Военный совет Российской империи

Военный совет
Годы существования	1812 — март 1918
Страна	Российская империя Российская империя
Входит в	Военное министерство
Дислокация	Санкт-Петербург
Командиры
Известные командиры	Военные министры

Военный совет — высший законодательный и законосовещательный орган для решения вопросов, касающихся военно-организационных дел в Российской империи.

Совет военного министра

Высочайшим манифестом от 25 июня 1811 года было объявлено об издании «Общего учреждения министерств», а в дополнение к нему, 27 января 1812 года — особое «Учреждение военного министерства».

Тогда же явилась существенная необходимость в создании особого учреждения при военном министерстве, которое могло бы рассматривать законодательные предположения и дела, «по важности своей требующие общего соображения». В качестве такового учреждения был создан Совет военного министра, который и явился той основой, из которой развилось впоследствии законодательное учреждение, в течение ста лет решавшее все вопросы законодательного характера, относящиеся до военного министерства.

В состав Совета военного министра первоначально входили военный министр (он же и председатель), семь директоров департаментов Военного министерства: Инспекторского, Аудиториатского (он же генерал-аудитор), Артиллерийского, Инженерного, Комиссариатского (он же генерал-кригскомиссар), Провиантского (он же генерал-провиантмейстер) и Медицинского, директор канцелярии военного министра, три постоянных члена и два определяемые ежегодно по Высочайшему назначению; по усмотрению министра могли быть приглашаемы и посторонние лица, как то: владельцы заводов, именитое купечество и т. п.. В 1820-х годах количество дел, подлежащих компетенции совета, настолько увеличилось, что потребовалось «дополнительное положение порядка по производству дел в совете военного министра», по которому число собраний увеличено до четырёх.

При создании в 1815 году Главного штаба Его Императорского Величества, в состав которого вошли Инспекторский и Аудиториатский департаменты, их директора перестали быть членами Совета военного министра по должности (генерал-аудиторы С. Ф. Панов в 1815 — 1816 годах, И. М. Милованов в 1824 — 1826 годах и А. И. Ноинский в 1830 — 1832 годах входили в Совет, но С. Ф. Панов занимал должность члена Совета и до выделения Главного штаба, а Милованов и Ноинский были назначены в его состав раньше, чем возглавили Аудиториатский департамент). Число постоянных членов Совета постоянно колебалось: если в конце 1812 года их было 4 (генерал-лейтенанты князь С. И. Салагов и А. Я. Сукин, генерал-майоры И. М. Милованов и П. С. Апрелев), то на 1823 год — уже 6 (в том числе 2 генерал-лейтенанта и 4 генерал-майора), а на последний год существования Совета (1832) — 8 (в том числе 2 полных генерала, генерал-лейтенант и 5 гражданских чиновников 3-го и 4-го класса). В 1826 году генерал от инфантерии А. Я. Сукин (член Совета с 1812 года) был назначен председательствующим в Совете военного министра и оставался в этом качестве до конца функционирования Совета.

Военный совет

В 1832 году Совет военного министра окончил существование, уступив своё место Военному совету. Положение о Военном совете Высочайше утверждено 29 марта 1836 года, но свои функции он начал исполнять с 1 сентября 1832 года. Главнейшие основания его организации были намечены в особой записке императора Николая I и затем более подробно разработаны в проекте образования военного министерства 1832 году и в «учреждении» военного министерства в 1836 году.

Первоначально, по идее императора Николая I, Военный совет должен был быть учреждением, ведающим лишь хозяйственной частью военного ведомства; дела законодательные должны были оставаться по-прежнему в ведении департамента военных дел Государственного совета. Однако, согласно проекту Военного министерства 1832 года в ведение Военного совета должны быть переданы законодательные дела по департаментам артиллерийскому, инженерному, провиантскому и комиссариатскому, а, по положению 1836 года, Военный совет был облечён законосовещательными функциими полностью, вследствие чего департамент военных дел Государственного совета утратил всякое значение и в 1854 году прекратил свою деятельность.

Таким образом, Военный совет должен был быть учреждением, обеспечивающим «правильность распоряжений казёнными капиталами и верность законодательных мер действиями сословия совещательного, составленного из мужей, стяжавших долговременной службой необходимую опытность в делах».

Сущность своей первоначальной организации Военного совета сохранял до своего упразднения в 1918 году. Согласно законодательству, Военный совет являлся учреждением, предназначенным:

• для обсуждения по военно-сухопутному ведомству вопросов военного законодательства, за исключением законодательных вопросов по военно-судебной части;
• для решения важнейших хозяйственных дел;
• для обсуждения важнейших вопросов по состоянию войск и военно-учебных заведений;
• для рассмотрения и направления дел о производстве предварительного следствия и о предании суду за преступления по службе высших чинов военного управления (с 1906 года, после учреждения Верховного военно-уголовного суда, в ведении Военного совета остались лишь следственные действия, однако в состав суда ежегодно назначались пять членов Военного совета);
• для общего заведывания делами военной эмеритуры;
• также на членов Военного совета возлагалось инспектирование войск и военных заведений; эти последние они могли осматривать во всякое время.

Военный совет подчинялся непосредственно верховной власти, и никакое правительственное учреждение или лицо не могло давать ему предписаний или требовать от него отчётов.

Военный совет состоял из председателя (им являлся военный министр) и из членов, назначаемых по непосредственному усмотрению императора. В отсутствие военного министра в заседании председательствовал старший по времени назначения из членов совета.

Военный совет действовал в двух составах: в составе общего собрания, образуемого из всех членов под председательством военного министра, и в составе частных присутствий, образуемых из председательствующего и не менее пяти членов, назначаемых императором на год из общего числа членов Военного совета. Для предварительного рассмотрения дел, требующих особых распоряжений, могли быть составляемы особые совещательные комиссии. После создания в 1906 году Верховного военно-уголовного суда на частное присутствие Военного совета возлагалось проведение предварительного рассмотрения дела (с включением в его состав для рассмотрения дела старшего из постоянных членов Главного военного суда) и решение вопроса о предании суду.

Делами Военного совета управлял начальник канцелярии Военного министерства.

По делам военного законодательства Военный совет являлся высшим законовещательным органом, рассмотрению которого подлежали все дела по усовершенствованию военного законодательства и дела по гражданскому управлению казачьих войск. Законодательные вопросы рассматривались в общем собрании, причём, по рассмотрении их, Военный совет дела, относящиеся исключительно до военного ведомства и не имеющие никакой связи с прочими частями государственного управления, представлял непосредственно на Высочайшее усмотрение, а дела, имеющие связь с другими частями государственного управленния, и законодательные дела по гражданскому управлению казачьих войск должны били вноситься в высшие государственные установления (Государственный совет или Сенат).

По хозяйственному управлению рассмотрению Военного совета подлежали финансовые сметы расходов и доходов, наиболее важные хозяйственные дела, жалобы на действия по хозяйственной части всех военных учреждений и воинских частей и лиц, подведомственных военному министерству. В этой области Военному совету принадлежала значительные права на принятие самостоятельных решений. Например, окончательному его утверждению подлежали все планы постоянных заготовлений, условия на разные хозяйственные предприятия, торги и подряды на всякую сумму и так далее. Наиболее важные хозяйственные дела рассматривались в общем собрании; все остальные — в частных присутствиях.

Дела в Военном совете решались простым большинством голосов. Мнения, принятые большинством, вносились в журнал Военного совета, и этим окончательно решались дела, зависящие от Военного совета. Дела, решение которых зависело не только от Военного совета, представлялись им, по предварительном рассмотрении, на непосредственное усмотрение императора или вносились через военного мининистра в другие учреждения по принадлежности.

Положения Военного совета по делам, окончательно им решённым, а также Высочайше утверждённые положения Военного совета сообщались для исполнения выписками из журнала совета лицам, непосредственно задействованым в исполнении поручений. Часть выписок из журналов передавались для опреативной публикации в прессе (посредством газеты «Русский инвалид», журналов «Военный сборник» и «Разведчик» и других периодических изданий). Также Военным советом с 1869 года издавался «Свод военных постановлений».

Штатное число членов Военного совета первоначально равнялось шести; председателем Военного совета был военный министр; товарищ министра и начальник военно-походной канцелярии заседали с правом голоса, директор канцелярии военного министерства являлся вместе с тем и управляющим делами Совета (в период 1858—1869 годов существовала особая должность управляющего делами Совета); в 1869 году было издано новое положение, по которому Военный совет поставлен в непосредственное подчинение Верховной власти и никакое учреждение или лицо не в праве требовать от него отчёта или давать ему указания. Число постоянных членов его увеличено до 18.

Военный министр А. Ф. Редигер в своих воспоминаниях немало места уделил работе Военного совета. В частности он писал:

На Военном совете лежали весьма важные задачи по военному законодательству и хозяйству. Я не стану утверждать, что он хорошо исполнял свои функции, так как его деятельность всецело зависела от Канцелярии Военного министерства: если последняя работала хорошо и критически освещала дела, то Военный совет добросовестно вникал в них, и его решения в громадном большинстве случаев получались справедливые и беспристрастные; когда же Канцелярия с каким-либо делом соглашалась, то его успех в Совете уже был предрешён

Учреждения, состоявшие при Военном совете

С 1869 года при Военном совете состоял ряд совещательных комитетов (некоторые из них существовали и ранее, но состояли при военном министре):

• Главный военно-кодификационный комитет, в котором производились все работы по изданию «Свода военных постановлений» и продолжений к нему, а также предварительно рассматривались для внесения в совет важнейшие законодательные проекты. Председателем комитета являлся член Военного совета генерал от артиллерии О. П. Резвой. В 1887 году, несмотря на возражения О. П. Резвого, функции предварительного рассмотрения законопроектов были переданы вновь учреждённому законодательному отделу Канцелярии Военного министерства, а Главный военно-кодификационный комитет преобразован в Кодификационный отдел при Военном совете, с оставлением в его ведении только работ по изданию «Свода военных постановлений». О. П. Резвой стал управляющим Кодификационным отделом и занимал эту должность до 1898 года. Затем управляющими Кодификационным отделом были: член Военного совета генерал от инфантерии М. А. Домонтович (в 1898—1900 годах); действительный тайный советник Н. Г. Колоколов (не член совета) (в 1900—1908 годах); член Военного совета генерал от инфантерии Г. Д. Рыльке (в 1908—1910 годах). 11 сентября 1910 года Кодификационный отдел при Военном совете был упразднён, а его функции переданы вновь созданному кодификационному отделу Канцелярии Военного министерства.

• Главный военно-госпитальный комитет, для дел по устройству и усовершенствованию военно-врачебных заведений и военно-врачебной администрации в мирное и военное время. В 1887 году был поднят вопрос об объединении заведывания военно-врачебными заведениями (находившихся в двойном подчинении: госпитальному и медицинскому начальству). Ввиду этого Военный совет признал необходимым преобразовать Главный военно-госпитальный комитет в Главный военно-санитарный, возложив на него общее руководство работами по мобилизации военно-врачебных заведений и сосредоточение всех сведений о личном составе и врачебных и интендантских запасах. Это преобразование было произведено 1 января 1889 года. Главный военно-санитарный комитет действовал до 1909 года, когда был упразднён с передачей его функций Главному военно-санитарному управлению.

• Председателями Главного военно-госпитального (Главного военно-санитарного) комитета являлись члены Военного совета:

• • в 1869—1872 годах — генерал от артиллерии В. М. Шварц
  • в 1872—1883 годах — генерал-лейтенант, с 1878 года генерал от инфантерии А. К. Баумгартен
  • в 1883—1893 годах — генерал от инфантерии граф Е. Е. Сиверс
  • в 1893—1909 годах — инженер-генерал П. Ф. Рерберг

• Главный военно-учебный комитет, для обсуждения вопросов, относящихся до педагогической части военно-учебных заведений. Существовал с 1863 года при военном министре. Упразднён в 1884 году с передачей его функций в Главное управление военно-учебных заведений.

• Главный военно-тюремный комитет, для высшего наблюдения за местами заключения военного ведомства. Упразднён в 1884 году. Председателями комитета являлись члены Военного совета генерал от артиллерии С. В. Мерхелевич (в 1869—1872 годах) и генерал от артиллерии И. С. Лутковский (в 1872—1884 годах).

• Главный комитет по устройству и образованию войск, для предварительного обсуждения вопросов, относящихся до хозяйственного устройства, воинского образования и внутренней службы войск. Создан в 1862 году как Специальный комитет по устройству и образованию войск, в 1869 году переименован в Главный комитет и передан в ведение Военного совета. Его председателями являлись великие князья Николай Николаевич Старший, а с 1881 года — Владимир Александрович, а ведущую роль в работе комитета играл помощник председателя в 1874—1884 годах генерал-адъютант Г. И. Чертков. Комитет был упразднён 9 мая 1884 года, а рассматриваемые им вопросы переданы во 2-е отделение Главного штаба.

27 февраля 1906 года по инициативе военного министра А. Ф. Редигера был вновь создан Комитет по образованию войск при Военном совете, председателями которого являлись члены Военного совета генералы от инфантерии С. Н. Мылов (в 1906—1907 годах) и А. П. Скугаревский (в 1907—1909 годах). В его задачи входило: 1) обсуждение вопросов, касающихся строевой и тактической подготовки войск; 2) изыскание мер к усилению физического развития в строевых частях; 3) рассмотрение вопросов по устройству и снабжению войск, способных оказать влияние на войсковое образование; 4) составление уставов, наставлений, положений и инструкций, касающихся образования войск. Вскоре после назначения военным министром В. А. Сухомлинова 15 декабря 1909 года Комитет по образованию войск был упразднён.

Эмеритальная касса. Один из членов Военного совета, по особому предписанию, назначался для заведывания эмеритальной кассой военно-сухопутного ведомства. Первоначально эти обязанности выполнял генерал от артиллерии Г. К. Яковлев (в 1866—1872 годах), а после его смерти в 1872—1899 годах заведующим эмеритальной кассой был генерал от артиллерии О. П. Резвой. После увольнения 1 января 1899 года О. П. Резвого по прошению от должности заведующего кассой 1 января 1899 года порядок был изменён и учреждена особая должность заведующего эмеритальной кассой военно-сухопутного ведомства с правом голоса в Военном совете по делам, касающимся кассы; эту должность последовательно занимали генерал-лейтенанты П. А. Солтанов (в 1899—1904 годах) и Н. Я. Цингер (в 1904—1905 годах) и действительный тайный советник Н. К. Арнольди (в 1905—1917 годах).

Комиссия по устройству казарм. В 1882 году по инициативе военного министра П. С. Ванновского при Военном совете была образована временная Комиссия по устройству казарм. А. Ф. Редигер так оценивал её деятельность:

Ванновский, видя, что работы, производимые военными инженерами «обходятся дорого», образовал в виде опыта небольшую комиссию при Военном совете для постройки казарм. Деятельность её вначале была ограниченна, состав небольшой и делопроизводителем её был назначен капитан артиллерии Гаусман … Наилучшей гарантией доброкачественности работ Комиссии являлось то, что она готовые свои работы принимала в дальнейшее ведение. Очевидно, что работа Комиссии с самого начала была поставлена правильно и так же велась и дальше при всё расширявшемся круге её ведения, невзирая на довольно частую смену её председателей, избиравшихся из членов Военного совета, людей уже пожилых, и на перемены в составе её членов. Я не знаю, кто в самом начале наладил работу Комиссии, но знаю, что впоследствии Гаусман являлся душой Комиссии

Ввиду доказанной многолетним опытом эффективности работы Комиссии по устройству казарм, 1 января 1911 года она была преобразована в самостоятельный Главный комитет по устройству казарм (с 1912 года — Главное управление по квартирному довольствию войск) во главе с генералом И. К. Гаусманом.

Военный совет к началу XX века

К началу XX века Военный совет оказался в некотором кризисе. Должности членов Военного совета фактически являлись пожизненными: начиная с царствования Александра II, от службы были уволены только два члена совета: в 1882 году генерал Н. А. Крыжановский, признанный виновным за свои действия на посту Оренбургского генерал-губернатора, и в 1886 году генерал М. Г. Черняев, из-за разногласий с военным министром (однако в 1890 году он был повторно назначен членом Военного совета). Единственный раз имело место назначение члена совета на иную должность без сохранения места в Военном совете (в 1856 году генерал К. Л. Монтрезор был переведён на должность члена Генерал-аудиториата), и в 1860 году по прошению от должности члена Военного совета (с оставлением сенатором) был уволен генерал В. А. Глинка.

Ввиду этого, уже в период пребывания на посту военного министра Д. А. Милютина (1861—1881 годы) среди членов Военного совета было значительное число лиц старше 70 и даже 80 лет, по возрасту практически не принимавших участия в его работе. Так, говоря о смерти на протяжении 1872 года шести членов Военного совета, Д. А. Милютин, отмечал, что «из выбывших членов генералы Данненберг и барон Врангель принимали весьма мало участия в делах Военного совета», причём последний «в заседаниях Военного совета … всегда сидел молча». О действительном тайном советнике М. М. Брискорне, умершем на 85-м году жизни, Д. А. Милютин писал:

Членом Военного совета он назначен был в 1857 году и до конца жизни принимал участие в делах Совета. Однако ж в последние годы он заметно одряхлел и опустился, в заседаниях уже говорил редко и с трудом, задыхаясь и даже иногда путаясь в словах. В заседании 12 февраля он заинтересовался каким-то делом по артиллерийской части и говорил довольно продолжительно, с некоторым оживлением; с последним словом своей речи он опустился в кресло, и в то же мгновение голова его поникла — он был уже мёртв!

При этом уже в то время были случаи, когда отдельные лица числились в Военном совете лишь номинально: так, генерал Н. И. Вольф с 1866 по 1881 год по болезни постоянно проживал за границей.

Та же ситуация сохранялась и к началу ХХ века. Так, по подсчётам А. Ф. Редигера, на начало 1898 года средний возраст членов Военного совета достигал 70 лет, а старшим по времени назначения (и председательствующим в отсутствие военного министра) был генерал О. П. Резвой:

Человек чрезвычайно почтенный, бывший когда-то работником, но которому в то время уже исполнилось восемьдесят семь лет и который был совершенно плох, так что он из доклада и прений не слышал решительно ничего, а когда нужно было голосовать, то вопрос я писал карандашом на бумаге и передавал ему через стол! Руководить прениями он, конечно, совсем не мог, и мне приходилось за него говорить обычные фразы, как то: в делах бесспорных — «Угодно принять?», или после прений — «Угодно ли признать вопрос достаточно выясненным и подвергнуть его голосованию?»

Редигер замечал по этому поводу:

И здесь также была извращена благая мысль Николая I при учреждении Военного совета: образуя его в небольшом составе (помнится, тоже пять-шесть членов), Николай I имел в виду, чтобы члены Совета сами работали и изучали дела; с расширением же коллегии и с оставлением в ней старцев до самой смерти уже не могло быть речи о подобной работе, а члены Совета стали смотреть на свои должности, как на почётные синекуры, сопряженные с правами, но не возлагающие на них какие-либо служебные обязанности. … Например, член Совета генерал Дандевиль, не говоря никому ни слова, просто перестал ездить в Совет и не бывал в нем несколько лет, хотя выезжал из дома! Очевидно также, что у членов большой коллегии не могло быть того чувства ответственности за решения Совета, как у Совета времён Николая I.

Попытка военного министра А. Н. Куропаткина усилить состав Военного совета привела только к резкому увеличению его численности: если на 1898 год Военный совет состоял из 17 членов, то через год их стало уже 23, а к концу пребывания Куропаткина министром — 36. За полгода нахождения в должности военного министра В. В. Сахарова (1905 год) число членов совета увеличилось до 46 человек, а к концу года — до 48. При этом генералы А. Б. Вревский и А. С. Беневский фактически в совете не работали, получив при назначении разрешение постоянно проживать первый — в Париже, а второй — в своём имении; ряд членов совета не мог участвовать в его работе по старости и болезни.

В связи с этим в конце 1905 года А. Ф. Редигер предпринял меры по сокращению состава Военного совета и приведению его к штатной численности. 23 члена Военного совета были намечены к увольнению от службы, а двое (комендант Петропавловской крепости А. В. Эллис и генерал-адъютант М. П. Данилов) — к отчислению от должностей членов совета. В результате пересмотра списков увольняемых по поручению Николая II состоявшим при Особе императора генерал-адъютантом О. Б. Рихтером Высочайшим приказом от 3 января 1906 года было уволено в отставку 19 человек и Эллис и Данилов отчислены из состава совета.

А. Ф. Редигер писал по этому поводу: «Объявление приказа 3 января я считаю поворотным пунктом в воззрениях на службу старших чинов армии, разрывом с прежними взглядами на армию, как на богадельню». Он же отмечал:

Барон Вревский, которого я никогда не видал, написал мне из Парижа, что увольнение своё из Военного совета считает мерой вполне правильной и справедливой, а Дандевиль написал государю прошение с просьбой предать его суду, если он совершил какое-либо преступление, но не увольнять его со службы без суда. Правда, что он был заслуженный, с двумя «Георгиями», но он сам себя обрёк на увольнение, не бывая в течение нескольких лет в Совете.

В целях дальнейшего обновления и укрепления состава Военного совета в конце 1906 года была временно введена категория неприсутствующих членов (в неприсутствующие были перечислены 10 генералов) с правом оставаться на службе до 1 января 1911 года. При этом на будущее время был установлен предельный срок пребывания в Военном совете, по истечении которого члены совета должны были быть увольняемы от службы, если не последует особого указания императора оставить кого-либо из них, как лиц выдающихся, на новый срок (примеры чему подал сам А. Ф. Редигер, оставив в числе присутствующих генералов С. О. Гончарова и П. Г. Дукмасова, состоявших в совете с 1898 и 1900 годов соответственно).

Уже после ухода А. Ф. Редигера с поста военного министра решение об увольнении неприсутствующих членов было исполнено: 1 января 1911 года 9 членов совета (из них 7 из первоначального списка, т.к. трое за это время умерли) были уволены, причём 7 — от службы, а (Н. Г. Столетов и Н. Н. Шипов) — от должностей членов совета (поскольку Николай II дал им новые назначения). Кроме того, два члена Военного совета (генералы В. А. Поляков и А. П. Скугаревский) были уволены в 1911 и 1912 годах с мотивировкой «по болезни».

Однако новый военный министр В. А. Сухомлинов впервые применил правило об увольнении за истечением срока пребывания в Военном совете только 1 января 1915 года (были уволены генералы Ф. Я. Ростковский и Г. Д. Рыльке); повторно оно было применено 1 января 1916 года (уволены генералы Д. Т. Свищевский и В. А. Яцкевич), а новые назначения производились с превышением установленной нормы в 18 членов, и численность Военного совета вновь начала расти.

Упразднение Военного совета

Военный совет продолжал функционировать вплоть до окончательного упразднения органов старого Военного министерства в марте 1918 года. К этому времени в его составе числилось 27 членов. Они были уволены от службы приказом народного комиссара по военным делам с 21 марта 1918 года, с пенсией; ряд бывших членов Военного совета (генералы А. Ф. Добрышин, В. Т. Чернявский, Е. А. Радкевич, Д. Д. Кузьмин-Караваев и другие) тогда же вступили в РККА.

См. также

• Список членов Военного совета Российской империи
• Адмиралтейств-совет

Источники

• Военный совет // Военная энциклопедия : [в 18 т.] / под ред. В. Ф. Новицкого [и др.]. — СПб. ; [М.] : Тип. т-ва И. В. Сытина, 1911—1915.</span>
• [dlib.rsl.ru/viewer/01003827325#?page=521 Военный энциклопедический лексикон. 2-е изд. Т. III. — СПб., 1853. — С. 516—517]
• «Разведчик». — 7 февраля 1906 г. — № 798. — С. 102.
• [militera.lib.ru/memo/russian/rediger/index.html Редигер А. Ф. История моей жизни. Воспоминания военного министра в двух томах. Т. 1. — М., 1999. — С. 485—487, 490—493]
• Столетие Военного министерства. 1802—1902. Т. III, отд. IV. Затворницкий Н. М. Память о членах Военного совета. — СПб., 1907. — С. I—IV.
• [dlib.rsl.ru/viewer/01004177700#?page=262 Энциклопедия военных и морских наук] / Составлена под главной редакцией генерал-лейтенанта Г. А. Леера, заслуженного профессора Николаевской академии Генерального штаба. — СПб.: типография В. Безобразова и К°, 1885. — Т. II. — С. 255.

Отрывок, характеризующий Военный совет Российской империи

В конце Петровского поста Аграфена Ивановна Белова, отрадненская соседка Ростовых, приехала в Москву поклониться московским угодникам. Она предложила Наташе говеть, и Наташа с радостью ухватилась за эту мысль. Несмотря на запрещение доктора выходить рано утром, Наташа настояла на том, чтобы говеть, и говеть не так, как говели обыкновенно в доме Ростовых, то есть отслушать на дому три службы, а чтобы говеть так, как говела Аграфена Ивановна, то есть всю неделю, не пропуская ни одной вечерни, обедни или заутрени.
Графине понравилось это усердие Наташи; она в душе своей, после безуспешного медицинского лечения, надеялась, что молитва поможет ей больше лекарств, и хотя со страхом и скрывая от доктора, но согласилась на желание Наташи и поручила ее Беловой. Аграфена Ивановна в три часа ночи приходила будить Наташу и большей частью находила ее уже не спящею. Наташа боялась проспать время заутрени. Поспешно умываясь и с смирением одеваясь в самое дурное свое платье и старенькую мантилью, содрогаясь от свежести, Наташа выходила на пустынные улицы, прозрачно освещенные утренней зарей. По совету Аграфены Ивановны, Наташа говела не в своем приходе, а в церкви, в которой, по словам набожной Беловой, был священник весьма строгий и высокой жизни. В церкви всегда было мало народа; Наташа с Беловой становились на привычное место перед иконой божией матери, вделанной в зад левого клироса, и новое для Наташи чувство смирения перед великим, непостижимым, охватывало ее, когда она в этот непривычный час утра, глядя на черный лик божией матери, освещенный и свечами, горевшими перед ним, и светом утра, падавшим из окна, слушала звуки службы, за которыми она старалась следить, понимая их. Когда она понимала их, ее личное чувство с своими оттенками присоединялось к ее молитве; когда она не понимала, ей еще сладостнее было думать, что желание понимать все есть гордость, что понимать всего нельзя, что надо только верить и отдаваться богу, который в эти минуты – она чувствовала – управлял ее душою. Она крестилась, кланялась и, когда не понимала, то только, ужасаясь перед своею мерзостью, просила бога простить ее за все, за все, и помиловать. Молитвы, которым она больше всего отдавалась, были молитвы раскаяния. Возвращаясь домой в ранний час утра, когда встречались только каменщики, шедшие на работу, дворники, выметавшие улицу, и в домах еще все спали, Наташа испытывала новое для нее чувство возможности исправления себя от своих пороков и возможности новой, чистой жизни и счастия.
В продолжение всей недели, в которую она вела эту жизнь, чувство это росло с каждым днем. И счастье приобщиться или сообщиться, как, радостно играя этим словом, говорила ей Аграфена Ивановна, представлялось ей столь великим, что ей казалось, что она не доживет до этого блаженного воскресенья.
Но счастливый день наступил, и когда Наташа в это памятное для нее воскресенье, в белом кисейном платье, вернулась от причастия, она в первый раз после многих месяцев почувствовала себя спокойной и не тяготящеюся жизнью, которая предстояла ей.
Приезжавший в этот день доктор осмотрел Наташу и велел продолжать те последние порошки, которые он прописал две недели тому назад.
– Непременно продолжать – утром и вечером, – сказал он, видимо, сам добросовестно довольный своим успехом. – Только, пожалуйста, аккуратнее. Будьте покойны, графиня, – сказал шутливо доктор, в мякоть руки ловко подхватывая золотой, – скоро опять запоет и зарезвится. Очень, очень ей в пользу последнее лекарство. Она очень посвежела.
Графиня посмотрела на ногти и поплевала, с веселым лицом возвращаясь в гостиную.


В начале июля в Москве распространялись все более и более тревожные слухи о ходе войны: говорили о воззвании государя к народу, о приезде самого государя из армии в Москву. И так как до 11 го июля манифест и воззвание не были получены, то о них и о положении России ходили преувеличенные слухи. Говорили, что государь уезжает потому, что армия в опасности, говорили, что Смоленск сдан, что у Наполеона миллион войска и что только чудо может спасти Россию.
11 го июля, в субботу, был получен манифест, но еще не напечатан; и Пьер, бывший у Ростовых, обещал на другой день, в воскресенье, приехать обедать и привезти манифест и воззвание, которые он достанет у графа Растопчина.
В это воскресенье Ростовы, по обыкновению, поехали к обедне в домовую церковь Разумовских. Был жаркий июльский день. Уже в десять часов, когда Ростовы выходили из кареты перед церковью, в жарком воздухе, в криках разносчиков, в ярких и светлых летних платьях толпы, в запыленных листьях дерев бульвара, в звуках музыки и белых панталонах прошедшего на развод батальона, в громе мостовой и ярком блеске жаркого солнца было то летнее томление, довольство и недовольство настоящим, которое особенно резко чувствуется в ясный жаркий день в городе. В церкви Разумовских была вся знать московская, все знакомые Ростовых (в этот год, как бы ожидая чего то, очень много богатых семей, обыкновенно разъезжающихся по деревням, остались в городе). Проходя позади ливрейного лакея, раздвигавшего толпу подле матери, Наташа услыхала голос молодого человека, слишком громким шепотом говорившего о ней:
– Это Ростова, та самая…
– Как похудела, а все таки хороша!
Она слышала, или ей показалось, что были упомянуты имена Курагина и Болконского. Впрочем, ей всегда это казалось. Ей всегда казалось, что все, глядя на нее, только и думают о том, что с ней случилось. Страдая и замирая в душе, как всегда в толпе, Наташа шла в своем лиловом шелковом с черными кружевами платье так, как умеют ходить женщины, – тем спокойнее и величавее, чем больнее и стыднее у ней было на душе. Она знала и не ошибалась, что она хороша, но это теперь не радовало ее, как прежде. Напротив, это мучило ее больше всего в последнее время и в особенности в этот яркий, жаркий летний день в городе. «Еще воскресенье, еще неделя, – говорила она себе, вспоминая, как она была тут в то воскресенье, – и все та же жизнь без жизни, и все те же условия, в которых так легко бывало жить прежде. Хороша, молода, и я знаю, что теперь добра, прежде я была дурная, а теперь я добра, я знаю, – думала она, – а так даром, ни для кого, проходят лучшие годы». Она стала подле матери и перекинулась с близко стоявшими знакомыми. Наташа по привычке рассмотрела туалеты дам, осудила tenue [манеру держаться] и неприличный способ креститься рукой на малом пространстве одной близко стоявшей дамы, опять с досадой подумала о том, что про нее судят, что и она судит, и вдруг, услыхав звуки службы, ужаснулась своей мерзости, ужаснулась тому, что прежняя чистота опять потеряна ею.
Благообразный, тихий старичок служил с той кроткой торжественностью, которая так величаво, успокоительно действует на души молящихся. Царские двери затворились, медленно задернулась завеса; таинственный тихий голос произнес что то оттуда. Непонятные для нее самой слезы стояли в груди Наташи, и радостное и томительное чувство волновало ее.
«Научи меня, что мне делать, как мне исправиться навсегда, навсегда, как мне быть с моей жизнью… – думала она.
Дьякон вышел на амвон, выправил, широко отставив большой палец, длинные волосы из под стихаря и, положив на груди крест, громко и торжественно стал читать слова молитвы:
– «Миром господу помолимся».
«Миром, – все вместе, без различия сословий, без вражды, а соединенные братской любовью – будем молиться», – думала Наташа.
– О свышнем мире и о спасении душ наших!
«О мире ангелов и душ всех бестелесных существ, которые живут над нами», – молилась Наташа.
Когда молились за воинство, она вспомнила брата и Денисова. Когда молились за плавающих и путешествующих, она вспомнила князя Андрея и молилась за него, и молилась за то, чтобы бог простил ей то зло, которое она ему сделала. Когда молились за любящих нас, она молилась о своих домашних, об отце, матери, Соне, в первый раз теперь понимая всю свою вину перед ними и чувствуя всю силу своей любви к ним. Когда молились о ненавидящих нас, она придумала себе врагов и ненавидящих для того, чтобы молиться за них. Она причисляла к врагам кредиторов и всех тех, которые имели дело с ее отцом, и всякий раз, при мысли о врагах и ненавидящих, она вспоминала Анатоля, сделавшего ей столько зла, и хотя он не был ненавидящий, она радостно молилась за него как за врага. Только на молитве она чувствовала себя в силах ясно и спокойно вспоминать и о князе Андрее, и об Анатоле, как об людях, к которым чувства ее уничтожались в сравнении с ее чувством страха и благоговения к богу. Когда молились за царскую фамилию и за Синод, она особенно низко кланялась и крестилась, говоря себе, что, ежели она не понимает, она не может сомневаться и все таки любит правительствующий Синод и молится за него.
Окончив ектенью, дьякон перекрестил вокруг груди орарь и произнес:
– «Сами себя и живот наш Христу богу предадим».
«Сами себя богу предадим, – повторила в своей душе Наташа. – Боже мой, предаю себя твоей воле, – думала она. – Ничего не хочу, не желаю; научи меня, что мне делать, куда употребить свою волю! Да возьми же меня, возьми меня! – с умиленным нетерпением в душе говорила Наташа, не крестясь, опустив свои тонкие руки и как будто ожидая, что вот вот невидимая сила возьмет ее и избавит от себя, от своих сожалений, желаний, укоров, надежд и пороков.
Графиня несколько раз во время службы оглядывалась на умиленное, с блестящими глазами, лицо своей дочери и молилась богу о том, чтобы он помог ей.
Неожиданно, в середине и не в порядке службы, который Наташа хорошо знала, дьячок вынес скамеечку, ту самую, на которой читались коленопреклоненные молитвы в троицын день, и поставил ее перед царскими дверьми. Священник вышел в своей лиловой бархатной скуфье, оправил волосы и с усилием стал на колена. Все сделали то же и с недоумением смотрели друг на друга. Это была молитва, только что полученная из Синода, молитва о спасении России от вражеского нашествия.
– «Господи боже сил, боже спасения нашего, – начал священник тем ясным, ненапыщенным и кротким голосом, которым читают только одни духовные славянские чтецы и который так неотразимо действует на русское сердце. – Господи боже сил, боже спасения нашего! Призри ныне в милости и щедротах на смиренные люди твоя, и человеколюбно услыши, и пощади, и помилуй нас. Се враг смущаяй землю твою и хотяй положити вселенную всю пусту, восста на ны; се людие беззаконии собрашася, еже погубити достояние твое, разорити честный Иерусалим твой, возлюбленную тебе Россию: осквернити храмы твои, раскопати алтари и поругатися святыне нашей. Доколе, господи, доколе грешницы восхвалятся? Доколе употребляти имать законопреступный власть?
Владыко господи! Услыши нас, молящихся тебе: укрепи силою твоею благочестивейшего, самодержавнейшего великого государя нашего императора Александра Павловича; помяни правду его и кротость, воздаждь ему по благости его, ею же хранит ны, твой возлюбленный Израиль. Благослови его советы, начинания и дела; утверди всемогущною твоею десницею царство его и подаждь ему победу на врага, яко же Моисею на Амалика, Гедеону на Мадиама и Давиду на Голиафа. Сохрани воинство его; положи лук медян мышцам, во имя твое ополчившихся, и препояши их силою на брань. Приими оружие и щит, и восстани в помощь нашу, да постыдятся и посрамятся мыслящий нам злая, да будут пред лицем верного ти воинства, яко прах пред лицем ветра, и ангел твой сильный да будет оскорбляяй и погоняяй их; да приидет им сеть, юже не сведают, и их ловитва, юже сокрыша, да обымет их; да падут под ногами рабов твоих и в попрание воем нашим да будут. Господи! не изнеможет у тебе спасати во многих и в малых; ты еси бог, да не превозможет противу тебе человек.
Боже отец наших! Помяни щедроты твоя и милости, яже от века суть: не отвержи нас от лица твоего, ниже возгнушайся недостоинством нашим, но помилуй нас по велицей милости твоей и по множеству щедрот твоих презри беззакония и грехи наша. Сердце чисто созижди в нас, и дух прав обнови во утробе нашей; всех нас укрепи верою в тя, утверди надеждою, одушеви истинною друг ко другу любовию, вооружи единодушием на праведное защищение одержания, еже дал еси нам и отцем нашим, да не вознесется жезл нечестивых на жребий освященных.
Господи боже наш, в него же веруем и на него же уповаем, не посрами нас от чаяния милости твоея и сотвори знамение во благо, яко да видят ненавидящий нас и православную веру нашу, и посрамятся и погибнут; и да уведят все страны, яко имя тебе господь, и мы людие твои. Яви нам, господи, ныне милость твою и спасение твое даждь нам; возвесели сердце рабов твоих о милости твоей; порази враги наши, и сокруши их под ноги верных твоих вскоре. Ты бо еси заступление, помощь и победа уповающим на тя, и тебе славу воссылаем, отцу и сыну и святому духу и ныне, и присно, и во веки веков. Аминь».
В том состоянии раскрытости душевной, в котором находилась Наташа, эта молитва сильно подействовала на нее. Она слушала каждое слово о победе Моисея на Амалика, и Гедеона на Мадиама, и Давида на Голиафа, и о разорении Иерусалима твоего и просила бога с той нежностью и размягченностью, которою было переполнено ее сердце; но не понимала хорошенько, о чем она просила бога в этой молитве. Она всей душой участвовала в прошении о духе правом, об укреплении сердца верою, надеждою и о воодушевлении их любовью. Но она не могла молиться о попрании под ноги врагов своих, когда она за несколько минут перед этим только желала иметь их больше, чтобы любить их, молиться за них. Но она тоже не могла сомневаться в правоте читаемой колено преклонной молитвы. Она ощущала в душе своей благоговейный и трепетный ужас перед наказанием, постигшим людей за их грехи, и в особенности за свои грехи, и просила бога о том, чтобы он простил их всех и ее и дал бы им всем и ей спокойствия и счастия в жизни. И ей казалось, что бог слышит ее молитву.


С того дня, как Пьер, уезжая от Ростовых и вспоминая благодарный взгляд Наташи, смотрел на комету, стоявшую на небе, и почувствовал, что для него открылось что то новое, – вечно мучивший его вопрос о тщете и безумности всего земного перестал представляться ему. Этот страшный вопрос: зачем? к чему? – который прежде представлялся ему в середине всякого занятия, теперь заменился для него не другим вопросом и не ответом на прежний вопрос, а представлением ее. Слышал ли он, и сам ли вел ничтожные разговоры, читал ли он, или узнавал про подлость и бессмысленность людскую, он не ужасался, как прежде; не спрашивал себя, из чего хлопочут люди, когда все так кратко и неизвестно, но вспоминал ее в том виде, в котором он видел ее в последний раз, и все сомнения его исчезали, не потому, что она отвечала на вопросы, которые представлялись ему, но потому, что представление о ней переносило его мгновенно в другую, светлую область душевной деятельности, в которой не могло быть правого или виноватого, в область красоты и любви, для которой стоило жить. Какая бы мерзость житейская ни представлялась ему, он говорил себе:
«Ну и пускай такой то обокрал государство и царя, а государство и царь воздают ему почести; а она вчера улыбнулась мне и просила приехать, и я люблю ее, и никто никогда не узнает этого», – думал он.
Пьер все так же ездил в общество, так же много пил и вел ту же праздную и рассеянную жизнь, потому что, кроме тех часов, которые он проводил у Ростовых, надо было проводить и остальное время, и привычки и знакомства, сделанные им в Москве, непреодолимо влекли его к той жизни, которая захватила его. Но в последнее время, когда с театра войны приходили все более и более тревожные слухи и когда здоровье Наташи стало поправляться и она перестала возбуждать в нем прежнее чувство бережливой жалости, им стало овладевать более и более непонятное для него беспокойство. Он чувствовал, что то положение, в котором он находился, не могло продолжаться долго, что наступает катастрофа, долженствующая изменить всю его жизнь, и с нетерпением отыскивал во всем признаки этой приближающейся катастрофы. Пьеру было открыто одним из братьев масонов следующее, выведенное из Апокалипсиса Иоанна Богослова, пророчество относительно Наполеона.
В Апокалипсисе, главе тринадцатой, стихе восемнадцатом сказано: «Зде мудрость есть; иже имать ум да почтет число зверино: число бо человеческо есть и число его шестьсот шестьдесят шесть».
И той же главы в стихе пятом: «И даны быта ему уста глаголюща велика и хульна; и дана бысть ему область творити месяц четыре – десять два».
Французские буквы, подобно еврейскому число изображению, по которому первыми десятью буквами означаются единицы, а прочими десятки, имеют следующее значение:
a b c d e f g h i k.. l..m..n..o..p..q..r..s..t.. u…v w.. x.. y.. z
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 20 30 40 50 60 70 80 90 100 110 120 130 140 150 160
Написав по этой азбуке цифрами слова L'empereur Napoleon [император Наполеон], выходит, что сумма этих чисел равна 666 ти и что поэтому Наполеон есть тот зверь, о котором предсказано в Апокалипсисе. Кроме того, написав по этой же азбуке слова quarante deux [сорок два], то есть предел, который был положен зверю глаголати велика и хульна, сумма этих чисел, изображающих quarante deux, опять равна 666 ти, из чего выходит, что предел власти Наполеона наступил в 1812 м году, в котором французскому императору минуло 42 года. Предсказание это очень поразило Пьера, и он часто задавал себе вопрос о том, что именно положит предел власти зверя, то есть Наполеона, и, на основании тех же изображений слов цифрами и вычислениями, старался найти ответ на занимавший его вопрос. Пьер написал в ответе на этот вопрос: L'empereur Alexandre? La nation Russe? [Император Александр? Русский народ?] Он счел буквы, но сумма цифр выходила гораздо больше или меньше 666 ти. Один раз, занимаясь этими вычислениями, он написал свое имя – Comte Pierre Besouhoff; сумма цифр тоже далеко не вышла. Он, изменив орфографию, поставив z вместо s, прибавил de, прибавил article le и все не получал желаемого результата. Тогда ему пришло в голову, что ежели бы ответ на искомый вопрос и заключался в его имени, то в ответе непременно была бы названа его национальность. Он написал Le Russe Besuhoff и, сочтя цифры, получил 671. Только 5 было лишних; 5 означает «е», то самое «е», которое было откинуто в article перед словом L'empereur. Откинув точно так же, хотя и неправильно, «е», Пьер получил искомый ответ; L'Russe Besuhof, равное 666 ти. Открытие это взволновало его. Как, какой связью был он соединен с тем великим событием, которое было предсказано в Апокалипсисе, он не знал; но он ни на минуту не усумнился в этой связи. Его любовь к Ростовой, антихрист, нашествие Наполеона, комета, 666, l'empereur Napoleon и l'Russe Besuhof – все это вместе должно было созреть, разразиться и вывести его из того заколдованного, ничтожного мира московских привычек, в которых, он чувствовал себя плененным, и привести его к великому подвигу и великому счастию.
Пьер накануне того воскресенья, в которое читали молитву, обещал Ростовым привезти им от графа Растопчина, с которым он был хорошо знаком, и воззвание к России, и последние известия из армии. Поутру, заехав к графу Растопчину, Пьер у него застал только что приехавшего курьера из армии.
Курьер был один из знакомых Пьеру московских бальных танцоров.
– Ради бога, не можете ли вы меня облегчить? – сказал курьер, – у меня полна сумка писем к родителям.
В числе этих писем было письмо от Николая Ростова к отцу. Пьер взял это письмо. Кроме того, граф Растопчин дал Пьеру воззвание государя к Москве, только что отпечатанное, последние приказы по армии и свою последнюю афишу. Просмотрев приказы по армии, Пьер нашел в одном из них между известиями о раненых, убитых и награжденных имя Николая Ростова, награжденного Георгием 4 й степени за оказанную храбрость в Островненском деле, и в том же приказе назначение князя Андрея Болконского командиром егерского полка. Хотя ему и не хотелось напоминать Ростовым о Болконском, но Пьер не мог воздержаться от желания порадовать их известием о награждении сына и, оставив у себя воззвание, афишу и другие приказы, с тем чтобы самому привезти их к обеду, послал печатный приказ и письмо к Ростовым.
Разговор с графом Растопчиным, его тон озабоченности и поспешности, встреча с курьером, беззаботно рассказывавшим о том, как дурно идут дела в армии, слухи о найденных в Москве шпионах, о бумаге, ходящей по Москве, в которой сказано, что Наполеон до осени обещает быть в обеих русских столицах, разговор об ожидаемом назавтра приезде государя – все это с новой силой возбуждало в Пьере то чувство волнения и ожидания, которое не оставляло его со времени появления кометы и в особенности с начала войны.
Пьеру давно уже приходила мысль поступить в военную службу, и он бы исполнил ее, ежели бы не мешала ему, во первых, принадлежность его к тому масонскому обществу, с которым он был связан клятвой и которое проповедывало вечный мир и уничтожение войны, и, во вторых, то, что ему, глядя на большое количество москвичей, надевших мундиры и проповедывающих патриотизм, было почему то совестно предпринять такой шаг. Главная же причина, по которой он не приводил в исполнение своего намерения поступить в военную службу, состояла в том неясном представлении, что он l'Russe Besuhof, имеющий значение звериного числа 666, что его участие в великом деле положения предела власти зверю, глаголящему велика и хульна, определено предвечно и что поэтому ему не должно предпринимать ничего и ждать того, что должно совершиться.


У Ростовых, как и всегда по воскресениям, обедал кое кто из близких знакомых.
Пьер приехал раньше, чтобы застать их одних.
Пьер за этот год так потолстел, что он был бы уродлив, ежели бы он не был так велик ростом, крупен членами и не был так силен, что, очевидно, легко носил свою толщину.
Он, пыхтя и что то бормоча про себя, вошел на лестницу. Кучер его уже не спрашивал, дожидаться ли. Он знал, что когда граф у Ростовых, то до двенадцатого часу. Лакеи Ростовых радостно бросились снимать с него плащ и принимать палку и шляпу. Пьер, по привычке клубной, и палку и шляпу оставлял в передней.
Первое лицо, которое он увидал у Ростовых, была Наташа. Еще прежде, чем он увидал ее, он, снимая плащ в передней, услыхал ее. Она пела солфеджи в зале. Он внал, что она не пела со времени своей болезни, и потому звук ее голоса удивил и обрадовал его. Он тихо отворил дверь и увидал Наташу в ее лиловом платье, в котором она была у обедни, прохаживающуюся по комнате и поющую. Она шла задом к нему, когда он отворил дверь, но когда она круто повернулась и увидала его толстое, удивленное лицо, она покраснела и быстро подошла к нему.
– Я хочу попробовать опять петь, – сказала она. – Все таки это занятие, – прибавила она, как будто извиняясь.
– И прекрасно.
– Как я рада, что вы приехали! Я нынче так счастлива! – сказала она с тем прежним оживлением, которого уже давно не видел в ней Пьер. – Вы знаете, Nicolas получил Георгиевский крест. Я так горда за него.
– Как же, я прислал приказ. Ну, я вам не хочу мешать, – прибавил он и хотел пройти в гостиную.
Наташа остановила его.
– Граф, что это, дурно, что я пою? – сказала она, покраснев, но, не спуская глаз, вопросительно глядя на Пьера.
– Нет… Отчего же? Напротив… Но отчего вы меня спрашиваете?
– Я сама не знаю, – быстро отвечала Наташа, – но я ничего бы не хотела сделать, что бы вам не нравилось. Я вам верю во всем. Вы не знаете, как вы для меля важны и как вы много для меня сделали!.. – Она говорила быстро и не замечая того, как Пьер покраснел при этих словах. – Я видела в том же приказе он, Болконский (быстро, шепотом проговорила она это слово), он в России и опять служит. Как вы думаете, – сказала она быстро, видимо, торопясь говорить, потому что она боялась за свои силы, – простит он меня когда нибудь? Не будет он иметь против меня злого чувства? Как вы думаете? Как вы думаете?
– Я думаю… – сказал Пьер. – Ему нечего прощать… Ежели бы я был на его месте… – По связи воспоминаний, Пьер мгновенно перенесся воображением к тому времени, когда он, утешая ее, сказал ей, что ежели бы он был не он, а лучший человек в мире и свободен, то он на коленях просил бы ее руки, и то же чувство жалости, нежности, любви охватило его, и те же слова были у него на устах. Но она не дала ему времени сказать их.
– Да вы – вы, – сказала она, с восторгом произнося это слово вы, – другое дело. Добрее, великодушнее, лучше вас я не знаю человека, и не может быть. Ежели бы вас не было тогда, да и теперь, я не знаю, что бы было со мною, потому что… – Слезы вдруг полились ей в глаза; она повернулась, подняла ноты к глазам, запела и пошла опять ходить по зале.
В это же время из гостиной выбежал Петя.
Петя был теперь красивый, румяный пятнадцатилетний мальчик с толстыми, красными губами, похожий на Наташу. Он готовился в университет, но в последнее время, с товарищем своим Оболенским, тайно решил, что пойдет в гусары.
Петя выскочил к своему тезке, чтобы переговорить о деле.
Он просил его узнать, примут ли его в гусары.
Пьер шел по гостиной, не слушая Петю.
Петя дернул его за руку, чтоб обратить на себя его вниманье.
– Ну что мое дело, Петр Кирилыч. Ради бога! Одна надежда на вас, – говорил Петя.
– Ах да, твое дело. В гусары то? Скажу, скажу. Нынче скажу все.
– Ну что, mon cher, ну что, достали манифест? – спросил старый граф. – А графинюшка была у обедни у Разумовских, молитву новую слышала. Очень хорошая, говорит.
– Достал, – отвечал Пьер. – Завтра государь будет… Необычайное дворянское собрание и, говорят, по десяти с тысячи набор. Да, поздравляю вас.
– Да, да, слава богу. Ну, а из армии что?
– Наши опять отступили. Под Смоленском уже, говорят, – отвечал Пьер.
– Боже мой, боже мой! – сказал граф. – Где же манифест?
– Воззвание! Ах, да! – Пьер стал в карманах искать бумаг и не мог найти их. Продолжая охлопывать карманы, он поцеловал руку у вошедшей графини и беспокойно оглядывался, очевидно, ожидая Наташу, которая не пела больше, но и не приходила в гостиную.
– Ей богу, не знаю, куда я его дел, – сказал он.
– Ну уж, вечно растеряет все, – сказала графиня. Наташа вошла с размягченным, взволнованным лицом и села, молча глядя на Пьера. Как только она вошла в комнату, лицо Пьера, до этого пасмурное, просияло, и он, продолжая отыскивать бумаги, несколько раз взглядывал на нее.