелочная регламентация всех подробностей обыденной жизни военных поселян оставляла их под вечным страхом ответственности. За малейшие проступки виновные подвергались телесным наказаниям. Система фронтового обучения была основана на побоях, в военных поселениях истреблялись целые возы розог и шпицрутенов. Все военные поселяне работали без устали и целые дни оставались под надзором начальства, от которого зависело увольнение их на промыслы и разрешение им заниматься торговлей. Дети поселян зависели более от начальства, чем от родителей, проводя большую часть времени в школе и на учебном плацу; дочери выдавались замуж по назначению начальства. Все земледельческие работы производились по приказам начальства, а так как многие из начальников были несведущи в сельском хозяйстве и обращали внимание главным образом на фронтовое обучение, то нередко земледельческие работы начинались несвоевременно, хлеб осыпался на корню, сено гнило от дождей. К этому присоединялось ещё всеобщее взяточничество начальствующих лиц, начиная с офицеров: Аракчеев, требовавший от начальников только внешнего порядка и благоустройства, не мог искоренить всеобщего грабежа, и только в редких случаях виновные подвергались заслуженному наказанию; граф Витте ещё менее входил в положение поселян. Неудивительно, что среди военных поселян с каждым годом все увеличивалось глухое неудовольствие. В царствование императора Александра I оно выражалось только одиночными вспышками.

В 1817 г. произошли беспорядки в Холынской и Высоцкой волостях Новгородской губ., где крестьяне не хотели допускать у себя нововведений и отправили депутации к Государю. В том же году возникло волнение в Бугском казачьем войске, где отставной капитан Барвиновский уверил казаков, что, по жалованной грамоте Екатерины II, войско не может быть преобразовано в военные поселения; беспорядки повторялись в округе Бугского войска и в следующем году.

В 1819 г. поселяне таганрогского и чугуевского полков в Слободско-Украинском поселении, подстрекаемые адъютантом штаба дивизии ротмистром Тареевым, отказались косить сено для казенных лошадей и долго сопротивлялись вызванным для усмирения их войскам. Все эти беспорядки были подавлены вооруженной силой. Виновные были отправлены на службу в отдаленные гарнизоны сибирского и оренбургского корпусов. Из 813 поселян, преданных суду за эти беспорядки, 70 были подвергнуты наказанию шпицрутенами, причем несколько человек умерло на месте. Со вступлением на престол Николая I граф Аракчеев вскоре удалился от дел и во главе управления военными поселениями был поставлен граф Клейнмихель, со званием начальника штаба военных поселений. Начальником военных поселений Новгородской губерний был назначен командир гренадерского корпуса кн. Н. М. Шаховской, которому, как и начальнику военных поселений Херсонской губернии, графу Витту, была предоставлена власть командира отдельного корпуса; военные поселения Могилевской и Слободско-Украинской губерний составляли отдельные отряды. Штаб военных поселений, вместе с экономическим комитетом, был присоединен к главному штабу Его Величества.

В первые годы царствования Николая I некоторые округа военного поселения были увеличены присоединением к ним соседних казенных селений и основано несколько новых поселений, в Витебской, Слободско-Украинской и Петербургской губерний. В ведомство военных поселений были отчислены города Елисаветград и Ольвиополь. Поселенная кавалерия была сведена в два резервных корпуса, общее командование которыми было вверено графу Витте.

Подати и повинности поселян

Жители тех уездов, в которых были учреждены военные поселения, были освобождены в мирное время от рекрутских наборов: экономические волости и ямщики освобождались от рекрутской повинности безвозмездно, а вольные хлебопашцы и крестьяне удельного ведомства и помещичьих имений за каждого причитающегося с них рекрута обязаны были вносить в казну по 1000 рублей. Мещане должны были отправлять рекрутскую повинность на прежних основаниях, и только в городах, отчисленных в ведомство военных поселений, натуральная рекрутская повинность была заменена денежным сбором. В военное время все поселяне этих уездов должны были по-прежнему давать рекрут на укомплектование действующей армии.

Помещикам первоначально было разрешено в уездах, освобожденных от рекрутской повинности, отдавать своих крестьян в рекруты только в зачет наборов военного времени, но затем, по ходатайству дворянства Херсонской губ., им было предоставлено право при рекрутских наборах мирного времени по их желанию или вносить установленный денежный налог, или же давать рекрут в натуре. Уезды, в которых были устроены военные поселения, несли значительные расходы на земские повинности; местные жители должны были давать на зиму квартиры войскам, командированным для работ в военных поселениях, поставлять дрова и солому поселенным полкам во время лагерных сборов, отопление и освещение для казенных зданий, давать подводы для разъездов земских заседателей и отводить пастбища для ремонтных лошадей поселенных полков кавалерии. Ввиду всего этого в конце царствования Александра I признано было необходимым оказать пособие губерниям, где были военные П., из денежных сборов остальных губерний. Поселенные полки состояли: пехотные — из 2 действующих, одного резервного и одного поселенного батальонов, кавалерийские — из 6 действующих, 3 резервных и 3 поселенных эскадронов. Поселенные батальоны и эскадроны формировались из местных жителей округа и лучших нижних чинов всего полка; в хозяева выбирались нижние чины, прослужившие не менее 6 лет и вполне усвоившие фронтовое учение; при этом назначались преимущественно уроженцы губернии, где расположено военное поселение, занимавшиеся до поступления на службу земледелием и женатые; затем в число хозяев назначались годные к строевой службе коренные жители в возрасте от 18 до 45 лет, имевшие собственное хозяйство, женатые и беспорочного поведения. Остальные местные жители в возрасте от 18 до 45 лет, годные к службе, зачислялись в помощники хозяев, в резервные батальоны и эскадроны; остающиеся в округе военного поселения за укомплектованием поселенных и резервных частей взрослые мужчины, способные к строевой службе, назначались в действующие части, откуда соответствующее число нижних чинов переводилось в другие полки. В мирное время поселенные полки должны были всегда стоять в округах своего П., а поселенные батальоны и эскадроны не выступали из своего округа в поход и в военное время; все жители округа, отданные при прежних рекрутских наборах на службу в другие полки, были переведены в поселяемый в округе полк. Военные поселяне были освобождены от всех государственных податей и земских повинностей, а также от рекрутских наборов, взамен чего они должны были комплектовать всеми способными к службе людьми тот полк, в округе которого они состояли; правительство брало на своё попечение содержание и приготовление к службе детей военных поселян. Военные поселяне были обмундированы в форменную одежду, им были выданы на руки ружья и амуниция. Многие добровольно обстригли волосы и обрили бороды, находя, что в мундире неприлично ходить с бородой. Кантонисты и взрослые местные жители немедленно начали обучаться маршировке и ружейным приемам.

Все земли, принадлежавшие к округу военного поселения, были разделены между поселянами-хозяевами на равные участки, размер которых определялся, с одной стороны, количеством земли, необходимым для прокормления самого хозяина, его семейства и постояльцев, а с другой — общим количеством, земли, отведенной для полка; недостаток пахотной земли пополнялся расчисткой лесов и осушением болот. Пастбища и луга были предоставлены в общее пользование всех поселян-хозяев, без раздела. Хозяева снабжались от казны лошадьми, рабочим скотом, земледельческими орудиями и мебелью; все имущество было изготовлено по установленным образцам и поддерживалось в исправности за счет поселян. Фельдфебели, вахмистры и известное число унтер-офицеров, преимущественно из окончивших курс в учебных войсках, не получали земельных наделов и обязаны были обучать военных поселян фронту и маршировке. При обучении нижних чинов внимание обращалось преимущественно на фронтовую выправку, маршировку и ружейные приемы; стрельбе в цель совсем не обучали и только три недели в году производились ученья «с порохом», то есть с холостыми зарядами. В поселенные части предписано было назначать лучших офицеров, в совершенстве знавших фронтовую службу и имевших некоторые познания в хозяйстве, скотоводстве и науках.

Служба офицеров в военных поселениях была очень тяжела: кроме обучения поселян маршировке и фронтовой службе, офицеры обязаны были руководить земледельческими работами, наблюдать за домашним хозяйством поселян и отвечать за каждое упущение своих подчиненных. Домашняя жизнь офицеров, которым были отведены квартиры при подковых штабах, была стеснена постоянным надзором начальства; полковые командиры и высшие начальствующие лица обращались с офицерами крайне грубо и бесцеремонно, зная, что выгодные материальные условия службы привлекали в военные поселения беднейших офицеров, дороживших службой, как единственным обеспечением. Не выдерживая такого обращения, многие офицеры военных поселений переводились в другие полки.

В конце царствования Александра I было приказано офицеров военных поселений никуда не переводить и увольнять в отставку не иначе, как по болезни, с тем, чтобы уволенных в отставку вновь принимать на службу только в военные поселения Нижние чины поселенных батальонов и эскадронов, поступившие на службу по рекрутским наборам, могли требовать присоединения к ним жен и детей, остававшихся на родине. Многие из жен нижних чинов отказывались ехать в военные П., отговариваясь болезнью, нежеланием оставлять своих родных и имущественными делами, вследствие чего сделано было распоряжение не допускать никаких отговорок и заявляющих о болезни подвергать освидетельствованию.

Вознаграждение помещикам за детей

Относительно присоединения к военным поселянам детей, прижитых до поступления на службу, начаты были переговоры с помещиками. Большинство последних требовало за уступку детей выдачи зачётных рекрутских квитанций или уплаты несоразмерно большого вознаграждения, а потому в 1823 г. были изданы правила о присоединении к военным поселянам их детей, прижитых до поступления на службу. Помещики обязаны были отдавать в казну по требованиям начальства детей моложе 10 лет, а детей старше этого возраста могли отдавать или не отдавать по своему усмотрению. За уступленных детей правительство выдавало помещикам вознаграждение за мальчиков, смотря по возрасту, от 22 р. до 1000 р., а за девочек — в половинном размере; вознаграждение выдавалось деньгами или зачетными рекрутскими квитанциями. Сыновья военных поселенцев зачислялись в военные кантонисты, по достижении 7-летнего возраста получали от казны провиант и одежду, а по достижении 18-летнего возраста зачислялись на службу в резервные батальоны и эскадроны, с переводом затем в действующие части. До 7-летнего возраста дети оставлялись у родителей, а сироты отдавались на воспитание поселянам-хозяевам. В возрасте от 7 до 12 лет кантонисты по-прежнему оставались при своих родителях и воспитателях, но обучались в школе, учителем унтер-офицером, грамоте, Закону Божию, началам арифметики и ремеслам. В возрасте от 12 до 18 лет кантонисты должны были помогать родителям в хозяйственных работах. Кантонисты, не способные к строевой службе, по достижении 12-летнего возраста отдавались в обучение мастерам, по контрактам на 5 лет, а затем зачислялись в военном поселении на нестроевые должности. В южных военных поселениях из кантонистов старшего возраста были сформированы учебные эскадроны и батареи, а в новгородском военном поселении в 1822 году был организован Военно-учительский институт, переведённый из Петербурга — с целью готовить учителей для школ поселенных батальонов; воспитанникам преподавались Закон Божий, чистописание, правописание, арифметика, геометрия, черчение, рисование, церковное пение, военная экзерциция и фехтование, а путём чтения книг кантонисты должны были «приобрести понятие» о «вещах общежития», об истории всеобщей и отечественной, началах артиллерии и работах полевой фортификации; летом они занимались работами в саду и огороде.

Судебная процедура

Для разбора споров между военными поселянами-хозяевами и их постояльцами в каждой поселенной роте был учрежден ротный комитет, состоявший из одного унтер-офицера и трех рядовых; хозяева каждого из четырёх отделений роты избирали ежегодно по 2 кандидата, из которых ротный командир назначал четырёх членами комитета. Дела в комитете разбирались устно. Если кто-либо из спорящих оставался недоволен решением комитета, оно представлялось ротному командиру, который утверждал или изменял его. На решение ротного командира можно было жаловаться комитету полкового управления, но в случае признания жалобы неуважительной с жалобщика удерживалось жалованье за один месяц. Недовольные решением комитета полкового управления могли жаловаться бригадному или дивизионному командиру на инспекторском смотру. Ротный комитет обязан был записывать в особую книгу духовные завещания поселян-хозяев и их постояльцев. В каждых трех ротах ежедневно наряжались на службу 53 человека, не считая караула к полковой гауптвахте. С 6 час. вечера от ротного караула каждый час посылались патрули. Дежурный по роте офицер отвечал за все в роте, следил за порядком в домах, поверял пожарную команду, ночью обходил все ротные помещения. В каждой поселенной роте имелись пожарные трубы и бочки. В каждом капральстве один из трех поселенных унтер-офицеров назначался ротным командиром за старшего; утром и вечером поселенные унтер-офицеры обязаны были обходить дома своих десятков, осматривая помещения поселенных нижних чинов и комнаты постояльцев; они отвечали за чистоту в домах и на задней улице, за осторожность в домах от огня. Кроме двух дней в неделю, назначенных для ученья, поселяне-хозяева могли отлучаться на работы в пределах своего округа без доклада, на отлучку за пределы округа должны были просить разрешения десяточного унтер-офицера, а на отлучку на ночь — разрешения ротного командира. На покупку вина требовалось разрешение ротного командира, но, несмотря на это, в военных поселениях процветала тайная продажа вина и по ночам поселяне пьянствовали. За несоблюдение правил осторожности от огня ротный командир мог наказывать виновных арестом, причем за детей наказывались родители; наказанные за неосторожность три раза отсылались на месяц в учебный батальон или на фабрику, а в случае нового нарушения правил переводились на службу в дальние гарнизоны сибирского корпуса.

Хозяйство и экономическая деятельность

Из ежегодного урожая хлеба, исключая посевные запасы, половину хозяева должны были сдавать в запасный хлебный магазин, а другой половиной могли распоряжаться по собственному усмотрению. С расширением земледелия предполагалось прекратить отпуск из казны провианта сначала на семейства поселян, а затем и на самих хозяев и постояльцев; однако, эту меру удалось привести в исполнение только в южных военных поселениях, где было достаточное количество хорошей пахотной земли. В Новгородской губ. до устройства военных поселений крестьяне занимались преимущественно отхожими промыслами и торговлей. Стремясь развить земледелие, начальство военных поселений расчистило много пахотной земли из-под лесов, но эта мера не привела к цели, так как земля требовала постоянного удобрения, а у поселян было мало скота. Для обучения поселян улучшенным приемам сельского хозяйства в военных поселений Новгородской губернии водворили несколько семейств немецких колонистов, что стоило казне больших издержек и также не дало заметных результатов. В южных военных поселениях часть пахотной земли возделывалась общественным нарядом под засев пшеницы, которая продавалась и доставляла значительный доход. Большое количество лугов и пастбищ дало возможность завести в южных поселениях овцеводство и конские заводы, которые были назначены для ремонтирования всей поселенной кавалерии лошадьми; однако, вследствие злоупотреблений начальства, продававшего частным лицам лучших лошадей, конские заводы приносили казне чистый убыток и в 40-х годах были закрыты. В новгородском военном поселении был устроен небольшой завод, доставлявший верховых лошадей офицерам поселения. Капиталы военных поселений увеличивались с каждым годом; они составлялись из отпусков от казны на содержание и продовольствие поселенных войск, из сумм, выручаемых от продажи рекрутских квитанций, из сбережений от сбора на заготовление рекрутской одежды, из откупной суммы за продажу алкоголя в военных поселениях. К концу царствования Александра I капиталы военных поселений достигли 32 млн руб. На устройство военных поселений при Александре I было израсходовано до 26 млн руб. Между тем, комплектование армии недостаточно обеспечивалось военными поселениями, так как в некоторых округах число умиравших превышало число рождающихся. Новгородские и белорусские крестьяне до перехода в военные поселения бедствовали до такой степени, что всякая перемена должна была, по-видимому, улучшить их быт; но случилось иначе.

Организация сельских работ в военных поселениях была проведена плохо. Ни чиновники, ни сам Аракчеев не разбирались в сельском хозяйстве. Вся деятельность военных поселенцев жестко регламентировалась инструкциями без учёта сезонного характера работ. Работы предписывалось проводить строго по регламенту, не соотносясь ни с погодными условиями, ни с обыкновенным порядком, принятым в крестьянском хозяйстве. Для доступа к работам надо было получить пропуск. Например, чиновник просыпался в 11 утра, тогда как поселяне ждали его уже с 6 утра. Получив пропуск, поселяне отправлялись на покос, при этом, времени на работы оставалось мало. Часто по инструкции для покоса назначался участок, который по факту оказывался за 7-10 верст от поселения, в силу чего у поселян не было возможности выполнить работы должным образом. Возле Санкт-Петербурга крестьянство издавна промышляло охотой, рыболовством, мелким промыслом, кустарным производством, торговлей, так как земля была непригодна для возделывания. По учреждении военных поселений в этом регионе было предписано заниматься хлебопашеством, что привело к печальным последствиям – низкая урожайность разоряли поселенцев, нередки были случаи голода. Смертность превышала рождаемость. На севере военные поселения не выполняли свою основную задачу – поставку рекрутов для армии. Кроме того, в силу недоедания и непосильных работ военные поселяне не были эффективны в качестве солдат.

Отставка военных поселян

С достижением 45-летнего возраста, а при неспособности к строевой службе по болезням или увечьям — и ранее, военные поселяне зачислялись в инвалиды, с получением от казны жалованья и провианта. Поселяне-хозяева имели право передать хозяйство своим сыновьям, находившимся на службе в поселённых полках или в числе кантонистов старшего возраста, и зятьям из нижних чинов поселенных полков, а не имеющие детей могли усыновлять кого-либо из нижних чинов поселенного полка или кантонистов. Инвалиды, передавшие своё хозяйство, оставались полными хозяевами в своих домах, а не избравшие себе наследников могли оставаться в своих домах только по соглашению с назначенными на их место хозяевами, в противном же случае наделялись от казны участками земли, а при полной неспособности к работе — помещались в инвалидные дома. Инвалиды освобождались от фронтовых занятий и земледельческих работ, но назначались для прислуги в госпиталях, для присмотра за казенными зданиями, для пастьбы скота военных поселян и т. п.

Бунт 1831 года

Летом 1831 года в военных поселениях Новгородской губернии вспыхнул бунт. Ближайшим поводом к беспорядкам послужила эпидемия холеры. Правительство устраивало карантины, заставляло окуривать зараженные дома и имущество умерших, но народ не верил в целесообразность этих мер; носились слухи, что в карантинах отравляют людей, что доктора и начальство рассыпают по дорогам яд и отравляют хлеб и воду. Рабочие, высланные из Петербурга за участие в холерных беспорядках, своими рассказами о том, как они кольями выгоняли холеру, возбуждали военных поселян.

Бунт начался 23 июля (11 июля по старому стилю) в Старой Руссе . 24 июля в городе происходили многочисленные убийства офицеров, начальников и даже священников. К солдатам рабочего батальона присоединились мещане; толпа разбила кабаки, началось избиение фельдшеров и лекарей. Толпа подвергала пыткам офицеров, заставляла их признаваться в «отравлениях» и подписываться под своими словами. Началась подготовка к казням. Вечером в город вошли войска, поэтому казни не состоялись. 25 июля беспорядки распространились за пределы Старой Руссы. В конечном счете холерный бунт вылился в восстание в Новгородской губернии.

Действия властей, направленные на выявление зачинщиков, были недостаточно энергичными. Кроме того, в Старой Руссе происходили постоянные контакты солдат с населением. Это привело к тому, что 1 августа (20 июля по старому стилю) солдаты одной из частей отказались подчиняться начальству, поддавшись общим паническим настроениям. После этого в городе произошла вторая вспышка насилия, были убиты офицеры, в том числе генералы Леонтьев и Эмме. В округах военного поселения было убито мятежниками и умерло от ран и побоев более 100 офицеров и врачей, остальные начальствующие лица были подвергнуты жестоким истязаниям и только немногим из них удалось скрыться.

3 августа кантонисты резервных батальонов были обезоружены и распущены по своим деревням; в округа военного поселения были отправлены вооруженные команды, понемногу восстановлявшие порядок и спокойствие. Граф Орлов, по приказанию императора Николая I, объехал округа военного поселения Новгородской губернии, читая везде отданный по случаю беспорядков Высочайший приказ и увещевая поселян выдать зачинщиков мятежа. 6 августа в Новгород прибыл сам император Николай I, произвел смотр войскам новгородского гарнизона и посетил округа поселенных гренадерских полков 1-й дивизии.

Беспорядки продолжались до 7 августа (26 июля по старому стилю), когда в город вновь вошли верные правительству войска. На следующий день по бесчинствующей толпе был открыт огонь. В итоге 10-й военно-рабочий батальон в полном составе был доставлен в Кронштадт, где особая военно-судная комиссия немедленно назначила наказания нижним чинам по мере участия их в возмущении. В округах военного поселения расследование было начато в первых числах августа; для рассмотрения дела была назначена военно-судная комиссия, под председательством генерала Я. В. Захаржевского. Виновные в беспорядках были разделены судом на 5 разрядов, причем преступники первого разряда, изобличенные в смертоубийстве, были приговорены к наказанию кнутом (от 10 до 45 ударов) и ссылке в каторжную работу, а остальные были приговорены к наказанию шпицрутенами (от 500 до 4000 ударов) и розгами (от 25 до 500 ударов), к отдаче в арестантские роты и отсылке на службу в сибирский отдельный корпус и в резервные войска; всего было осуждено более 3 тыс. человек, и только 1/4 осужденных не была подвергнута телесному наказанию. Поздней осенью приговоры суда были приведены в исполнение, причем телесное наказание производилось с такой жестокостью, что около 7 % наказанных шпицрутенами умерли на месте экзекуции.

Преобразование в округа

Высочайшим указом 8 ноября 1831 г. новгородские военные поселения были преобразованы в округа пахотных солдат. Округа более не считались принадлежащими поселенным полкам, и войска были в них расквартированы на общих основаниях. Поселенные батальоны и фурштатские роты были расформированы, поселенные роты переименованы в волости, управление которыми вверено головам, избираемым из среды хозяев командирами округов; дети пахотных солдат не зачислялись в кантонисты, а по достижении 20-ти летнего возраста определялись на службу в резервные батальоны. Из военных поселений в Новгородской губернии было составлено 14 округов пахотных солдат, разделенных на два удела: новгородский и старорусский. Пахотные солдаты 5 округа (бывшие военные поселяне 1 карабинерного полка), не принимавшие участия в бунте, были оставлены на прежнем положении и освобождены от оброка; кроме того им был отдан рабочий скот, полученный от казны солдатами других округов, и строения их приказано было поддерживать за казенный счет. В первых четырёх округах пахотных солдат (бывших поселениях гренадерских полков 1 дивизии) были оставлены только благонадежнейшие из коренных жителей и те из поступивших в хозяева из фронта, которые прослужили 20 лет и пожелали остаться в округах навсегда; остальные жители округов были определены на службу в резервные войска, в гарнизонные батальоны и в инвалидные команды. Оставленные в округах пахотные солдаты были наделены участками пашни и сенокоса по 15 дес. на каждого и должны были выстроить себе пз отпущенного казной леса дома. Деревянные дома-связи, в которых прежде жили хозяева поселенных рот, а также строения ротных и полковых штабов были назначены для расквартирования войск. В остальных округах были оставлены в звании пахотных солдат все жители. Пахотные солдаты были освобождены от обязанности доставлять войскам продовольствие, но с 1 января 1832 г. должны были платить оброк по 60 руб. с каждого хозяина и по 5 руб. за каждого из своих сыновей с 15-летнего возраста до женитьбы или зачисления в хозяева. Они подлежали рекрутской повинности и по окончании общего срока службы возвращались в округа; желающие могли поступать на службу не в очередь наборов и тогда должны были отслужить только 15 лет. Пахотные солдаты могли заниматься земледелием и всякими мастерствами и производить торги; в случае надобности им выдавались ссуды деньгами и хлебом. В каждой волости из среды хозяев избирались, с утверждения начальника округа, 4 сотские и голова, получавшие жалованье из капитала военных поселений и исполнявшие те же обязанности, что и должностные лица в удельных имениях. Каждый округ управлялся окружным комитетом, в состав которого, кроме начальника округа, входили его помощник, адъютант и старший из священников округа. Земли, оставшиеся от наделения пахотных солдат, отдавались в арендное содержание.

В 1835 году были преобразованы в округа пахотных солдат военные поселения Витебской и Могилевской губерний. В южных военных поселения в 1832 г. управление поселенной частью кавалерии было отделено от управления действующими и резервными эскадронами, которые были подчинены полковым и бригадным командирам, тогда как поселенные эскадроны подчинялись непосредственно начальнику дивизии. В 1836 г. военные поселения кавалерии были изъяты из ведения начальников дивизий. Эскадроны были переименованы в волости, комитеты полкового управления — в окружные комитеты; дети поселян были освобождены от зачисления в кантонисты и должны были подлежать общей рекрутской повинности; оброком военные поселяне южных поселений обложены не были. Высшее управление военными поселениями с 1832 г. сосредоточивалось в департаменте военных поселений военного министерства. В 1835 году этому департаменту, кроме военных поселений и округов пахотных солдат, было поручено заведование иррегулярными войсками, военно-учебными заведениями и всеми казенными зданиями вне крепостей.

В 1837 году имения военного ведомства в Киевской и Подольской губерний, образовавшиеся из конфискованных имений польских мятежников, были переименованы в военные поселения. В 1838 г. в ведомство военных поселений был отчислен г. Умань. Для общественных посевов, необходимых на продовольствие войск, расположенных в военных поселений, было отделено соответствующее количество земли. Во избежание малоземелья, около 14 тыс. военных поселян были переселены в округа новороссийского военного поселения; из беднейших поселян были сформированы 4 временные рабочие роты. Военные поселяне были обязаны отбывать рекрутскую повинность на общих основаниях, три дня в неделю работать на общественных полях и доставлять продовольствие расквартированным в округах войскам.

На Кавказе

На Кавказе нижние чины, отслужившие срок службы, поселялись при штаб-квартирах своих полков, причем правительство оказывало им некоторое пособие при водворении. В 1837 г. решено было устроить военные поселения на границах с землями не усмиренных горцев. В течение 5 лет предполагалось поселить около 3 тыс. семейств. В военные поселения назначались нижние чины, прослужившие не менее 15 лет. Ранней весной они отправлялись из полков на места, назначенные для поселений, устраивали себе дома и засевали поля. Поселянам были отведены участки пахотной земли по 20 десятин на каждое семейство в северном Кавказе и по 15 десятин в Закавказье; первые годы казна отпускала провиант на самих поселян и их семейства, поселяне были снабжены оружием для отражения набегов горцев. Они должны были заниматься земледелием, ремеслами и торговлей с соседними горцами. Сыновья поселян не зачислялись в кантонисты, а по достижении 20-летнего возраста определялись в полки кавказской армии, где должны были прослужить 15 лет. Созданные на Кавказе военные поселения представляли надежную защиту от набегов горцев. По мере усмирения горских племен, потерявшие своё значение поселения присоединялись к кавказским казачьим войскам.

Упразднение

После вступления на престол императора Александра II в южные военные поселения был командирован флигель-адъютант Д. А. Столыпин. Объехав все поселения, Столыпин донёс, что население округов сильно обеднело: у многих хозяев не было рабочего скота, садоводство, дававшее когда-то значительный доход, пришло в упадок; постройки в округах требовали постоянного ремонта; для обеспечения продовольствия расположенных в военном П. войск необходимо такое количество земли, что на долю собственного хозяйства поселян оставлялись во многих округах неудобные участки. Как местное, так и главное начальство военных поселений пришло затем к убеждению, что военные поселения невыгодны в материальном отношении и не достигали поставленной им цели.

Ввиду этого в 1857 году военные поселения и округа пахотных солдат были упразднены и переданы в управление министерства государственных имуществ.

Начальники

Главные начальники военных поселений:

• 1821—1826 — генерал от артиллерии Алексей Андреевич Аракчеев
• 1826—1832 — генерал-адъютант Пётр Андреевич Клейнмихель

Директора Департамента военных поселений:

• 1832—1842 — генерал-адъютант Пётр Андреевич Клейнмихель
• 1842—1852 — генерал от артиллерии (до 1851 — генерал-лейтенант) Николай Иванович Корф
• 1852—1856 — генерал-лейтенант Густав Фёдорович Пилар фон Пильхау
• 1856—1857 — генерал-лейтенант Александр Иванович Веригин

См. также

• Адмиралтейские поселения
• Войсковые обыватели
• Засечная стража
• Однодворцы
• Пахотные солдаты
• Система индельты (от швед. indelningsverket) — система содержания армии и флота, существовавшая в Швеции в XVII—XX вв.
• Слободские казацкие полки —военно-территориальные казачьи формирования Русского царства и Российской империи на территории Слободской Украины (Слобожанщины) в XVII—XVIII веках.
• Украинский ландмилицский корпус
• Фема (греч. θέματα) — военно-административн. округа Восточной Римской (Ромейской) империи в которых командующие войсками обладали также всей полнотой гражданской власти.

Литература

• [elib.shpl.ru/ru/nodes/23795-speranskiy-m-m-o-voennyh-poseleniyah-spb-1825#page/1/mode/grid/zoom/1 Сперанский М. М. О военных поселениях. — СПб.: тип. Штаба воен. поселений, 1825. — 32 c.]
• Большая Российская Энциклопедия: В 30 т./Председатель науч.-ред. совета Ю. С. Осипов, отв.ред. С. Л. Кравец. Т.5 Великий князь — Восходящий узел орбиты. — М.:БРЭ,2006. — 783 с.:ил.:карт. — С.550. ISBN 5-85270-334-6 (Т.5)
• Богданович М. «История царствования имп. Александра I» (т. V и VI)
• «Бунт военных поселян в 1831 г.» (изд. «Русской Старины», 1871)
• «Граф Аракчеев и военные П.» (изд. «Русской Старины», 1871)
• Карпов, «О военных П. при графе Аракчееве» («Русский Вестник», 1890, № 2, 3 и 4)
• Слезскинский А. «Бунт военных поселян в холеру 1881 г.» (Новгород, 1894)
• [www.memoirs.ru/rarhtml/Slezskin_IV93_8.htm Слезскинский А. Г. Бунт военных поселян в холеру 1831 года // Исторический вестник, 1893. — Т. 53. — № 8. — С. 390—402.]
• Томсинов В. А. Аракчеев (серия ЖЗЛ). М.: Молодая гвардия, 2003. С. 322—337.
• Орлов Е. «Бунт военных поселян» в 1831 г." («Русский Вестник», 1897, № 7, 9, 11 и 12)
• «Воспоминания» о военных П. [memoirs.ru/rarhtml/1344Gribbe.htm А. К. Гриббе ("Русская старина, 1875. т. XII], 1876. т. XVII и 1885, т. XLV), Н. Матвеева (ib., 1879, т. XXV), В. Лукинского (ib., 1879, т. XXV), И. Поддубного («Истор. Вестн.», 1883, т. XIII), [www.memoirs.ru/rarhtml/1240Mozaiski.htm И. Можайского (ib., 1886, т. XXV)], [www.memoirs.ru/rarhtml/Radz_IV88_34_11.htm Радзиковского (ib., 1888, т. XXXIV)] , Павлова (ib., 1894, т. LV), Ушакова («Русская Стар.», 1874, т. IX), [memoirs.ru/rarhtml/1176Evropeus.htm И. И. Европеуса (ib., 1872, т. VI, № 9] и [memoirs.ru/rarhtml/1182EvropeusV.htm (№ 11)], Коведяева (ib., 1885, т. XLV), Мартоса («Русский Арх.», 1893, № 8), Тарасова («Русская Старина», 1871, т. IV), [www.memoirs.ru/rarhtml/1162Sviyazev.htm Свиязева (ib., 1871, т. IV)] ; Маевского (ib., 1873, т. VIII), К. Детлова (ib, 1885, т. XLV), фон Брадке («Русский Арх.», 1875, кн. 1 и 3), Крымова («Военный Сборн.», 1862, т. XXIV), Романовича («Русский Арх.», 1868), Яроша («Русск. Стар.», 1886, т. XLIX) и Стольшина («Русский Арх.», 1874)
• «Военный П. при графе Витте» («Древн. и Нов. Россия», 1880, № 7)
• Александров, «Заметка о бывших военных П.» («Русский Архив», 1873, кн. II)
• Богуславский, «Аракчеевщина» (1882)
• «Новгородский Сборник» (1865, вып. 5). Ср. кн. IV ч. I Свода Военных Постановлений, изд. 1838 г.
• [memoirs.ru/texts/RudUsPos_RS73_8_10.htm Устройство военных поселений] (Из записок отставного майора А. П. Рудыновскаго). 1820—1821 гг. / Сообщ. Н. Рудыновский // Русская старина, 1873. — Т 8. — № 10. — С. 594—596

Ссылки

• При написании этой статьи использовался материал из Энциклопедического словаря Брокгауза и Ефрона (1890—1907).
• [memoirs.ru/texts/PBat_RA89K2V8.htm Пернатый батальон. Рассказ новгородского старожила // Русский архив, 1889. — Кн. 2. — Вып. 8. — С. 562—563.] (весьма остроумная сатира на порядок в военных поселениях)
• [magazines.russ.ru/novyi_mi/2006/7/zu9.html Андрей Зубов. Размышления над причинами революции в России. Царствование Александра Благословенного]

Отрывок, характеризующий Военные поселения

Вследствие этого страшного гула, шума, потребности внимания и деятельности Тушин не испытывал ни малейшего неприятного чувства страха, и мысль, что его могут убить или больно ранить, не приходила ему в голову. Напротив, ему становилось всё веселее и веселее. Ему казалось, что уже очень давно, едва ли не вчера, была та минута, когда он увидел неприятеля и сделал первый выстрел, и что клочок поля, на котором он стоял, был ему давно знакомым, родственным местом. Несмотря на то, что он всё помнил, всё соображал, всё делал, что мог делать самый лучший офицер в его положении, он находился в состоянии, похожем на лихорадочный бред или на состояние пьяного человека.
Из за оглушающих со всех сторон звуков своих орудий, из за свиста и ударов снарядов неприятелей, из за вида вспотевшей, раскрасневшейся, торопящейся около орудий прислуги, из за вида крови людей и лошадей, из за вида дымков неприятеля на той стороне (после которых всякий раз прилетало ядро и било в землю, в человека, в орудие или в лошадь), из за вида этих предметов у него в голове установился свой фантастический мир, который составлял его наслаждение в эту минуту. Неприятельские пушки в его воображении были не пушки, а трубки, из которых редкими клубами выпускал дым невидимый курильщик.
– Вишь, пыхнул опять, – проговорил Тушин шопотом про себя, в то время как с горы выскакивал клуб дыма и влево полосой относился ветром, – теперь мячик жди – отсылать назад.
– Что прикажете, ваше благородие? – спросил фейерверкер, близко стоявший около него и слышавший, что он бормотал что то.
– Ничего, гранату… – отвечал он.
«Ну ка, наша Матвевна», говорил он про себя. Матвевной представлялась в его воображении большая крайняя, старинного литья пушка. Муравьями представлялись ему французы около своих орудий. Красавец и пьяница первый номер второго орудия в его мире был дядя ; Тушин чаще других смотрел на него и радовался на каждое его движение. Звук то замиравшей, то опять усиливавшейся ружейной перестрелки под горою представлялся ему чьим то дыханием. Он прислушивался к затиханью и разгоранью этих звуков.
– Ишь, задышала опять, задышала, – говорил он про себя.
Сам он представлялся себе огромного роста, мощным мужчиной, который обеими руками швыряет французам ядра.
– Ну, Матвевна, матушка, не выдавай! – говорил он, отходя от орудия, как над его головой раздался чуждый, незнакомый голос:
– Капитан Тушин! Капитан!
Тушин испуганно оглянулся. Это был тот штаб офицер, который выгнал его из Грунта. Он запыхавшимся голосом кричал ему:
– Что вы, с ума сошли. Вам два раза приказано отступать, а вы…
«Ну, за что они меня?…» думал про себя Тушин, со страхом глядя на начальника.
– Я… ничего… – проговорил он, приставляя два пальца к козырьку. – Я…
Но полковник не договорил всего, что хотел. Близко пролетевшее ядро заставило его, нырнув, согнуться на лошади. Он замолк и только что хотел сказать еще что то, как еще ядро остановило его. Он поворотил лошадь и поскакал прочь.
– Отступать! Все отступать! – прокричал он издалека. Солдаты засмеялись. Через минуту приехал адъютант с тем же приказанием.
Это был князь Андрей. Первое, что он увидел, выезжая на то пространство, которое занимали пушки Тушина, была отпряженная лошадь с перебитою ногой, которая ржала около запряженных лошадей. Из ноги ее, как из ключа, лилась кровь. Между передками лежало несколько убитых. Одно ядро за другим пролетало над ним, в то время как он подъезжал, и он почувствовал, как нервическая дрожь пробежала по его спине. Но одна мысль о том, что он боится, снова подняла его. «Я не могу бояться», подумал он и медленно слез с лошади между орудиями. Он передал приказание и не уехал с батареи. Он решил, что при себе снимет орудия с позиции и отведет их. Вместе с Тушиным, шагая через тела и под страшным огнем французов, он занялся уборкой орудий.
– А то приезжало сейчас начальство, так скорее драло, – сказал фейерверкер князю Андрею, – не так, как ваше благородие.
Князь Андрей ничего не говорил с Тушиным. Они оба были и так заняты, что, казалось, и не видали друг друга. Когда, надев уцелевшие из четырех два орудия на передки, они двинулись под гору (одна разбитая пушка и единорог были оставлены), князь Андрей подъехал к Тушину.
– Ну, до свидания, – сказал князь Андрей, протягивая руку Тушину.
– До свидания, голубчик, – сказал Тушин, – милая душа! прощайте, голубчик, – сказал Тушин со слезами, которые неизвестно почему вдруг выступили ему на глаза.


Ветер стих, черные тучи низко нависли над местом сражения, сливаясь на горизонте с пороховым дымом. Становилось темно, и тем яснее обозначалось в двух местах зарево пожаров. Канонада стала слабее, но трескотня ружей сзади и справа слышалась еще чаще и ближе. Как только Тушин с своими орудиями, объезжая и наезжая на раненых, вышел из под огня и спустился в овраг, его встретило начальство и адъютанты, в числе которых были и штаб офицер и Жерков, два раза посланный и ни разу не доехавший до батареи Тушина. Все они, перебивая один другого, отдавали и передавали приказания, как и куда итти, и делали ему упреки и замечания. Тушин ничем не распоряжался и молча, боясь говорить, потому что при каждом слове он готов был, сам не зная отчего, заплакать, ехал сзади на своей артиллерийской кляче. Хотя раненых велено было бросать, много из них тащилось за войсками и просилось на орудия. Тот самый молодцоватый пехотный офицер, который перед сражением выскочил из шалаша Тушина, был, с пулей в животе, положен на лафет Матвевны. Под горой бледный гусарский юнкер, одною рукой поддерживая другую, подошел к Тушину и попросился сесть.
– Капитан, ради Бога, я контужен в руку, – сказал он робко. – Ради Бога, я не могу итти. Ради Бога!
Видно было, что юнкер этот уже не раз просился где нибудь сесть и везде получал отказы. Он просил нерешительным и жалким голосом.
– Прикажите посадить, ради Бога.
– Посадите, посадите, – сказал Тушин. – Подложи шинель, ты, дядя, – обратился он к своему любимому солдату. – А где офицер раненый?
– Сложили, кончился, – ответил кто то.
– Посадите. Садитесь, милый, садитесь. Подстели шинель, Антонов.
Юнкер был Ростов. Он держал одною рукой другую, был бледен, и нижняя челюсть тряслась от лихорадочной дрожи. Его посадили на Матвевну, на то самое орудие, с которого сложили мертвого офицера. На подложенной шинели была кровь, в которой запачкались рейтузы и руки Ростова.
– Что, вы ранены, голубчик? – сказал Тушин, подходя к орудию, на котором сидел Ростов.
– Нет, контужен.
– Отчего же кровь то на станине? – спросил Тушин.
– Это офицер, ваше благородие, окровянил, – отвечал солдат артиллерист, обтирая кровь рукавом шинели и как будто извиняясь за нечистоту, в которой находилось орудие.
Насилу, с помощью пехоты, вывезли орудия в гору, и достигши деревни Гунтерсдорф, остановились. Стало уже так темно, что в десяти шагах нельзя было различить мундиров солдат, и перестрелка стала стихать. Вдруг близко с правой стороны послышались опять крики и пальба. От выстрелов уже блестело в темноте. Это была последняя атака французов, на которую отвечали солдаты, засевшие в дома деревни. Опять всё бросилось из деревни, но орудия Тушина не могли двинуться, и артиллеристы, Тушин и юнкер, молча переглядывались, ожидая своей участи. Перестрелка стала стихать, и из боковой улицы высыпали оживленные говором солдаты.
– Цел, Петров? – спрашивал один.
– Задали, брат, жару. Теперь не сунутся, – говорил другой.
– Ничего не видать. Как они в своих то зажарили! Не видать; темь, братцы. Нет ли напиться?
Французы последний раз были отбиты. И опять, в совершенном мраке, орудия Тушина, как рамой окруженные гудевшею пехотой, двинулись куда то вперед.
В темноте как будто текла невидимая, мрачная река, всё в одном направлении, гудя шопотом, говором и звуками копыт и колес. В общем гуле из за всех других звуков яснее всех были стоны и голоса раненых во мраке ночи. Их стоны, казалось, наполняли собой весь этот мрак, окружавший войска. Их стоны и мрак этой ночи – это было одно и то же. Через несколько времени в движущейся толпе произошло волнение. Кто то проехал со свитой на белой лошади и что то сказал, проезжая. Что сказал? Куда теперь? Стоять, что ль? Благодарил, что ли? – послышались жадные расспросы со всех сторон, и вся движущаяся масса стала напирать сама на себя (видно, передние остановились), и пронесся слух, что велено остановиться. Все остановились, как шли, на середине грязной дороги.
Засветились огни, и слышнее стал говор. Капитан Тушин, распорядившись по роте, послал одного из солдат отыскивать перевязочный пункт или лекаря для юнкера и сел у огня, разложенного на дороге солдатами. Ростов перетащился тоже к огню. Лихорадочная дрожь от боли, холода и сырости трясла всё его тело. Сон непреодолимо клонил его, но он не мог заснуть от мучительной боли в нывшей и не находившей положения руке. Он то закрывал глаза, то взглядывал на огонь, казавшийся ему горячо красным, то на сутуловатую слабую фигуру Тушина, по турецки сидевшего подле него. Большие добрые и умные глаза Тушина с сочувствием и состраданием устремлялись на него. Он видел, что Тушин всею душой хотел и ничем не мог помочь ему.
Со всех сторон слышны были шаги и говор проходивших, проезжавших и кругом размещавшейся пехоты. Звуки голосов, шагов и переставляемых в грязи лошадиных копыт, ближний и дальний треск дров сливались в один колеблющийся гул.
Теперь уже не текла, как прежде, во мраке невидимая река, а будто после бури укладывалось и трепетало мрачное море. Ростов бессмысленно смотрел и слушал, что происходило перед ним и вокруг него. Пехотный солдат подошел к костру, присел на корточки, всунул руки в огонь и отвернул лицо.
– Ничего, ваше благородие? – сказал он, вопросительно обращаясь к Тушину. – Вот отбился от роты, ваше благородие; сам не знаю, где. Беда!
Вместе с солдатом подошел к костру пехотный офицер с подвязанной щекой и, обращаясь к Тушину, просил приказать подвинуть крошечку орудия, чтобы провезти повозку. За ротным командиром набежали на костер два солдата. Они отчаянно ругались и дрались, выдергивая друг у друга какой то сапог.
– Как же, ты поднял! Ишь, ловок, – кричал один хриплым голосом.
Потом подошел худой, бледный солдат с шеей, обвязанной окровавленною подверткой, и сердитым голосом требовал воды у артиллеристов.
– Что ж, умирать, что ли, как собаке? – говорил он.
Тушин велел дать ему воды. Потом подбежал веселый солдат, прося огоньку в пехоту.
– Огоньку горяченького в пехоту! Счастливо оставаться, землячки, благодарим за огонек, мы назад с процентой отдадим, – говорил он, унося куда то в темноту краснеющуюся головешку.
За этим солдатом четыре солдата, неся что то тяжелое на шинели, прошли мимо костра. Один из них споткнулся.
– Ишь, черти, на дороге дрова положили, – проворчал он.
– Кончился, что ж его носить? – сказал один из них.
– Ну, вас!
И они скрылись во мраке с своею ношей.
– Что? болит? – спросил Тушин шопотом у Ростова.
– Болит.
– Ваше благородие, к генералу. Здесь в избе стоят, – сказал фейерверкер, подходя к Тушину.
– Сейчас, голубчик.
Тушин встал и, застегивая шинель и оправляясь, отошел от костра…
Недалеко от костра артиллеристов, в приготовленной для него избе, сидел князь Багратион за обедом, разговаривая с некоторыми начальниками частей, собравшимися у него. Тут был старичок с полузакрытыми глазами, жадно обгладывавший баранью кость, и двадцатидвухлетний безупречный генерал, раскрасневшийся от рюмки водки и обеда, и штаб офицер с именным перстнем, и Жерков, беспокойно оглядывавший всех, и князь Андрей, бледный, с поджатыми губами и лихорадочно блестящими глазами.
В избе стояло прислоненное в углу взятое французское знамя, и аудитор с наивным лицом щупал ткань знамени и, недоумевая, покачивал головой, может быть оттого, что его и в самом деле интересовал вид знамени, а может быть, и оттого, что ему тяжело было голодному смотреть на обед, за которым ему не достало прибора. В соседней избе находился взятый в плен драгунами французский полковник. Около него толпились, рассматривая его, наши офицеры. Князь Багратион благодарил отдельных начальников и расспрашивал о подробностях дела и о потерях. Полковой командир, представлявшийся под Браунау, докладывал князю, что, как только началось дело, он отступил из леса, собрал дроворубов и, пропустив их мимо себя, с двумя баталионами ударил в штыки и опрокинул французов.
– Как я увидал, ваше сиятельство, что первый батальон расстроен, я стал на дороге и думаю: «пропущу этих и встречу батальным огнем»; так и сделал.
Полковому командиру так хотелось сделать это, так он жалел, что не успел этого сделать, что ему казалось, что всё это точно было. Даже, может быть, и в самом деле было? Разве можно было разобрать в этой путанице, что было и чего не было?
– Причем должен заметить, ваше сиятельство, – продолжал он, вспоминая о разговоре Долохова с Кутузовым и о последнем свидании своем с разжалованным, – что рядовой, разжалованный Долохов, на моих глазах взял в плен французского офицера и особенно отличился.
– Здесь то я видел, ваше сиятельство, атаку павлоградцев, – беспокойно оглядываясь, вмешался Жерков, который вовсе не видал в этот день гусар, а только слышал о них от пехотного офицера. – Смяли два каре, ваше сиятельство.
На слова Жеркова некоторые улыбнулись, как и всегда ожидая от него шутки; но, заметив, что то, что он говорил, клонилось тоже к славе нашего оружия и нынешнего дня, приняли серьезное выражение, хотя многие очень хорошо знали, что то, что говорил Жерков, была ложь, ни на чем не основанная. Князь Багратион обратился к старичку полковнику.
– Благодарю всех, господа, все части действовали геройски: пехота, кавалерия и артиллерия. Каким образом в центре оставлены два орудия? – спросил он, ища кого то глазами. (Князь Багратион не спрашивал про орудия левого фланга; он знал уже, что там в самом начале дела были брошены все пушки.) – Я вас, кажется, просил, – обратился он к дежурному штаб офицеру.
– Одно было подбито, – отвечал дежурный штаб офицер, – а другое, я не могу понять; я сам там всё время был и распоряжался и только что отъехал… Жарко было, правда, – прибавил он скромно.
Кто то сказал, что капитан Тушин стоит здесь у самой деревни, и что за ним уже послано.
– Да вот вы были, – сказал князь Багратион, обращаясь к князю Андрею.
– Как же, мы вместе немного не съехались, – сказал дежурный штаб офицер, приятно улыбаясь Болконскому.
– Я не имел удовольствия вас видеть, – холодно и отрывисто сказал князь Андрей.
Все молчали. На пороге показался Тушин, робко пробиравшийся из за спин генералов. Обходя генералов в тесной избе, сконфуженный, как и всегда, при виде начальства, Тушин не рассмотрел древка знамени и спотыкнулся на него. Несколько голосов засмеялось.
– Каким образом орудие оставлено? – спросил Багратион, нахмурившись не столько на капитана, сколько на смеявшихся, в числе которых громче всех слышался голос Жеркова.
Тушину теперь только, при виде грозного начальства, во всем ужасе представилась его вина и позор в том, что он, оставшись жив, потерял два орудия. Он так был взволнован, что до сей минуты не успел подумать об этом. Смех офицеров еще больше сбил его с толку. Он стоял перед Багратионом с дрожащею нижнею челюстью и едва проговорил:
– Не знаю… ваше сиятельство… людей не было, ваше сиятельство.
– Вы бы могли из прикрытия взять!
Что прикрытия не было, этого не сказал Тушин, хотя это была сущая правда. Он боялся подвести этим другого начальника и молча, остановившимися глазами, смотрел прямо в лицо Багратиону, как смотрит сбившийся ученик в глаза экзаменатору.
Молчание было довольно продолжительно. Князь Багратион, видимо, не желая быть строгим, не находился, что сказать; остальные не смели вмешаться в разговор. Князь Андрей исподлобья смотрел на Тушина, и пальцы его рук нервически двигались.
– Ваше сиятельство, – прервал князь Андрей молчание своим резким голосом, – вы меня изволили послать к батарее капитана Тушина. Я был там и нашел две трети людей и лошадей перебитыми, два орудия исковерканными, и прикрытия никакого.
Князь Багратион и Тушин одинаково упорно смотрели теперь на сдержанно и взволнованно говорившего Болконского.
– И ежели, ваше сиятельство, позволите мне высказать свое мнение, – продолжал он, – то успехом дня мы обязаны более всего действию этой батареи и геройской стойкости капитана Тушина с его ротой, – сказал князь Андрей и, не ожидая ответа, тотчас же встал и отошел от стола.
Князь Багратион посмотрел на Тушина и, видимо не желая выказать недоверия к резкому суждению Болконского и, вместе с тем, чувствуя себя не в состоянии вполне верить ему, наклонил голову и сказал Тушину, что он может итти. Князь Андрей вышел за ним.
– Вот спасибо: выручил, голубчик, – сказал ему Тушин.
Князь Андрей оглянул Тушина и, ничего не сказав, отошел от него. Князю Андрею было грустно и тяжело. Всё это было так странно, так непохоже на то, чего он надеялся.

«Кто они? Зачем они? Что им нужно? И когда всё это кончится?» думал Ростов, глядя на переменявшиеся перед ним тени. Боль в руке становилась всё мучительнее. Сон клонил непреодолимо, в глазах прыгали красные круги, и впечатление этих голосов и этих лиц и чувство одиночества сливались с чувством боли. Это они, эти солдаты, раненые и нераненые, – это они то и давили, и тяготили, и выворачивали жилы, и жгли мясо в его разломанной руке и плече. Чтобы избавиться от них, он закрыл глаза.
Он забылся на одну минуту, но в этот короткий промежуток забвения он видел во сне бесчисленное количество предметов: он видел свою мать и ее большую белую руку, видел худенькие плечи Сони, глаза и смех Наташи, и Денисова с его голосом и усами, и Телянина, и всю свою историю с Теляниным и Богданычем. Вся эта история была одно и то же, что этот солдат с резким голосом, и эта то вся история и этот то солдат так мучительно, неотступно держали, давили и все в одну сторону тянули его руку. Он пытался устраняться от них, но они не отпускали ни на волос, ни на секунду его плечо. Оно бы не болело, оно было бы здорово, ежели б они не тянули его; но нельзя было избавиться от них.
Он открыл глаза и поглядел вверх. Черный полог ночи на аршин висел над светом углей. В этом свете летали порошинки падавшего снега. Тушин не возвращался, лекарь не приходил. Он был один, только какой то солдатик сидел теперь голый по другую сторону огня и грел свое худое желтое тело.
«Никому не нужен я! – думал Ростов. – Некому ни помочь, ни пожалеть. А был же и я когда то дома, сильный, веселый, любимый». – Он вздохнул и со вздохом невольно застонал.
– Ай болит что? – спросил солдатик, встряхивая свою рубаху над огнем, и, не дожидаясь ответа, крякнув, прибавил: – Мало ли за день народу попортили – страсть!
Ростов не слушал солдата. Он смотрел на порхавшие над огнем снежинки и вспоминал русскую зиму с теплым, светлым домом, пушистою шубой, быстрыми санями, здоровым телом и со всею любовью и заботою семьи. «И зачем я пошел сюда!» думал он.
На другой день французы не возобновляли нападения, и остаток Багратионова отряда присоединился к армии Кутузова.



Князь Василий не обдумывал своих планов. Он еще менее думал сделать людям зло для того, чтобы приобрести выгоду. Он был только светский человек, успевший в свете и сделавший привычку из этого успеха. У него постоянно, смотря по обстоятельствам, по сближениям с людьми, составлялись различные планы и соображения, в которых он сам не отдавал себе хорошенько отчета, но которые составляли весь интерес его жизни. Не один и не два таких плана и соображения бывало у него в ходу, а десятки, из которых одни только начинали представляться ему, другие достигались, третьи уничтожались. Он не говорил себе, например: «Этот человек теперь в силе, я должен приобрести его доверие и дружбу и через него устроить себе выдачу единовременного пособия», или он не говорил себе: «Вот Пьер богат, я должен заманить его жениться на дочери и занять нужные мне 40 тысяч»; но человек в силе встречался ему, и в ту же минуту инстинкт подсказывал ему, что этот человек может быть полезен, и князь Василий сближался с ним и при первой возможности, без приготовления, по инстинкту, льстил, делался фамильярен, говорил о том, о чем нужно было.
Пьер был у него под рукою в Москве, и князь Василий устроил для него назначение в камер юнкеры, что тогда равнялось чину статского советника, и настоял на том, чтобы молодой человек с ним вместе ехал в Петербург и остановился в его доме. Как будто рассеянно и вместе с тем с несомненной уверенностью, что так должно быть, князь Василий делал всё, что было нужно для того, чтобы женить Пьера на своей дочери. Ежели бы князь Василий обдумывал вперед свои планы, он не мог бы иметь такой естественности в обращении и такой простоты и фамильярности в сношении со всеми людьми, выше и ниже себя поставленными. Что то влекло его постоянно к людям сильнее или богаче его, и он одарен был редким искусством ловить именно ту минуту, когда надо и можно было пользоваться людьми.
Пьер, сделавшись неожиданно богачом и графом Безухим, после недавнего одиночества и беззаботности, почувствовал себя до такой степени окруженным, занятым, что ему только в постели удавалось остаться одному с самим собою. Ему нужно было подписывать бумаги, ведаться с присутственными местами, о значении которых он не имел ясного понятия, спрашивать о чем то главного управляющего, ехать в подмосковное имение и принимать множество лиц, которые прежде не хотели и знать о его существовании, а теперь были бы обижены и огорчены, ежели бы он не захотел их видеть. Все эти разнообразные лица – деловые, родственники, знакомые – все были одинаково хорошо, ласково расположены к молодому наследнику; все они, очевидно и несомненно, были убеждены в высоких достоинствах Пьера. Беспрестанно он слышал слова: «С вашей необыкновенной добротой» или «при вашем прекрасном сердце», или «вы сами так чисты, граф…» или «ежели бы он был так умен, как вы» и т. п., так что он искренно начинал верить своей необыкновенной доброте и своему необыкновенному уму, тем более, что и всегда, в глубине души, ему казалось, что он действительно очень добр и очень умен. Даже люди, прежде бывшие злыми и очевидно враждебными, делались с ним нежными и любящими. Столь сердитая старшая из княжен, с длинной талией, с приглаженными, как у куклы, волосами, после похорон пришла в комнату Пьера. Опуская глаза и беспрестанно вспыхивая, она сказала ему, что очень жалеет о бывших между ними недоразумениях и что теперь не чувствует себя вправе ничего просить, разве только позволения, после постигшего ее удара, остаться на несколько недель в доме, который она так любила и где столько принесла жертв. Она не могла удержаться и заплакала при этих словах. Растроганный тем, что эта статуеобразная княжна могла так измениться, Пьер взял ее за руку и просил извинения, сам не зная, за что. С этого дня княжна начала вязать полосатый шарф для Пьера и совершенно изменилась к нему.
– Сделай это для нее, mon cher; всё таки она много пострадала от покойника, – сказал ему князь Василий, давая подписать какую то бумагу в пользу княжны.
Князь Василий решил, что эту кость, вексель в 30 т., надо было всё таки бросить бедной княжне с тем, чтобы ей не могло притти в голову толковать об участии князя Василия в деле мозаикового портфеля. Пьер подписал вексель, и с тех пор княжна стала еще добрее. Младшие сестры стали также ласковы к нему, в особенности самая младшая, хорошенькая, с родинкой, часто смущала Пьера своими улыбками и смущением при виде его.
Пьеру так естественно казалось, что все его любят, так казалось бы неестественно, ежели бы кто нибудь не полюбил его, что он не мог не верить в искренность людей, окружавших его. Притом ему не было времени спрашивать себя об искренности или неискренности этих людей. Ему постоянно было некогда, он постоянно чувствовал себя в состоянии кроткого и веселого опьянения. Он чувствовал себя центром какого то важного общего движения; чувствовал, что от него что то постоянно ожидается; что, не сделай он того, он огорчит многих и лишит их ожидаемого, а сделай то то и то то, всё будет хорошо, – и он делал то, что требовали от него, но это что то хорошее всё оставалось впереди.
Более всех других в это первое время как делами Пьера, так и им самим овладел князь Василий. Со смерти графа Безухого он не выпускал из рук Пьера. Князь Василий имел вид человека, отягченного делами, усталого, измученного, но из сострадания не могущего, наконец, бросить на произвол судьбы и плутов этого беспомощного юношу, сына его друга, apres tout, [в конце концов,] и с таким огромным состоянием. В те несколько дней, которые он пробыл в Москве после смерти графа Безухого, он призывал к себе Пьера или сам приходил к нему и предписывал ему то, что нужно было делать, таким тоном усталости и уверенности, как будто он всякий раз приговаривал:
«Vous savez, que je suis accable d'affaires et que ce n'est que par pure charite, que je m'occupe de vous, et puis vous savez bien, que ce que je vous propose est la seule chose faisable». [Ты знаешь, я завален делами; но было бы безжалостно покинуть тебя так; разумеется, что я тебе говорю, есть единственно возможное.]
– Ну, мой друг, завтра мы едем, наконец, – сказал он ему однажды, закрывая глаза, перебирая пальцами его локоть и таким тоном, как будто то, что он говорил, было давным давно решено между ними и не могло быть решено иначе.
– Завтра мы едем, я тебе даю место в своей коляске. Я очень рад. Здесь у нас всё важное покончено. А мне уж давно бы надо. Вот я получил от канцлера. Я его просил о тебе, и ты зачислен в дипломатический корпус и сделан камер юнкером. Теперь дипломатическая дорога тебе открыта.
Несмотря на всю силу тона усталости и уверенности, с которой произнесены были эти слова, Пьер, так долго думавший о своей карьере, хотел было возражать. Но князь Василий перебил его тем воркующим, басистым тоном, который исключал возможность перебить его речь и который употреблялся им в случае необходимости крайнего убеждения.
– Mais, mon cher, [Но, мой милый,] я это сделал для себя, для своей совести, и меня благодарить нечего. Никогда никто не жаловался, что его слишком любили; а потом, ты свободен, хоть завтра брось. Вот ты всё сам в Петербурге увидишь. И тебе давно пора удалиться от этих ужасных воспоминаний. – Князь Василий вздохнул. – Так так, моя душа. А мой камердинер пускай в твоей коляске едет. Ах да, я было и забыл, – прибавил еще князь Василий, – ты знаешь, mon cher, что у нас были счеты с покойным, так с рязанского я получил и оставлю: тебе не нужно. Мы с тобою сочтемся.
То, что князь Василий называл с «рязанского», было несколько тысяч оброка, которые князь Василий оставил у себя.
В Петербурге, так же как и в Москве, атмосфера нежных, любящих людей окружила Пьера. Он не мог отказаться от места или, скорее, звания (потому что он ничего не делал), которое доставил ему князь Василий, а знакомств, зовов и общественных занятий было столько, что Пьер еще больше, чем в Москве, испытывал чувство отуманенности, торопливости и всё наступающего, но не совершающегося какого то блага.
Из прежнего его холостого общества многих не было в Петербурге. Гвардия ушла в поход. Долохов был разжалован, Анатоль находился в армии, в провинции, князь Андрей был за границей, и потому Пьеру не удавалось ни проводить ночей, как он прежде любил проводить их, ни отводить изредка душу в дружеской беседе с старшим уважаемым другом. Всё время его проходило на обедах, балах и преимущественно у князя Василия – в обществе толстой княгини, его жены, и красавицы Элен.
Анна Павловна Шерер, так же как и другие, выказала Пьеру перемену, происшедшую в общественном взгляде на него.
Прежде Пьер в присутствии Анны Павловны постоянно чувствовал, что то, что он говорит, неприлично, бестактно, не то, что нужно; что речи его, кажущиеся ему умными, пока он готовит их в своем воображении, делаются глупыми, как скоро он громко выговорит, и что, напротив, самые тупые речи Ипполита выходят умными и милыми. Теперь всё, что ни говорил он, всё выходило charmant [очаровательно]. Ежели даже Анна Павловна не говорила этого, то он видел, что ей хотелось это сказать, и она только, в уважение его скромности, воздерживалась от этого.
В начале зимы с 1805 на 1806 год Пьер получил от Анны Павловны обычную розовую записку с приглашением, в котором было прибавлено: «Vous trouverez chez moi la belle Helene, qu'on ne se lasse jamais de voir». [у меня будет прекрасная Элен, на которую никогда не устанешь любоваться.]
Читая это место, Пьер в первый раз почувствовал, что между ним и Элен образовалась какая то связь, признаваемая другими людьми, и эта мысль в одно и то же время и испугала его, как будто на него накладывалось обязательство, которое он не мог сдержать, и вместе понравилась ему, как забавное предположение.
Вечер Анны Павловны был такой же, как и первый, только новинкой, которою угощала Анна Павловна своих гостей, был теперь не Мортемар, а дипломат, приехавший из Берлина и привезший самые свежие подробности о пребывании государя Александра в Потсдаме и о том, как два высочайшие друга поклялись там в неразрывном союзе отстаивать правое дело против врага человеческого рода. Пьер был принят Анной Павловной с оттенком грусти, относившейся, очевидно, к свежей потере, постигшей молодого человека, к смерти графа Безухого (все постоянно считали долгом уверять Пьера, что он очень огорчен кончиною отца, которого он почти не знал), – и грусти точно такой же, как и та высочайшая грусть, которая выражалась при упоминаниях об августейшей императрице Марии Феодоровне. Пьер почувствовал себя польщенным этим. Анна Павловна с своим обычным искусством устроила кружки своей гостиной. Большой кружок, где были князь Василий и генералы, пользовался дипломатом. Другой кружок был у чайного столика. Пьер хотел присоединиться к первому, но Анна Павловна, находившаяся в раздраженном состоянии полководца на поле битвы, когда приходят тысячи новых блестящих мыслей, которые едва успеваешь приводить в исполнение, Анна Павловна, увидев Пьера, тронула его пальцем за рукав.
– Attendez, j'ai des vues sur vous pour ce soir. [У меня есть на вас виды в этот вечер.] Она взглянула на Элен и улыбнулась ей. – Ma bonne Helene, il faut, que vous soyez charitable pour ma рauvre tante, qui a une adoration pour vous. Allez lui tenir compagnie pour 10 minutes. [Моя милая Элен, надо, чтобы вы были сострадательны к моей бедной тетке, которая питает к вам обожание. Побудьте с ней минут 10.] А чтоб вам не очень скучно было, вот вам милый граф, который не откажется за вами следовать.
Красавица направилась к тетушке, но Пьера Анна Павловна еще удержала подле себя, показывая вид, как будто ей надо сделать еще последнее необходимое распоряжение.
– Не правда ли, она восхитительна? – сказала она Пьеру, указывая на отплывающую величавую красавицу. – Et quelle tenue! [И как держит себя!] Для такой молодой девушки и такой такт, такое мастерское уменье держать себя! Это происходит от сердца! Счастлив будет тот, чьей она будет! С нею самый несветский муж будет невольно занимать самое блестящее место в свете. Не правда ли? Я только хотела знать ваше мнение, – и Анна Павловна отпустила Пьера.
Пьер с искренностью отвечал Анне Павловне утвердительно на вопрос ее об искусстве Элен держать себя. Ежели он когда нибудь думал об Элен, то думал именно о ее красоте и о том не обыкновенном ее спокойном уменьи быть молчаливо достойною в свете.
Тетушка приняла в свой уголок двух молодых людей, но, казалось, желала скрыть свое обожание к Элен и желала более выразить страх перед Анной Павловной. Она взглядывала на племянницу, как бы спрашивая, что ей делать с этими людьми. Отходя от них, Анна Павловна опять тронула пальчиком рукав Пьера и проговорила:
– J'espere, que vous ne direz plus qu'on s'ennuie chez moi, [Надеюсь, вы не скажете другой раз, что у меня скучают,] – и взглянула на Элен.
Элен улыбнулась с таким видом, который говорил, что она не допускала возможности, чтобы кто либо мог видеть ее и не быть восхищенным. Тетушка прокашлялась, проглотила слюни и по французски сказала, что она очень рада видеть Элен; потом обратилась к Пьеру с тем же приветствием и с той же миной. В середине скучливого и спотыкающегося разговора Элен оглянулась на Пьера и улыбнулась ему той улыбкой, ясной, красивой, которой она улыбалась всем. Пьер так привык к этой улыбке, так мало она выражала для него, что он не обратил на нее никакого внимания. Тетушка говорила в это время о коллекции табакерок, которая была у покойного отца Пьера, графа Безухого, и показала свою табакерку. Княжна Элен попросила посмотреть портрет мужа тетушки, который был сделан на этой табакерке.
– Это, верно, делано Винесом, – сказал Пьер, называя известного миниатюриста, нагибаясь к столу, чтоб взять в руки табакерку, и прислушиваясь к разговору за другим столом.
Он привстал, желая обойти, но тетушка подала табакерку прямо через Элен, позади ее. Элен нагнулась вперед, чтобы дать место, и, улыбаясь, оглянулась. Она была, как и всегда на вечерах, в весьма открытом по тогдашней моде спереди и сзади платье. Ее бюст, казавшийся всегда мраморным Пьеру, находился в таком близком расстоянии от его глаз, что он своими близорукими глазами невольно различал живую прелесть ее плеч и шеи, и так близко от его губ, что ему стоило немного нагнуться, чтобы прикоснуться до нее. Он слышал тепло ее тела, запах духов и скрып ее корсета при движении. Он видел не ее мраморную красоту, составлявшую одно целое с ее платьем, он видел и чувствовал всю прелесть ее тела, которое было закрыто только одеждой. И, раз увидав это, он не мог видеть иначе, как мы не можем возвратиться к раз объясненному обману.
«Так вы до сих пор не замечали, как я прекрасна? – как будто сказала Элен. – Вы не замечали, что я женщина? Да, я женщина, которая может принадлежать всякому и вам тоже», сказал ее взгляд. И в ту же минуту Пьер почувствовал, что Элен не только могла, но должна была быть его женою, что это не может быть иначе.
Он знал это в эту минуту так же верно, как бы он знал это, стоя под венцом с нею. Как это будет? и когда? он не знал; не знал даже, хорошо ли это будет (ему даже чувствовалось, что это нехорошо почему то), но он знал, что это будет.
Пьер опустил глаза, опять поднял их и снова хотел увидеть ее такою дальнею, чужою для себя красавицею, какою он видал ее каждый день прежде; но он не мог уже этого сделать. Не мог, как не может человек, прежде смотревший в тумане на былинку бурьяна и видевший в ней дерево, увидав былинку, снова увидеть в ней дерево. Она была страшно близка ему. Она имела уже власть над ним. И между ним и ею не было уже никаких преград, кроме преград его собственной воли.
– Bon, je vous laisse dans votre petit coin. Je vois, que vous y etes tres bien, [Хорошо, я вас оставлю в вашем уголке. Я вижу, вам там хорошо,] – сказал голос Анны Павловны.
И Пьер, со страхом вспоминая, не сделал ли он чего нибудь предосудительного, краснея, оглянулся вокруг себя. Ему казалось, что все знают, так же как и он, про то, что с ним случилось.
Через несколько времени, когда он подошел к большому кружку, Анна Павловна сказала ему:
– On dit que vous embellissez votre maison de Petersbourg. [Говорят, вы отделываете свой петербургский дом.]
(Это была правда: архитектор сказал, что это нужно ему, и Пьер, сам не зная, зачем, отделывал свой огромный дом в Петербурге.)
– C'est bien, mais ne demenagez pas de chez le prince Ваsile. Il est bon d'avoir un ami comme le prince, – сказала она, улыбаясь князю Василию. – J'en sais quelque chose. N'est ce pas? [Это хорошо, но не переезжайте от князя Василия. Хорошо иметь такого друга. Я кое что об этом знаю. Не правда ли?] А вы еще так молоды. Вам нужны советы. Вы не сердитесь на меня, что я пользуюсь правами старух. – Она замолчала, как молчат всегда женщины, чего то ожидая после того, как скажут про свои года. – Если вы женитесь, то другое дело. – И она соединила их в один взгляд. Пьер не смотрел на Элен, и она на него. Но она была всё так же страшно близка ему. Он промычал что то и покраснел.
Вернувшись домой, Пьер долго не мог заснуть, думая о том, что с ним случилось. Что же случилось с ним? Ничего. Он только понял, что женщина, которую он знал ребенком, про которую он рассеянно говорил: «да, хороша», когда ему говорили, что Элен красавица, он понял, что эта женщина может принадлежать ему.
«Но она глупа, я сам говорил, что она глупа, – думал он. – Что то гадкое есть в том чувстве, которое она возбудила во мне, что то запрещенное. Мне говорили, что ее брат Анатоль был влюблен в нее, и она влюблена в него, что была целая история, и что от этого услали Анатоля. Брат ее – Ипполит… Отец ее – князь Василий… Это нехорошо», думал он; и в то же время как он рассуждал так (еще рассуждения эти оставались неоконченными), он заставал себя улыбающимся и сознавал, что другой ряд рассуждений всплывал из за первых, что он в одно и то же время думал о ее ничтожестве и мечтал о том, как она будет его женой, как она может полюбить его, как она может быть совсем другою, и как всё то, что он об ней думал и слышал, может быть неправдою. И он опять видел ее не какою то дочерью князя Василья, а видел всё ее тело, только прикрытое серым платьем. «Но нет, отчего же прежде не приходила мне в голову эта мысль?» И опять он говорил себе, что это невозможно; что что то гадкое, противоестественное, как ему казалось, нечестное было бы в этом браке. Он вспоминал ее прежние слова, взгляды, и слова и взгляды тех, кто их видал вместе. Он вспомнил слова и взгляды Анны Павловны, когда она говорила ему о доме, вспомнил тысячи таких намеков со стороны князя Василья и других, и на него нашел ужас, не связал ли он уж себя чем нибудь в исполнении такого дела, которое, очевидно, нехорошо и которое он не должен делать. Но в то же время, как он сам себе выражал это решение, с другой стороны души всплывал ее образ со всею своею женственной красотою.


В ноябре месяце 1805 года князь Василий должен был ехать на ревизию в четыре губернии. Он устроил для себя это назначение с тем, чтобы побывать заодно в своих расстроенных имениях, и захватив с собой (в месте расположения его полка) сына Анатоля, с ним вместе заехать к князю Николаю Андреевичу Болконскому с тем, чтоб женить сына на дочери этого богатого старика. Но прежде отъезда и этих новых дел, князю Василью нужно было решить дела с Пьером, который, правда, последнее время проводил целые дни дома, т. е. у князя Василья, у которого он жил, был смешон, взволнован и глуп (как должен быть влюбленный) в присутствии Элен, но всё еще не делал предложения.
«Tout ca est bel et bon, mais il faut que ca finisse», [Всё это хорошо, но надо это кончить,] – сказал себе раз утром князь Василий со вздохом грусти, сознавая, что Пьер, стольким обязанный ему (ну, да Христос с ним!), не совсем хорошо поступает в этом деле. «Молодость… легкомыслие… ну, да Бог с ним, – подумал князь Василий, с удовольствием чувствуя свою доброту: – mais il faut, que ca finisse. После завтра Лёлины именины, я позову кое кого, и ежели он не поймет, что он должен сделать, то уже это будет мое дело. Да, мое дело. Я – отец!»
Пьер полтора месяца после вечера Анны Павловны и последовавшей за ним бессонной, взволнованной ночи, в которую он решил, что женитьба на Элен была бы несчастие, и что ему нужно избегать ее и уехать, Пьер после этого решения не переезжал от князя Василья и с ужасом чувствовал, что каждый день он больше и больше в глазах людей связывается с нею, что он не может никак возвратиться к своему прежнему взгляду на нее, что он не может и оторваться от нее, что это будет ужасно, но что он должен будет связать с нею свою судьбу. Может быть, он и мог бы воздержаться, но не проходило дня, чтобы у князя Василья (у которого редко бывал прием) не было бы вечера, на котором должен был быть Пьер, ежели он не хотел расстроить общее удовольствие и обмануть ожидания всех. Князь Василий в те редкие минуты, когда бывал дома, проходя мимо Пьера, дергал его за руку вниз, рассеянно подставлял ему для поцелуя выбритую, морщинистую щеку и говорил или «до завтра», или «к обеду, а то я тебя не увижу», или «я для тебя остаюсь» и т. п. Но несмотря на то, что, когда князь Василий оставался для Пьера (как он это говорил), он не говорил с ним двух слов, Пьер не чувствовал себя в силах обмануть его ожидания. Он каждый день говорил себе всё одно и одно: «Надо же, наконец, понять ее и дать себе отчет: кто она? Ошибался ли я прежде или теперь ошибаюсь? Нет, она не глупа; нет, она прекрасная девушка! – говорил он сам себе иногда. – Никогда ни в чем она не ошибается, никогда она ничего не сказала глупого. Она мало говорит, но то, что она скажет, всегда просто и ясно. Так она не глупа. Никогда она не смущалась и не смущается. Так она не дурная женщина!» Часто ему случалось с нею начинать рассуждать, думать вслух, и всякий раз она отвечала ему на это либо коротким, но кстати сказанным замечанием, показывавшим, что ее это не интересует, либо молчаливой улыбкой и взглядом, которые ощутительнее всего показывали Пьеру ее превосходство. Она была права, признавая все рассуждения вздором в сравнении с этой улыбкой.
Она обращалась к нему всегда с радостной, доверчивой, к нему одному относившейся улыбкой, в которой было что то значительней того, что было в общей улыбке, украшавшей всегда ее лицо. Пьер знал, что все ждут только того, чтобы он, наконец, сказал одно слово, переступил через известную черту, и он знал, что он рано или поздно переступит через нее; но какой то непонятный ужас охватывал его при одной мысли об этом страшном шаге. Тысячу раз в продолжение этого полутора месяца, во время которого он чувствовал себя всё дальше и дальше втягиваемым в ту страшившую его пропасть, Пьер говорил себе: «Да что ж это? Нужна решимость! Разве нет у меня ее?»
Он хотел решиться, но с ужасом чувствовал, что не было у него в этом случае той решимости, которую он знал в себе и которая действительно была в нем. Пьер принадлежал к числу тех людей, которые сильны только тогда, когда они чувствуют себя вполне чистыми. А с того дня, как им владело то чувство желания, которое он испытал над табакеркой у Анны Павловны, несознанное чувство виноватости этого стремления парализировало его решимость.
В день именин Элен у князя Василья ужинало маленькое общество людей самых близких, как говорила княгиня, родные и друзья. Всем этим родным и друзьям дано было чувствовать, что в этот день должна решиться участь именинницы.
Гости сидели за ужином. Княгиня Курагина, массивная, когда то красивая, представительная женщина сидела на хозяйском месте. По обеим сторонам ее сидели почетнейшие гости – старый генерал, его жена, Анна Павловна Шерер; в конце стола сидели менее пожилые и почетные гости, и там же сидели домашние, Пьер и Элен, – рядом. Князь Василий не ужинал: он похаживал вокруг стола, в веселом расположении духа, подсаживаясь то к тому, то к другому из гостей. Каждому он говорил небрежное и приятное слово, исключая Пьера и Элен, которых присутствия он не замечал, казалось. Князь Василий оживлял всех. Ярко горели восковые свечи, блестели серебро и хрусталь посуды, наряды дам и золото и серебро эполет; вокруг стола сновали слуги в красных кафтанах; слышались звуки ножей, стаканов, тарелок и звуки оживленного говора нескольких разговоров вокруг этого стола. Слышно было, как старый камергер в одном конце уверял старушку баронессу в своей пламенной любви к ней и ее смех; с другой – рассказ о неуспехе какой то Марьи Викторовны. У середины стола князь Василий сосредоточил вокруг себя слушателей. Он рассказывал дамам, с шутливой улыбкой на губах, последнее – в среду – заседание государственного совета, на котором был получен и читался Сергеем Кузьмичем Вязмитиновым, новым петербургским военным генерал губернатором, знаменитый тогда рескрипт государя Александра Павловича из армии, в котором государь, обращаясь к Сергею Кузьмичу, говорил, что со всех сторон получает он заявления о преданности народа, и что заявление Петербурга особенно приятно ему, что он гордится честью быть главою такой нации и постарается быть ее достойным. Рескрипт этот начинался словами: Сергей Кузьмич! Со всех сторон доходят до меня слухи и т. д.
– Так таки и не пошло дальше, чем «Сергей Кузьмич»? – спрашивала одна дама.
– Да, да, ни на волос, – отвечал смеясь князь Василий. – Сергей Кузьмич… со всех сторон. Со всех сторон, Сергей Кузьмич… Бедный Вязмитинов никак не мог пойти далее. Несколько раз он принимался снова за письмо, но только что скажет Сергей … всхлипывания… Ку…зьми…ч – слезы… и со всех сторон заглушаются рыданиями, и дальше он не мог. И опять платок, и опять «Сергей Кузьмич, со всех сторон», и слезы… так что уже попросили прочесть другого.
– Кузьмич… со всех сторон… и слезы… – повторил кто то смеясь.
– Не будьте злы, – погрозив пальцем, с другого конца стола, проговорила Анна Павловна, – c'est un si brave et excellent homme notre bon Viasmitinoff… [Это такой прекрасный человек, наш добрый Вязмитинов…]
Все очень смеялись. На верхнем почетном конце стола все были, казалось, веселы и под влиянием самых различных оживленных настроений; только Пьер и Элен молча сидели рядом почти на нижнем конце стола; на лицах обоих сдерживалась сияющая улыбка, не зависящая от Сергея Кузьмича, – улыбка стыдливости перед своими чувствами. Что бы ни говорили и как бы ни смеялись и шутили другие, как бы аппетитно ни кушали и рейнвейн, и соте, и мороженое, как бы ни избегали взглядом эту чету, как бы ни казались равнодушны, невнимательны к ней, чувствовалось почему то, по изредка бросаемым на них взглядам, что и анекдот о Сергее Кузьмиче, и смех, и кушанье – всё было притворно, а все силы внимания всего этого общества были обращены только на эту пару – Пьера и Элен. Князь Василий представлял всхлипыванья Сергея Кузьмича и в это время обегал взглядом дочь; и в то время как он смеялся, выражение его лица говорило: «Так, так, всё хорошо идет; нынче всё решится». Анна Павловна грозила ему за notre bon Viasmitinoff, а в глазах ее, которые мельком блеснули в этот момент на Пьера, князь Василий читал поздравление с будущим зятем и счастием дочери. Старая княгиня, предлагая с грустным вздохом вина своей соседке и сердито взглянув на дочь, этим вздохом как будто говорила: «да, теперь нам с вами ничего больше не осталось, как пить сладкое вино, моя милая; теперь время этой молодежи быть так дерзко вызывающе счастливой». «И что за глупость всё то, что я рассказываю, как будто это меня интересует, – думал дипломат, взглядывая на счастливые лица любовников – вот это счастие!»
Среди тех ничтожно мелких, искусственных интересов, которые связывали это общество, попало простое чувство стремления красивых и здоровых молодых мужчины и женщины друг к другу. И это человеческое чувство подавило всё и парило над всем их искусственным лепетом. Шутки были невеселы, новости неинтересны, оживление – очевидно поддельно. Не только они, но лакеи, служившие за столом, казалось, чувствовали то же и забывали порядки службы, заглядываясь на красавицу Элен с ее сияющим лицом и на красное, толстое, счастливое и беспокойное лицо Пьера. Казалось, и огни свечей сосредоточены были только на этих двух счастливых лицах.
Пьер чувствовал, что он был центром всего, и это положение и радовало и стесняло его. Он находился в состоянии человека, углубленного в какое нибудь занятие. Он ничего ясно не видел, не понимал и не слыхал. Только изредка, неожиданно, мелькали в его душе отрывочные мысли и впечатления из действительности.
«Так уж всё кончено! – думал он. – И как это всё сделалось? Так быстро! Теперь я знаю, что не для нее одной, не для себя одного, но и для всех это должно неизбежно свершиться. Они все так ждут этого , так уверены, что это будет, что я не могу, не могу обмануть их. Но как это будет? Не знаю; а будет, непременно будет!» думал Пьер, взглядывая на эти плечи, блестевшие подле самых глаз его.
То вдруг ему становилось стыдно чего то. Ему неловко было, что он один занимает внимание всех, что он счастливец в глазах других, что он с своим некрасивым лицом какой то Парис, обладающий Еленой. «Но, верно, это всегда так бывает и так надо, – утешал он себя. – И, впрочем, что же я сделал для этого? Когда это началось? Из Москвы я поехал вместе с князем Васильем. Тут еще ничего не было. Потом, отчего же мне было у него не остановиться? Потом я играл с ней в карты и поднял ее ридикюль, ездил с ней кататься. Когда же это началось, когда это всё сделалось? И вот он сидит подле нее женихом; слышит, видит, чувствует ее близость, ее дыхание, ее движения, ее красоту. То вдруг ему кажется, что это не она, а он сам так необыкновенно красив, что оттого то и смотрят так на него, и он, счастливый общим удивлением, выпрямляет грудь, поднимает голову и радуется своему счастью. Вдруг какой то голос, чей то знакомый голос, слышится и говорит ему что то другой раз. Но Пьер так занят, что не понимает того, что говорят ему. – Я спрашиваю у тебя, когда ты получил письмо от Болконского, – повторяет третий раз князь Василий. – Как ты рассеян, мой милый.