Возвращение (роман)

Возвращение
Der Weg zurück
Жанр:	роман
Автор:	Эрих Мария Ремарк
Язык оригинала:	немецкий
Дата первой публикации:	1931

«Возвращение» (нем. Der Weg zurück) — роман немецкого писателя Эриха Марии Ремарка, напечатанный в 1931 году. В нём рассказывается о жизни простых немецких солдат, вчерашних школьников, вернувшихся с войны. Из-за душевных травм они не могут найти себе места в мирной жизни и вынуждены искать своё новое предназначение. Кто-то возвращается в армию, надеясь снова обрести чувство «фронтового товарищества», другие уходят в революцию, некоторые кончают жизнь самоубийством.

История создания

В период с 7 декабря 1930 по 29 января 1931 роман «Возвращение» по частям печатается в берлинской газете «Vossische Zeitung». Чуть позже, 30 апреля 1931 года, появляется книжное издание «Возвращения», которое в этом же году переводится на 25 языков (в том числе на русский). В Германии за первые недели было продано более 180 тысяч экземпляров, продажи сопровождались обширной рекламной кампанией. Однако успех был меньшим, чем у романа «На западном фронте без перемен». Роман был по-разному воспринят критиками, но в целом оценен как «sehr authentisch, spannend und stellenweise humoristisch» (весьма правдивый, увлекательный и местами юмористичный). Впрочем, мнения критиков разделились: кто-то считал роман формальным, другие же, в том числе Генрих Манн, «превозносили его». Большинство немецких критиков положительно отзывались о романе; некоторые упрекали его в недостаточном раскрытии политической ситуации в Германии. Американские критики также отмечали «Возвращение» за её «гуманистическое послание». Против романа активно выступали националисты, поскольку считали его позорящим солдат Первой мировой войны.

Сюжет

В одной из немецких воинских частей на Западном фронте узнают о революции в Берлине. Начинают создаваться Советы солдатских депутатов, но главным героям романа, простым солдатам — Эрнсту Биркхольцу, Юппу, Фердинанду Козоле, Адольфу Бетке, Валентину Лагеру, Веслингу, Тьядену, Вилли и даже лейтенанту Людвигу Брайеру — чужда политика. Они просто хотят вернуться домой, к родным. Но, в то же время, им трудно покидать окопы, в которых они провели несколько самых страшных лет своей жизни.

Но с самого начала всё не заладилось. По приезде на родину на них нападают революционные матросы, желающие силой сорвать погоны с раненого Людвига. Потом оказывается, что фронтовикам придётся снова сесть за школьные скамьи, с которых они ушли на фронт, не окончив школы. В столкновениях с отрядом правительственных войск, которым руководил бывший командир их роты обер-лейтенант Хеель, погибает их однополчанин Макс Вайль, что шокирует привыкших к «фронтовому товариществу» героев романа.

Но главное, что товарищи-фронтовики не могут снова жить прежней, довоенной жизнью, которая теперь им кажется мелкой, мещанской и буржуазной. Они осознают, что их обманывали и когда они шли на войну, и когда совершалась революция. «Наше поколение уничтожено. Мы лишь уцелевшие остатки его» — говорит один из самых ярких персонажей, Людвиг Брайер.

Каждый из героев пытается найти новый смысл своей жизни. Но не всем это удаётся. Рахе возвращается в армию, но разочаровывается, не найдя чувства «фронтового товарищества» («в этой массе — два-три идеалиста и кучка любопытных мальчуганов, жаждущих приключений»). Людвиг кончает жизнь самоубийством. А главный герой, Эрнст, всё-таки находит смысл жизни — в благородном труде на благо человечества.

Основные персонажи

Солдаты и офицеры

Эрнст Биркхольц — главный герой романа, от его лица ведётся повествование. Обычный рядовой солдат германской армии. Отличается склонностью к размышлениям о жизни.

Вилли Хомайер — рядовой, рыжеволосый гигант, импульсивен и груб, из бедной семьи. Питает слабость к парадной, модной одежде, не упустит момент набить лишний раз брюхо. Сдав экзамены в гимназии, устраивается вместе с главным героем учителем в начальных классах деревенской гимназии. Несмотря на то, что Вилли смог быстро адаптироваться к жизни без войны, он не утратил былого чувства сплоченности и боевого духа товарищества по отношению к фронтовым друзьям.

Фердинанд Козоле — рядовой; имеет непокорный нрав, «при слове „образованность“ сразу выходит из себя. Оно каким-то образом ассоциируется у него с крахмальным воротничком, а этого уже достаточно».

Юпп — рядовой; «До войны Юпп служил в Кельне письмоводителем у какого-то адвоката. И хоть он уже три года солдат, но все ещё сохраняет тонкость чувств и почему-то стремится прослыть здесь, на фронте, образованным человеком. Что в сущности это значит, он, конечно, и сам не знает, но из всего слышанного им раньше у него крепко засело в голове слово „образованность“, и он цепляется за него как утопающий за соломинку».

Людвиг Брайер — лейтенант; одноклассник Эрнста и командир взвода, в котором тот служит. Получил своё звание на фронте, поэтому не проявляет надменности в отношениях с солдатами; наоборот, он относится к ним, как к равным, как к товарищам. В начале романа болен дизентерией; затем выясняется, что у него сифилис. Не видя надежды на выздоровление и находясь в глубокой депрессии, кончает жизнь самоубийством.

Генрих Веслинг — рядовой; по происхождению крестьянин.

Георг Рахе — рядовой; после войны, не желая терять чувство фронтового товарищества, возвращается добровольцем в армию, однако обнаруживает там лишь озлобленность и подозрительность по отношению к друг другу. После «похода против коммунистов», оказавшегося расстрелом рабочей демонстрации, и случая с «линчеванием» одного из солдат по подозрению в выдаче места хранения оружия, уходит из армии. Разочаровавшись в жизни, Рахе едет во Францию, на места боёв, где лунной ночью призывает погибших солдат воскреснуть и пойти «в поход против лжи» и совершает самоубийство.

Валентин Лагер — рядовой; до войны был акробатом, выступал с номерами в паре с девушкой. На фронте отличался пристрастием к водке, слыл специалистом по части курева. После войны пытается вернуться на арену, но из-за последствий войны не имеет успеха.

Адольф Бетке — рядовой; живёт в деревне. Вернувшись с войны, узнаёт, что его жена изменяла ему, пока он был на фронте. Сначала он пребывает в изумлении от такого предательства, но потом находит в себе силы понять и простить свою супругу. Жители деревни неодобрительно относятся к этому, постоянно шушукаются за их спинами, из-за чего чета Бетке вынуждена уехать в город.

Альберт Троске — унтер-офицер; после войны встречается с девушкой, благодаря чему легче переносит психологическую травму. Однако позднее он застаёт её полуголой с бизнесменом-спекулянтом. В состоянии аффекта Троске убивает его из револьвера, который носит с собой по фронтовой привычке. Несмотря на уговоры друзей, он не пытается скрыться. На суде он ведёт себя спокойно. По решению суда Троске на 3 года отправляется в тюрьму.

Бруно Мюкенхаупт — рядовой; на фронте славился как снайпер. После войны он хранит на видном месте орден, полученный за большое количество убитых солдат противника. Также у него хранится список попаданий с датами, количеством убитых и подтверждающими подписями старших по званию. Женат, имеет маленькую дочь. Состоит в клубе стрелков, где имеет титул «короля стрелков». К убитым им солдатам противника жалости не испытывает. Судя по различным деталям, Мюкенхаупт впоследствии вполне мог стать нацистом.

Исторический контекст

В целом, исторический контекст романа «Возвращение» практически идентичен контексту «На западном фронте без перемен», но существует ряд очевидных «ухудшений» в экономике и политической жизни Германии. Летом 1932 года количество безработных достигло шести миллионов. С 1930 года страной руководят кабинеты министров, назначаемые рейхспрезидентом без учёта мнения парламента. Экономические проблемы сопровождались радикализацией политической ситуации, которая вылилась в уличные столкновения между НСДАП и КПГ. В 1931 году правые силы Германии объединились в Гарцбургский фронт, НСДАП после выборов в рейхстаг 31 июля 1932 года стала самой крупной партией в парламенте. 28 января 1933 года рейхсканцлер Курт фон Шлейхер заявил о своей отставке. Таким образом, на момент написания романа стало очевидным, что нацисты неизбежно придут к власти. В конце романа мы встречаем упоминание о том, что детей уже готовят к новой войне:

За ребятами стоит коренастый мужчина с округленным брюшком; на толстяке такая же куртка и такие же обмотки, как у ребят. Он энергично отдает команды:
— Стрелять спокойней. Прицел: двести!
В руках у него полевой бинокль: он ведет наблюдение за врагом.
— Господи! — говорю я, потрясенный.
Козоле наконец приходит в себя от изумления.
— Да что это за идиотство! — разражается он.
Но возмущение Козоле вызывает бурную реакцию. Командир, к которому присоединяются ещё двое юношей, мечет громы и молнии. Мягкий весенний воздух так и гудит крепкими словечками:
— Заткнитесь, дезертиры! Враги отечества! Слюнтяи! Предатели! Сволочь!
Мальчики усердно вторят. Один из них, потрясая худым кулачком, кричит пискливым голосом:
— Придется их, верно, взять в переделку!
— Трусы! — кричит другой.
— Пацифисты! — присоединяется третий.
— С этими большевиками нужно покончить, иначе Германии не видать свободы, — скороговоркой произносит четвёртый явно заученную фразу.

Ремарк подчеркивает, что фраза о том, что «с большевиками нужно покончить», заучена. Одним из основных врагов национал-социалистической партии была именно «красная зараза», поэтому не исключено, что автор мог услышать это высказывание ранее. Историческим фоном романа стали последние месяцы Первой мировой войны и первые несколько лет по её окончании. Вернувшиеся с фронта солдаты обнаруживают либо колоссальную бедность, либо дельцов, нажившихся на «черном рынке». Тем не менее, это лишь фон, не принимающий участие в повествовании: явно не указаны никакие даты, места либо события, о них читатель может лишь догадаться. Тем не менее, город, который описывает Ремарк, является полным отражением Оснабрюка того времени; описание возвращения Эрнста в родной город, школа и экзамены, работа в маленькой деревне по соседству соответствуют биографическому опыту Ремарка.

В романе также упоминаются герои книги «На западном фронте без перемен», когда Эрнст Биркхольц при перечислении убитых упоминает Пауля Боймера, Станислава Катчинского, Хайне Вестхус и Франца Кеммериха.

Экранизация

В 1937 году режиссёром Джеймсом Уэйлом под названием «The Road back» был снят фильм, сценарий для которого адаптировал Чарлз Кеньон.

Издания

• Эрих Мария Ремарк: Der Weg zurück. Kiepenheuer & Witsch, Кёльн, 2002, ISBN 3-462-02728-X
• На Западном фронте без перемен. Возвращение: [романы: пер. с нем.]/Эрих Мария Ремарк. — М.: АСТ:АСТ МОСКВА: ХРАНИТЕЛЬ, 2007.

Ссылки

• [www.em-remarque.ru/ О жизни и творчестве Эриха Марии Ремарка]
• [www.remarque.uos.de/dwz.htm Роман «Возвращение»]  (нем.)  (Проверено 29 мая 2009)
• [www.erft.de/schulen/abtei-gym/remarque/weg.htm Эрих Мария Ремарк, роман «Возвращение»]  (нем.)  (Проверено 29 мая 2009)
• Роман [e-lingvo.net/library_view_38997_1.html «Возвращение»] на русском языке в [e-lingvo.net библиотеке филолога E-Lingvo.net]

Отрывок, характеризующий Возвращение (роман)

Наташа, накинув белый носовой платок на волосы и придерживая его обеими руками за кончики, вышла на улицу.
Бывшая ключница, старушка Мавра Кузминишна, отделилась от толпы, стоявшей у ворот, и, подойдя к телеге, на которой была рогожная кибиточка, разговаривала с лежавшим в этой телеге молодым бледным офицером. Наташа подвинулась на несколько шагов и робко остановилась, продолжая придерживать свой платок и слушая то, что говорила ключница.
– Что ж, у вас, значит, никого и нет в Москве? – говорила Мавра Кузминишна. – Вам бы покойнее где на квартире… Вот бы хоть к нам. Господа уезжают.
– Не знаю, позволят ли, – слабым голосом сказал офицер. – Вон начальник… спросите, – и он указал на толстого майора, который возвращался назад по улице по ряду телег.
Наташа испуганными глазами заглянула в лицо раненого офицера и тотчас же пошла навстречу майору.
– Можно раненым у нас в доме остановиться? – спросила она.
Майор с улыбкой приложил руку к козырьку.
– Кого вам угодно, мамзель? – сказал он, суживая глаза и улыбаясь.
Наташа спокойно повторила свой вопрос, и лицо и вся манера ее, несмотря на то, что она продолжала держать свой платок за кончики, были так серьезны, что майор перестал улыбаться и, сначала задумавшись, как бы спрашивая себя, в какой степени это можно, ответил ей утвердительно.
– О, да, отчего ж, можно, – сказал он.
Наташа слегка наклонила голову и быстрыми шагами вернулась к Мавре Кузминишне, стоявшей над офицером и с жалобным участием разговаривавшей с ним.
– Можно, он сказал, можно! – шепотом сказала Наташа.
Офицер в кибиточке завернул во двор Ростовых, и десятки телег с ранеными стали, по приглашениям городских жителей, заворачивать в дворы и подъезжать к подъездам домов Поварской улицы. Наташе, видимо, поправились эти, вне обычных условий жизни, отношения с новыми людьми. Она вместе с Маврой Кузминишной старалась заворотить на свой двор как можно больше раненых.
– Надо все таки папаше доложить, – сказала Мавра Кузминишна.
– Ничего, ничего, разве не все равно! На один день мы в гостиную перейдем. Можно всю нашу половину им отдать.
– Ну, уж вы, барышня, придумаете! Да хоть и в флигеля, в холостую, к нянюшке, и то спросить надо.
– Ну, я спрошу.
Наташа побежала в дом и на цыпочках вошла в полуотворенную дверь диванной, из которой пахло уксусом и гофманскими каплями.
– Вы спите, мама?
– Ах, какой сон! – сказала, пробуждаясь, только что задремавшая графиня.
– Мама, голубчик, – сказала Наташа, становясь на колени перед матерью и близко приставляя свое лицо к ее лицу. – Виновата, простите, никогда не буду, я вас разбудила. Меня Мавра Кузминишна послала, тут раненых привезли, офицеров, позволите? А им некуда деваться; я знаю, что вы позволите… – говорила она быстро, не переводя духа.
– Какие офицеры? Кого привезли? Ничего не понимаю, – сказала графиня.
Наташа засмеялась, графиня тоже слабо улыбалась.
– Я знала, что вы позволите… так я так и скажу. – И Наташа, поцеловав мать, встала и пошла к двери.
В зале она встретила отца, с дурными известиями возвратившегося домой.
– Досиделись мы! – с невольной досадой сказал граф. – И клуб закрыт, и полиция выходит.
– Папа, ничего, что я раненых пригласила в дом? – сказала ему Наташа.
– Разумеется, ничего, – рассеянно сказал граф. – Не в том дело, а теперь прошу, чтобы пустяками не заниматься, а помогать укладывать и ехать, ехать, ехать завтра… – И граф передал дворецкому и людям то же приказание. За обедом вернувшийся Петя рассказывал свои новости.
Он говорил, что нынче народ разбирал оружие в Кремле, что в афише Растопчина хотя и сказано, что он клич кликнет дня за два, но что уж сделано распоряжение наверное о том, чтобы завтра весь народ шел на Три Горы с оружием, и что там будет большое сражение.
Графиня с робким ужасом посматривала на веселое, разгоряченное лицо своего сына в то время, как он говорил это. Она знала, что ежели она скажет слово о том, что она просит Петю не ходить на это сражение (она знала, что он радуется этому предстоящему сражению), то он скажет что нибудь о мужчинах, о чести, об отечестве, – что нибудь такое бессмысленное, мужское, упрямое, против чего нельзя возражать, и дело будет испорчено, и поэтому, надеясь устроить так, чтобы уехать до этого и взять с собой Петю, как защитника и покровителя, она ничего не сказала Пете, а после обеда призвала графа и со слезами умоляла его увезти ее скорее, в эту же ночь, если возможно. С женской, невольной хитростью любви, она, до сих пор выказывавшая совершенное бесстрашие, говорила, что она умрет от страха, ежели не уедут нынче ночью. Она, не притворяясь, боялась теперь всего.


M me Schoss, ходившая к своей дочери, еще болоо увеличила страх графини рассказами о том, что она видела на Мясницкой улице в питейной конторе. Возвращаясь по улице, она не могла пройти домой от пьяной толпы народа, бушевавшей у конторы. Она взяла извозчика и объехала переулком домой; и извозчик рассказывал ей, что народ разбивал бочки в питейной конторе, что так велено.
После обеда все домашние Ростовых с восторженной поспешностью принялись за дело укладки вещей и приготовлений к отъезду. Старый граф, вдруг принявшись за дело, всё после обеда не переставая ходил со двора в дом и обратно, бестолково крича на торопящихся людей и еще более торопя их. Петя распоряжался на дворе. Соня не знала, что делать под влиянием противоречивых приказаний графа, и совсем терялась. Люди, крича, споря и шумя, бегали по комнатам и двору. Наташа, с свойственной ей во всем страстностью, вдруг тоже принялась за дело. Сначала вмешательство ее в дело укладывания было встречено с недоверием. От нее всё ждали шутки и не хотели слушаться ее; но она с упорством и страстностью требовала себе покорности, сердилась, чуть не плакала, что ее не слушают, и, наконец, добилась того, что в нее поверили. Первый подвиг ее, стоивший ей огромных усилий и давший ей власть, была укладка ковров. У графа в доме были дорогие gobelins и персидские ковры. Когда Наташа взялась за дело, в зале стояли два ящика открытые: один почти доверху уложенный фарфором, другой с коврами. Фарфора было еще много наставлено на столах и еще всё несли из кладовой. Надо было начинать новый, третий ящик, и за ним пошли люди.
– Соня, постой, да мы всё так уложим, – сказала Наташа.
– Нельзя, барышня, уж пробовали, – сказал буфетчнк.
– Нет, постой, пожалуйста. – И Наташа начала доставать из ящика завернутые в бумаги блюда и тарелки.
– Блюда надо сюда, в ковры, – сказала она.
– Да еще и ковры то дай бог на три ящика разложить, – сказал буфетчик.
– Да постой, пожалуйста. – И Наташа быстро, ловко начала разбирать. – Это не надо, – говорила она про киевские тарелки, – это да, это в ковры, – говорила она про саксонские блюда.
– Да оставь, Наташа; ну полно, мы уложим, – с упреком говорила Соня.
– Эх, барышня! – говорил дворецкий. Но Наташа не сдалась, выкинула все вещи и быстро начала опять укладывать, решая, что плохие домашние ковры и лишнюю посуду не надо совсем брать. Когда всё было вынуто, начали опять укладывать. И действительно, выкинув почти все дешевое, то, что не стоило брать с собой, все ценное уложили в два ящика. Не закрывалась только крышка коверного ящика. Можно было вынуть немного вещей, но Наташа хотела настоять на своем. Она укладывала, перекладывала, нажимала, заставляла буфетчика и Петю, которого она увлекла за собой в дело укладыванья, нажимать крышку и сама делала отчаянные усилия.
– Да полно, Наташа, – говорила ей Соня. – Я вижу, ты права, да вынь один верхний.
– Не хочу, – кричала Наташа, одной рукой придерживая распустившиеся волосы по потному лицу, другой надавливая ковры. – Да жми же, Петька, жми! Васильич, нажимай! – кричала она. Ковры нажались, и крышка закрылась. Наташа, хлопая в ладоши, завизжала от радости, и слезы брызнули у ней из глаз. Но это продолжалось секунду. Тотчас же она принялась за другое дело, и уже ей вполне верили, и граф не сердился, когда ему говорили, что Наталья Ильинишна отменила его приказанье, и дворовые приходили к Наташе спрашивать: увязывать или нет подводу и довольно ли она наложена? Дело спорилось благодаря распоряжениям Наташи: оставлялись ненужные вещи и укладывались самым тесным образом самые дорогие.
Но как ни хлопотали все люди, к поздней ночи еще не все могло быть уложено. Графиня заснула, и граф, отложив отъезд до утра, пошел спать.
Соня, Наташа спали, не раздеваясь, в диванной. В эту ночь еще нового раненого провозили через Поварскую, и Мавра Кузминишна, стоявшая у ворот, заворотила его к Ростовым. Раненый этот, по соображениям Мавры Кузминишны, был очень значительный человек. Его везли в коляске, совершенно закрытой фартуком и с спущенным верхом. На козлах вместе с извозчиком сидел старик, почтенный камердинер. Сзади в повозке ехали доктор и два солдата.
– Пожалуйте к нам, пожалуйте. Господа уезжают, весь дом пустой, – сказала старушка, обращаясь к старому слуге.
– Да что, – отвечал камердинер, вздыхая, – и довезти не чаем! У нас и свой дом в Москве, да далеко, да и не живет никто.
– К нам милости просим, у наших господ всего много, пожалуйте, – говорила Мавра Кузминишна. – А что, очень нездоровы? – прибавила она.
Камердинер махнул рукой.
– Не чаем довезти! У доктора спросить надо. – И камердинер сошел с козел и подошел к повозке.
– Хорошо, – сказал доктор.
Камердинер подошел опять к коляске, заглянул в нее, покачал головой, велел кучеру заворачивать на двор и остановился подле Мавры Кузминишны.
– Господи Иисусе Христе! – проговорила она.
Мавра Кузминишна предлагала внести раненого в дом.
– Господа ничего не скажут… – говорила она. Но надо было избежать подъема на лестницу, и потому раненого внесли во флигель и положили в бывшей комнате m me Schoss. Раненый этот был князь Андрей Болконский.


Наступил последний день Москвы. Была ясная веселая осенняя погода. Было воскресенье. Как и в обыкновенные воскресенья, благовестили к обедне во всех церквах. Никто, казалось, еще не мог понять того, что ожидает Москву.
Только два указателя состояния общества выражали то положение, в котором была Москва: чернь, то есть сословие бедных людей, и цены на предметы. Фабричные, дворовые и мужики огромной толпой, в которую замешались чиновники, семинаристы, дворяне, в этот день рано утром вышли на Три Горы. Постояв там и не дождавшись Растопчина и убедившись в том, что Москва будет сдана, эта толпа рассыпалась по Москве, по питейным домам и трактирам. Цены в этот день тоже указывали на положение дел. Цены на оружие, на золото, на телеги и лошадей всё шли возвышаясь, а цены на бумажки и на городские вещи всё шли уменьшаясь, так что в середине дня были случаи, что дорогие товары, как сукна, извозчики вывозили исполу, а за мужицкую лошадь платили пятьсот рублей; мебель же, зеркала, бронзы отдавали даром.
В степенном и старом доме Ростовых распадение прежних условий жизни выразилось очень слабо. В отношении людей было только то, что в ночь пропало три человека из огромной дворни; но ничего не было украдено; и в отношении цен вещей оказалось то, что тридцать подвод, пришедшие из деревень, были огромное богатство, которому многие завидовали и за которые Ростовым предлагали огромные деньги. Мало того, что за эти подводы предлагали огромные деньги, с вечера и рано утром 1 го сентября на двор к Ростовым приходили посланные денщики и слуги от раненых офицеров и притаскивались сами раненые, помещенные у Ростовых и в соседних домах, и умоляли людей Ростовых похлопотать о том, чтоб им дали подводы для выезда из Москвы. Дворецкий, к которому обращались с такими просьбами, хотя и жалел раненых, решительно отказывал, говоря, что он даже и не посмеет доложить о том графу. Как ни жалки были остающиеся раненые, было очевидно, что, отдай одну подводу, не было причины не отдать другую, все – отдать и свои экипажи. Тридцать подвод не могли спасти всех раненых, а в общем бедствии нельзя было не думать о себе и своей семье. Так думал дворецкий за своего барина.