Военные реформы Павла I

Военные реформы Павла I — комплекс преобразований вооружённых сил Российской империи, который был осуществлён по инициативе императора Павла I (правил в 1796—1801 гг.).

«Образ нашей жизни офицерской после восшествия на престол императора Павла совсем переменился, — вспоминал граф Е. Ф. Комаровский; — при императрице Екатерине II мы помышляли только, чтобы ездить в общество, театры, ходить во фраках, а теперь с утра до вечера на полковом дворе; и учили нас всех, как рекрут».

Реформы вызвали недовольство многих групп русского дворянства, которые упрекали Павла в деспотичности и отсутствии последовательности. Неслучайно в заговоре против Павла принимали участие начальники полков императорской гвардии. После гибели Павла наиболее обременительные для офицерства нововведения были отменены.

Воинские уставы

В ноябре 1796 года, когда Павел пришёл к власти, был издан указ о принятии новых воинских уставов: «О полевой и пехотной службе», «О полевой кавалерийской службе» и «Правила о службе кавалерийской». Среди прочего эти уставы устанавливали личную уголовную ответственность офицеров за жизнь и здоровье подчинённых им солдат. Офицеры могли подвергнуться взысканиям и получить серьёзное наказание. Офицерам и генералам запрещалось пребывать в отпусках более 30 дней в году.

Офицерам запретили делать долги. В случае неуплаты долга командир полка должен был вычесть нужную сумму из жалованья. Если жалованья не хватало, то офицера сажали под арест до уплаты долга, а жалованье перечисляли кредиторам. Для нижних чинов император ввёл отпуск 28 календарных дней в году. Запретил забирать солдат для работы в имениях и привлекать к иным работам, не связанным с военной службой. Солдатам было разрешено жаловаться на злоупотребления командиров.

Морской устав

Император Павел уделял огромное внимание организации, техническому обеспечению и снабжению флота. Он пересмотрел и изменил Морской устав Петра Великого. Многое из павловского устава сохраняется в российском флоте по сей день.

Главным отличием павловского устава была чёткая регламентация службы и быта на корабле. В петровском уставе почти в каждой статье следует мера наказания за её нарушение. В павловском же уставе наказания упоминаются редко, должность корабельного палача не предусмотрена вовсе. Павел Петрович отменил килевание (когда провинившегося привязывали к канату и протаскивали на нём под водой с одного борта корабля на другой).

Уставом были введены новые должности во флоте — историограф, профессор астрономии и навигации, рисовальный мастер.

Срок службы

При Петре I в России появляется регулярная армия и начинается набор в солдаты рекрутов. Хотя рекруты и их дети, появившиеся во время отцовской военной службы, освобождались от крепостной зависимости, служба солдат была пожизненной и увольняли со службы только уже совсем не пригодных к ней. Император Павел I ограничил срок службы солдат 25 годами. Ввёл для уволенных со службы по состоянию здоровья или выслуге более 25 лет пенсию с содержанием таких солдат в подвижных гарнизонных или инвалидных ротах. Император приказал хоронить погибших и умерших солдат с воинскими почестями.

Павел установил понятие «беспорочной службы». При «беспорочной службе» сроком 20 лет нижние чины навсегда освобождались от телесных наказаний.

Военное образование

В воинском уставе 1796 года впервые давались чёткие практические указания по обучению набранных рекрутов: «Офицерам и унтер-офицерам всегда замечать солдат, которые под ружьём или в должности ошибались, и таковых после парада или учения, или когда с караула сменятся, учить; а если солдат то, что надлежит, точно знает, а ошибся, такового наказать».

Обмундирование

Существует расхожее представление, что после потёмкинских реформ, придавших униформе максимальную функциональность, Павел переодел русскую армию на прусский манер середины XVIII века («всё снова онемечилось, опарадилось, обузилось»). Чтобы его войска напоминали армию его кумира Фридриха Великого, император «опять заставил плести косы, пудриться, надевать узкие штиблеты на ноги».

К новому павловскому обмундированию были впервые введены тёплые зимние вещи: специальные тёплые жилеты и впервые в военной российской истории шинель. До этого со времён Петра I единственной тёплой вещью в армии была епанча (плащ из простой материи). Солдаты должны были сами из собственных средств покупать себе зимние вещи и носить их только с разрешения начальства. В Отечественную войну павловская шинель спасла жизнь тысячам солдат.

Также император ввёл в зимнее время года для часовых караульные овчинные тулупы и валенки. В караульном помещении пар валенок должно быть столько, сколько необходимо, чтобы каждая смена часовых обувала сухие.

Строительство казарм

В России XVIII века размещение на постой войск было обязанностью горожан, выделявших для этой цели помещения в своих домах. Казённые казармы имелись только в северной столице. Павел решил положить конец этому. В 1797 году он распорядился переоборудовать под казармы Екатерининский дворец в Москве. По указанию императора в стране велось строительство казарм для войск. Строить их Павел приказал за счёт местного дворянства и горожан.

Новые подразделения

Сразу после восшествия на престол Павел занялся проблемой нехватки хороших и точных карт в России. Уже 13 ноября 1796 года он издаёт указ о передаче карт Генерального штаба в ведение генералу Г. Г. Кушелеву и о создании Его Императорского Величества чертёжной, которая 8 августа 1797 года была преобразована в Собственное Его Величества Депо карт.

В 1797 году по указу Павла I сформирован Пионерный полк — первое крупное военно-инженерное подразделение в русской армии.

Павел I — основатель фельдъегерской службы в России, т.е. воинского подразделения связи. Фельдъегерский корпус был создан по указу императора от 17 декабря от 1797 года.

Издание указа Павла I о строительстве помещений для учебных театров (аудиторий) врачебного училища и для общежития его учеников (29 декабря 1798 года) считается датой основания Военно-медицинской академии в Санкт-Петербурге.

Шагистика

Павловское правление в памяти потомства зачастую ассоциируется с шагистикой и фрунтом. Император действительно превыше всего ценил дисциплину и лично командовал разводами караула. Подобно отцу, его поглощала внешняя сторона военного дела — чёткость строя, выправка, произносимые команды. Вернулись многие прусские порядки, забытые со времён Петра III.

«Государь, поставя во фрунт офицеров, обучал их метать ружьём и алебардами, со строгим наблюдением, что ежели кто хоть чуть ошибётся или не проворно сделает, то сорвут с него шляпу и потащат под караул», — писал позднее адмирал А. С. Шишков.

Не имеет под собой оснований легенда о том, что Павел прямо со смотра отослал один из полков в Сибирь, причём разжалованные посмели остановиться, только получив известие о смерти императора. Тем не менее полковник Н. А. Саблуков, как и многие другие мемуаристы, сетует на «чрезмерную придирчивость» императора и то, что «офицеры прямо с парада отсылались в другие полки на весьма большие расстояния»:

Это случалось настолько часто, что у нас вошло в обычай, будучи в карауле, класть за пазуху несколько сот рублей ассигнациями, дабы не остаться без денег в случае внезапной ссылки. Подобное обращение, естественно, держало офицеров в постоянном страхе и беспокойстве.

Знаменитый павловский вахтпарад сохранился до XXI века под другим названием — развод караула. Строевой шаг, введённый Павлом, существует под названием «печатный для почётного караула».

Медали и знамёна

До Павла I орденов или наград для солдат даже в Европе почти не существовало. В 1799 году в России появилась серебряная медаль «За храбрость», которой награждались нижние чины. Впервые было введено награждение солдат знаками ордена св. Анны за беспорочную двадцатилетнюю службу. В 1800 году Аннинский знак был заменён на знак Ордена св. Иоанна Иерусалимского. Вторым после Павла в истории Европы наградные знаки для солдат ввёл во Франции Наполеон. В 1797 году Павел своим указом установил праздник всех кавалеров российских орденов.

Император Павел I изменил понятие полкового знамени. С 1797 года Павел приказал выдавать полковые знамёна только драгунским и кирасирским полкам. Со времён Петра I полковые знамёна и штандарты относились к табельному имуществу. Павел Петрович перевёл их в разряд полковых святынь.

Павел установил торжественную церемонию освящения штандартов и знамён в армии, порядок вручения святынь полкам, принятие присяги под полковыми знамёнами. Произнося слова присяги, воин одной рукой держался за полотнище знамени, а другую поднимал вверх.

Отрывок, характеризующий Военные реформы Павла I

– Изволите видеть, мой любезнейший, записку я вашу читал, – перебил Аракчеев, только первые слова сказав ласково, опять не глядя ему в лицо и впадая всё более и более в ворчливо презрительный тон. – Новые законы военные предлагаете? Законов много, исполнять некому старых. Нынче все законы пишут, писать легче, чем делать.
– Я приехал по воле государя императора узнать у вашего сиятельства, какой ход вы полагаете дать поданной записке? – сказал учтиво князь Андрей.
– На записку вашу мной положена резолюция и переслана в комитет. Я не одобряю, – сказал Аракчеев, вставая и доставая с письменного стола бумагу. – Вот! – он подал князю Андрею.
На бумаге поперег ее, карандашом, без заглавных букв, без орфографии, без знаков препинания, было написано: «неосновательно составлено понеже как подражание списано с французского военного устава и от воинского артикула без нужды отступающего».
– В какой же комитет передана записка? – спросил князь Андрей.
– В комитет о воинском уставе, и мною представлено о зачислении вашего благородия в члены. Только без жалованья.
Князь Андрей улыбнулся.
– Я и не желаю.
– Без жалованья членом, – повторил Аракчеев. – Имею честь. Эй, зови! Кто еще? – крикнул он, кланяясь князю Андрею.


Ожидая уведомления о зачислении его в члены комитета, князь Андрей возобновил старые знакомства особенно с теми лицами, которые, он знал, были в силе и могли быть нужны ему. Он испытывал теперь в Петербурге чувство, подобное тому, какое он испытывал накануне сражения, когда его томило беспокойное любопытство и непреодолимо тянуло в высшие сферы, туда, где готовилось будущее, от которого зависели судьбы миллионов. Он чувствовал по озлоблению стариков, по любопытству непосвященных, по сдержанности посвященных, по торопливости, озабоченности всех, по бесчисленному количеству комитетов, комиссий, о существовании которых он вновь узнавал каждый день, что теперь, в 1809 м году, готовилось здесь, в Петербурге, какое то огромное гражданское сражение, которого главнокомандующим было неизвестное ему, таинственное и представлявшееся ему гениальным, лицо – Сперанский. И самое ему смутно известное дело преобразования, и Сперанский – главный деятель, начинали так страстно интересовать его, что дело воинского устава очень скоро стало переходить в сознании его на второстепенное место.
Князь Андрей находился в одном из самых выгодных положений для того, чтобы быть хорошо принятым во все самые разнообразные и высшие круги тогдашнего петербургского общества. Партия преобразователей радушно принимала и заманивала его, во первых потому, что он имел репутацию ума и большой начитанности, во вторых потому, что он своим отпущением крестьян на волю сделал уже себе репутацию либерала. Партия стариков недовольных, прямо как к сыну своего отца, обращалась к нему за сочувствием, осуждая преобразования. Женское общество, свет , радушно принимали его, потому что он был жених, богатый и знатный, и почти новое лицо с ореолом романической истории о его мнимой смерти и трагической кончине жены. Кроме того, общий голос о нем всех, которые знали его прежде, был тот, что он много переменился к лучшему в эти пять лет, смягчился и возмужал, что не было в нем прежнего притворства, гордости и насмешливости, и было то спокойствие, которое приобретается годами. О нем заговорили, им интересовались и все желали его видеть.
На другой день после посещения графа Аракчеева князь Андрей был вечером у графа Кочубея. Он рассказал графу свое свидание с Силой Андреичем (Кочубей так называл Аракчеева с той же неопределенной над чем то насмешкой, которую заметил князь Андрей в приемной военного министра).
– Mon cher, [Дорогой мой,] даже в этом деле вы не минуете Михаил Михайловича. C'est le grand faiseur. [Всё делается им.] Я скажу ему. Он обещался приехать вечером…
– Какое же дело Сперанскому до военных уставов? – спросил князь Андрей.
Кочубей, улыбнувшись, покачал головой, как бы удивляясь наивности Болконского.
– Мы с ним говорили про вас на днях, – продолжал Кочубей, – о ваших вольных хлебопашцах…
– Да, это вы, князь, отпустили своих мужиков? – сказал Екатерининский старик, презрительно обернувшись на Болконского.
– Маленькое именье ничего не приносило дохода, – отвечал Болконский, чтобы напрасно не раздражать старика, стараясь смягчить перед ним свой поступок.
– Vous craignez d'etre en retard, [Боитесь опоздать,] – сказал старик, глядя на Кочубея.
– Я одного не понимаю, – продолжал старик – кто будет землю пахать, коли им волю дать? Легко законы писать, а управлять трудно. Всё равно как теперь, я вас спрашиваю, граф, кто будет начальником палат, когда всем экзамены держать?
– Те, кто выдержат экзамены, я думаю, – отвечал Кочубей, закидывая ногу на ногу и оглядываясь.
– Вот у меня служит Пряничников, славный человек, золото человек, а ему 60 лет, разве он пойдет на экзамены?…
– Да, это затруднительно, понеже образование весьма мало распространено, но… – Граф Кочубей не договорил, он поднялся и, взяв за руку князя Андрея, пошел навстречу входящему высокому, лысому, белокурому человеку, лет сорока, с большим открытым лбом и необычайной, странной белизной продолговатого лица. На вошедшем был синий фрак, крест на шее и звезда на левой стороне груди. Это был Сперанский. Князь Андрей тотчас узнал его и в душе его что то дрогнуло, как это бывает в важные минуты жизни. Было ли это уважение, зависть, ожидание – он не знал. Вся фигура Сперанского имела особенный тип, по которому сейчас можно было узнать его. Ни у кого из того общества, в котором жил князь Андрей, он не видал этого спокойствия и самоуверенности неловких и тупых движений, ни у кого он не видал такого твердого и вместе мягкого взгляда полузакрытых и несколько влажных глаз, не видал такой твердости ничего незначащей улыбки, такого тонкого, ровного, тихого голоса, и, главное, такой нежной белизны лица и особенно рук, несколько широких, но необыкновенно пухлых, нежных и белых. Такую белизну и нежность лица князь Андрей видал только у солдат, долго пробывших в госпитале. Это был Сперанский, государственный секретарь, докладчик государя и спутник его в Эрфурте, где он не раз виделся и говорил с Наполеоном.
Сперанский не перебегал глазами с одного лица на другое, как это невольно делается при входе в большое общество, и не торопился говорить. Он говорил тихо, с уверенностью, что будут слушать его, и смотрел только на то лицо, с которым говорил.
Князь Андрей особенно внимательно следил за каждым словом и движением Сперанского. Как это бывает с людьми, особенно с теми, которые строго судят своих ближних, князь Андрей, встречаясь с новым лицом, особенно с таким, как Сперанский, которого он знал по репутации, всегда ждал найти в нем полное совершенство человеческих достоинств.
Сперанский сказал Кочубею, что жалеет о том, что не мог приехать раньше, потому что его задержали во дворце. Он не сказал, что его задержал государь. И эту аффектацию скромности заметил князь Андрей. Когда Кочубей назвал ему князя Андрея, Сперанский медленно перевел свои глаза на Болконского с той же улыбкой и молча стал смотреть на него.
– Я очень рад с вами познакомиться, я слышал о вас, как и все, – сказал он.
Кочубей сказал несколько слов о приеме, сделанном Болконскому Аракчеевым. Сперанский больше улыбнулся.
– Директором комиссии военных уставов мой хороший приятель – господин Магницкий, – сказал он, договаривая каждый слог и каждое слово, – и ежели вы того пожелаете, я могу свести вас с ним. (Он помолчал на точке.) Я надеюсь, что вы найдете в нем сочувствие и желание содействовать всему разумному.
Около Сперанского тотчас же составился кружок и тот старик, который говорил о своем чиновнике, Пряничникове, тоже с вопросом обратился к Сперанскому.
Князь Андрей, не вступая в разговор, наблюдал все движения Сперанского, этого человека, недавно ничтожного семинариста и теперь в руках своих, – этих белых, пухлых руках, имевшего судьбу России, как думал Болконский. Князя Андрея поразило необычайное, презрительное спокойствие, с которым Сперанский отвечал старику. Он, казалось, с неизмеримой высоты обращал к нему свое снисходительное слово. Когда старик стал говорить слишком громко, Сперанский улыбнулся и сказал, что он не может судить о выгоде или невыгоде того, что угодно было государю.
Поговорив несколько времени в общем кругу, Сперанский встал и, подойдя к князю Андрею, отозвал его с собой на другой конец комнаты. Видно было, что он считал нужным заняться Болконским.
– Я не успел поговорить с вами, князь, среди того одушевленного разговора, в который был вовлечен этим почтенным старцем, – сказал он, кротко презрительно улыбаясь и этой улыбкой как бы признавая, что он вместе с князем Андреем понимает ничтожность тех людей, с которыми он только что говорил. Это обращение польстило князю Андрею. – Я вас знаю давно: во первых, по делу вашему о ваших крестьянах, это наш первый пример, которому так желательно бы было больше последователей; а во вторых, потому что вы один из тех камергеров, которые не сочли себя обиженными новым указом о придворных чинах, вызывающим такие толки и пересуды.
– Да, – сказал князь Андрей, – отец не хотел, чтобы я пользовался этим правом; я начал службу с нижних чинов.
– Ваш батюшка, человек старого века, очевидно стоит выше наших современников, которые так осуждают эту меру, восстановляющую только естественную справедливость.
– Я думаю однако, что есть основание и в этих осуждениях… – сказал князь Андрей, стараясь бороться с влиянием Сперанского, которое он начинал чувствовать. Ему неприятно было во всем соглашаться с ним: он хотел противоречить. Князь Андрей, обыкновенно говоривший легко и хорошо, чувствовал теперь затруднение выражаться, говоря с Сперанским. Его слишком занимали наблюдения над личностью знаменитого человека.