Министр обороны Франции
Поделись знанием:
Как ветер по листьям пронесся взволнованный шопот: «едут! едут!» Послышались испуганные голоса, и по всем войскам пробежала волна суеты последних приготовлений.
Впереди от Ольмюца показалась подвигавшаяся группа. И в это же время, хотя день был безветренный, легкая струя ветра пробежала по армии и чуть заколебала флюгера пик и распущенные знамена, затрепавшиеся о свои древки. Казалось, сама армия этим легким движением выражала свою радость при приближении государей. Послышался один голос: «Смирно!» Потом, как петухи на заре, повторились голоса в разных концах. И всё затихло.
В мертвой тишине слышался топот только лошадей. То была свита императоров. Государи подъехали к флангу и раздались звуки трубачей первого кавалерийского полка, игравшие генерал марш. Казалось, не трубачи это играли, а сама армия, радуясь приближению государя, естественно издавала эти звуки. Из за этих звуков отчетливо послышался один молодой, ласковый голос императора Александра. Он сказал приветствие, и первый полк гаркнул: Урра! так оглушительно, продолжительно, радостно, что сами люди ужаснулись численности и силе той громады, которую они составляли.
Ростов, стоя в первых рядах Кутузовской армии, к которой к первой подъехал государь, испытывал то же чувство, какое испытывал каждый человек этой армии, – чувство самозабвения, гордого сознания могущества и страстного влечения к тому, кто был причиной этого торжества.
Он чувствовал, что от одного слова этого человека зависело то, чтобы вся громада эта (и он, связанный с ней, – ничтожная песчинка) пошла бы в огонь и в воду, на преступление, на смерть или на величайшее геройство, и потому то он не мог не трепетать и не замирать при виде этого приближающегося слова.
– Урра! Урра! Урра! – гремело со всех сторон, и один полк за другим принимал государя звуками генерал марша; потом Урра!… генерал марш и опять Урра! и Урра!! которые, всё усиливаясь и прибывая, сливались в оглушительный гул.
Пока не подъезжал еще государь, каждый полк в своей безмолвности и неподвижности казался безжизненным телом; только сравнивался с ним государь, полк оживлялся и гремел, присоединяясь к реву всей той линии, которую уже проехал государь. При страшном, оглушительном звуке этих голосов, посреди масс войска, неподвижных, как бы окаменевших в своих четвероугольниках, небрежно, но симметрично и, главное, свободно двигались сотни всадников свиты и впереди их два человека – императоры. На них то безраздельно было сосредоточено сдержанно страстное внимание всей этой массы людей.
Красивый, молодой император Александр, в конно гвардейском мундире, в треугольной шляпе, надетой с поля, своим приятным лицом и звучным, негромким голосом привлекал всю силу внимания.
Ростов стоял недалеко от трубачей и издалека своими зоркими глазами узнал государя и следил за его приближением. Когда государь приблизился на расстояние 20 ти шагов и Николай ясно, до всех подробностей, рассмотрел прекрасное, молодое и счастливое лицо императора, он испытал чувство нежности и восторга, подобного которому он еще не испытывал. Всё – всякая черта, всякое движение – казалось ему прелестно в государе.
Остановившись против Павлоградского полка, государь сказал что то по французски австрийскому императору и улыбнулся.
Увидав эту улыбку, Ростов сам невольно начал улыбаться и почувствовал еще сильнейший прилив любви к своему государю. Ему хотелось выказать чем нибудь свою любовь к государю. Он знал, что это невозможно, и ему хотелось плакать.
Государь вызвал полкового командира и сказал ему несколько слов.
«Боже мой! что бы со мной было, ежели бы ко мне обратился государь! – думал Ростов: – я бы умер от счастия».
Государь обратился и к офицерам:
– Всех, господа (каждое слово слышалось Ростову, как звук с неба), благодарю от всей души.
Как бы счастлив был Ростов, ежели бы мог теперь умереть за своего царя!
– Вы заслужили георгиевские знамена и будете их достойны.
«Только умереть, умереть за него!» думал Ростов.
Государь еще сказал что то, чего не расслышал Ростов, и солдаты, надсаживая свои груди, закричали: Урра! Ростов закричал тоже, пригнувшись к седлу, что было его сил, желая повредить себе этим криком, только чтобы выразить вполне свой восторг к государю.
Государь постоял несколько секунд против гусар, как будто он был в нерешимости.
«Как мог быть в нерешимости государь?» подумал Ростов, а потом даже и эта нерешительность показалась Ростову величественной и обворожительной, как и всё, что делал государь.
Нерешительность государя продолжалась одно мгновение. Нога государя, с узким, острым носком сапога, как носили в то время, дотронулась до паха энглизированной гнедой кобылы, на которой он ехал; рука государя в белой перчатке подобрала поводья, он тронулся, сопутствуемый беспорядочно заколыхавшимся морем адъютантов. Дальше и дальше отъезжал он, останавливаясь у других полков, и, наконец, только белый плюмаж его виднелся Ростову из за свиты, окружавшей императоров.
В числе господ свиты Ростов заметил и Болконского, лениво и распущенно сидящего на лошади. Ростову вспомнилась его вчерашняя ссора с ним и представился вопрос, следует – или не следует вызывать его. «Разумеется, не следует, – подумал теперь Ростов… – И стоит ли думать и говорить про это в такую минуту, как теперь? В минуту такого чувства любви, восторга и самоотвержения, что значат все наши ссоры и обиды!? Я всех люблю, всем прощаю теперь», думал Ростов.
Когда государь объехал почти все полки, войска стали проходить мимо его церемониальным маршем, и Ростов на вновь купленном у Денисова Бедуине проехал в замке своего эскадрона, т. е. один и совершенно на виду перед государем.
Не доезжая государя, Ростов, отличный ездок, два раза всадил шпоры своему Бедуину и довел его счастливо до того бешеного аллюра рыси, которою хаживал разгоряченный Бедуин. Подогнув пенящуюся морду к груди, отделив хвост и как будто летя на воздухе и не касаясь до земли, грациозно и высоко вскидывая и переменяя ноги, Бедуин, тоже чувствовавший на себе взгляд государя, прошел превосходно.
Сам Ростов, завалив назад ноги и подобрав живот и чувствуя себя одним куском с лошадью, с нахмуренным, но блаженным лицом, чортом , как говорил Денисов, проехал мимо государя.
– Молодцы павлоградцы! – проговорил государь.
«Боже мой! Как бы я счастлив был, если бы он велел мне сейчас броситься в огонь», подумал Ростов.
Когда смотр кончился, офицеры, вновь пришедшие и Кутузовские, стали сходиться группами и начали разговоры о наградах, об австрийцах и их мундирах, об их фронте, о Бонапарте и о том, как ему плохо придется теперь, особенно когда подойдет еще корпус Эссена, и Пруссия примет нашу сторону.
Но более всего во всех кружках говорили о государе Александре, передавали каждое его слово, движение и восторгались им.
Все только одного желали: под предводительством государя скорее итти против неприятеля. Под командою самого государя нельзя было не победить кого бы то ни было, так думали после смотра Ростов и большинство офицеров.
Все после смотра были уверены в победе больше, чем бы могли быть после двух выигранных сражений.
На другой день после смотра Борис, одевшись в лучший мундир и напутствуемый пожеланиями успеха от своего товарища Берга, поехал в Ольмюц к Болконскому, желая воспользоваться его лаской и устроить себе наилучшее положение, в особенности положение адъютанта при важном лице, казавшееся ему особенно заманчивым в армии. «Хорошо Ростову, которому отец присылает по 10 ти тысяч, рассуждать о том, как он никому не хочет кланяться и ни к кому не пойдет в лакеи; но мне, ничего не имеющему, кроме своей головы, надо сделать свою карьеру и не упускать случаев, а пользоваться ими».
В Ольмюце он не застал в этот день князя Андрея. Но вид Ольмюца, где стояла главная квартира, дипломатический корпус и жили оба императора с своими свитами – придворных, приближенных, только больше усилил его желание принадлежать к этому верховному миру.
Он никого не знал, и, несмотря на его щегольской гвардейский мундир, все эти высшие люди, сновавшие по улицам, в щегольских экипажах, плюмажах, лентах и орденах, придворные и военные, казалось, стояли так неизмеримо выше его, гвардейского офицерика, что не только не хотели, но и не могли признать его существование. В помещении главнокомандующего Кутузова, где он спросил Болконского, все эти адъютанты и даже денщики смотрели на него так, как будто желали внушить ему, что таких, как он, офицеров очень много сюда шляется и что они все уже очень надоели. Несмотря на это, или скорее вследствие этого, на другой день, 15 числа, он после обеда опять поехал в Ольмюц и, войдя в дом, занимаемый Кутузовым, спросил Болконского. Князь Андрей был дома, и Бориса провели в большую залу, в которой, вероятно, прежде танцовали, а теперь стояли пять кроватей, разнородная мебель: стол, стулья и клавикорды. Один адъютант, ближе к двери, в персидском халате, сидел за столом и писал. Другой, красный, толстый Несвицкий, лежал на постели, подложив руки под голову, и смеялся с присевшим к нему офицером. Третий играл на клавикордах венский вальс, четвертый лежал на этих клавикордах и подпевал ему. Болконского не было. Никто из этих господ, заметив Бориса, не изменил своего положения. Тот, который писал, и к которому обратился Борис, досадливо обернулся и сказал ему, что Болконский дежурный, и чтобы он шел налево в дверь, в приемную, коли ему нужно видеть его. Борис поблагодарил и пошел в приемную. В приемной было человек десять офицеров и генералов.
В то время, как взошел Борис, князь Андрей, презрительно прищурившись (с тем особенным видом учтивой усталости, которая ясно говорит, что, коли бы не моя обязанность, я бы минуты с вами не стал разговаривать), выслушивал старого русского генерала в орденах, который почти на цыпочках, на вытяжке, с солдатским подобострастным выражением багрового лица что то докладывал князю Андрею.
– Очень хорошо, извольте подождать, – сказал он генералу тем французским выговором по русски, которым он говорил, когда хотел говорить презрительно, и, заметив Бориса, не обращаясь более к генералу (который с мольбою бегал за ним, прося еще что то выслушать), князь Андрей с веселой улыбкой, кивая ему, обратился к Борису.
Борис в эту минуту уже ясно понял то, что он предвидел прежде, именно то, что в армии, кроме той субординации и дисциплины, которая была написана в уставе, и которую знали в полку, и он знал, была другая, более существенная субординация, та, которая заставляла этого затянутого с багровым лицом генерала почтительно дожидаться, в то время как капитан князь Андрей для своего удовольствия находил более удобным разговаривать с прапорщиком Друбецким. Больше чем когда нибудь Борис решился служить впредь не по той писанной в уставе, а по этой неписанной субординации. Он теперь чувствовал, что только вследствие того, что он был рекомендован князю Андрею, он уже стал сразу выше генерала, который в других случаях, во фронте, мог уничтожить его, гвардейского прапорщика. Князь Андрей подошел к нему и взял за руку.
– Очень жаль, что вчера вы не застали меня. Я целый день провозился с немцами. Ездили с Вейротером поверять диспозицию. Как немцы возьмутся за аккуратность – конца нет!
Борис улыбнулся, как будто он понимал то, о чем, как об общеизвестном, намекал князь Андрей. Но он в первый раз слышал и фамилию Вейротера и даже слово диспозиция.
– Ну что, мой милый, всё в адъютанты хотите? Я об вас подумал за это время.
– Да, я думал, – невольно отчего то краснея, сказал Борис, – просить главнокомандующего; к нему было письмо обо мне от князя Курагина; я хотел просить только потому, – прибавил он, как бы извиняясь, что, боюсь, гвардия не будет в деле.
– Хорошо! хорошо! мы обо всем переговорим, – сказал князь Андрей, – только дайте доложить про этого господина, и я принадлежу вам.
В то время как князь Андрей ходил докладывать про багрового генерала, генерал этот, видимо, не разделявший понятий Бориса о выгодах неписанной субординации, так уперся глазами в дерзкого прапорщика, помешавшего ему договорить с адъютантом, что Борису стало неловко. Он отвернулся и с нетерпением ожидал, когда возвратится князь Андрей из кабинета главнокомандующего.
– Вот что, мой милый, я думал о вас, – сказал князь Андрей, когда они прошли в большую залу с клавикордами. – К главнокомандующему вам ходить нечего, – говорил князь Андрей, – он наговорит вам кучу любезностей, скажет, чтобы приходили к нему обедать («это было бы еще не так плохо для службы по той субординации», подумал Борис), но из этого дальше ничего не выйдет; нас, адъютантов и ординарцев, скоро будет батальон. Но вот что мы сделаем: у меня есть хороший приятель, генерал адъютант и прекрасный человек, князь Долгоруков; и хотя вы этого можете не знать, но дело в том, что теперь Кутузов с его штабом и мы все ровно ничего не значим: всё теперь сосредоточивается у государя; так вот мы пойдемте ка к Долгорукову, мне и надо сходить к нему, я уж ему говорил про вас; так мы и посмотрим; не найдет ли он возможным пристроить вас при себе, или где нибудь там, поближе .к солнцу.
Князь Андрей всегда особенно оживлялся, когда ему приходилось руководить молодого человека и помогать ему в светском успехе. Под предлогом этой помощи другому, которую он по гордости никогда не принял бы для себя, он находился вблизи той среды, которая давала успех и которая притягивала его к себе. Он весьма охотно взялся за Бориса и пошел с ним к князю Долгорукову.
Было уже поздно вечером, когда они взошли в Ольмюцкий дворец, занимаемый императорами и их приближенными.
В этот самый день был военный совет, на котором участвовали все члены гофкригсрата и оба императора. На совете, в противность мнения стариков – Кутузова и князя Шварцернберга, было решено немедленно наступать и дать генеральное сражение Бонапарту. Военный совет только что кончился, когда князь Андрей, сопутствуемый Борисом, пришел во дворец отыскивать князя Долгорукова. Еще все лица главной квартиры находились под обаянием сегодняшнего, победоносного для партии молодых, военного совета. Голоса медлителей, советовавших ожидать еще чего то не наступая, так единодушно были заглушены и доводы их опровергнуты несомненными доказательствами выгод наступления, что то, о чем толковалось в совете, будущее сражение и, без сомнения, победа, казались уже не будущим, а прошедшим. Все выгоды были на нашей стороне. Огромные силы, без сомнения, превосходившие силы Наполеона, были стянуты в одно место; войска были одушевлены присутствием императоров и рвались в дело; стратегический пункт, на котором приходилось действовать, был до малейших подробностей известен австрийскому генералу Вейротеру, руководившему войска (как бы счастливая случайность сделала то, что австрийские войска в прошлом году были на маневрах именно на тех полях, на которых теперь предстояло сразиться с французом); до малейших подробностей была известна и передана на картах предлежащая местность, и Бонапарте, видимо, ослабленный, ничего не предпринимал.
Долгоруков, один из самых горячих сторонников наступления, только что вернулся из совета, усталый, измученный, но оживленный и гордый одержанной победой. Князь Андрей представил покровительствуемого им офицера, но князь Долгоруков, учтиво и крепко пожав ему руку, ничего не сказал Борису и, очевидно не в силах удержаться от высказывания тех мыслей, которые сильнее всего занимали его в эту минуту, по французски обратился к князю Андрею.
– Ну, мой милый, какое мы выдержали сражение! Дай Бог только, чтобы то, которое будет следствием его, было бы столь же победоносно. Однако, мой милый, – говорил он отрывочно и оживленно, – я должен признать свою вину перед австрийцами и в особенности перед Вейротером. Что за точность, что за подробность, что за знание местности, что за предвидение всех возможностей, всех условий, всех малейших подробностей! Нет, мой милый, выгодней тех условий, в которых мы находимся, нельзя ничего нарочно выдумать. Соединение австрийской отчетливости с русской храбростию – чего ж вы хотите еще?
– Так наступление окончательно решено? – сказал Болконский.
– И знаете ли, мой милый, мне кажется, что решительно Буонапарте потерял свою латынь. Вы знаете, что нынче получено от него письмо к императору. – Долгоруков улыбнулся значительно.
– Вот как! Что ж он пишет? – спросил Болконский.
– Что он может писать? Традиридира и т. п., всё только с целью выиграть время. Я вам говорю, что он у нас в руках; это верно! Но что забавнее всего, – сказал он, вдруг добродушно засмеявшись, – это то, что никак не могли придумать, как ему адресовать ответ? Ежели не консулу, само собою разумеется не императору, то генералу Буонапарту, как мне казалось.
– Но между тем, чтобы не признавать императором, и тем, чтобы называть генералом Буонапарте, есть разница, – сказал Болконский.
– В том то и дело, – смеясь и перебивая, быстро говорил Долгоруков. – Вы знаете Билибина, он очень умный человек, он предлагал адресовать: «узурпатору и врагу человеческого рода».
Долгоруков весело захохотал.
– Не более того? – заметил Болконский.
– Но всё таки Билибин нашел серьезный титул адреса. И остроумный и умный человек.
– Как же?
– Главе французского правительства, au chef du gouverienement francais, – серьезно и с удовольствием сказал князь Долгоруков. – Не правда ли, что хорошо?
– Хорошо, но очень не понравится ему, – заметил Болконский.
– О, и очень! Мой брат знает его: он не раз обедал у него, у теперешнего императора, в Париже и говорил мне, что он не видал более утонченного и хитрого дипломата: знаете, соединение французской ловкости и итальянского актерства? Вы знаете его анекдоты с графом Марковым? Только один граф Марков умел с ним обращаться. Вы знаете историю платка? Это прелесть!
И словоохотливый Долгоруков, обращаясь то к Борису, то к князю Андрею, рассказал, как Бонапарт, желая испытать Маркова, нашего посланника, нарочно уронил перед ним платок и остановился, глядя на него, ожидая, вероятно, услуги от Маркова и как, Марков тотчас же уронил рядом свой платок и поднял свой, не поднимая платка Бонапарта.
– Charmant, [Очаровательно,] – сказал Болконский, – но вот что, князь, я пришел к вам просителем за этого молодого человека. Видите ли что?…
Но князь Андрей не успел докончить, как в комнату вошел адъютант, который звал князя Долгорукова к императору.
– Ах, какая досада! – сказал Долгоруков, поспешно вставая и пожимая руки князя Андрея и Бориса. – Вы знаете, я очень рад сделать всё, что от меня зависит, и для вас и для этого милого молодого человека. – Он еще раз пожал руку Бориса с выражением добродушного, искреннего и оживленного легкомыслия. – Но вы видите… до другого раза!
Бориса волновала мысль о той близости к высшей власти, в которой он в эту минуту чувствовал себя. Он сознавал себя здесь в соприкосновении с теми пружинами, которые руководили всеми теми громадными движениями масс, которых он в своем полку чувствовал себя маленькою, покорною и ничтожной» частью. Они вышли в коридор вслед за князем Долгоруковым и встретили выходившего (из той двери комнаты государя, в которую вошел Долгоруков) невысокого человека в штатском платье, с умным лицом и резкой чертой выставленной вперед челюсти, которая, не портя его, придавала ему особенную живость и изворотливость выражения. Этот невысокий человек кивнул, как своему, Долгорукому и пристально холодным взглядом стал вглядываться в князя Андрея, идя прямо на него и видимо, ожидая, чтобы князь Андрей поклонился ему или дал дорогу. Князь Андрей не сделал ни того, ни другого; в лице его выразилась злоба, и молодой человек, отвернувшись, прошел стороной коридора.
– Кто это? – спросил Борис.
– Это один из самых замечательнейших, но неприятнейших мне людей. Это министр иностранных дел, князь Адам Чарторижский.
– Вот эти люди, – сказал Болконский со вздохом, который он не мог подавить, в то время как они выходили из дворца, – вот эти то люди решают судьбы народов.
На другой день войска выступили в поход, и Борис не успел до самого Аустерлицкого сражения побывать ни у Болконского, ни у Долгорукова и остался еще на время в Измайловском полку.
На заре 16 числа эскадрон Денисова, в котором служил Николай Ростов, и который был в отряде князя Багратиона, двинулся с ночлега в дело, как говорили, и, пройдя около версты позади других колонн, был остановлен на большой дороге. Ростов видел, как мимо его прошли вперед казаки, 1 й и 2 й эскадрон гусар, пехотные батальоны с артиллерией и проехали генералы Багратион и Долгоруков с адъютантами. Весь страх, который он, как и прежде, испытывал перед делом; вся внутренняя борьба, посредством которой он преодолевал этот страх; все его мечтания о том, как он по гусарски отличится в этом деле, – пропали даром. Эскадрон их был оставлен в резерве, и Николай Ростов скучно и тоскливо провел этот день. В 9 м часу утра он услыхал пальбу впереди себя, крики ура, видел привозимых назад раненых (их было немного) и, наконец, видел, как в середине сотни казаков провели целый отряд французских кавалеристов. Очевидно, дело было кончено, и дело было, очевидно небольшое, но счастливое. Проходившие назад солдаты и офицеры рассказывали о блестящей победе, о занятии города Вишау и взятии в плен целого французского эскадрона. День был ясный, солнечный, после сильного ночного заморозка, и веселый блеск осеннего дня совпадал с известием о победе, которое передавали не только рассказы участвовавших в нем, но и радостное выражение лиц солдат, офицеров, генералов и адъютантов, ехавших туда и оттуда мимо Ростова. Тем больнее щемило сердце Николая, напрасно перестрадавшего весь страх, предшествующий сражению, и пробывшего этот веселый день в бездействии.
– Ростов, иди сюда, выпьем с горя! – крикнул Денисов, усевшись на краю дороги перед фляжкой и закуской.
Офицеры собрались кружком, закусывая и разговаривая, около погребца Денисова.
– Вот еще одного ведут! – сказал один из офицеров, указывая на французского пленного драгуна, которого вели пешком два казака.
Один из них вел в поводу взятую у пленного рослую и красивую французскую лошадь.
– Продай лошадь! – крикнул Денисов казаку.
– Изволь, ваше благородие…
Офицеры встали и окружили казаков и пленного француза. Французский драгун был молодой малый, альзасец, говоривший по французски с немецким акцентом. Он задыхался от волнения, лицо его было красно, и, услыхав французский язык, он быстро заговорил с офицерами, обращаясь то к тому, то к другому. Он говорил, что его бы не взяли; что он не виноват в том, что его взяли, а виноват le caporal, который послал его захватить попоны, что он ему говорил, что уже русские там. И ко всякому слову он прибавлял: mais qu'on ne fasse pas de mal a mon petit cheval [Но не обижайте мою лошадку,] и ласкал свою лошадь. Видно было, что он не понимал хорошенько, где он находится. Он то извинялся, что его взяли, то, предполагая перед собою свое начальство, выказывал свою солдатскую исправность и заботливость о службе. Он донес с собой в наш арьергард во всей свежести атмосферу французского войска, которое так чуждо было для нас.
Казаки отдали лошадь за два червонца, и Ростов, теперь, получив деньги, самый богатый из офицеров, купил ее.
– Mais qu'on ne fasse pas de mal a mon petit cheval, – добродушно сказал альзасец Ростову, когда лошадь передана была гусару.
Ростов, улыбаясь, успокоил драгуна и дал ему денег.
– Алё! Алё! – сказал казак, трогая за руку пленного, чтобы он шел дальше.
– Государь! Государь! – вдруг послышалось между гусарами.
Всё побежало, заторопилось, и Ростов увидал сзади по дороге несколько подъезжающих всадников с белыми султанами на шляпах. В одну минуту все были на местах и ждали. Ростов не помнил и не чувствовал, как он добежал до своего места и сел на лошадь. Мгновенно прошло его сожаление о неучастии в деле, его будничное расположение духа в кругу приглядевшихся лиц, мгновенно исчезла всякая мысль о себе: он весь поглощен был чувством счастия, происходящего от близости государя. Он чувствовал себя одною этою близостью вознагражденным за потерю нынешнего дня. Он был счастлив, как любовник, дождавшийся ожидаемого свидания. Не смея оглядываться во фронте и не оглядываясь, он чувствовал восторженным чутьем его приближение. И он чувствовал это не по одному звуку копыт лошадей приближавшейся кавалькады, но он чувствовал это потому, что, по мере приближения, всё светлее, радостнее и значительнее и праздничнее делалось вокруг него. Всё ближе и ближе подвигалось это солнце для Ростова, распространяя вокруг себя лучи кроткого и величественного света, и вот он уже чувствует себя захваченным этими лучами, он слышит его голос – этот ласковый, спокойный, величественный и вместе с тем столь простой голос. Как и должно было быть по чувству Ростова, наступила мертвая тишина, и в этой тишине раздались звуки голоса государя.
– Les huzards de Pavlograd? [Павлоградские гусары?] – вопросительно сказал он.
– La reserve, sire! [Резерв, ваше величество!] – отвечал чей то другой голос, столь человеческий после того нечеловеческого голоса, который сказал: Les huzards de Pavlograd?
Государь поровнялся с Ростовым и остановился. Лицо Александра было еще прекраснее, чем на смотру три дня тому назад. Оно сияло такою веселостью и молодостью, такою невинною молодостью, что напоминало ребяческую четырнадцатилетнюю резвость, и вместе с тем это было всё таки лицо величественного императора. Случайно оглядывая эскадрон, глаза государя встретились с глазами Ростова и не более как на две секунды остановились на них. Понял ли государь, что делалось в душе Ростова (Ростову казалось, что он всё понял), но он посмотрел секунды две своими голубыми глазами в лицо Ростова. (Мягко и кротко лился из них свет.) Потом вдруг он приподнял брови, резким движением ударил левой ногой лошадь и галопом поехал вперед.
(перенаправлено с «Военный министр Франции»)
Министр обороны (фр. Ministre de la Défense) — министерский пост в Правительстве Франции, которому вверено выполнение военных вопросов Франции.
История
Государственный секретарь по военным вопросам — пост, один из четырёх специализированных государственных секретарей, учреждённых во Франции в 1589 году. Данный государственный секретарь отвечал за армию. В 1791 году государственный секретарь стал «военным министром». Наряду с другими министерскими постами, должность министра была отменена в 1794 году и восстановлена в следующем году. В 1930-х годы, пост часто называли «военный министр и национальной обороны». После Второй мировой войны, военное министерство было объединено с военно-морским министерством, поглощая роль министра военно-морского флота и колоний, с министром национальной обороны во главе (с 1974 по 2010 год, должность называлась министр обороны, а с 2010 года по 2012 год министр обороны и по делам ветеранов) руководя всей военной сферой. В 2012 году возвратили старое название.
Нынешний министр обороны — Жан-Ив Ле Дриан.
Список глав военных ведомств Франции с 1643 года
Государственные секретари по военным вопросам (1643—1791)
| Государственный секретарь | Начало деятельности | Окончание деятельности |
| Луи де Револь | 1 января 1589 | 1594 |
| Nicolas IV de Neufville de Villeroy | 1594 | 1606 |
| Никола Брюлар маркиз де Силлери | 4 марта 1606 | 1616 |
| Claude Mangot, seigneur de Villeran et Villarceau | 4 марта 1606 | 1616 |
| Арман Жан дю Плесси, епископ Люсонский | 25 ноября 1616 | 1617 |
| Никола Брюлар маркиз де Силлери | 24 апреля 1617 | 1624 |
| Charles Le Beauclerc | 5 февраля 1624 | 1630 |
| Abel Servien, marquis de Sablé | 11 декабря 1630 | 1636 |
| François Sublet, seigneur des Noyers | 12 февраля 1636 | 1643 |
| Мишель Летелье | 13 апреля 1643 | январь 1651 |
| Анри-Огюст де Ломени | январь | декабрь 1651 |
| Мишель Летелье | декабрь 1651 | 1662 |
| Франсуа-Мишель Летелье, маркиз де Лувуа | 24 февраля 1662 | 15 июля 1691 |
| Louis-François le Tellier de Louvois, marquis de Barbezieux | 16 июля 1691 | 5 января 1701 |
| Мишель Шамильяр | 5 января 1701 | 9 июня 1709 |
| Daniel Voysin de la Noiraye | 9 июня 1709 | 14 сентября 1715 |
| Клод Луи Гектор де Виллар | 1 октября 1715 | 24 сентября 1718 |
| Claude le Blanc | 24 сентября 1718 | 1 июля 1723 |
| François Victor le Tonnelier de Breteuil | 1 июля 1723 | 19 июня 1726 |
| Claude le Blanc | 19 июня 1726 | 1728 |
| Nicolas Prosper Bauyn d'Angervilliers | июль 1728 | февраль 1740 |
| François Victor le Tonnelier de Breteuil | февраль 1740 | 7 января 1743 |
| Марк Пьер, граф д’Аржансон | 7 января 1743 | 1 февраля 1757 |
| Марк Антуан Рене, маркиз де-Польми д’Аржансон | 1 февраля 1757 | 3 марта 1758 |
| Шарль-Луи-Огюст Фуке, герцог де Бель-Иль | 3 марта 1758 | 27 января 1761 |
| герцог Этьен Франсуа де Шуазёль | 27 января 1761 | 24 декабря 1770 |
| Louis François, marquis de Monteynard | 26 января 1771 | 27 января 1774 |
| Эммануэль Арман де Виньеро дю Плесси-Ришельё | 27 января 1774 | 2 июня 1774 |
| Луи Никола Виктор де Феликс д’Ольере, граф де Мюи | 5 июня 1774 | 10 октября 1775 |
| Claude Louis, Comte de Saint-Germain | 27 октября 1775 | 27 сентября 1777 |
| Alexandre Marie Léonor de Saint-Mauris de Montbarrey | 27 сентября 1777 | 19 декабря 1780 |
| маркиз Филипп Анри де Сегюр | 23 декабря 1780 | 29 августа 1787 |
| Луи-Огюст де Тоннельер, барон де Бретей, барон де Прейи | 29 августа 1787 | 23 сентября 1787 |
| Athanase Louis Marie de Loménie, comte de Brienne | 23 сентября 1787 | 30 ноября 1788 |
| Louis Pierre de Chastenet, comte de Puységur | 30 ноября 1788 | 13 июля 1789 |
| герцог Виктор Франсуа де Брольи | 13 июля 1789 | 16 июля 1789 |
| Jean-Frédéric de la Tour du Pin-Gouvernet | 4 августа 1789 | 16 ноября 1790 |
| Louis le Bègue du Presle Duportail | 16 ноября 1790 | 7 декабря 1791 |
Военные министры (1791—1940)
| Министр | Начало деятельности | Окончание деятельности |
| граф Луи де Нарбонн-Лара | 7 декабря 1791 | 9 марта 1792 |
| Pierre Marie de Grave | 9 марта 1792 | 9 мая 1792 |
| Joseph Marie Servan de Gerbey | 9 мая 1792 | 13 июня 1792 |
| Шарль Дюмурье | 13 июня 1792 | 18 июня 1792 |
| Pierre August Lajard | 18 июня 1792 | 23 июля 1792 |
| Шарль Франквилль Абанкур | 23 июля 1792 | 10 августа 1792 |
| Joseph Marie Servan de Gerbey | 10 августа 1792 | 3 октября 1792 |
| Pierre Henri Hélène Marie Lebrun-Tondu | 3 октября 1792 | 18 октября 1792 |
| Жан-Николя Паш | 18 октября 1792 | 4 февраля 1793 |
| Пьер Риель де Бёрнонвиль | 4 февраля 1793 | 1 апреля 1793 |
| Pierre Henri Hélène Marie Lebrun-Tondu | 1 апреля 1793 | 4 апреля 1793 |
| Jean Baptiste Noël Bouchotte | 4 апреля 1793 | 20 апреля 1794 |
| пост ликвидирован | 20 апреля 1794 | 3 ноября 1795 |
| Jean-Baptiste Aubert-Dubayet | 3 ноября 1795 | 8 февраля 1796 |
| Клод-Луи Петье | 8 февраля 1796 | 15 июля 1797 |
| Лазар Гош | 15 июля 1797 | 22 июля 1797 |
| Бартелеми Луи Жозеф Шерер | 22 июля 1797 | 21 февраля 1799 |
| Louis Marie de Milet de Mureau | 21 февраля 1799 | 2 июля 1799 |
| Жан Батист Бернадот | 2 июля 1799 | 14 сентября 1799 |
| Edmond Louis Alexis Dubois-Crancé | 14 сентября 1799 | 10 ноября 1799 |
| Луи Александр Бертье | 11 ноября 1799 | 2 апреля 1800 |
| Лазар Карно | 2 апреля 1800 | 8 октября 1800 |
| Луи Александр Бертье, князь Нёвшательский | 8 октября 1800 | 19 августа 1807 |
| Анри Кларк, герцог Фельтрский | 19 августа 1807 | 1 апреля 1814 |
| граф Пьер-Антуан Дюпон де л’Этан | 3 апреля 1814 | 3 декабря 1814 |
| Никола Жан де Дьё Сульт, герцог Далматский | 3 декабря 1814 | 11 марта 1815 |
| Анри Кларк, герцог Фельтрский | 11 марта 1815 | 20 марта 1815 |
| Луи Никола Даву, герцог Ауэрштедтский | 20 марта 1815 | 7 июля 1815 |
| маркиз Лоран де Гувион Сен-Сир | 7 июля 1815 | 26 сентября 1815 |
| Анри Кларк, герцог Фельтрский | 26 сентября 1815 | 12 сентября 1817 |
| маркиз Лоран де Гувион Сен-Сир | 12 сентября 1817 | 19 ноября 1819 |
| Мари Виктор Николя де Фэ, маркиз де Латур-Мобур | 19 ноября 1819 | 14 декабря 1821 |
| Клод-Виктор Перрен, герцог де Беллуно | 14 декабря 1821 | 23 марта 1823 |
| Alexandre, vicomte Digeon | 23 марта 1823 | 15 апреля 1823 |
| Клод-Виктор Перрен, герцог де Беллуно | 15 апреля 1823 | 19 октября 1823 |
| Анж Иасинт Максанс, барон де Дама | 19 октября 1823 | 4 августа 1824 |
| Aimé, duc de Clermont-Tonnerre | 4 августа 1824 | 4 января 1828 |
| Louis Victor de Blacquetot de Caux | 4 января 1828 | 8 августа 1829 |
| граф Луи Огюст Виктор де Ген де Бурмон | 8 августа 1829 | 31 июля 1830 |
| граф Этьенн-Морис Жерар | 31 июля 1830 | 17 ноября 1830 |
| Никола Жан де Дьё Сульт, герцог Далматский | 17 ноября 1830 | 18 июля 1834 |
| граф Этьенн-Морис Жерар | 18 июля 1834 | 10 ноября 1834 |
| Simon Bernard | 10 ноября 1834 | 18 ноября 1834 |
| Эдуард Адольф Казимир Жозеф Мортье, герцог Тревизский | 18 ноября 1834 | 12 марта 1835 |
| граф Анри де Риньи | 12 марта 1835 | 30 апреля 1835 |
| маркиз Николя Жозеф Мезон | 30 апреля 1835 | 6 сентября 1836 |
| Simon Bernard | 6 сентября 1836 | 31 марта 1839 |
| Amédée Louis Despans-Cubières | 31 марта 1839 | 12 мая 1839 |
| Антуан Виржиль Шнайдер | 12 мая 1839 | 1 марта 1840 |
| Amédée Louis Despans-Cubières | 1 марта 1840 | 29 октября 1840 |
| Никола Жан де Дьё Сульт, герцог Далматский | 29 октября 1840 | 10 ноября 1845 |
| Alexandre Pierre Chevalier Moline de Saint-Yon | 10 ноября 1845 | 9 мая 1847 |
| Камиль Альфонс Трезель | 9 мая 1847 | 24 февраля 1848 |
| Мари-Альфонс Бедо | 24 февраля 1848 | 25 февраля 1848 |
| барон Жак-Жерве Сюберви | 25 февраля 1848 | 20 марта 1848 |
| Луи Эжен Кавеньяк | 20 марта 1848 | 5 апреля 1848 |
| Франсуа Араго | 5 апреля 1848 | 11 мая 1848 |
| Jean-Baptiste Adolphe Charras | 11 мая 1848 | 17 мая 1848 |
| Луи Эжен Кавеньяк | 17 мая 1848 | 28 июня 1848 |
| Луи Жюшо де Ламорисье | 28 июня 1848 | 20 декабря 1848 |
| Joseph Marcelin Rulhières | 20 декабря 1848 | 31 октября 1849 |
| граф Альфонс Анри д’Отпуль | 31 октября 1849 | 22 октября 1850 |
| Jean-Paul, comte de Schramm | 22 октября 1850 | 9 января 1851 |
| граф Огюст Этьен Реньо де Сен-Жан д’Анжелиy | 9 января 1851 | 24 января 1851 |
| Жак Луи Рандон | 24 января 1851 | 26 октября 1851 |
| Жак Леруа де Сент-Арно | 26 октября 1851 | 11 марта 1854 |
| Жан Батист Филибер Вальян | 11 марта 1854 | 5 мая 1859 |
| Жак Луи Рандон | 5 мая 1859 | 20 января 1867 |
| Адольф Ньель | 20 января 1867 | 13 августа 1869 |
| Charles Rigault de Genouilly | 13 августа 1869 | 21 августа 1869 |
| Эдмон Лебёф | 21 августа 1869 | 20 июля 1870 |
| Pierre Charles Dejean | 20 июля 1870 | 10 августа 1870 |
| Шарль Кузен-Монтабан, граф де Паликао | 10 августа 1870 | 4 сентября 1870 |
| Aдольф Эммануэль Шарль Ле Фло | 4 сентября 1870 | 5 июня 1871 |
| Эрнст Курто де Сиссе | 5 июня 1871 | 25 мая 1873 |
| François Claude du Barail | 29 мая 1873 | 22 мая 1874 |
| Эрнст Курто де Сиссе | 22 мая 1874 | 15 августа 1876 |
| Jean Auguste Berthaut | 15 августа 1876 | 23 ноября 1877 |
| Гаэтан де Гримоде де Рошбуэ | 23 ноября 1877 | 13 декабря 1877 |
| Jean-Louis Borel | 13 декабря 1877 | 16 мая 1878 |
| Henri François Xavier Gresley | 16 мая 1878 | 28 декабря 1879 |
| Жан Жозеф Фредерик Альбер Фарр | 28 декабря 1879 | 14 ноября 1881 |
| Жан-Батист Кампенон | 14 ноября 1881 | 26 января 1882 |
| Жан-Батист Бийо | 30 января 1882 | 29 января 1883 |
| Jean Thibaudin | 31 января 1883 | 9 октября 1883 |
| Жан-Батист Кампенон | 9 октября 1883 | 3 января 1885 |
| Jules Louis Lewal | 3 января 1885 | 6 апреля 1885 |
| Жан-Батист Кампенон | 6 апреля 1885 | 7 января 1886 |
| Жорж Буланже | 7 января 1886 | 30 мая 1887 |
| Теофиль Феррон | 30 мая 1887 | 12 декабря 1887 |
| François Auguste Logerot | 12 декабря 1887 | 3 апреля 1888 |
| Шарль де Фрейсине | 3 апреля 1888 | 11 января 1893 |
| Жюльен Леон Луазийон | 11 января 1893 | 3 декабря 1893 |
| Огюст Мерсье | 3 декабря 1893 | 24 января 1895 |
| Эмиль Цурлинден | 28 января 1895 | 1 ноября 1895 |
| Годфруа Кавеньяк | 1 ноября 1895 | 29 апреля 1896 |
| Жан-Батист Бийо | 29 апреля 1896 | 28 июня 1898 |
| Годфруа Кавеньяк | 28 июня 1898 | 5 сентября 1898 |
| Эмиль Цурлинден | 5 сентября 1898 | 17 сентября 1898 |
| Шарль Шануан | 17 сентября 1898 | 25 октября 1898 |
| Эдуар Локруа | 25 октября 1898 | 1 ноября 1898 |
| Шарль де Фрейсине | 1 ноября 1898 | 6 мая 1899 |
| Camille Krantz | 6 мая 1899 | 22 июня 1899 |
| маркиз Гастон де Галифе | 22 июня 1899 | 20 мая 1900 |
| Луи Андре | 20 мая 1900 | 14 ноября 1904 |
| Maurice Berteaux | 14 ноября 1904 | 12 ноября 1905 |
| Eugène Étienne | 12 ноября 1905 | 25 октября 1906 |
| Мари-Жорж Пикар | 25 октября 1906 | 24 июля 1909 |
| Jean Brun | 24 июля 1909 | 23 февраля 1911 |
| Аристид Бриан | 23 февраля 1911 | 2 марта 1911 |
| Maurice Berteaux | 2 марта 1911 | 21 мая 1911 |
| François Louis Auguste Goiran | 27 мая 1911 | 27 июня 1911 |
| Adolphe Messimy | 27 июня 1911 | 14 января 1912 |
| Александр Мильеран | 14 января 1912 | 12 января 1913 |
| Альбер Лебрен | 12 января 1913 | 21 января 1913 |
| Eugène Étienne | 21 января 1913 | 9 декабря 1913 |
| Joseph Noulens | 9 декабря 1913 | 9 июня 1914 |
| Теофиль Делькассе | 9 июня 1914 | 13 июня 1914 |
| Adolphe Messimy | 13 июня 1914 | 26 августа 1914 |
| Александр Мильеран | 26 августа 1914 | 29 октября 1915 |
| Жозеф Галлиени | 29 октября 1915 | 16 марта 1916 |
| Pierre Roques | 16 марта 1916 | 12 декабря 1916 |
| Юбер Лиотэ | 12 декабря 1916 | 14 марта 1917 |
| Lucien Lacaze | 14 марта 1917 | 20 марта 1917 |
| Поль Пенлеве | 20 марта 1917 | 16 ноября 1917 |
| Жорж Клемансо | 16 ноября 1917 | 20 января 1920 |
| André Lefèvre | 20 января 1920 | 16 декабря 1920 |
| Flaminius Raiberti | 16 декабря 1920 | 16 января 1921 |
| Луи Барту | 16 января 1921 | 15 января 1922 |
| Андре Мажино | 15 января 1922 | 14 июня 1924 |
| Charles Nollet | 14 июня 1924 | 17 апреля 1925 |
| Поль Пенлеве | 17 апреля 1925 | 29 октября 1925 |
| Эдуар Даладье | 29 октября 1925 | 28 ноября 1925 |
| Поль Пенлеве | 28 ноября 1925 | 23 июня 1926 |
| Адольф Гийома | 23 июня 1926 | 19 июля 1926 |
| Поль Пенлеве | 19 июля 1926 | 3 ноября 1929 |
| Андре Мажино | 3 ноября 1929 | 21 февраля 1930 |
| René Besnard | 21 февраля 1930 | 2 марта 1930 |
| Андре Мажино | 2 марта 1930 | 13 декабря 1930 |
| Луи Барту | 13 декабря 1930 | 27 января 1931 |
| Андре Мажино | 27 января 1931 | 6 января 1932 |
| Андре Тардьё | 14 января 1932 | 20 февраля 1932 |
| François Piétri | 20 февраля 1932 | 3 июня 1932 |
| Жозеф Поль-Бонкур | 3 июня 1932 | 18 декабря 1932 |
| Эдуар Даладье | 18 декабря 1932 | 30 января 1934 |
| Jean Fabry | 30 января 1934 | 4 февраля 1934 |
| Жозеф Поль-Бонкур | 4 февраля 1934 | 9 февраля 1934 |
| Филипп Петен | 9 февраля 1934 | 8 ноября 1934 |
| Louis Maurin | 8 ноября 1934 | 7 июня 1935 |
| Jean Fabry | 7 июня 1935 | 24 января 1936 |
| Louis Maurin | 24 января 1936 | 4 июня 1936 |
| Эдуар Даладье | 4 июня 1936 | 18 мая 1940 |
| Поль Рейно | 18 мая 1940 | 16 июня 1940 |
| Максим Вейган (национальная оборона) and Louis Colson (военный) |
16 июня 1940 | 6 сентября 1940 |
| Шарль Хюнтцигер | 6 сентября 1940 | 11 августа 1941 |
| Франсуа Дарлан | 11 августа 1941 | 18 апреля 1942 |
| Eugène Bridoux | 18 апреля 1942 | 20 августа 1944 |
Военные комиссары (1941—1944)
| Комиссары | Начало деятельности | Окончание деятельности |
| Paul Legentilhomme | 24 сентября 1941 | 9 ноября 1943 |
| André Le Troquet | 9 ноября 1943 | 4 апреля 1944 |
| André Diethelm | 4 апреля 1944 | 10 сентября 1944 |
Министры национальной обороны (1944—1974)
| Министр | Начало деятельности | Окончание деятельности |
| André Diethelm | 10 сентября 1944 | 21 ноября 1945 |
| Edmond Michelet | 21 ноября 1945 | 24 июня 1946 |
| Феликс Гуэн | 24 июня 1946 | 16 декабря 1946 |
| André Le Troquer | 16 декабря 1946 | 22 января 1947 |
| Франсуа Бийу | 22 января 1947 | 4 мая 1947 |
| Ивон Дельбос | 4 мая 1947 | 22 октября 1947 |
| Pierre-Henri Teitgen | 22 октября 1947 | 26 июля 1948 |
| Рене Мейер | 26 июля 1948 | 11 сентября 1948 |
| Поль Рамадье | 11 сентября 1948 | 28 октября 1949 |
| Рене Плевен | 29 октября 1949 | 12 июля 1950 |
| Жюль Мок | 12 июля 1950 | 11 августа 1951 |
| Жорж Бидо | 11 августа 1951 | 8 марта 1952 |
| Рене Плевен | 8 марта 1952 | 19 июня 1954 |
| Мари Жозеф Пьер Франсуа Кёниг | 19 июня 1954 | 14 августа 1954 |
| Emmanuel Temple | 14 августа 1954 | 20 января 1955 |
| Jacques Chevallier (национальная оборона)) и Морис Буржес Монури (вооруженные силы) |
20 января 1955 | 23 февраля 1955 |
| Мари Жозеф Пьер Франсуа Кёниг | 23 февраля 1955 | 6 октября 1955 |
| Пьер Бийот | 6 октября 1955 | 1 февраля 1956 |
| Морис Буржес Монури | 1 февраля 1956 | 13 июня 1957 |
| Андре Морис | 13 июня 1957 | 6 ноября 1957 |
| Жак Шабан-Дельмас | 6 ноября 1957 | 14 мая 1958 |
| Пьер де Шевинье | 14 мая 1958 | 1 июня 1958 |
| Шарль де Голль (национальная оборона) и Пьер Гийома (армии) |
1 июня 1958 | 8 января 1959 |
| Пьер Гийома | 8 января 1959 | 5 февраля 1960 |
| Пьер Мессмер | 5 февраля 1960 | 22 июня 1969 |
| Мишель Дебре | 22 июня 1969 | 4 апреля 1973 |
| Робер Галлей | 4 апреля 1973 | 28 мая 1974 |
Министры обороны (1974—2010)
| Министр | Начало деятельности | Окончание деятельности |
| Жак Суффле | 28 мая 1974 | 1 февраля 1975 |
| Ивон Бурж | 1 февраля 1975 | 2 октября 1980 |
| Жоэль Ле Тэйль | 2 октября 1980 | 14 декабря 1980 |
| Робер Галлей | 22 декабря 1980 | 22 мая 1981 |
| Шарль Эрню | 22 мая 1981 | 20 сентября 1985 |
| Поль Килье | 20 сентября 1985 | 20 марта 1986 |
| Андре Жиро | 20 марта 1986 | 12 мая 1988 |
| Жан-Пьер Шевенман | 12 мая 1988 | 29 января 1991 |
| Pierre Joxe | 29 января 1991 | 9 марта 1993 |
| Пьер Береговуа | 9 марта 1993 | 29 марта 1993 |
| Франсуа Леотар | 29 марта 1993 | 18 мая 1995 |
| Charles Millon | 18 мая 1995 | 4 июня 1997 |
| Alain Richard | 4 июня 1997 | 7 мая 2002 |
| Мишель Аллио-Мари | 7 мая 2002 | 15 мая 2007 |
| Эрве Морен | 18 мая 2007 | 14 ноября 2010 |
Министры обороны и по делам ветеранов (2010—2012)
| Министр | Начало деятельности | Окончание деятельности |
| Ален Жюппе | 14 ноября 2010 | 27 февраля 2011 |
| Жерар Лонге | 27 февраля 2011 | 10 мая 2012 |
Министры обороны (2012—)
| Министр | Начало деятельности | Окончание деятельности |
| Жан-Ив Ле Дриан | 16 мая 2012 |
См. также
- Премьер-министр Франции;
- Министр иностранных дел Франции;
- Министр внутренних дел Франции;
- Министр финансов Франции;
- Министр юстиции Франции.
Напишите отзыв о статье "Министр обороны Франции"
Ссылки
- [rulers.org/frgovt1.html «Ministries 1700—1870», Rulers.org]
Отрывок, характеризующий Министр обороны Франции
Между каждым рядом войск была как бы улица. Резко отделялись одна от другой три части этой армии: боевая Кутузовская (в которой на правом фланге в передней линии стояли павлоградцы), пришедшие из России армейские и гвардейские полки и австрийское войско. Но все стояли под одну линию, под одним начальством и в одинаковом порядке.Как ветер по листьям пронесся взволнованный шопот: «едут! едут!» Послышались испуганные голоса, и по всем войскам пробежала волна суеты последних приготовлений.
Впереди от Ольмюца показалась подвигавшаяся группа. И в это же время, хотя день был безветренный, легкая струя ветра пробежала по армии и чуть заколебала флюгера пик и распущенные знамена, затрепавшиеся о свои древки. Казалось, сама армия этим легким движением выражала свою радость при приближении государей. Послышался один голос: «Смирно!» Потом, как петухи на заре, повторились голоса в разных концах. И всё затихло.
В мертвой тишине слышался топот только лошадей. То была свита императоров. Государи подъехали к флангу и раздались звуки трубачей первого кавалерийского полка, игравшие генерал марш. Казалось, не трубачи это играли, а сама армия, радуясь приближению государя, естественно издавала эти звуки. Из за этих звуков отчетливо послышался один молодой, ласковый голос императора Александра. Он сказал приветствие, и первый полк гаркнул: Урра! так оглушительно, продолжительно, радостно, что сами люди ужаснулись численности и силе той громады, которую они составляли.
Ростов, стоя в первых рядах Кутузовской армии, к которой к первой подъехал государь, испытывал то же чувство, какое испытывал каждый человек этой армии, – чувство самозабвения, гордого сознания могущества и страстного влечения к тому, кто был причиной этого торжества.
Он чувствовал, что от одного слова этого человека зависело то, чтобы вся громада эта (и он, связанный с ней, – ничтожная песчинка) пошла бы в огонь и в воду, на преступление, на смерть или на величайшее геройство, и потому то он не мог не трепетать и не замирать при виде этого приближающегося слова.
– Урра! Урра! Урра! – гремело со всех сторон, и один полк за другим принимал государя звуками генерал марша; потом Урра!… генерал марш и опять Урра! и Урра!! которые, всё усиливаясь и прибывая, сливались в оглушительный гул.
Пока не подъезжал еще государь, каждый полк в своей безмолвности и неподвижности казался безжизненным телом; только сравнивался с ним государь, полк оживлялся и гремел, присоединяясь к реву всей той линии, которую уже проехал государь. При страшном, оглушительном звуке этих голосов, посреди масс войска, неподвижных, как бы окаменевших в своих четвероугольниках, небрежно, но симметрично и, главное, свободно двигались сотни всадников свиты и впереди их два человека – императоры. На них то безраздельно было сосредоточено сдержанно страстное внимание всей этой массы людей.
Красивый, молодой император Александр, в конно гвардейском мундире, в треугольной шляпе, надетой с поля, своим приятным лицом и звучным, негромким голосом привлекал всю силу внимания.
Ростов стоял недалеко от трубачей и издалека своими зоркими глазами узнал государя и следил за его приближением. Когда государь приблизился на расстояние 20 ти шагов и Николай ясно, до всех подробностей, рассмотрел прекрасное, молодое и счастливое лицо императора, он испытал чувство нежности и восторга, подобного которому он еще не испытывал. Всё – всякая черта, всякое движение – казалось ему прелестно в государе.
Остановившись против Павлоградского полка, государь сказал что то по французски австрийскому императору и улыбнулся.
Увидав эту улыбку, Ростов сам невольно начал улыбаться и почувствовал еще сильнейший прилив любви к своему государю. Ему хотелось выказать чем нибудь свою любовь к государю. Он знал, что это невозможно, и ему хотелось плакать.
Государь вызвал полкового командира и сказал ему несколько слов.
«Боже мой! что бы со мной было, ежели бы ко мне обратился государь! – думал Ростов: – я бы умер от счастия».
Государь обратился и к офицерам:
– Всех, господа (каждое слово слышалось Ростову, как звук с неба), благодарю от всей души.
Как бы счастлив был Ростов, ежели бы мог теперь умереть за своего царя!
– Вы заслужили георгиевские знамена и будете их достойны.
«Только умереть, умереть за него!» думал Ростов.
Государь еще сказал что то, чего не расслышал Ростов, и солдаты, надсаживая свои груди, закричали: Урра! Ростов закричал тоже, пригнувшись к седлу, что было его сил, желая повредить себе этим криком, только чтобы выразить вполне свой восторг к государю.
Государь постоял несколько секунд против гусар, как будто он был в нерешимости.
«Как мог быть в нерешимости государь?» подумал Ростов, а потом даже и эта нерешительность показалась Ростову величественной и обворожительной, как и всё, что делал государь.
Нерешительность государя продолжалась одно мгновение. Нога государя, с узким, острым носком сапога, как носили в то время, дотронулась до паха энглизированной гнедой кобылы, на которой он ехал; рука государя в белой перчатке подобрала поводья, он тронулся, сопутствуемый беспорядочно заколыхавшимся морем адъютантов. Дальше и дальше отъезжал он, останавливаясь у других полков, и, наконец, только белый плюмаж его виднелся Ростову из за свиты, окружавшей императоров.
В числе господ свиты Ростов заметил и Болконского, лениво и распущенно сидящего на лошади. Ростову вспомнилась его вчерашняя ссора с ним и представился вопрос, следует – или не следует вызывать его. «Разумеется, не следует, – подумал теперь Ростов… – И стоит ли думать и говорить про это в такую минуту, как теперь? В минуту такого чувства любви, восторга и самоотвержения, что значат все наши ссоры и обиды!? Я всех люблю, всем прощаю теперь», думал Ростов.
Когда государь объехал почти все полки, войска стали проходить мимо его церемониальным маршем, и Ростов на вновь купленном у Денисова Бедуине проехал в замке своего эскадрона, т. е. один и совершенно на виду перед государем.
Не доезжая государя, Ростов, отличный ездок, два раза всадил шпоры своему Бедуину и довел его счастливо до того бешеного аллюра рыси, которою хаживал разгоряченный Бедуин. Подогнув пенящуюся морду к груди, отделив хвост и как будто летя на воздухе и не касаясь до земли, грациозно и высоко вскидывая и переменяя ноги, Бедуин, тоже чувствовавший на себе взгляд государя, прошел превосходно.
Сам Ростов, завалив назад ноги и подобрав живот и чувствуя себя одним куском с лошадью, с нахмуренным, но блаженным лицом, чортом , как говорил Денисов, проехал мимо государя.
– Молодцы павлоградцы! – проговорил государь.
«Боже мой! Как бы я счастлив был, если бы он велел мне сейчас броситься в огонь», подумал Ростов.
Когда смотр кончился, офицеры, вновь пришедшие и Кутузовские, стали сходиться группами и начали разговоры о наградах, об австрийцах и их мундирах, об их фронте, о Бонапарте и о том, как ему плохо придется теперь, особенно когда подойдет еще корпус Эссена, и Пруссия примет нашу сторону.
Но более всего во всех кружках говорили о государе Александре, передавали каждое его слово, движение и восторгались им.
Все только одного желали: под предводительством государя скорее итти против неприятеля. Под командою самого государя нельзя было не победить кого бы то ни было, так думали после смотра Ростов и большинство офицеров.
Все после смотра были уверены в победе больше, чем бы могли быть после двух выигранных сражений.
На другой день после смотра Борис, одевшись в лучший мундир и напутствуемый пожеланиями успеха от своего товарища Берга, поехал в Ольмюц к Болконскому, желая воспользоваться его лаской и устроить себе наилучшее положение, в особенности положение адъютанта при важном лице, казавшееся ему особенно заманчивым в армии. «Хорошо Ростову, которому отец присылает по 10 ти тысяч, рассуждать о том, как он никому не хочет кланяться и ни к кому не пойдет в лакеи; но мне, ничего не имеющему, кроме своей головы, надо сделать свою карьеру и не упускать случаев, а пользоваться ими».
В Ольмюце он не застал в этот день князя Андрея. Но вид Ольмюца, где стояла главная квартира, дипломатический корпус и жили оба императора с своими свитами – придворных, приближенных, только больше усилил его желание принадлежать к этому верховному миру.
Он никого не знал, и, несмотря на его щегольской гвардейский мундир, все эти высшие люди, сновавшие по улицам, в щегольских экипажах, плюмажах, лентах и орденах, придворные и военные, казалось, стояли так неизмеримо выше его, гвардейского офицерика, что не только не хотели, но и не могли признать его существование. В помещении главнокомандующего Кутузова, где он спросил Болконского, все эти адъютанты и даже денщики смотрели на него так, как будто желали внушить ему, что таких, как он, офицеров очень много сюда шляется и что они все уже очень надоели. Несмотря на это, или скорее вследствие этого, на другой день, 15 числа, он после обеда опять поехал в Ольмюц и, войдя в дом, занимаемый Кутузовым, спросил Болконского. Князь Андрей был дома, и Бориса провели в большую залу, в которой, вероятно, прежде танцовали, а теперь стояли пять кроватей, разнородная мебель: стол, стулья и клавикорды. Один адъютант, ближе к двери, в персидском халате, сидел за столом и писал. Другой, красный, толстый Несвицкий, лежал на постели, подложив руки под голову, и смеялся с присевшим к нему офицером. Третий играл на клавикордах венский вальс, четвертый лежал на этих клавикордах и подпевал ему. Болконского не было. Никто из этих господ, заметив Бориса, не изменил своего положения. Тот, который писал, и к которому обратился Борис, досадливо обернулся и сказал ему, что Болконский дежурный, и чтобы он шел налево в дверь, в приемную, коли ему нужно видеть его. Борис поблагодарил и пошел в приемную. В приемной было человек десять офицеров и генералов.
В то время, как взошел Борис, князь Андрей, презрительно прищурившись (с тем особенным видом учтивой усталости, которая ясно говорит, что, коли бы не моя обязанность, я бы минуты с вами не стал разговаривать), выслушивал старого русского генерала в орденах, который почти на цыпочках, на вытяжке, с солдатским подобострастным выражением багрового лица что то докладывал князю Андрею.
– Очень хорошо, извольте подождать, – сказал он генералу тем французским выговором по русски, которым он говорил, когда хотел говорить презрительно, и, заметив Бориса, не обращаясь более к генералу (который с мольбою бегал за ним, прося еще что то выслушать), князь Андрей с веселой улыбкой, кивая ему, обратился к Борису.
Борис в эту минуту уже ясно понял то, что он предвидел прежде, именно то, что в армии, кроме той субординации и дисциплины, которая была написана в уставе, и которую знали в полку, и он знал, была другая, более существенная субординация, та, которая заставляла этого затянутого с багровым лицом генерала почтительно дожидаться, в то время как капитан князь Андрей для своего удовольствия находил более удобным разговаривать с прапорщиком Друбецким. Больше чем когда нибудь Борис решился служить впредь не по той писанной в уставе, а по этой неписанной субординации. Он теперь чувствовал, что только вследствие того, что он был рекомендован князю Андрею, он уже стал сразу выше генерала, который в других случаях, во фронте, мог уничтожить его, гвардейского прапорщика. Князь Андрей подошел к нему и взял за руку.
– Очень жаль, что вчера вы не застали меня. Я целый день провозился с немцами. Ездили с Вейротером поверять диспозицию. Как немцы возьмутся за аккуратность – конца нет!
Борис улыбнулся, как будто он понимал то, о чем, как об общеизвестном, намекал князь Андрей. Но он в первый раз слышал и фамилию Вейротера и даже слово диспозиция.
– Ну что, мой милый, всё в адъютанты хотите? Я об вас подумал за это время.
– Да, я думал, – невольно отчего то краснея, сказал Борис, – просить главнокомандующего; к нему было письмо обо мне от князя Курагина; я хотел просить только потому, – прибавил он, как бы извиняясь, что, боюсь, гвардия не будет в деле.
– Хорошо! хорошо! мы обо всем переговорим, – сказал князь Андрей, – только дайте доложить про этого господина, и я принадлежу вам.
В то время как князь Андрей ходил докладывать про багрового генерала, генерал этот, видимо, не разделявший понятий Бориса о выгодах неписанной субординации, так уперся глазами в дерзкого прапорщика, помешавшего ему договорить с адъютантом, что Борису стало неловко. Он отвернулся и с нетерпением ожидал, когда возвратится князь Андрей из кабинета главнокомандующего.
– Вот что, мой милый, я думал о вас, – сказал князь Андрей, когда они прошли в большую залу с клавикордами. – К главнокомандующему вам ходить нечего, – говорил князь Андрей, – он наговорит вам кучу любезностей, скажет, чтобы приходили к нему обедать («это было бы еще не так плохо для службы по той субординации», подумал Борис), но из этого дальше ничего не выйдет; нас, адъютантов и ординарцев, скоро будет батальон. Но вот что мы сделаем: у меня есть хороший приятель, генерал адъютант и прекрасный человек, князь Долгоруков; и хотя вы этого можете не знать, но дело в том, что теперь Кутузов с его штабом и мы все ровно ничего не значим: всё теперь сосредоточивается у государя; так вот мы пойдемте ка к Долгорукову, мне и надо сходить к нему, я уж ему говорил про вас; так мы и посмотрим; не найдет ли он возможным пристроить вас при себе, или где нибудь там, поближе .к солнцу.
Князь Андрей всегда особенно оживлялся, когда ему приходилось руководить молодого человека и помогать ему в светском успехе. Под предлогом этой помощи другому, которую он по гордости никогда не принял бы для себя, он находился вблизи той среды, которая давала успех и которая притягивала его к себе. Он весьма охотно взялся за Бориса и пошел с ним к князю Долгорукову.
Было уже поздно вечером, когда они взошли в Ольмюцкий дворец, занимаемый императорами и их приближенными.
В этот самый день был военный совет, на котором участвовали все члены гофкригсрата и оба императора. На совете, в противность мнения стариков – Кутузова и князя Шварцернберга, было решено немедленно наступать и дать генеральное сражение Бонапарту. Военный совет только что кончился, когда князь Андрей, сопутствуемый Борисом, пришел во дворец отыскивать князя Долгорукова. Еще все лица главной квартиры находились под обаянием сегодняшнего, победоносного для партии молодых, военного совета. Голоса медлителей, советовавших ожидать еще чего то не наступая, так единодушно были заглушены и доводы их опровергнуты несомненными доказательствами выгод наступления, что то, о чем толковалось в совете, будущее сражение и, без сомнения, победа, казались уже не будущим, а прошедшим. Все выгоды были на нашей стороне. Огромные силы, без сомнения, превосходившие силы Наполеона, были стянуты в одно место; войска были одушевлены присутствием императоров и рвались в дело; стратегический пункт, на котором приходилось действовать, был до малейших подробностей известен австрийскому генералу Вейротеру, руководившему войска (как бы счастливая случайность сделала то, что австрийские войска в прошлом году были на маневрах именно на тех полях, на которых теперь предстояло сразиться с французом); до малейших подробностей была известна и передана на картах предлежащая местность, и Бонапарте, видимо, ослабленный, ничего не предпринимал.
Долгоруков, один из самых горячих сторонников наступления, только что вернулся из совета, усталый, измученный, но оживленный и гордый одержанной победой. Князь Андрей представил покровительствуемого им офицера, но князь Долгоруков, учтиво и крепко пожав ему руку, ничего не сказал Борису и, очевидно не в силах удержаться от высказывания тех мыслей, которые сильнее всего занимали его в эту минуту, по французски обратился к князю Андрею.
– Ну, мой милый, какое мы выдержали сражение! Дай Бог только, чтобы то, которое будет следствием его, было бы столь же победоносно. Однако, мой милый, – говорил он отрывочно и оживленно, – я должен признать свою вину перед австрийцами и в особенности перед Вейротером. Что за точность, что за подробность, что за знание местности, что за предвидение всех возможностей, всех условий, всех малейших подробностей! Нет, мой милый, выгодней тех условий, в которых мы находимся, нельзя ничего нарочно выдумать. Соединение австрийской отчетливости с русской храбростию – чего ж вы хотите еще?
– Так наступление окончательно решено? – сказал Болконский.
– И знаете ли, мой милый, мне кажется, что решительно Буонапарте потерял свою латынь. Вы знаете, что нынче получено от него письмо к императору. – Долгоруков улыбнулся значительно.
– Вот как! Что ж он пишет? – спросил Болконский.
– Что он может писать? Традиридира и т. п., всё только с целью выиграть время. Я вам говорю, что он у нас в руках; это верно! Но что забавнее всего, – сказал он, вдруг добродушно засмеявшись, – это то, что никак не могли придумать, как ему адресовать ответ? Ежели не консулу, само собою разумеется не императору, то генералу Буонапарту, как мне казалось.
– Но между тем, чтобы не признавать императором, и тем, чтобы называть генералом Буонапарте, есть разница, – сказал Болконский.
– В том то и дело, – смеясь и перебивая, быстро говорил Долгоруков. – Вы знаете Билибина, он очень умный человек, он предлагал адресовать: «узурпатору и врагу человеческого рода».
Долгоруков весело захохотал.
– Не более того? – заметил Болконский.
– Но всё таки Билибин нашел серьезный титул адреса. И остроумный и умный человек.
– Как же?
– Главе французского правительства, au chef du gouverienement francais, – серьезно и с удовольствием сказал князь Долгоруков. – Не правда ли, что хорошо?
– Хорошо, но очень не понравится ему, – заметил Болконский.
– О, и очень! Мой брат знает его: он не раз обедал у него, у теперешнего императора, в Париже и говорил мне, что он не видал более утонченного и хитрого дипломата: знаете, соединение французской ловкости и итальянского актерства? Вы знаете его анекдоты с графом Марковым? Только один граф Марков умел с ним обращаться. Вы знаете историю платка? Это прелесть!
И словоохотливый Долгоруков, обращаясь то к Борису, то к князю Андрею, рассказал, как Бонапарт, желая испытать Маркова, нашего посланника, нарочно уронил перед ним платок и остановился, глядя на него, ожидая, вероятно, услуги от Маркова и как, Марков тотчас же уронил рядом свой платок и поднял свой, не поднимая платка Бонапарта.
– Charmant, [Очаровательно,] – сказал Болконский, – но вот что, князь, я пришел к вам просителем за этого молодого человека. Видите ли что?…
Но князь Андрей не успел докончить, как в комнату вошел адъютант, который звал князя Долгорукова к императору.
– Ах, какая досада! – сказал Долгоруков, поспешно вставая и пожимая руки князя Андрея и Бориса. – Вы знаете, я очень рад сделать всё, что от меня зависит, и для вас и для этого милого молодого человека. – Он еще раз пожал руку Бориса с выражением добродушного, искреннего и оживленного легкомыслия. – Но вы видите… до другого раза!
Бориса волновала мысль о той близости к высшей власти, в которой он в эту минуту чувствовал себя. Он сознавал себя здесь в соприкосновении с теми пружинами, которые руководили всеми теми громадными движениями масс, которых он в своем полку чувствовал себя маленькою, покорною и ничтожной» частью. Они вышли в коридор вслед за князем Долгоруковым и встретили выходившего (из той двери комнаты государя, в которую вошел Долгоруков) невысокого человека в штатском платье, с умным лицом и резкой чертой выставленной вперед челюсти, которая, не портя его, придавала ему особенную живость и изворотливость выражения. Этот невысокий человек кивнул, как своему, Долгорукому и пристально холодным взглядом стал вглядываться в князя Андрея, идя прямо на него и видимо, ожидая, чтобы князь Андрей поклонился ему или дал дорогу. Князь Андрей не сделал ни того, ни другого; в лице его выразилась злоба, и молодой человек, отвернувшись, прошел стороной коридора.
– Кто это? – спросил Борис.
– Это один из самых замечательнейших, но неприятнейших мне людей. Это министр иностранных дел, князь Адам Чарторижский.
– Вот эти люди, – сказал Болконский со вздохом, который он не мог подавить, в то время как они выходили из дворца, – вот эти то люди решают судьбы народов.
На другой день войска выступили в поход, и Борис не успел до самого Аустерлицкого сражения побывать ни у Болконского, ни у Долгорукова и остался еще на время в Измайловском полку.
На заре 16 числа эскадрон Денисова, в котором служил Николай Ростов, и который был в отряде князя Багратиона, двинулся с ночлега в дело, как говорили, и, пройдя около версты позади других колонн, был остановлен на большой дороге. Ростов видел, как мимо его прошли вперед казаки, 1 й и 2 й эскадрон гусар, пехотные батальоны с артиллерией и проехали генералы Багратион и Долгоруков с адъютантами. Весь страх, который он, как и прежде, испытывал перед делом; вся внутренняя борьба, посредством которой он преодолевал этот страх; все его мечтания о том, как он по гусарски отличится в этом деле, – пропали даром. Эскадрон их был оставлен в резерве, и Николай Ростов скучно и тоскливо провел этот день. В 9 м часу утра он услыхал пальбу впереди себя, крики ура, видел привозимых назад раненых (их было немного) и, наконец, видел, как в середине сотни казаков провели целый отряд французских кавалеристов. Очевидно, дело было кончено, и дело было, очевидно небольшое, но счастливое. Проходившие назад солдаты и офицеры рассказывали о блестящей победе, о занятии города Вишау и взятии в плен целого французского эскадрона. День был ясный, солнечный, после сильного ночного заморозка, и веселый блеск осеннего дня совпадал с известием о победе, которое передавали не только рассказы участвовавших в нем, но и радостное выражение лиц солдат, офицеров, генералов и адъютантов, ехавших туда и оттуда мимо Ростова. Тем больнее щемило сердце Николая, напрасно перестрадавшего весь страх, предшествующий сражению, и пробывшего этот веселый день в бездействии.
– Ростов, иди сюда, выпьем с горя! – крикнул Денисов, усевшись на краю дороги перед фляжкой и закуской.
Офицеры собрались кружком, закусывая и разговаривая, около погребца Денисова.
– Вот еще одного ведут! – сказал один из офицеров, указывая на французского пленного драгуна, которого вели пешком два казака.
Один из них вел в поводу взятую у пленного рослую и красивую французскую лошадь.
– Продай лошадь! – крикнул Денисов казаку.
– Изволь, ваше благородие…
Офицеры встали и окружили казаков и пленного француза. Французский драгун был молодой малый, альзасец, говоривший по французски с немецким акцентом. Он задыхался от волнения, лицо его было красно, и, услыхав французский язык, он быстро заговорил с офицерами, обращаясь то к тому, то к другому. Он говорил, что его бы не взяли; что он не виноват в том, что его взяли, а виноват le caporal, который послал его захватить попоны, что он ему говорил, что уже русские там. И ко всякому слову он прибавлял: mais qu'on ne fasse pas de mal a mon petit cheval [Но не обижайте мою лошадку,] и ласкал свою лошадь. Видно было, что он не понимал хорошенько, где он находится. Он то извинялся, что его взяли, то, предполагая перед собою свое начальство, выказывал свою солдатскую исправность и заботливость о службе. Он донес с собой в наш арьергард во всей свежести атмосферу французского войска, которое так чуждо было для нас.
Казаки отдали лошадь за два червонца, и Ростов, теперь, получив деньги, самый богатый из офицеров, купил ее.
– Mais qu'on ne fasse pas de mal a mon petit cheval, – добродушно сказал альзасец Ростову, когда лошадь передана была гусару.
Ростов, улыбаясь, успокоил драгуна и дал ему денег.
– Алё! Алё! – сказал казак, трогая за руку пленного, чтобы он шел дальше.
– Государь! Государь! – вдруг послышалось между гусарами.
Всё побежало, заторопилось, и Ростов увидал сзади по дороге несколько подъезжающих всадников с белыми султанами на шляпах. В одну минуту все были на местах и ждали. Ростов не помнил и не чувствовал, как он добежал до своего места и сел на лошадь. Мгновенно прошло его сожаление о неучастии в деле, его будничное расположение духа в кругу приглядевшихся лиц, мгновенно исчезла всякая мысль о себе: он весь поглощен был чувством счастия, происходящего от близости государя. Он чувствовал себя одною этою близостью вознагражденным за потерю нынешнего дня. Он был счастлив, как любовник, дождавшийся ожидаемого свидания. Не смея оглядываться во фронте и не оглядываясь, он чувствовал восторженным чутьем его приближение. И он чувствовал это не по одному звуку копыт лошадей приближавшейся кавалькады, но он чувствовал это потому, что, по мере приближения, всё светлее, радостнее и значительнее и праздничнее делалось вокруг него. Всё ближе и ближе подвигалось это солнце для Ростова, распространяя вокруг себя лучи кроткого и величественного света, и вот он уже чувствует себя захваченным этими лучами, он слышит его голос – этот ласковый, спокойный, величественный и вместе с тем столь простой голос. Как и должно было быть по чувству Ростова, наступила мертвая тишина, и в этой тишине раздались звуки голоса государя.
– Les huzards de Pavlograd? [Павлоградские гусары?] – вопросительно сказал он.
– La reserve, sire! [Резерв, ваше величество!] – отвечал чей то другой голос, столь человеческий после того нечеловеческого голоса, который сказал: Les huzards de Pavlograd?
Государь поровнялся с Ростовым и остановился. Лицо Александра было еще прекраснее, чем на смотру три дня тому назад. Оно сияло такою веселостью и молодостью, такою невинною молодостью, что напоминало ребяческую четырнадцатилетнюю резвость, и вместе с тем это было всё таки лицо величественного императора. Случайно оглядывая эскадрон, глаза государя встретились с глазами Ростова и не более как на две секунды остановились на них. Понял ли государь, что делалось в душе Ростова (Ростову казалось, что он всё понял), но он посмотрел секунды две своими голубыми глазами в лицо Ростова. (Мягко и кротко лился из них свет.) Потом вдруг он приподнял брови, резким движением ударил левой ногой лошадь и галопом поехал вперед.
