Военный меморандум в Турции (1997)

К:Википедия:Статьи без изображений (тип: не указан) К:Википедия:Статьи без источников (тип: не указан)

Военный меморандум в Турции (1997) (тур. 28 Şubat, «переворот 27 февраля», другое название: «постмодернистский переворот», тур. Post-modern darbe) – «бархатный» военный переворот, который заключался в ряде военно-политических решений, принятых военным командованием Турции на заседании Совета Национальной безопасности Турции 28 февраля 1997 года. В результате собрания лидеров силовых структур был принят меморандум, который предполагал уход в отставку премьер-министра Турции Наджматтина Эрбакана, главы Партии благоденствия, а также всего его коалиционного правительства.

Специфика переворота

Переворот был назван «постмодернистским» в журналистской традиции – в ходе его осуществления не был распущен парламент и не были внесены коррективы в конституцию. Первым название «постмодернистский путч» предложил турецкий адмирал Селим Дервишоглу. Вскоре после осуществления «мирного» путча в его организации были обвинены участники тайной военной организации Западная Рабочая группа (тур. Batı Çalışma Grubu), деятельность которой в 1990-е годы была тщательно законспирирована.

Организаторы

Операция по смещения правительства Эрбакана была тщательно спланирована группой влиятельных генералов, в которую входили Исмаил Хакки Карадауи, Теоман Коман, Чевик Бир, Четин Доган и другие. Известно, что уже за полтора года до проведения насильственного смещения гражданской власти генералы-заговорщики планировали новый кабинет министров, в частности, журналист и политик Хасан Челал Гюзель отметил, что генерал Теоман Коман ещё осенью 1996 года предложил ему возглавить следующее правительство. Также Теоман Коман планировал в случае отказа Гюзеля назначить на место премьер-министра лидера Партии отечества Месута Йылмаза, который впоследствии принял предложение генералитета и возглавил новое правительство.

Ход событий

17 января 1997 года президент страны Сулейман Демирель (уже ранее дважды смещаемый с должности премьер-министра в ходе государственных переворотов) посетил турецкий Генеральный штаб. В ходе встречи с турецким военным командованием был организован брифинг по темам, связанным с военными проблемами. Генерал Исмаил Хакки Кардауи выдвинул 55 проблемных пунктов, по которым Демирель должен был дать отчёт в ходе пресс-конференции. Демирель взял на вооружения смягчительную, примиренческую тональность и призвал генералов теснее сотрудничать с гражданским правительством и скорректировать свои требования. Военное командование Турции оказалось недовольным пассивной позицией правительства и нерешительностью Демиреля. 31 января 1997 года начались акции гражданского протеста в районе Синкан (Анкара), которые были направлены против проявлений насилия, допущенных Исмаилом Хакки Кардауи в ходе «Иерусалимской ночи». На фасаде одного из зданий были вывешены плакаты с символикой ХАМАСа и Хезболлах. В качестве реакции на демонстрации генералы приказали танкам выехать на улицы Синкана с целью подавления потенциальных массовых беспорядков. 4 февраля танки оказались на улицах Синкана, что привело к усмирению протестующих. Впоследствии это событие было охарактеризовано Чевиком Биром как «сбалансированное дополнение к демократии».

Выступление против исламизации

В ходе заседания Совета Безопасности Турции генералы выразили серьёзную озабоченность последовательной исламизации турецкого общества и радикализации молодёжных общественных структур. В ходе разработки меморандума премьеру Эрбакану было предложено подписать в том числе и условия, которые были направлены на смягчение поступенчатой исламизации гражданского общества, которая противоречила заветам Кемаля Ататюрка. Среди них значились следующие:

• Введение восьмилетнего обязательного образования в школах.
• Закрытие многих школ, открытых преимущественно в годы правления Наджметтина Эрбакана, где происходила пропаганда радикального исламизма.
• Нейтрализация (ограничение влияния или закрытие) местных представительств мистико-духовного движения «Тарикат», которое пользовалось широкой поддержкой гражданских властей Турции.

Другие пункты также касались ликвидации фактов нарушения светского режима, что не соответствовало идеологии кемализма, блюстителями которой были представители армейской элиты страны.

Последствия переворота

В результате принятия этого военного меморандума Наджметтин Эрбакан был вынужден подать в отставку, после чего ему было официально запрещено заниматься политической деятельностью на протяжении пяти лет. Вскоре после отставки Эрбакана Месут Йылмаз намеревался возглавить новое правительство, в которое хотели бы войти представители Демократической партии, Партии благосостояния и исламистско-националистической Партии Великого единства, идеология которой противоречила кемалистским принципам, заявленным в меморандуме. Тем не менее, в состав нового правительства, сформированного 30 июня 1997 года, вошёл Бюлент Эджевит, лидер Демократической левой партии, а также Худжаметтин Чиндорук, который впоследствии сформировал новую Партию демократического общества, в которую после 28 февраля вошли члены Демократической партии. По решению Конституционного суда Турции Партия благоденствия была официально ликвидирована по обвинению в разжигание межрелигиозной розни и нарушении конституции. Впоследствии политики, утратившие свои должности, а также члены расформированных партий присоединились к созданной Партии Справедливости и Развития, которая была основана Наджметтином Эрбаканом ещё до завершения пятилетнего срока запрета на участие в политической деятельности. Мэр Стамбула Реджеп Тайип Эрдоган, который также являлся членом ПСР, был приговорён к тюремному заключению за публичное прочтение исламистско-националистического стихотворения – на него также распространился пятилетний запрет на участие в политической деятельности.

Арест Чевика Бира и его сторонников в 2012 году

В 2012 году Чевик Бир и 30 военных офицеров, принимавших участие в планировании смещения Эрбакана в 1997 году, были задержаны и по решению суда приговорены к различным срокам тюремного заключения. Решение наказать военных путчистов было продиктовано тем, что Реджеп Тайип Эрдоган является идеологическим последователем Эрбакана, а также фактором личной мести за тюремное заключение и отстранение от политической деятельности. Известно высказывание Чевика Бира (который в начале 1997 года занимал должность замначальника Генштаба и являлся фактическим координатором составления меморандума), сказанное им по поводу совершённого его группой переворота: «В Турции между исламом и демократией заключен брак. Дитя этого союза — светскость. Иногда ребенок заболевает, и турецкая армия как раз тот доктор, который спасает его. В зависимости от тяжести болезни мы вводим нужное лекарство, чтобы ребенок выздоровел».

Обвинения Эрбакана

В свою очередь, смещённый Наджметтин Эрбакан впоследствии отмечал, что переворот был организован «сионистами», не предъявляя конкретных доказательств этого суждения.

«Меморандумный переворот» по сути вовсе не привёл к лаицизации турецкого общества, поскольку идея продвижения культурно-политической стратегии исламизации страны вкупе с вытеснением кемалистских доктрин была продолжена после окончания пятилетнего моратория на участие в политической деятельности, распространявшегося на членов правительства Эрбакана и верных его сторонников, в том числе и Эрдогана. Фактически путч 1997 года был последней сравнительно успешной попыткой военной элиты, следующей заветам Ататюрка Кемаля, предотвратить радикальную исламизацию турецкого общества, если не считать попытки вооружённого переворота в Турции в ночь с 15 на 16 июля 2016 года.

Примечания

• Ulrike Dufner: [www.wissenschaft-und-frieden.de/seite.php?artikelID=1315 Militär kontra Islamismus.] In: Wissenschaft und Frieden, Nr. 4/1998.
• Judith Hoffmann: Aufstieg und Wandel des politischen Islam in der Türkei. Reihe Nahost-Studien, Band 5, Verlag Hans Schiler, Berlin 2003. Abschnitt Der „28. Februar-Prozess“: Der Sturz der RP, S. 76–82.
• Tanja Scheiterbauer: Islam, Islamismus und Geschlecht in der Türkei. Perspektiven der sozialen Bewegungsforschung. Springer VS, Wiesbaden 2014. Abschnitt 2.5 Der „stille Putsch“ 1997: Zur Rekunfiguration des türkischen Laizismus, S. 98–101
• Yetkin, Murat. [www.radikal.com.tr/Default.aspx?aType=YazarYazisi&ArticleID=914193&Yazar=MURAT%20YETK%DDN&Date=25.12.2008&CategoryID=98 Özkök’ten ‘savunma’: Beni 28 Şubat'takiler gibi davranmamakla suçladılar] (Turkish), Radikal (25 December 2008). [web.archive.org/web/20081228100956/www.radikal.com.tr/Default.aspx?aType=YazarYazisi&ArticleID=914193&Yazar=MURAT%20YETK%DDN&Date=25.12.2008&CategoryID=98 Архивировано] из первоисточника 28 декабря 2008. Проверено 26 декабря 2008.

Отрывок, характеризующий Военный меморандум в Турции (1997)

Соня кивнула головой.
Графиня обняла Соню и заплакала.
«Пути господни неисповедимы!» – думала она, чувствуя, что во всем, что делалось теперь, начинала выступать скрывавшаяся прежде от взгляда людей всемогущая рука.
– Ну, мама, все готово. О чем вы?.. – спросила с оживленным лицом Наташа, вбегая в комнату.
– Ни о чем, – сказала графиня. – Готово, так поедем. – И графиня нагнулась к своему ридикюлю, чтобы скрыть расстроенное лицо. Соня обняла Наташу и поцеловала ее.
Наташа вопросительно взглянула на нее.
– Что ты? Что такое случилось?
– Ничего… Нет…
– Очень дурное для меня?.. Что такое? – спрашивала чуткая Наташа.
Соня вздохнула и ничего не ответила. Граф, Петя, m me Schoss, Мавра Кузминишна, Васильич вошли в гостиную, и, затворив двери, все сели и молча, не глядя друг на друга, посидели несколько секунд.
Граф первый встал и, громко вздохнув, стал креститься на образ. Все сделали то же. Потом граф стал обнимать Мавру Кузминишну и Васильича, которые оставались в Москве, и, в то время как они ловили его руку и целовали его в плечо, слегка трепал их по спине, приговаривая что то неясное, ласково успокоительное. Графиня ушла в образную, и Соня нашла ее там на коленях перед разрозненно по стене остававшимися образами. (Самые дорогие по семейным преданиям образа везлись с собою.)
На крыльце и на дворе уезжавшие люди с кинжалами и саблями, которыми их вооружил Петя, с заправленными панталонами в сапоги и туго перепоясанные ремнями и кушаками, прощались с теми, которые оставались.
Как и всегда при отъездах, многое было забыто и не так уложено, и довольно долго два гайдука стояли с обеих сторон отворенной дверцы и ступенек кареты, готовясь подсадить графиню, в то время как бегали девушки с подушками, узелками из дому в кареты, и коляску, и бричку, и обратно.
– Век свой все перезабудут! – говорила графиня. – Ведь ты знаешь, что я не могу так сидеть. – И Дуняша, стиснув зубы и не отвечая, с выражением упрека на лице, бросилась в карету переделывать сиденье.
– Ах, народ этот! – говорил граф, покачивая головой.
Старый кучер Ефим, с которым одним только решалась ездить графиня, сидя высоко на своих козлах, даже не оглядывался на то, что делалось позади его. Он тридцатилетним опытом знал, что не скоро еще ему скажут «с богом!» и что когда скажут, то еще два раза остановят его и пошлют за забытыми вещами, и уже после этого еще раз остановят, и графиня сама высунется к нему в окно и попросит его Христом богом ехать осторожнее на спусках. Он знал это и потому терпеливее своих лошадей (в особенности левого рыжего – Сокола, который бил ногой и, пережевывая, перебирал удила) ожидал того, что будет. Наконец все уселись; ступеньки собрались и закинулись в карету, дверка захлопнулась, послали за шкатулкой, графиня высунулась и сказала, что должно. Тогда Ефим медленно снял шляпу с своей головы и стал креститься. Форейтор и все люди сделали то же.
– С богом! – сказал Ефим, надев шляпу. – Вытягивай! – Форейтор тронул. Правый дышловой влег в хомут, хрустнули высокие рессоры, и качнулся кузов. Лакей на ходу вскочил на козлы. Встряхнуло карету при выезде со двора на тряскую мостовую, так же встряхнуло другие экипажи, и поезд тронулся вверх по улице. В каретах, коляске и бричке все крестились на церковь, которая была напротив. Остававшиеся в Москве люди шли по обоим бокам экипажей, провожая их.
Наташа редко испытывала столь радостное чувство, как то, которое она испытывала теперь, сидя в карете подле графини и глядя на медленно подвигавшиеся мимо нее стены оставляемой, встревоженной Москвы. Она изредка высовывалась в окно кареты и глядела назад и вперед на длинный поезд раненых, предшествующий им. Почти впереди всех виднелся ей закрытый верх коляски князя Андрея. Она не знала, кто был в ней, и всякий раз, соображая область своего обоза, отыскивала глазами эту коляску. Она знала, что она была впереди всех.
В Кудрине, из Никитской, от Пресни, от Подновинского съехалось несколько таких же поездов, как был поезд Ростовых, и по Садовой уже в два ряда ехали экипажи и подводы.
Объезжая Сухареву башню, Наташа, любопытно и быстро осматривавшая народ, едущий и идущий, вдруг радостно и удивленно вскрикнула:
– Батюшки! Мама, Соня, посмотрите, это он!
– Кто? Кто?
– Смотрите, ей богу, Безухов! – говорила Наташа, высовываясь в окно кареты и глядя на высокого толстого человека в кучерском кафтане, очевидно, наряженного барина по походке и осанке, который рядом с желтым безбородым старичком в фризовой шинели подошел под арку Сухаревой башни.
– Ей богу, Безухов, в кафтане, с каким то старым мальчиком! Ей богу, – говорила Наташа, – смотрите, смотрите!
– Да нет, это не он. Можно ли, такие глупости.
– Мама, – кричала Наташа, – я вам голову дам на отсечение, что это он! Я вас уверяю. Постой, постой! – кричала она кучеру; но кучер не мог остановиться, потому что из Мещанской выехали еще подводы и экипажи, и на Ростовых кричали, чтоб они трогались и не задерживали других.
Действительно, хотя уже гораздо дальше, чем прежде, все Ростовы увидали Пьера или человека, необыкновенно похожего на Пьера, в кучерском кафтане, шедшего по улице с нагнутой головой и серьезным лицом, подле маленького безбородого старичка, имевшего вид лакея. Старичок этот заметил высунувшееся на него лицо из кареты и, почтительно дотронувшись до локтя Пьера, что то сказал ему, указывая на карету. Пьер долго не мог понять того, что он говорил; так он, видимо, погружен был в свои мысли. Наконец, когда он понял его, посмотрел по указанию и, узнав Наташу, в ту же секунду отдаваясь первому впечатлению, быстро направился к карете. Но, пройдя шагов десять, он, видимо, вспомнив что то, остановился.
Высунувшееся из кареты лицо Наташи сияло насмешливою ласкою.
– Петр Кирилыч, идите же! Ведь мы узнали! Это удивительно! – кричала она, протягивая ему руку. – Как это вы? Зачем вы так?
Пьер взял протянутую руку и на ходу (так как карета. продолжала двигаться) неловко поцеловал ее.
– Что с вами, граф? – спросила удивленным и соболезнующим голосом графиня.
– Что? Что? Зачем? Не спрашивайте у меня, – сказал Пьер и оглянулся на Наташу, сияющий, радостный взгляд которой (он чувствовал это, не глядя на нее) обдавал его своей прелестью.
– Что же вы, или в Москве остаетесь? – Пьер помолчал.
– В Москве? – сказал он вопросительно. – Да, в Москве. Прощайте.
– Ах, желала бы я быть мужчиной, я бы непременно осталась с вами. Ах, как это хорошо! – сказала Наташа. – Мама, позвольте, я останусь. – Пьер рассеянно посмотрел на Наташу и что то хотел сказать, но графиня перебила его:
– Вы были на сражении, мы слышали?
– Да, я был, – отвечал Пьер. – Завтра будет опять сражение… – начал было он, но Наташа перебила его:
– Да что же с вами, граф? Вы на себя не похожи…
– Ах, не спрашивайте, не спрашивайте меня, я ничего сам не знаю. Завтра… Да нет! Прощайте, прощайте, – проговорил он, – ужасное время! – И, отстав от кареты, он отошел на тротуар.
Наташа долго еще высовывалась из окна, сияя на него ласковой и немного насмешливой, радостной улыбкой.


Пьер, со времени исчезновения своего из дома, ужа второй день жил на пустой квартире покойного Баздеева. Вот как это случилось.
Проснувшись на другой день после своего возвращения в Москву и свидания с графом Растопчиным, Пьер долго не мог понять того, где он находился и чего от него хотели. Когда ему, между именами прочих лиц, дожидавшихся его в приемной, доложили, что его дожидается еще француз, привезший письмо от графини Елены Васильевны, на него нашло вдруг то чувство спутанности и безнадежности, которому он способен был поддаваться. Ему вдруг представилось, что все теперь кончено, все смешалось, все разрушилось, что нет ни правого, ни виноватого, что впереди ничего не будет и что выхода из этого положения нет никакого. Он, неестественно улыбаясь и что то бормоча, то садился на диван в беспомощной позе, то вставал, подходил к двери и заглядывал в щелку в приемную, то, махая руками, возвращался назад я брался за книгу. Дворецкий в другой раз пришел доложить Пьеру, что француз, привезший от графини письмо, очень желает видеть его хоть на минутку и что приходили от вдовы И. А. Баздеева просить принять книги, так как сама г жа Баздеева уехала в деревню.
– Ах, да, сейчас, подожди… Или нет… да нет, поди скажи, что сейчас приду, – сказал Пьер дворецкому.
Но как только вышел дворецкий, Пьер взял шляпу, лежавшую на столе, и вышел в заднюю дверь из кабинета. В коридоре никого не было. Пьер прошел во всю длину коридора до лестницы и, морщась и растирая лоб обеими руками, спустился до первой площадки. Швейцар стоял у парадной двери. С площадки, на которую спустился Пьер, другая лестница вела к заднему ходу. Пьер пошел по ней и вышел во двор. Никто не видал его. Но на улице, как только он вышел в ворота, кучера, стоявшие с экипажами, и дворник увидали барина и сняли перед ним шапки. Почувствовав на себя устремленные взгляды, Пьер поступил как страус, который прячет голову в куст, с тем чтобы его не видали; он опустил голову и, прибавив шагу, пошел по улице.
Из всех дел, предстоявших Пьеру в это утро, дело разборки книг и бумаг Иосифа Алексеевича показалось ему самым нужным.
Он взял первого попавшегося ему извозчика и велел ему ехать на Патриаршие пруды, где был дом вдовы Баздеева.
Беспрестанно оглядываясь на со всех сторон двигавшиеся обозы выезжавших из Москвы и оправляясь своим тучным телом, чтобы не соскользнуть с дребезжащих старых дрожек, Пьер, испытывая радостное чувство, подобное тому, которое испытывает мальчик, убежавший из школы, разговорился с извозчиком.
Извозчик рассказал ему, что нынешний день разбирают в Кремле оружие, и что на завтрашний народ выгоняют весь за Трехгорную заставу, и что там будет большое сражение.
Приехав на Патриаршие пруды, Пьер отыскал дом Баздеева, в котором он давно не бывал. Он подошел к калитке. Герасим, тот самый желтый безбородый старичок, которого Пьер видел пять лет тому назад в Торжке с Иосифом Алексеевичем, вышел на его стук.
– Дома? – спросил Пьер.
– По обстоятельствам нынешним, Софья Даниловна с детьми уехали в торжковскую деревню, ваше сиятельство.
– Я все таки войду, мне надо книги разобрать, – сказал Пьер.
– Пожалуйте, милости просим, братец покойника, – царство небесное! – Макар Алексеевич остались, да, как изволите знать, они в слабости, – сказал старый слуга.
Макар Алексеевич был, как знал Пьер, полусумасшедший, пивший запоем брат Иосифа Алексеевича.
– Да, да, знаю. Пойдем, пойдем… – сказал Пьер и вошел в дом. Высокий плешивый старый человек в халате, с красным носом, в калошах на босу ногу, стоял в передней; увидав Пьера, он сердито пробормотал что то и ушел в коридор.