Вознесенский, Илья Гаврилович

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск
В Википедии есть статьи о других людях с фамилией Вознесенский (фамилия).
Илья Гаврилович Вознесенский
Илья Гаврилович Вознесенский
Род деятельности:

путешественник, зоолог, этнограф

Дата рождения:

19 июня 1816(1816-06-19)

Место рождения:

Санкт-Петербург

Подданство:

Российская империя Российская империя

Дата смерти:

18 мая 1871(1871-05-18) (54 года)

Место смерти:

Санкт-Петербург

Дети:

Мария

Награды и премии:

Илья́ Гаври́лович Вознесе́нский (19 июня 1816 года, Санкт-Петербург — 18 мая 1871 года, Санкт-Петербург) — русский учёный-путешественник, исследователь Русской Америки и русского Дальнего Востока, натуралист и зоолог. Около 10 лет провёл в исследовательской экспедиции, задачей которой был сбор ботанических, этнографических и зоологических коллекций для музеев Российской академии наук. По её итогам, было открыто более 400 видов ранее неизвестных представителей флоры и фауны, а Российская академия наук получила крупнейшее на тот момент в мире собрание этнографических экспонатов Русской Америки. После экспедиции был назначен на должность хранителя Зоологического музея в Санкт-Петербурге. Вознесенский был одним из учредителей Русского энтомологического общества в 1859 году.





Биография

Ранние года

Илья Гаврилович Вознесенский родился в Петербурге 19 июня 1816 года в семье отставного унтер-офицера, служившего в Академии наук. 15 июля 1821 года, в возрасте 5 лет, родители отправили его на учёбу в типографию Академии наук наборным учеником. В течение следующих 6 лет Вознесенский обучался наборному делу, а также изучал грамоту. В это время началось его увлечение зоологией. Он много времени проводил в Зоологическим музее, помогая препараторам собирать чучела птиц и животных. 17 сентября 1827 года Вознесенский был принят на учёбу в музей. Вскоре после начала обучения он стал помощником консерватора при Кунсткамере Э. П. Менетрие[1].

Юношество

В конце 1829 года Вознесенский, которому на тот момент было 13 лет, стал участником экспедиции под руководством М. Купфера на Кавказ, в район горы Эльбрус[2]. Спустя год, 19 декабря 1830 года он возвратился в Петербург, где был приставлен учеником к консерватору Е. И. Шрадеру. По итогам экспедиции, Купфер представил положительную рекомендацию Комитету прав­ления Академии наук, в которой отметил усердие и исправность молодого помощника, а также попросил комитет наградить его жалованием[3]:

В уважение того, что означенный Илья, Гаврилов сын, Вознесенский служил с усердием и исправностью в течение всего вре­мени и что он старался, сколько от него лично зависит, содействовать успеху нашего предприятия, то я, согласив­шись предварительно с г. Менетрие, прошу Комитет прав­ления Императорской Академии наук наградить означен­ного Илью Вознесенского назначением ему жалованья, соответственного занимаемой им должности.

Однако комитет удовлетворил просьбу Купфера только спустя три года. 1 апреля 1834 года Илья был назначен на должность помощника препаратора Зооло­гического музея Академии с окладом 400 рублей в год. На тот момент ему было 18 лет[4].

Следующие пять лет Вознесенский продолжал работать в Зоологическом музее, параллельно продолжая восполнять пробелы в общем образовании, а также изучая немецкий и французский языки[4]. В 1839 году, решением Академии наук, Вознесенский был командирован на Дальний Восток для изучения флоры и фауны малоизученных на тот момент областей северной части Тихого океана, Аляски и западного побережья Северной Америки[5]. По первоначальному плану он должен был провести там 3 года[6], но в итоге экспедиция продлилась около 8 лет (с учётом дороги почти 10 лет).

Русская Америка (1840—1845)

Ново-Архангельск

Командировка в Русскую Америку имела несколько целей. От учёных Академии наук он получил подробные инструкции по сбору коллекций: ботанических (Ф. Е. Фишер и Г. П. Бонгард), этнографических (Е. И. Шрадер) и зоологических (Ф. Ф. Брандт)[7]. 20 августа 1839 года Вознесенский вышел в море на транспортном корабле Российско-Американской компании «Николай I» из Кронштадта[8]. Спустя несколько месяцев, 1 мая 1840 года, Вознесенский прибыл в первый пункт назначения — город Ново-Архангельск на острове Ситха. По пути корабль делал несколько остановок в портах Хельсинки, Копенгагена, Портсмута, Рио-де-Жанейро и Вальпараисо, в которых он закупил необходимые для работы материалы, а также первые экспонаты для коллекций. Обладая талантом к рисованию, он также делал зарисовки интересующих его мест[9]. Следующие 2 месяца Вознесенский посвятил разбору, описанию и подготовке к транспортировке коллекций, которые собирал в течение нескольких лет вице-адмирал И. А. Купреянов, бывший на тот момент Главным правителем российских колоний в Америке. Также он находил время и для собственных исследований и сборов коллекций, посещая окрестности Ново-Архангельска[10]. 7 июля 1940 года Вознесенский на корабле «Елена» покинул Ново-Архангельск и отправился к берегам Северной Калифорнии[11].

Калифорния

20 июля 1840 года Вознесенский сошёл на берег в порту Румянцева в заливе Бодега, где пробыл 10 дней. 30 июля он переместился в форт Росс, который стал его базовым лагерем на ближайшие три месяца[12]. В этот период он посетил многие места на побережье Северной Калифорнии, побывал в испанских селениях и ранчо, продолжая собирать коллекции, вести дневник и делать зарисовки местности. 16 октября, незадолго до своего отъезда в Сан-Франциско, Вознесенский отправил в Россию все собранные им в Калифорнии на Ситхе коллекции. Спустя неделю, 23 октября, Вознесенский на конях перебрался из форта Росс в залив Сан-Фран­циско, поселение Эрба Буэне. В Эрба Буэне он пробыл почти полгода, до апреля 1841 года, посетив многие окрестности залива[13]. В этот период его коллекции пополнились многими предметами этнографического и зоологического характера, в частности, расширились коллекции змей и черепах. Из поездки в Рио-Сакраменто он привез несколько индейских костюмов[14].

В апреле Вознесенский вернулся обратно в форт Росс, где пробыл до сентября. 5 сентября 1841 года Вознесенский с остальными жителями форта Росс, который к тому времени был уже полностью расформирован, отправился на остров Ситха на корабле «Елена». 4 октября Вознесенский оказался в Ново-Архангельске, где его уже ждало письмо из России от Брандта с инструкциями о дальнейшем маршруте на ближайшие 2 года. Согласно указаниям, Вознесенскому необходимо было сосредоточить свои дальнейшие исследования на Алеутских островах, после чего ему было предписано отправиться на Камчатку и остров Беринга[15].

Путешествие на север Вознесенский запланировал совершить летом следующего года, а зимой, воспользовавшись предложением А. К. Этолина, сменившего Купреянова на посту главного правителя Русской Америки, отправился в Южную Калифорнию на корабле «Наследник Александра». Судно шло в Калифорнийский залив за со­лью. 23 ноября 1841 года парусник вышел из Ново-Архангельска, и, спустя месяц, достиг берегов Калифорнии. За время плавания у берегов Калифорнии Вознесенский посетил остров Кармен, городок Лоретту, порт Эскондидо и их окрестности. 4 февраля 1842 года «Наследник Александра», выполнив свою миссию, отправился в обратный путь, и 19 марта вошёл в порт Ново-Архангельска. Из калифорнийской экспедиции Вознесенский привёз обширный ботанический материал, в частности более 100 видов растений[16].

Кадьяк и Кенайский залив

22 июня 1842 года Вознесенский отправился в экспедицию к берегам Аляски. Сделав короткую остановку у острова Кадьяк, 9 июля корабль пришёл в Кенайский залив к Николаевскому редуту. Здесь Вознесенский провел более 2 месяцев. Его главной целью в этот период были геолого-минералогические исследования, в рамках которых он побывал во внутренних районах Аляски, в частности, обнаружив месторождения каменного угля на берегу Кенайского залива. Также им продолжался сбор зоологических, ботанических и этнографических коллекций. 17 сентября 1842 года Вознесенский отправился обратно на остров Кадьяк, где он провел зиму[17]. В основном это время он посвятил разбору накопленного материала, но не обходил вниманием и пополнение коллекций. Так, он приобрел 11 масок, применяемых кадьякскими алеутами на игрушках, модели байдарок, алеутское оружие и костюмы[18].

Перед уходом с Кадьяка Вознесенский подготовил шестую по счёту посылку для отправки в Россию. В основном это были предметы быта и обихода алеутов, а также зоологические и ботанические коллекции. 27 марта 1843 года он покинул Павловскую крепость и вскоре прибыл в Ново-Архангельск, где стал готовиться к летней экспедиции в Берингово море[19].

Берингово море

Проведя около месяца в Ново-Архангельске, Вознесенский отправился в экспедицию в Берингово море и Берингов пролив. 6 мая 1843 года на бриге «Охотск» он вышел в море. Первая стоянка была у Шумагинских островов Алеутской островной группы, где Вознесенский приобрел ряд коллекционных материалов, а также сделал несколько зарисовок жилищ алеутов — барабор. 31 мая бриг прибыл к селению Иллюлюк в Капитанской гавани острова Уналашка. Здесь Вознесенский пробыл до 6 июня 1843 года, ознакомившись с бытом алеутов и пополнив этнографическую коллекцию. После этого бриг двинулся на север. 8 июня бриг подошёл к острову Святого Георгия, входящего в группу островов Прибылова, а 9 июня переместился к острову Святого Павла. На островах Вознесенский совершил ознакомительные экскурсии и сделал несколько зарисовок. Оставив на острове своего ученика Филата Дружинина с указанием собирать коллекции и ждать возвращения экспедиции, Вознесенский двинулся дальше на север, и 30 июня 1843 года прибыл в Михайловский редут в заливе Нортон. Здесь Вознесенскому удалось вступить в торговый обмен с местным племенем унакигмутов, у которых он приобрел более 100 предметов быта[20].

Из залива Нортон Вознесенский отправился на север, в залив Коцебу. Однако зайти в залив не удалось, так как 11 и 12 июля вход в него был забит льдами. Поэтому «Охотск» двинулся на юго-запад, к Берингову проливу. Пройдя пролив, путешественники зашли в Мечигменскую губу на Чукотке, а затем вернулись в залив Нортон. В пути Вознесенский пополнил свои зоологические коллекции, а также делал много зарисовок[21].

В середине сентября «Охотск» отправился обратно в Ново-Архангельск. По дороге бриг зашёл в Уналашку, где Вознесенский приобрел промысловую байдарку в натуральную величину. В начале сентября бриг встал на якорь у островов Святого Павла и Святого Георгия, забрав Дружинина, прожившего здесь почти три месяца. Поручение Вознесенского по сбору коллекций ему выполнить не удалось, так как алеуты, проживавшие на островах, почти не имели собственных изделий, и пользовались вещами компаний, на которые работали[22]. 13 октября 1843 года экспедиция вернулась в Ново-Архангельск. Здесь его ждала депеша из Академии Наук, в которой сообщалось, что его ходатайство о продлении экспедиции ещё на три года, поддержанное Брандтом и Шрадером, удовлетворено. Вознесенский стал готовиться к экспедиции 1844 года на Курильские острова[23].

Курильские острова

25 апреля 1844 года Вознесенский на бриге «Промысел» вышел в путь. К первому месту назначения, острову Уруп, корабль подошёл спустя полтора месяца, 12 июня 1844 года. Оставив на острове своего помощника Филата Дружинина, Вознесенский двинулся на север. Посетив на пути острова Симушир, Парамушир и Шумшу, на каждом из которых Вознесенский останавливался и знакомился ближе с природой севера Курил, 6 июля корабль покинул острова, и 16 июля прибыл в порт Петропавловск. В Петропавловске Вознесенский провел 10 дней, за это время собрав коллекцию местных растений, составив «Записку о растениях», и описав некоторые виды местных рыб[24]. Так как «Промысел» вскоре должен был возвращаться в Русскую Америку, Вознесенский перебрался на галиот «Мореход», который 25 июля ушел к Командорским островам. 27 июля корабль прибыл к острову Беринга, где пробыл 2 дня. За это время Вознесенскому удалось найти целый череп и несколько позвоночных костей морской коровы — вида, к тому моменту уже полностью истребленного. Далее экспедиция отправилась к Андреяновским островам и острову Атху и 29 сентября вернулась в Ново-Архангельск[25]. Зиму Вознесенский провел в Ново-Архангельске, а 16 мая 1845 года навсегда покинул его, отплыв в Охотск на корабле «Наследник Александр»[26].

Дальний Восток (1845—1849)

Аян

Выйдя из Ново-Архангельска, корабль отправился к острову Парамушир, откуда экспедиция забрала Дружинина. 15 июня они были возле острова Маканруши, спустя 10 дней ненадолго бросили якорь в Охотском порту, и 13 июля «Наследник Александр» вошел в порт Аян. В Аяне Вознесенский провёл зиму, общаясь с местным населением, в частности, тунгусами, а также совершая периодические экскурсии в окрестности. За это время Вознесенский совершил несколько экскурсий по побережью Охотского моря, побывал дважды в заливе Алдома, пересек хребет Джугджур, побывав в урочище Нелькан на берегах реки Маи. В июне 1846 года Вознесенский получил распоряжение о продлении командировки и письмо от Брандта с указанием посетить Камчатку в летний период. Согласно распоряжению, Загоскин выделил Вознесенскому на цели экспедиции дополнительные 500 рублей. Распоряжение и письмо были отправлены ещё в январе, но из-за сложности сообщения и постоянных перемещений Вознесенского всю корреспонденцию он получал с большой задержкой. Июнь и июль прошёл в ожидании корабля. Наконец, 31 июля на корабле «Наследник Александр» Вознесенский вместе с Дружининым покинули Аян и отправились на Камчатку[27].

Камчатка

14 августа 1846 года Вознесенский прибыл в Камчатку. Начать исследование Камчатки он решил с устья реки Камчатка, куда отправился 27 августа на боте «Камчадал». 30 августа бот прибыл в Усть-Камчатку, откуда Вознесенский отправился в селение Ключевское, которое стало его штаб-квартирой. 20 сентября Вознесенский выехал в свою первую экспедицию к Харчинскому острожку. Здесь он посетил несколько окрестных достопримечательностей (сопка Шивелуч, озера Кайнычин и Крах), пополнил зоологические и геологические коллекции. 27 сентября он вернулся обратно в Ключевское[28]. До наступления зимы Вознесенский успел предпринять ещё несколько путешествий, в частности, по реке Камчатка к реке Толбачин, а также на север к Олюторскому острогу. До последнего он добраться не сумел. 9 декабря на собачьих упряжках Вознесенский дошёл до Карагинского острога, откуда спустя 4 дня, 13 декабря, выехал в обратный путь в Ключевское. В Карагинском остроге Вознесенский приобрел несколько экземпляров для коллекций у олюторцев. 12 февраля 1847 года Вознесенский с Дружининым перебрались в Петропавловск. В Петропавловске Вознесенского ждало письмо от секретаря Академии наук П. Н. Фуса об очередном продлении сроков экспедиции на год с основной целью изучения Камчатки, а также выделении на эти цели дополнительных 1000 рублей. Причиной очередного продления экспедиции стало то, что Вознесенский превзошёл возложенные на него ожидания, что было отмечено в докладе непременного секретаря Академии наук П. Н. Фуса[29].

Вознесенский в столь неожиданной мере оправдал доверие к нему Акаде­мии, что смело можно сказать, что доставленные им в течение первого трехлетия предметы и количеством, и редкостью пород, и сохранностию далеко превышают в ценности употребляемые на путешествие его средства. Кроме того, отзывы об нем Главного правителя колоний и даже бывших в тех краях иностранных путешествен­ников выхваляют благородное его поведение, примерное усердие в исполнении данных ему поручений и необык­новенное искусство в собирании и препарировании естест­венных предметов.[30]

Другим фактором послужило то, что Вознесенскому предоставилась ещё одна возможность посетить малоизученный в отношении естественных наук Курильский полуостров летом, чего ему не удалось сделать в прошлом году. После получения указаний от Академии наук, Вознесенский с Дружининым немедленно начали готовиться к будущему путешествию по западному берегу Камчатки[31].

20 апреля 1847 года они выехали в сторону Большерецка. Оставив Дружинина в селе с указанием подготовить все коллекции к отправке, Вознесенский отправился на север, через селения и острожки Укинский, Коловской, Воровской, Компаковский, Крутогоровский к Облуковинскому острогу, откуда он повернул обратно. В Большерецке он отсутствовал с 29 апреля по 23 мая, проехав в общей сложности около 300 километров по западному побережью Камчатки. В пути Вознесенский собирал образцы горных пород и этнографические предметы местного прибрежного населения. 3 июня они вернулись в Петропавловск, где Вознесенский стал готовиться к путешествию на юг полуострова к мысу Лопатка[32].

2 августа 1847 года Вознесенский отправился в путь. 4 сентября Вознесенский въехал в селение Явино, которое стало его базой в путешествиях по югу Камчатки. В частности, он побывал в экспедиции на мыс Лопатка, где собрал несколько экземпляров горных пород, а также на мысе Октцым, где приобрел экземпляры двух молодых снежных баранов, малоизученных на тот момент. В начале декабря Вознесенский вернулся в Ключевское. На обратном пути Вознесенский получил письмо от Брандта, в котором сообщалось, что его экспедиция завершена, и ему предписывается вернуться в Санкт-Петербург. До отъезда Вознесенский успел предпринять ещё одну экспедицию на западное побережье. Выехав 10 декабря 1847 года из Ключевского, он побывал в крепости Тигиль, поселке Палана, где он пополнил этнографические сборы, в частности, приобретя оленьи сани у коряков и ездовые сани у камчадалов, Кинкильский мыс, и через горы вернулся в Ключевское. В Ключевском он пробыл до середины марта 1848 года, и 9 апреля вернулся в Петропавловск[33].

13 сентября на корабле Российско-Американской компании «Атха» Вознесенский отправился в Россию через Ново-Архангельск, Гавайи, Бразилию. Кроме отправленных ранее, с собой исследователь вёз 54 ящика с коллекциями. 21 июня 1849 года Вознесенский сошёл на берег в Кронштадте[34].

Санкт-Петербург

По возвращении из экспедиции Вознесенский узнал, что был назначен на должность хранителя Зоологиче­ского музея Академии наук, сменив своего наставника Е. И. Шрадера, который к тому времени уже ушёл в отставку[35]. Он начал с составления отчёта об экспедиции. В частности, согласно его описаниям, зоологический музей получил 3687 экземпляров животного мира, более 10 000 насекомых, почти 2000 ботанических экземпляров. Также Вознесенский привёз из экспедиции несколько ископаемых экспонатов (кости морской коровы, клыки и зубы мамонтов, черепа различных народов) и геологические образцы различных пород. Из своих экспедиций он привез этнографические собрания различных народов Русской Америки и Камчатки[36].

Став во главе музея, Вознесенский начал работу по систематизации и приведению в порядок экспонатов. Также ему удалось наладить сеть корреспондентов, которые присылали ему экспонаты для музея со всего света[37].

В мае 1852 года Вознесенский был избран членом-сотрудником Русского геогра­фического общества. 4 ноября 1852 года за выслугу лет Вознесенский был произведен в коллежские регистраторы. Спустя год, Вознесенский стал губернским секретарем[38]. В начале 1853 года у него умирает мать[39].

В начале 1858 года Вознесенский женился. 6 октября 1858 года у него родилась дочь Мария. Спустя три года Вознесенский овдовел[39].

В 1859 году Вознесенский стал одним из членов-учредителей Русского энтомологического общества[40].

В последние годы жизни Вознесенский был присяжным заседателем в Петербург­ском окружном суде. В начале 1871 года, ввиду тяжёлой болезни, он был освобождён от этой обязанности. В ночь с 17 на 18 мая 1871 года он скончался, и был похоронен на Смоленском кладбище[41].

Научное наследие

По результатам экспедиции, Вознесенский открыл для российской науки более 400 видов ранее неизвестных представителей флоры и фауны[42]. В целом же Российская академия наук получила крупнейшее на тот момент в мире собрание этнографических экспонатов из Русской Америки. Многие экспонаты этнографических коллекций, собранных Вознесенским в Русской Америке и на Камчатке, выставлены в Кунсткамере[43].

После своих путешествий Вознесенский, помимо различных коллекций для музеев и учёных, оставил дневники и рисунки. При жизни он не успел их обработать и издать. Спустя несколько лет после смерти Вознесенского, различные учёные принялись за изучение и издание его трудов. Ещё современники Вознесенского, включая академиков академиков Бэра, Брандта, Миддендорфа, Шренка, Штрауха, использовали материал, собранный Вознесенским, и его записи в своих научных работах[44]. В 1916 году, к столетию со дня рождения Вознесенского, в сборнике музея антропологии и этнографии имени Петра Великого вышел первый биографический очерк, посвящённый жизни и деятельности Вознесенского, автором которого был русский этнограф К. К. Гильзен. В 1940—1960 годах несколько советских учёных опубликовали труды по этнографии, основывавшиеся на результатах экспедиции Вознесенского. Наиболее полное исследование жизни и деятельности Вознесенского провёл советский учёный А. И. Алексеев, занимавшийся изучением истории освоения Дальнего Востока, Камчатки и Русской Америки. Результатом его исследований стала полная биография Вознесенского, вышедшая в 1977 году.

Награды

Память

В изданном в 2012 году путеводителе, посвящённом 200-летию со дня основания форта Росс, говорится о том, что в реконструированном доме И. А. Кускова, основателя и первого правителя крепости, на втором этаже, в северо-восточном углу, находится «кабинет Вознесенского», в котором исследователь жил и работал в последние годы существования поселения[45].

В честь Вознесенского названо несколько географических объектов в Северной Америке: река Вознесенского (Wosnesenski River)[46] и ледник Вознесенского (Wosnesenski Glacier)[47] на Аляске, а также остров Вознесенского (Wosnesenski Island), входящий в состав Алеутских островов[48].

Напишите отзыв о статье "Вознесенский, Илья Гаврилович"

Примечания

  1. ↑ Алексеев, 1977, с. 14—16.
  2. ↑ Алексеев, 1977, с. 16.
  3. ↑ Гильзен, 1916, с. 3.
  4. ↑ 1 2 Алексеев, 1977, с. 17.
  5. ↑ Ляпунова, 1967, с. 6.
  6. ↑ Алексеев, 1977, с. 19.
  7. ↑ Ляпунова, 1967, с. 7.
  8. ↑ Алексеев, 1977, с. 24.
  9. ↑ Алексеев, 1977, с. 24—30.
  10. ↑ Алексеев, 1977, с. 30—31.
  11. ↑ Алексеев, 1977, с. 32.
  12. ↑ Алексеев, 1977, с. 33.
  13. ↑ Алексеев, 1977, с. 33—41.
  14. ↑ Ляпунова, 1967, с. 16.
  15. ↑ Алексеев, 1977, с. 42—43.
  16. ↑ Алексеев, 1977, с. 43—46.
  17. ↑ Алексеев, 1977, с. 48—53.
  18. ↑ Ляпунова, 1967, с. 20.
  19. ↑ Алексеев, 1977, с. 54—55.
  20. ↑ Алексеев, 1977, с. 57—62.
  21. ↑ Алексеев, 1977, с. 62—63.
  22. ↑ Алексеев, 1977, с. 64.
  23. ↑ Алексеев, 1977, с. 65—68.
  24. ↑ Алексеев, 1977, с. 69—71.
  25. ↑ Алексеев, 1977, с. 72.
  26. ↑ Алексеев, 1977, с. 80—81.
  27. ↑ Алексеев, 1977, с. 85—94.
  28. ↑ Алексеев, 1977, с. 95—104.
  29. ↑ Алексеев, 1977, с. 104—111.
  30. ↑ Алексеев, 1977, с. 110.
  31. ↑ Алексеев, 1977, с. 110—111.
  32. ↑ Алексеев, 1977, с. 111—112.
  33. ↑ Алексеев, 1977, с. 113—120.
  34. ↑ Алексеев, 1977, с. 126—132.
  35. ↑ Алексеев, 1977, с. 133.
  36. ↑ Алексеев, 1977, с. 135—136.
  37. ↑ Алексеев, 1977, с. 142—143.
  38. ↑ Алексеев, 1977, с. 141.
  39. ↑ 1 2 Алексеев, 1977, с. 144—145.
  40. ↑ 1 2 3 Алексеев, 1977, с. 143.
  41. ↑ Алексеев, 1977, с. 145.
  42. ↑ Алексеев, 1977, с. 138.
  43. ↑ [www.kunstkamera.ru/index/exposition/collections/ Онлайн-каталог коллекций Кунсткамеры] (рус.). Музей антропологии и этнографии им. Петра Великого (Кунсткамера) РАН. Проверено 31 марта 2015.
  44. ↑ Гильзен, 1916, с. 9.
  45. ↑ [www.parks.ca.gov/pages/449/files/FortRossBicenWEB2012.pdf Крепость Росс. Путеводитель / A walking tour of the compound at Fort Ross State Historic Park]. California Department of Parks and Recreation. Проверено 31 марта 2015.
  46. ↑ [geonames.usgs.gov/apex/f?p=136:3:0::NO::P3_FID,P3_TITLE:2026799,Wosnesenski%20River Wosnesenski River] (англ.). Geographic Names Information System (GNIS). Проверено 8 апреля 2015.
  47. ↑ [geonames.usgs.gov/apex/f?p=136:3:0::NO::P3_FID,P3_TITLE:1414294,Wosnesenski%20Glacier Wosnesenski Glacier] (англ.). Geographic Names Information System (GNIS). Проверено 8 апреля 2015.
  48. ↑ [geonames.usgs.gov/apex/f?p=136:3:0::NO::P3_FID,P3_TITLE:1419494,Wosnesenski%20Island Wosnesenski Island] (англ.). Geographic Names Information System (GNIS). Проверено 8 апреля 2015.

Литература

  • Гильзен, К. К. [www.kunstkamera.ru/files/lib/mae_eas_vol_3/flip/index.html Илья Гаврилович Вознесенский]. — С.-П.: тип. Имп. Акад. наук, 1916. — Т. III.
  • Степанова, М. В. И. Г. Вознесенский и этнографическое изучение северо-запада Америки (к 100-летию его экспедиции). — Известия Всесоюзного географического общества, 1944. — С. 277—279.
  • Липшиц, Б. А. Этнографические материалы по северо-западной Америке в архиве И. Г. Вознесенского. — Известия Всесоюзного географического общества, 1950.
  • Бломквист, Е. Э. Рисунки И. Г. Вознесенского (экспедиция 1839—1849 гг.). — Л.: Сборник музея антропологии и этнографии, 1951. — Т. 13. — С. 230—303.
  • Ляпунова, Р. Г. [www.kunstkamera.ru/files/lib/mae_xxiv/mae_xxiv_01.pdf Культура и быт народов Америки / Экспедиция И. Г. Вознесенского и её значение для этнографии Русской Америки] / Потапов, Л. П.. — Л.: Издательство «Наука», 1967. — Т. 24. — С. 6—33. — 307 с.
  • Алексеев, А. И. [www.booksite.ru/fulltext/russ_america/02_4.html Судьба Русской Америки]. — М., Л.: Рипол Классик, 1975. — С. 264—280. — 325 с. — ISBN 5458403363.
  • Алексеев, А. И. [www.booksite.ru/fulltext/russ_america/pdf/382/text.pdf Илья Гаврилович Вознесенский]. — М.: Издательство «Наука», 1977. — 152 с.

Ссылки

  • Вехов Н. [mj.rusk.ru/show.php?idar=801157 Илья Гаврилович Вознесенский] (рус.). Московский журнал «История Государства Российского» (02/2006). Проверено 31 марта 2015.
  • [e-heritage.ru/ras/view/person/history.html?id=47400958 Вознесенский Илья Гаврилович] (рус.). Электронная библиотека «Научное наследие России». Проверено 31 марта 2015.


Отрывок, характеризующий Вознесенский, Илья Гаврилович

В том состоянии раскрытости душевной, в котором находилась Наташа, эта молитва сильно подействовала на нее. Она слушала каждое слово о победе Моисея на Амалика, и Гедеона на Мадиама, и Давида на Голиафа, и о разорении Иерусалима твоего и просила бога с той нежностью и размягченностью, которою было переполнено ее сердце; но не понимала хорошенько, о чем она просила бога в этой молитве. Она всей душой участвовала в прошении о духе правом, об укреплении сердца верою, надеждою и о воодушевлении их любовью. Но она не могла молиться о попрании под ноги врагов своих, когда она за несколько минут перед этим только желала иметь их больше, чтобы любить их, молиться за них. Но она тоже не могла сомневаться в правоте читаемой колено преклонной молитвы. Она ощущала в душе своей благоговейный и трепетный ужас перед наказанием, постигшим людей за их грехи, и в особенности за свои грехи, и просила бога о том, чтобы он простил их всех и ее и дал бы им всем и ей спокойствия и счастия в жизни. И ей казалось, что бог слышит ее молитву.


С того дня, как Пьер, уезжая от Ростовых и вспоминая благодарный взгляд Наташи, смотрел на комету, стоявшую на небе, и почувствовал, что для него открылось что то новое, – вечно мучивший его вопрос о тщете и безумности всего земного перестал представляться ему. Этот страшный вопрос: зачем? к чему? – который прежде представлялся ему в середине всякого занятия, теперь заменился для него не другим вопросом и не ответом на прежний вопрос, а представлением ее. Слышал ли он, и сам ли вел ничтожные разговоры, читал ли он, или узнавал про подлость и бессмысленность людскую, он не ужасался, как прежде; не спрашивал себя, из чего хлопочут люди, когда все так кратко и неизвестно, но вспоминал ее в том виде, в котором он видел ее в последний раз, и все сомнения его исчезали, не потому, что она отвечала на вопросы, которые представлялись ему, но потому, что представление о ней переносило его мгновенно в другую, светлую область душевной деятельности, в которой не могло быть правого или виноватого, в область красоты и любви, для которой стоило жить. Какая бы мерзость житейская ни представлялась ему, он говорил себе:
«Ну и пускай такой то обокрал государство и царя, а государство и царь воздают ему почести; а она вчера улыбнулась мне и просила приехать, и я люблю ее, и никто никогда не узнает этого», – думал он.
Пьер все так же ездил в общество, так же много пил и вел ту же праздную и рассеянную жизнь, потому что, кроме тех часов, которые он проводил у Ростовых, надо было проводить и остальное время, и привычки и знакомства, сделанные им в Москве, непреодолимо влекли его к той жизни, которая захватила его. Но в последнее время, когда с театра войны приходили все более и более тревожные слухи и когда здоровье Наташи стало поправляться и она перестала возбуждать в нем прежнее чувство бережливой жалости, им стало овладевать более и более непонятное для него беспокойство. Он чувствовал, что то положение, в котором он находился, не могло продолжаться долго, что наступает катастрофа, долженствующая изменить всю его жизнь, и с нетерпением отыскивал во всем признаки этой приближающейся катастрофы. Пьеру было открыто одним из братьев масонов следующее, выведенное из Апокалипсиса Иоанна Богослова, пророчество относительно Наполеона.
В Апокалипсисе, главе тринадцатой, стихе восемнадцатом сказано: «Зде мудрость есть; иже имать ум да почтет число зверино: число бо человеческо есть и число его шестьсот шестьдесят шесть».
И той же главы в стихе пятом: «И даны быта ему уста глаголюща велика и хульна; и дана бысть ему область творити месяц четыре – десять два».
Французские буквы, подобно еврейскому число изображению, по которому первыми десятью буквами означаются единицы, а прочими десятки, имеют следующее значение:
a b c d e f g h i k.. l..m..n..o..p..q..r..s..t.. u…v w.. x.. y.. z
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 20 30 40 50 60 70 80 90 100 110 120 130 140 150 160
Написав по этой азбуке цифрами слова L'empereur Napoleon [император Наполеон], выходит, что сумма этих чисел равна 666 ти и что поэтому Наполеон есть тот зверь, о котором предсказано в Апокалипсисе. Кроме того, написав по этой же азбуке слова quarante deux [сорок два], то есть предел, который был положен зверю глаголати велика и хульна, сумма этих чисел, изображающих quarante deux, опять равна 666 ти, из чего выходит, что предел власти Наполеона наступил в 1812 м году, в котором французскому императору минуло 42 года. Предсказание это очень поразило Пьера, и он часто задавал себе вопрос о том, что именно положит предел власти зверя, то есть Наполеона, и, на основании тех же изображений слов цифрами и вычислениями, старался найти ответ на занимавший его вопрос. Пьер написал в ответе на этот вопрос: L'empereur Alexandre? La nation Russe? [Император Александр? Русский народ?] Он счел буквы, но сумма цифр выходила гораздо больше или меньше 666 ти. Один раз, занимаясь этими вычислениями, он написал свое имя – Comte Pierre Besouhoff; сумма цифр тоже далеко не вышла. Он, изменив орфографию, поставив z вместо s, прибавил de, прибавил article le и все не получал желаемого результата. Тогда ему пришло в голову, что ежели бы ответ на искомый вопрос и заключался в его имени, то в ответе непременно была бы названа его национальность. Он написал Le Russe Besuhoff и, сочтя цифры, получил 671. Только 5 было лишних; 5 означает «е», то самое «е», которое было откинуто в article перед словом L'empereur. Откинув точно так же, хотя и неправильно, «е», Пьер получил искомый ответ; L'Russe Besuhof, равное 666 ти. Открытие это взволновало его. Как, какой связью был он соединен с тем великим событием, которое было предсказано в Апокалипсисе, он не знал; но он ни на минуту не усумнился в этой связи. Его любовь к Ростовой, антихрист, нашествие Наполеона, комета, 666, l'empereur Napoleon и l'Russe Besuhof – все это вместе должно было созреть, разразиться и вывести его из того заколдованного, ничтожного мира московских привычек, в которых, он чувствовал себя плененным, и привести его к великому подвигу и великому счастию.
Пьер накануне того воскресенья, в которое читали молитву, обещал Ростовым привезти им от графа Растопчина, с которым он был хорошо знаком, и воззвание к России, и последние известия из армии. Поутру, заехав к графу Растопчину, Пьер у него застал только что приехавшего курьера из армии.
Курьер был один из знакомых Пьеру московских бальных танцоров.
– Ради бога, не можете ли вы меня облегчить? – сказал курьер, – у меня полна сумка писем к родителям.
В числе этих писем было письмо от Николая Ростова к отцу. Пьер взял это письмо. Кроме того, граф Растопчин дал Пьеру воззвание государя к Москве, только что отпечатанное, последние приказы по армии и свою последнюю афишу. Просмотрев приказы по армии, Пьер нашел в одном из них между известиями о раненых, убитых и награжденных имя Николая Ростова, награжденного Георгием 4 й степени за оказанную храбрость в Островненском деле, и в том же приказе назначение князя Андрея Болконского командиром егерского полка. Хотя ему и не хотелось напоминать Ростовым о Болконском, но Пьер не мог воздержаться от желания порадовать их известием о награждении сына и, оставив у себя воззвание, афишу и другие приказы, с тем чтобы самому привезти их к обеду, послал печатный приказ и письмо к Ростовым.
Разговор с графом Растопчиным, его тон озабоченности и поспешности, встреча с курьером, беззаботно рассказывавшим о том, как дурно идут дела в армии, слухи о найденных в Москве шпионах, о бумаге, ходящей по Москве, в которой сказано, что Наполеон до осени обещает быть в обеих русских столицах, разговор об ожидаемом назавтра приезде государя – все это с новой силой возбуждало в Пьере то чувство волнения и ожидания, которое не оставляло его со времени появления кометы и в особенности с начала войны.
Пьеру давно уже приходила мысль поступить в военную службу, и он бы исполнил ее, ежели бы не мешала ему, во первых, принадлежность его к тому масонскому обществу, с которым он был связан клятвой и которое проповедывало вечный мир и уничтожение войны, и, во вторых, то, что ему, глядя на большое количество москвичей, надевших мундиры и проповедывающих патриотизм, было почему то совестно предпринять такой шаг. Главная же причина, по которой он не приводил в исполнение своего намерения поступить в военную службу, состояла в том неясном представлении, что он l'Russe Besuhof, имеющий значение звериного числа 666, что его участие в великом деле положения предела власти зверю, глаголящему велика и хульна, определено предвечно и что поэтому ему не должно предпринимать ничего и ждать того, что должно совершиться.


У Ростовых, как и всегда по воскресениям, обедал кое кто из близких знакомых.
Пьер приехал раньше, чтобы застать их одних.
Пьер за этот год так потолстел, что он был бы уродлив, ежели бы он не был так велик ростом, крупен членами и не был так силен, что, очевидно, легко носил свою толщину.
Он, пыхтя и что то бормоча про себя, вошел на лестницу. Кучер его уже не спрашивал, дожидаться ли. Он знал, что когда граф у Ростовых, то до двенадцатого часу. Лакеи Ростовых радостно бросились снимать с него плащ и принимать палку и шляпу. Пьер, по привычке клубной, и палку и шляпу оставлял в передней.
Первое лицо, которое он увидал у Ростовых, была Наташа. Еще прежде, чем он увидал ее, он, снимая плащ в передней, услыхал ее. Она пела солфеджи в зале. Он внал, что она не пела со времени своей болезни, и потому звук ее голоса удивил и обрадовал его. Он тихо отворил дверь и увидал Наташу в ее лиловом платье, в котором она была у обедни, прохаживающуюся по комнате и поющую. Она шла задом к нему, когда он отворил дверь, но когда она круто повернулась и увидала его толстое, удивленное лицо, она покраснела и быстро подошла к нему.
– Я хочу попробовать опять петь, – сказала она. – Все таки это занятие, – прибавила она, как будто извиняясь.
– И прекрасно.
– Как я рада, что вы приехали! Я нынче так счастлива! – сказала она с тем прежним оживлением, которого уже давно не видел в ней Пьер. – Вы знаете, Nicolas получил Георгиевский крест. Я так горда за него.
– Как же, я прислал приказ. Ну, я вам не хочу мешать, – прибавил он и хотел пройти в гостиную.
Наташа остановила его.
– Граф, что это, дурно, что я пою? – сказала она, покраснев, но, не спуская глаз, вопросительно глядя на Пьера.
– Нет… Отчего же? Напротив… Но отчего вы меня спрашиваете?
– Я сама не знаю, – быстро отвечала Наташа, – но я ничего бы не хотела сделать, что бы вам не нравилось. Я вам верю во всем. Вы не знаете, как вы для меля важны и как вы много для меня сделали!.. – Она говорила быстро и не замечая того, как Пьер покраснел при этих словах. – Я видела в том же приказе он, Болконский (быстро, шепотом проговорила она это слово), он в России и опять служит. Как вы думаете, – сказала она быстро, видимо, торопясь говорить, потому что она боялась за свои силы, – простит он меня когда нибудь? Не будет он иметь против меня злого чувства? Как вы думаете? Как вы думаете?
– Я думаю… – сказал Пьер. – Ему нечего прощать… Ежели бы я был на его месте… – По связи воспоминаний, Пьер мгновенно перенесся воображением к тому времени, когда он, утешая ее, сказал ей, что ежели бы он был не он, а лучший человек в мире и свободен, то он на коленях просил бы ее руки, и то же чувство жалости, нежности, любви охватило его, и те же слова были у него на устах. Но она не дала ему времени сказать их.
– Да вы – вы, – сказала она, с восторгом произнося это слово вы, – другое дело. Добрее, великодушнее, лучше вас я не знаю человека, и не может быть. Ежели бы вас не было тогда, да и теперь, я не знаю, что бы было со мною, потому что… – Слезы вдруг полились ей в глаза; она повернулась, подняла ноты к глазам, запела и пошла опять ходить по зале.
В это же время из гостиной выбежал Петя.
Петя был теперь красивый, румяный пятнадцатилетний мальчик с толстыми, красными губами, похожий на Наташу. Он готовился в университет, но в последнее время, с товарищем своим Оболенским, тайно решил, что пойдет в гусары.
Петя выскочил к своему тезке, чтобы переговорить о деле.
Он просил его узнать, примут ли его в гусары.
Пьер шел по гостиной, не слушая Петю.
Петя дернул его за руку, чтоб обратить на себя его вниманье.
– Ну что мое дело, Петр Кирилыч. Ради бога! Одна надежда на вас, – говорил Петя.
– Ах да, твое дело. В гусары то? Скажу, скажу. Нынче скажу все.
– Ну что, mon cher, ну что, достали манифест? – спросил старый граф. – А графинюшка была у обедни у Разумовских, молитву новую слышала. Очень хорошая, говорит.
– Достал, – отвечал Пьер. – Завтра государь будет… Необычайное дворянское собрание и, говорят, по десяти с тысячи набор. Да, поздравляю вас.
– Да, да, слава богу. Ну, а из армии что?
– Наши опять отступили. Под Смоленском уже, говорят, – отвечал Пьер.
– Боже мой, боже мой! – сказал граф. – Где же манифест?
– Воззвание! Ах, да! – Пьер стал в карманах искать бумаг и не мог найти их. Продолжая охлопывать карманы, он поцеловал руку у вошедшей графини и беспокойно оглядывался, очевидно, ожидая Наташу, которая не пела больше, но и не приходила в гостиную.
– Ей богу, не знаю, куда я его дел, – сказал он.
– Ну уж, вечно растеряет все, – сказала графиня. Наташа вошла с размягченным, взволнованным лицом и села, молча глядя на Пьера. Как только она вошла в комнату, лицо Пьера, до этого пасмурное, просияло, и он, продолжая отыскивать бумаги, несколько раз взглядывал на нее.
– Ей богу, я съезжу, я дома забыл. Непременно…
– Ну, к обеду опоздаете.
– Ах, и кучер уехал.
Но Соня, пошедшая в переднюю искать бумаги, нашла их в шляпе Пьера, куда он их старательно заложил за подкладку. Пьер было хотел читать.
– Нет, после обеда, – сказал старый граф, видимо, в этом чтении предвидевший большое удовольствие.
За обедом, за которым пили шампанское за здоровье нового Георгиевского кавалера, Шиншин рассказывал городские новости о болезни старой грузинской княгини, о том, что Метивье исчез из Москвы, и о том, что к Растопчину привели какого то немца и объявили ему, что это шампиньон (так рассказывал сам граф Растопчин), и как граф Растопчин велел шампиньона отпустить, сказав народу, что это не шампиньон, а просто старый гриб немец.
– Хватают, хватают, – сказал граф, – я графине и то говорю, чтобы поменьше говорила по французски. Теперь не время.
– А слышали? – сказал Шиншин. – Князь Голицын русского учителя взял, по русски учится – il commence a devenir dangereux de parler francais dans les rues. [становится опасным говорить по французски на улицах.]
– Ну что ж, граф Петр Кирилыч, как ополченье то собирать будут, и вам придется на коня? – сказал старый граф, обращаясь к Пьеру.
Пьер был молчалив и задумчив во все время этого обеда. Он, как бы не понимая, посмотрел на графа при этом обращении.
– Да, да, на войну, – сказал он, – нет! Какой я воин! А впрочем, все так странно, так странно! Да я и сам не понимаю. Я не знаю, я так далек от военных вкусов, но в теперешние времена никто за себя отвечать не может.
После обеда граф уселся покойно в кресло и с серьезным лицом попросил Соню, славившуюся мастерством чтения, читать.
– «Первопрестольной столице нашей Москве.
Неприятель вошел с великими силами в пределы России. Он идет разорять любезное наше отечество», – старательно читала Соня своим тоненьким голоском. Граф, закрыв глаза, слушал, порывисто вздыхая в некоторых местах.
Наташа сидела вытянувшись, испытующе и прямо глядя то на отца, то на Пьера.
Пьер чувствовал на себе ее взгляд и старался не оглядываться. Графиня неодобрительно и сердито покачивала головой против каждого торжественного выражения манифеста. Она во всех этих словах видела только то, что опасности, угрожающие ее сыну, еще не скоро прекратятся. Шиншин, сложив рот в насмешливую улыбку, очевидно приготовился насмехаться над тем, что первое представится для насмешки: над чтением Сони, над тем, что скажет граф, даже над самым воззванием, ежели не представится лучше предлога.
Прочтя об опасностях, угрожающих России, о надеждах, возлагаемых государем на Москву, и в особенности на знаменитое дворянство, Соня с дрожанием голоса, происходившим преимущественно от внимания, с которым ее слушали, прочла последние слова: «Мы не умедлим сами стать посреди народа своего в сей столице и в других государства нашего местах для совещания и руководствования всеми нашими ополчениями, как ныне преграждающими пути врагу, так и вновь устроенными на поражение оного, везде, где только появится. Да обратится погибель, в которую он мнит низринуть нас, на главу его, и освобожденная от рабства Европа да возвеличит имя России!»
– Вот это так! – вскрикнул граф, открывая мокрые глаза и несколько раз прерываясь от сопенья, как будто к носу ему подносили склянку с крепкой уксусной солью. – Только скажи государь, мы всем пожертвуем и ничего не пожалеем.
Шиншин еще не успел сказать приготовленную им шутку на патриотизм графа, как Наташа вскочила с своего места и подбежала к отцу.
– Что за прелесть, этот папа! – проговорила она, целуя его, и она опять взглянула на Пьера с тем бессознательным кокетством, которое вернулось к ней вместе с ее оживлением.
– Вот так патриотка! – сказал Шиншин.
– Совсем не патриотка, а просто… – обиженно отвечала Наташа. – Вам все смешно, а это совсем не шутка…
– Какие шутки! – повторил граф. – Только скажи он слово, мы все пойдем… Мы не немцы какие нибудь…
– А заметили вы, – сказал Пьер, – что сказало: «для совещания».
– Ну уж там для чего бы ни было…
В это время Петя, на которого никто не обращал внимания, подошел к отцу и, весь красный, ломающимся, то грубым, то тонким голосом, сказал:
– Ну теперь, папенька, я решительно скажу – и маменька тоже, как хотите, – я решительно скажу, что вы пустите меня в военную службу, потому что я не могу… вот и всё…
Графиня с ужасом подняла глаза к небу, всплеснула руками и сердито обратилась к мужу.
– Вот и договорился! – сказала она.
Но граф в ту же минуту оправился от волнения.
– Ну, ну, – сказал он. – Вот воин еще! Глупости то оставь: учиться надо.
– Это не глупости, папенька. Оболенский Федя моложе меня и тоже идет, а главное, все равно я не могу ничему учиться теперь, когда… – Петя остановился, покраснел до поту и проговорил таки: – когда отечество в опасности.
– Полно, полно, глупости…
– Да ведь вы сами сказали, что всем пожертвуем.
– Петя, я тебе говорю, замолчи, – крикнул граф, оглядываясь на жену, которая, побледнев, смотрела остановившимися глазами на меньшого сына.
– А я вам говорю. Вот и Петр Кириллович скажет…
– Я тебе говорю – вздор, еще молоко не обсохло, а в военную службу хочет! Ну, ну, я тебе говорю, – и граф, взяв с собой бумаги, вероятно, чтобы еще раз прочесть в кабинете перед отдыхом, пошел из комнаты.
– Петр Кириллович, что ж, пойдем покурить…
Пьер находился в смущении и нерешительности. Непривычно блестящие и оживленные глаза Наташи беспрестанно, больше чем ласково обращавшиеся на него, привели его в это состояние.
– Нет, я, кажется, домой поеду…
– Как домой, да вы вечер у нас хотели… И то редко стали бывать. А эта моя… – сказал добродушно граф, указывая на Наташу, – только при вас и весела…
– Да, я забыл… Мне непременно надо домой… Дела… – поспешно сказал Пьер.
– Ну так до свидания, – сказал граф, совсем уходя из комнаты.
– Отчего вы уезжаете? Отчего вы расстроены? Отчего?.. – спросила Пьера Наташа, вызывающе глядя ему в глаза.
«Оттого, что я тебя люблю! – хотел он сказать, но он не сказал этого, до слез покраснел и опустил глаза.
– Оттого, что мне лучше реже бывать у вас… Оттого… нет, просто у меня дела.
– Отчего? нет, скажите, – решительно начала было Наташа и вдруг замолчала. Они оба испуганно и смущенно смотрели друг на друга. Он попытался усмехнуться, но не мог: улыбка его выразила страдание, и он молча поцеловал ее руку и вышел.
Пьер решил сам с собою не бывать больше у Ростовых.


Петя, после полученного им решительного отказа, ушел в свою комнату и там, запершись от всех, горько плакал. Все сделали, как будто ничего не заметили, когда он к чаю пришел молчаливый и мрачный, с заплаканными глазами.
На другой день приехал государь. Несколько человек дворовых Ростовых отпросились пойти поглядеть царя. В это утро Петя долго одевался, причесывался и устроивал воротнички так, как у больших. Он хмурился перед зеркалом, делал жесты, пожимал плечами и, наконец, никому не сказавши, надел фуражку и вышел из дома с заднего крыльца, стараясь не быть замеченным. Петя решился идти прямо к тому месту, где был государь, и прямо объяснить какому нибудь камергеру (Пете казалось, что государя всегда окружают камергеры), что он, граф Ростов, несмотря на свою молодость, желает служить отечеству, что молодость не может быть препятствием для преданности и что он готов… Петя, в то время как он собирался, приготовил много прекрасных слов, которые он скажет камергеру.
Петя рассчитывал на успех своего представления государю именно потому, что он ребенок (Петя думал даже, как все удивятся его молодости), а вместе с тем в устройстве своих воротничков, в прическе и в степенной медлительной походке он хотел представить из себя старого человека. Но чем дальше он шел, чем больше он развлекался все прибывающим и прибывающим у Кремля народом, тем больше он забывал соблюдение степенности и медлительности, свойственных взрослым людям. Подходя к Кремлю, он уже стал заботиться о том, чтобы его не затолкали, и решительно, с угрожающим видом выставил по бокам локти. Но в Троицких воротах, несмотря на всю его решительность, люди, которые, вероятно, не знали, с какой патриотической целью он шел в Кремль, так прижали его к стене, что он должен был покориться и остановиться, пока в ворота с гудящим под сводами звуком проезжали экипажи. Около Пети стояла баба с лакеем, два купца и отставной солдат. Постояв несколько времени в воротах, Петя, не дождавшись того, чтобы все экипажи проехали, прежде других хотел тронуться дальше и начал решительно работать локтями; но баба, стоявшая против него, на которую он первую направил свои локти, сердито крикнула на него:
– Что, барчук, толкаешься, видишь – все стоят. Что ж лезть то!
– Так и все полезут, – сказал лакей и, тоже начав работать локтями, затискал Петю в вонючий угол ворот.
Петя отер руками пот, покрывавший его лицо, и поправил размочившиеся от пота воротнички, которые он так хорошо, как у больших, устроил дома.
Петя чувствовал, что он имеет непрезентабельный вид, и боялся, что ежели таким он представится камергерам, то его не допустят до государя. Но оправиться и перейти в другое место не было никакой возможности от тесноты. Один из проезжавших генералов был знакомый Ростовых. Петя хотел просить его помощи, но счел, что это было бы противно мужеству. Когда все экипажи проехали, толпа хлынула и вынесла и Петю на площадь, которая была вся занята народом. Не только по площади, но на откосах, на крышах, везде был народ. Только что Петя очутился на площади, он явственно услыхал наполнявшие весь Кремль звуки колоколов и радостного народного говора.
Одно время на площади было просторнее, но вдруг все головы открылись, все бросилось еще куда то вперед. Петю сдавили так, что он не мог дышать, и все закричало: «Ура! урра! ура!Петя поднимался на цыпочки, толкался, щипался, но ничего не мог видеть, кроме народа вокруг себя.
На всех лицах было одно общее выражение умиления и восторга. Одна купчиха, стоявшая подле Пети, рыдала, и слезы текли у нее из глаз.
– Отец, ангел, батюшка! – приговаривала она, отирая пальцем слезы.
– Ура! – кричали со всех сторон. С минуту толпа простояла на одном месте; но потом опять бросилась вперед.
Петя, сам себя не помня, стиснув зубы и зверски выкатив глаза, бросился вперед, работая локтями и крича «ура!», как будто он готов был и себя и всех убить в эту минуту, но с боков его лезли точно такие же зверские лица с такими же криками «ура!».
«Так вот что такое государь! – думал Петя. – Нет, нельзя мне самому подать ему прошение, это слишком смело!Несмотря на то, он все так же отчаянно пробивался вперед, и из за спин передних ему мелькнуло пустое пространство с устланным красным сукном ходом; но в это время толпа заколебалась назад (спереди полицейские отталкивали надвинувшихся слишком близко к шествию; государь проходил из дворца в Успенский собор), и Петя неожиданно получил в бок такой удар по ребрам и так был придавлен, что вдруг в глазах его все помутилось и он потерял сознание. Когда он пришел в себя, какое то духовное лицо, с пучком седевших волос назади, в потертой синей рясе, вероятно, дьячок, одной рукой держал его под мышку, другой охранял от напиравшей толпы.
– Барчонка задавили! – говорил дьячок. – Что ж так!.. легче… задавили, задавили!
Государь прошел в Успенский собор. Толпа опять разровнялась, и дьячок вывел Петю, бледного и не дышащего, к царь пушке. Несколько лиц пожалели Петю, и вдруг вся толпа обратилась к нему, и уже вокруг него произошла давка. Те, которые стояли ближе, услуживали ему, расстегивали его сюртучок, усаживали на возвышение пушки и укоряли кого то, – тех, кто раздавил его.
– Этак до смерти раздавить можно. Что же это! Душегубство делать! Вишь, сердечный, как скатерть белый стал, – говорили голоса.
Петя скоро опомнился, краска вернулась ему в лицо, боль прошла, и за эту временную неприятность он получил место на пушке, с которой он надеялся увидать долженствующего пройти назад государя. Петя уже не думал теперь о подаче прошения. Уже только ему бы увидать его – и то он бы считал себя счастливым!
Во время службы в Успенском соборе – соединенного молебствия по случаю приезда государя и благодарственной молитвы за заключение мира с турками – толпа пораспространилась; появились покрикивающие продавцы квасу, пряников, мака, до которого был особенно охотник Петя, и послышались обыкновенные разговоры. Одна купчиха показывала свою разорванную шаль и сообщала, как дорого она была куплена; другая говорила, что нынче все шелковые материи дороги стали. Дьячок, спаситель Пети, разговаривал с чиновником о том, кто и кто служит нынче с преосвященным. Дьячок несколько раз повторял слово соборне, которого не понимал Петя. Два молодые мещанина шутили с дворовыми девушками, грызущими орехи. Все эти разговоры, в особенности шуточки с девушками, для Пети в его возрасте имевшие особенную привлекательность, все эти разговоры теперь не занимали Петю; ou сидел на своем возвышении пушки, все так же волнуясь при мысли о государе и о своей любви к нему. Совпадение чувства боли и страха, когда его сдавили, с чувством восторга еще более усилило в нем сознание важности этой минуты.
Вдруг с набережной послышались пушечные выстрелы (это стреляли в ознаменование мира с турками), и толпа стремительно бросилась к набережной – смотреть, как стреляют. Петя тоже хотел бежать туда, но дьячок, взявший под свое покровительство барчонка, не пустил его. Еще продолжались выстрелы, когда из Успенского собора выбежали офицеры, генералы, камергеры, потом уже не так поспешно вышли еще другие, опять снялись шапки с голов, и те, которые убежали смотреть пушки, бежали назад. Наконец вышли еще четверо мужчин в мундирах и лентах из дверей собора. «Ура! Ура! – опять закричала толпа.


Источник — «http://wiki-org.ru/wiki/index.php?title=Вознесенский,_Илья_Гаврилович&oldid=80418575»