Трофей (добыча)

Трофе́й (греч. τρόπαιον, от τροπή — «поворот, обращение врагов в бегство», лат.  tropaeum, trophaeum) — добыча, захваченная при победе над неприятелем; знак, символ победы. В бытовой речи может иметь иронический смысл и обозначать обычный сувенир.

Военная добыча

Первоначально этим словом обозначалось конкретное отбитое оружие, посвященное богу (см. трофей (архитектура)), позже оно приобрело переносное значение военной добычи, а также реституции. Со временем понятия «трофея» перестало относиться только к добытым доспехам противника, распространившись на любые материальные ценности — военную добычу.

Трофеем зачастую становится функционирующее военное имущество противника (оружие, танки, самолёты, автомашины, боеприпасы и др.), которое может использоваться победителем в практических целях.

г) из организации сбора, учёта и эвакуации трофеев, для чего выделяется специальная трофейная команда, которая начинает свою работу, как только наступающие войска овладевают населённым пунктом; с началом атаки трофейная команда располагается в тылу головного полка; о порядке работы трофейной команды должен быть отдан приказ, доведенный до каждого бойца наступающих частей; лицам, не имеющим прямого отношения к трофейным командам, категорически запретить собирать трофеи.

— Инструкция командующего 47-й армией по организации и ведению боевых действий за овладение населенными пунктами, 28 декабря 1942 года.

Например, после Второй мировой войны СССР досталась часть немецкого и японского флота (всего СССР получил из Германии 155 боевых кораблей и более 500 вспомогательных судов), и изучение трофейных кораблей способствовало развитию собственной промышленности. В течение войны оружие может пройти переоборудование, и быть использованным против своего прежнего владельца.

Нередко трофейное оружие, теряя свою утилитарность или же после победы, не отправляется на свалку или переплавку, а устанавливается в ландшафте, превращаясь в памятник победе: примерами подобных украшений города являются как пушечные жерла XVII—XIX вв., которые с развитием артиллерии устарели и украсили собой как Московский Кремль, так и парижский Дом инвалидов, или же, в XX веке — танки, установленные на постаментах. Выставка захваченного оружия, устроенная победителем, также может стать свидетельством использования противником какого-либо рода вооружения, см. например выставку израильтян трофеев Второй Ливанской войны, захваченных у Хизбаллы.

Другой важный знак победы — армейские символы: захваченные знамёна и штандарты, которые также выставляются на обозрение.

Особенно знаменитыми трофеями (а также спорными) оказывается имущество, имеющее не только материальную, но и символическую, например, культурную ценность. В этом случае оно обычно бывает захвачено государством-победителем, и данный захват, как правило, имеет под собой какое-либо юридическое обоснование (см. также реституция, репарации), например, оговаривается в мирном договоре, подписанном побеждёнными. В Средневековье желанной добычей становились даже предметы религиозного культа, например, в Италии в период борьбы между городами-коммунами победитель нередко забирал у побежденного города мощи святых и перевозил их к себе.

Кроме того, «трофеями» могут называть награбленное простые солдаты-победители — в частности, мебель, машины, часы, спирт и проч. Захват трофеев-сувениров обычно военным преступлением не считается, хотя случай каждой конкретной войны, а также изданные по этому поводу юридические постановления следует рассматривать особо. См. также Мародёрство.

Наиболее известные трофеи

• Византийское искусство, добытое крестоносцами после взятия Константинополя в 1204 г. Некоторые из этих предметов до сих пор можно увидеть в Венеции.
• Произведения искусства, собранные Наполеоном со всей Европы, в первую очередь, Италии для наполнения Лувра и превращения его в главный музей континента. Большая часть возвращена после разгрома Наполеона, что является редким случаем в истории военных трофеев.
• Искусство, реквизированное нацистами — произведения, собранные по всей Европе нацистским правительством для создания Музея Фюрера в его родном г. Линц, для коллекции Геринга и проч.
• Перемещённые культурные ценности («Трофейное искусство») — предметы искусства, увезённые Советским Союзом из Германии после поражения последней во Второй мировой войне.

Правовой статус

С древности сложились представления о том, что имущество побежденного «по праву войны» принадлежит победителю. Однако военачальники всегда стремились придать разделу добычи централизованный характер. Такие правила зафиксированы, например, в Пятикнижии (Чис. 31) и в Коране (сура 8: «Добыча» или «Военные трофеи»). Если город отдавался на разграбление победившей армии, то только по специальному приказу полководца (множество таких случаев известно в военной истории Древнего Рима). От разграбления город часто откупался путём выплаты контрибуции (особенно обычай распространился в средние века).

Как отмечал французский юрист Эмер де Ваттель в середине XVIII века, к res hostiles (неприятельскому имуществу) относится всё, что принадлежит враждебной нации, «государству, государю, подданным любого возраста и пола». Неприятель может быть лишен своей собственности и всего того, что «может увеличить его силы и способность к ведению войны».

Вся движимая собственность неприятеля составляет добычу и принадлежит суверену (то есть монарху). Однако суверен может предоставить войскам часть добычи, какую заблаговолит.

В практике большинства наций войскам предоставляется право брать всё, что они могут взять в случаях, когда командующий разрешает захват добычи. Такова добыча, взятая с неприятеля, оставшегося на поле битвы, а также добыча, приобретенная в захваченном лагере, а иногда в городе, взятом штурмом. В различных армиях солдату разрешается сохранить для себя то, что он смог взять у неприятеля, когда находился вне строя или выполнял поручение отдельно.

— Эмер де Ваттель

Собственность на движимое имущество принадлежала неприятелю с того момента, как они оказываются в его власти , а на недвижимость в публичной собственности — после мирного договора.

Как отмечал Ф. Ф. Мартенс, неприкосновенность частной собственности впервые была гарантирована лишь Гаагской конвенцией 1899 года о законах и обычаях войны., действующими и ныне с учётом положений Женевских конвенций. Если частное имущество изымается для военных целей, оно переходит лишь на праве пользования и подлежит возврату с возмещением убытков по заключении мира. Иное положение у государственной собственности. Согласно ст. 53 Гаагской конвенции 1899 года (та же ст. 53 в конвенции 1907 года):

Армия, занимающая область, может завладеть только деньгами, фондами и долговыми требованиями, составляющими собственность государства, складами оружия, перевозочными средствами, магазинами и запасами провианта и вообще всей движимой собственностью государства, могущей служить для военных действий.

Такое имущество подвергается конфискации и достается в собственность оккупирующего государства .

В ст. 23 Гаагской конвенции о законах и обычаях войны 1907 года запрещалось захватывать неприятельскую собственность, кроме случаев, когда это настоятельно вызывается военной необходимостью; ст. 28 воспрещает отдавать город на разграбление, ст. 46 и 47 защищают частную собственность.

Согласно ст. 18 действующей Женевской конвенции 1949 года об обращении с военнопленными, в их владении остаются вещи и предметы личного пользования, кроме «оружия, лошадей, воинского снаряжения и военных документов».

Женевская конвенция 1949 года о защите гражданского населения в ст. 33 подтверждает защиту имущества гражданских лиц. Ст. 55 указывает, что допускается реквизиция съестных припасов, санитарных материалов и других предметов, необходимых для оккупационных войск и нужд гражданского населения, и реквизиция должна быть справедливо возмещена.

Изображения в искусстве

• Трофей (архитектура)

См. также

• Реституция
• «Трофейное искусство»
• Гербовый щит
• Трофейная комиссия

Ссылки

• [trofei.by Трофеи.бай - охота, рыбалка, экотуризм в Беларуси]
• [spoils.libfl.ru/spoils/rus/start.html Военные трофеи. Международный бюллетень]

Литература

В. Б. Петрунин, А. М. Михайлов. Охота в России. Охотничьи трофеи. — Издательство: АСТ, 2003. — С. 190. ISBN 5-17-016156-5

Отрывок, характеризующий Трофей (добыча)

Несмотря на то, что князь Василий неохотно и почти неучтиво слушал пожилую даму и даже выказывал нетерпение, она ласково и трогательно улыбалась ему и, чтоб он не ушел, взяла его за руку.
– Что вам стоит сказать слово государю, и он прямо будет переведен в гвардию, – просила она.
– Поверьте, что я сделаю всё, что могу, княгиня, – отвечал князь Василий, – но мне трудно просить государя; я бы советовал вам обратиться к Румянцеву, через князя Голицына: это было бы умнее.
Пожилая дама носила имя княгини Друбецкой, одной из лучших фамилий России, но она была бедна, давно вышла из света и утратила прежние связи. Она приехала теперь, чтобы выхлопотать определение в гвардию своему единственному сыну. Только затем, чтоб увидеть князя Василия, она назвалась и приехала на вечер к Анне Павловне, только затем она слушала историю виконта. Она испугалась слов князя Василия; когда то красивое лицо ее выразило озлобление, но это продолжалось только минуту. Она опять улыбнулась и крепче схватила за руку князя Василия.
– Послушайте, князь, – сказала она, – я никогда не просила вас, никогда не буду просить, никогда не напоминала вам о дружбе моего отца к вам. Но теперь, я Богом заклинаю вас, сделайте это для моего сына, и я буду считать вас благодетелем, – торопливо прибавила она. – Нет, вы не сердитесь, а вы обещайте мне. Я просила Голицына, он отказал. Soyez le bon enfant que vous аvez ete, [Будьте добрым малым, как вы были,] – говорила она, стараясь улыбаться, тогда как в ее глазах были слезы.
– Папа, мы опоздаем, – сказала, повернув свою красивую голову на античных плечах, княжна Элен, ожидавшая у двери.
Но влияние в свете есть капитал, который надо беречь, чтоб он не исчез. Князь Василий знал это, и, раз сообразив, что ежели бы он стал просить за всех, кто его просит, то вскоре ему нельзя было бы просить за себя, он редко употреблял свое влияние. В деле княгини Друбецкой он почувствовал, однако, после ее нового призыва, что то вроде укора совести. Она напомнила ему правду: первыми шагами своими в службе он был обязан ее отцу. Кроме того, он видел по ее приемам, что она – одна из тех женщин, особенно матерей, которые, однажды взяв себе что нибудь в голову, не отстанут до тех пор, пока не исполнят их желания, а в противном случае готовы на ежедневные, ежеминутные приставания и даже на сцены. Это последнее соображение поколебало его.
– Chere Анна Михайловна, – сказал он с своею всегдашнею фамильярностью и скукой в голосе, – для меня почти невозможно сделать то, что вы хотите; но чтобы доказать вам, как я люблю вас и чту память покойного отца вашего, я сделаю невозможное: сын ваш будет переведен в гвардию, вот вам моя рука. Довольны вы?
– Милый мой, вы благодетель! Я иного и не ждала от вас; я знала, как вы добры.
Он хотел уйти.
– Постойте, два слова. Une fois passe aux gardes… [Раз он перейдет в гвардию…] – Она замялась: – Вы хороши с Михаилом Иларионовичем Кутузовым, рекомендуйте ему Бориса в адъютанты. Тогда бы я была покойна, и тогда бы уж…
Князь Василий улыбнулся.
– Этого не обещаю. Вы не знаете, как осаждают Кутузова с тех пор, как он назначен главнокомандующим. Он мне сам говорил, что все московские барыни сговорились отдать ему всех своих детей в адъютанты.
– Нет, обещайте, я не пущу вас, милый, благодетель мой…
– Папа! – опять тем же тоном повторила красавица, – мы опоздаем.
– Ну, au revoir, [до свиданья,] прощайте. Видите?
– Так завтра вы доложите государю?
– Непременно, а Кутузову не обещаю.
– Нет, обещайте, обещайте, Basile, [Василий,] – сказала вслед ему Анна Михайловна, с улыбкой молодой кокетки, которая когда то, должно быть, была ей свойственна, а теперь так не шла к ее истощенному лицу.
Она, видимо, забыла свои годы и пускала в ход, по привычке, все старинные женские средства. Но как только он вышел, лицо ее опять приняло то же холодное, притворное выражение, которое было на нем прежде. Она вернулась к кружку, в котором виконт продолжал рассказывать, и опять сделала вид, что слушает, дожидаясь времени уехать, так как дело ее было сделано.
– Но как вы находите всю эту последнюю комедию du sacre de Milan? [миланского помазания?] – сказала Анна Павловна. Et la nouvelle comedie des peuples de Genes et de Lucques, qui viennent presenter leurs voeux a M. Buonaparte assis sur un trone, et exaucant les voeux des nations! Adorable! Non, mais c'est a en devenir folle! On dirait, que le monde entier a perdu la tete. [И вот новая комедия: народы Генуи и Лукки изъявляют свои желания господину Бонапарте. И господин Бонапарте сидит на троне и исполняет желания народов. 0! это восхитительно! Нет, от этого можно с ума сойти. Подумаешь, что весь свет потерял голову.]
Князь Андрей усмехнулся, прямо глядя в лицо Анны Павловны.
– «Dieu me la donne, gare a qui la touche», – сказал он (слова Бонапарте, сказанные при возложении короны). – On dit qu'il a ete tres beau en prononcant ces paroles, [Бог мне дал корону. Беда тому, кто ее тронет. – Говорят, он был очень хорош, произнося эти слова,] – прибавил он и еще раз повторил эти слова по итальянски: «Dio mi la dona, guai a chi la tocca».
– J'espere enfin, – продолжала Анна Павловна, – que ca a ete la goutte d'eau qui fera deborder le verre. Les souverains ne peuvent plus supporter cet homme, qui menace tout. [Надеюсь, что это была, наконец, та капля, которая переполнит стакан. Государи не могут более терпеть этого человека, который угрожает всему.]
– Les souverains? Je ne parle pas de la Russie, – сказал виконт учтиво и безнадежно: – Les souverains, madame! Qu'ont ils fait pour Louis XVII, pour la reine, pour madame Elisabeth? Rien, – продолжал он одушевляясь. – Et croyez moi, ils subissent la punition pour leur trahison de la cause des Bourbons. Les souverains? Ils envoient des ambassadeurs complimenter l'usurpateur. [Государи! Я не говорю о России. Государи! Но что они сделали для Людовика XVII, для королевы, для Елизаветы? Ничего. И, поверьте мне, они несут наказание за свою измену делу Бурбонов. Государи! Они шлют послов приветствовать похитителя престола.]
И он, презрительно вздохнув, опять переменил положение. Князь Ипполит, долго смотревший в лорнет на виконта, вдруг при этих словах повернулся всем телом к маленькой княгине и, попросив у нее иголку, стал показывать ей, рисуя иголкой на столе, герб Конде. Он растолковывал ей этот герб с таким значительным видом, как будто княгиня просила его об этом.
– Baton de gueules, engrele de gueules d'azur – maison Conde, [Фраза, не переводимая буквально, так как состоит из условных геральдических терминов, не вполне точно употребленных. Общий смысл такой : Герб Конде представляет щит с красными и синими узкими зазубренными полосами,] – говорил он.
Княгиня, улыбаясь, слушала.
– Ежели еще год Бонапарте останется на престоле Франции, – продолжал виконт начатый разговор, с видом человека не слушающего других, но в деле, лучше всех ему известном, следящего только за ходом своих мыслей, – то дела пойдут слишком далеко. Интригой, насилием, изгнаниями, казнями общество, я разумею хорошее общество, французское, навсегда будет уничтожено, и тогда…
Он пожал плечами и развел руками. Пьер хотел было сказать что то: разговор интересовал его, но Анна Павловна, караулившая его, перебила.
– Император Александр, – сказала она с грустью, сопутствовавшей всегда ее речам об императорской фамилии, – объявил, что он предоставит самим французам выбрать образ правления. И я думаю, нет сомнения, что вся нация, освободившись от узурпатора, бросится в руки законного короля, – сказала Анна Павловна, стараясь быть любезной с эмигрантом и роялистом.
– Это сомнительно, – сказал князь Андрей. – Monsieur le vicomte [Господин виконт] совершенно справедливо полагает, что дела зашли уже слишком далеко. Я думаю, что трудно будет возвратиться к старому.
– Сколько я слышал, – краснея, опять вмешался в разговор Пьер, – почти всё дворянство перешло уже на сторону Бонапарта.
– Это говорят бонапартисты, – сказал виконт, не глядя на Пьера. – Теперь трудно узнать общественное мнение Франции.
– Bonaparte l'a dit, [Это сказал Бонапарт,] – сказал князь Андрей с усмешкой.
(Видно было, что виконт ему не нравился, и что он, хотя и не смотрел на него, против него обращал свои речи.)
– «Je leur ai montre le chemin de la gloire» – сказал он после недолгого молчания, опять повторяя слова Наполеона: – «ils n'en ont pas voulu; je leur ai ouvert mes antichambres, ils se sont precipites en foule»… Je ne sais pas a quel point il a eu le droit de le dire. [Я показал им путь славы: они не хотели; я открыл им мои передние: они бросились толпой… Не знаю, до какой степени имел он право так говорить.]
– Aucun, [Никакого,] – возразил виконт. – После убийства герцога даже самые пристрастные люди перестали видеть в нем героя. Si meme ca a ete un heros pour certaines gens, – сказал виконт, обращаясь к Анне Павловне, – depuis l'assassinat du duc il y a un Marietyr de plus dans le ciel, un heros de moins sur la terre. [Если он и был героем для некоторых людей, то после убиения герцога одним мучеником стало больше на небесах и одним героем меньше на земле.]
Не успели еще Анна Павловна и другие улыбкой оценить этих слов виконта, как Пьер опять ворвался в разговор, и Анна Павловна, хотя и предчувствовавшая, что он скажет что нибудь неприличное, уже не могла остановить его.
– Казнь герцога Энгиенского, – сказал мсье Пьер, – была государственная необходимость; и я именно вижу величие души в том, что Наполеон не побоялся принять на себя одного ответственность в этом поступке.
– Dieul mon Dieu! [Боже! мой Боже!] – страшным шопотом проговорила Анна Павловна.
– Comment, M. Pierre, vous trouvez que l'assassinat est grandeur d'ame, [Как, мсье Пьер, вы видите в убийстве величие души,] – сказала маленькая княгиня, улыбаясь и придвигая к себе работу.
– Ah! Oh! – сказали разные голоса.
– Capital! [Превосходно!] – по английски сказал князь Ипполит и принялся бить себя ладонью по коленке.
Виконт только пожал плечами. Пьер торжественно посмотрел поверх очков на слушателей.
– Я потому так говорю, – продолжал он с отчаянностью, – что Бурбоны бежали от революции, предоставив народ анархии; а один Наполеон умел понять революцию, победить ее, и потому для общего блага он не мог остановиться перед жизнью одного человека.
– Не хотите ли перейти к тому столу? – сказала Анна Павловна.
Но Пьер, не отвечая, продолжал свою речь.
– Нет, – говорил он, все более и более одушевляясь, – Наполеон велик, потому что он стал выше революции, подавил ее злоупотребления, удержав всё хорошее – и равенство граждан, и свободу слова и печати – и только потому приобрел власть.