Военный переворот в Пакистане (1977)

Военный переворот в Пакистане произошёл 4 июля 1977 года. Переворот был организован генералом сухопутных войск Мухаммедом Зия-уль-Хаком и тайно одобрен президентом США Джимми Картером, агенты ЦРУ участвовали в разжигании недовольства у населения Пакистана.

Военное правительство во главе с начальником штаба сухопутных войск генералом Зия-уль-Хаком в конце концов установило полный контроль над обстановкой в стране. Зия-уль-Хак взял на себя всю полноту власти и запретил Пакистанскую народную партию, начав кампанию по исламизации Пакистана.

Предпосылки

На всеобщих выборах в марте 1977 года победу одержала ПНП. Лидеры оппозиции утверждали, что результаты голосования были подтасованы, и развернули кампанию протеста. В ответ премьер-министр Зульфикар Али Бхутто арестовал лидеров оппозиции и установил военное положение в крупнейших городах страны. В стране начались массовые волнения, которые жёстко подавлялись правительством, что дало повод военным для переворота. Президент страны Фазал Илахи Чоудхури отстранился от происходящего.

Переворот

Около полуночи 4 июля 1977 года начальник штаба сухопутных войск генерал Зия-уль-Хак приказал 111-й бригаде из Равалпинди окружить все основные федеральные правительственные здания, полицейские участки и Национальную ассамблею. После этого он приказал полиции арестовать Зульфикара Бхутто, министров и других руководителей из Пакистанской народной партии. В обращении к населению по национальному телевидению, генерал Зия заявил, что Национальная ассамблея Пакистана и провинциальные ассамблеи были распущены, а Конституция Пакистана перестала действовать. Тем не менее, он также пообещал провести Всеобщие выборы в течение 90 дней. Зия-уль-Хак стал назначать верных ему офицеров во главе государственных органов и судов.

Суд и казнь Бхутто

Несмотря на личные просьбы о смягчении приговора, направленные президенту Пакистана Зия-уль-Хаку папой римским Иоанном Павлом II, Генеральным секретарём ООН, президентом США Джимми Картером, лидерами ряда европейских и арабских стран, на рассвете 4 апреля Зульфикар Али Бхутто был тайно повешен на территории тюрьмы в Равалпинди. О его казни объявили только через 9 часов после того, как тело было похоронено. Семье было отказано в участии в похоронах. Сразу после казни в Пакистане прошли массовые протесты.

Отрывок, характеризующий Военный переворот в Пакистане (1977)

– Не Кутузов, а как бишь его, – ну, да всё одно, живых не много осталось. Вон туда ступайте, вон к той деревне, там всё начальство собралось, – сказал этот офицер, указывая на деревню Гостиерадек, и прошел мимо.
Ростов ехал шагом, не зная, зачем и к кому он теперь поедет. Государь ранен, сражение проиграно. Нельзя было не верить этому теперь. Ростов ехал по тому направлению, которое ему указали и по которому виднелись вдалеке башня и церковь. Куда ему было торопиться? Что ему было теперь говорить государю или Кутузову, ежели бы даже они и были живы и не ранены?
– Этой дорогой, ваше благородие, поезжайте, а тут прямо убьют, – закричал ему солдат. – Тут убьют!
– О! что говоришь! сказал другой. – Куда он поедет? Тут ближе.
Ростов задумался и поехал именно по тому направлению, где ему говорили, что убьют.
«Теперь всё равно: уж ежели государь ранен, неужели мне беречь себя?» думал он. Он въехал в то пространство, на котором более всего погибло людей, бегущих с Працена. Французы еще не занимали этого места, а русские, те, которые были живы или ранены, давно оставили его. На поле, как копны на хорошей пашне, лежало человек десять, пятнадцать убитых, раненых на каждой десятине места. Раненые сползались по два, по три вместе, и слышались неприятные, иногда притворные, как казалось Ростову, их крики и стоны. Ростов пустил лошадь рысью, чтобы не видать всех этих страдающих людей, и ему стало страшно. Он боялся не за свою жизнь, а за то мужество, которое ему нужно было и которое, он знал, не выдержит вида этих несчастных.
Французы, переставшие стрелять по этому, усеянному мертвыми и ранеными, полю, потому что уже никого на нем живого не было, увидав едущего по нем адъютанта, навели на него орудие и бросили несколько ядер. Чувство этих свистящих, страшных звуков и окружающие мертвецы слились для Ростова в одно впечатление ужаса и сожаления к себе. Ему вспомнилось последнее письмо матери. «Что бы она почувствовала, – подумал он, – коль бы она видела меня теперь здесь, на этом поле и с направленными на меня орудиями».
В деревне Гостиерадеке были хотя и спутанные, но в большем порядке русские войска, шедшие прочь с поля сражения. Сюда уже не доставали французские ядра, и звуки стрельбы казались далекими. Здесь все уже ясно видели и говорили, что сражение проиграно. К кому ни обращался Ростов, никто не мог сказать ему, ни где был государь, ни где был Кутузов. Одни говорили, что слух о ране государя справедлив, другие говорили, что нет, и объясняли этот ложный распространившийся слух тем, что, действительно, в карете государя проскакал назад с поля сражения бледный и испуганный обер гофмаршал граф Толстой, выехавший с другими в свите императора на поле сражения. Один офицер сказал Ростову, что за деревней, налево, он видел кого то из высшего начальства, и Ростов поехал туда, уже не надеясь найти кого нибудь, но для того только, чтобы перед самим собою очистить свою совесть. Проехав версты три и миновав последние русские войска, около огорода, окопанного канавой, Ростов увидал двух стоявших против канавы всадников. Один, с белым султаном на шляпе, показался почему то знакомым Ростову; другой, незнакомый всадник, на прекрасной рыжей лошади (лошадь эта показалась знакомою Ростову) подъехал к канаве, толкнул лошадь шпорами и, выпустив поводья, легко перепрыгнул через канаву огорода. Только земля осыпалась с насыпи от задних копыт лошади. Круто повернув лошадь, он опять назад перепрыгнул канаву и почтительно обратился к всаднику с белым султаном, очевидно, предлагая ему сделать то же. Всадник, которого фигура показалась знакома Ростову и почему то невольно приковала к себе его внимание, сделал отрицательный жест головой и рукой, и по этому жесту Ростов мгновенно узнал своего оплакиваемого, обожаемого государя.