Воинов, Всеволод Владимирович

Воинов, Всеволод Владимирович
Портрет В. В. Воинова работы Бориса Кустодиева (1921)
Дата рождения:	1 (13) марта 1880(1880-03-13)
Место рождения:	Санкт-Петербург, Российская империя
Дата смерти:	12 ноября 1945(1945-11-12) (65 лет)
Место смерти:	Ленинград
Подданство:	Российская империя Российская империя
Гражданство:	РСФСР РСФСР СССР СССР

Все́волод Влади́мирович Во́инов (1880—1945) — русский советский живописец, график, театральный художник и искусствовед.

Биография

В 1904 г. окончил естественно-математический факультет Императорского Санкт-Петербургского университета.

В начале 1900-х гг. учился в Рисовальной школе Императорского Общества поощрения художеств. В 1910-х брал уроки живописи у В. И. Денисова. Занимался станковой и прикладной графикой, книжной иллюстрацией, экслибрисом. Обращался к техникам линогравюры, ксилографии, офорта, литографии.

С 1906 года работал как театральный декоратор. Сотрудничал в театрах Музыкальной драмы и В. Ф. Комиссаржевской в Петербурге.

Член объединений «Художественно-артистическая ассоциация» (1912), «Община художников» (1912–1929), «Мир искусства» (1922, 1924), «Шестнадцать» (1922–1927). Член Всероссийского общества поощрения художеств (1928–1929), где возглавлял секцию гравёров.

С 1932 года член Ленинградского Союза художников.

В 1910—1922 годах являлся сотрудником отдела гравюр и рисунков Императорского Эрмитажа, управляющего его делами в 1917-1921 гг., в 1922—1932 годах — хранитель, затем заведующий отделом рисунка и гравюры Русского музея. Именно в Эрмитаже и Русском музее произошло знакомство Воинова с художниками объединения «Мир искусства», когда после революции они для заработка были вынуждены искать для себя место службы — Александр Бенуа, Д. Митрохин, С. Яремич и другие.

Экспонировал свои работы на Первой государственной свободной выставке произведений искусств (1919), выставке оригинальных рисунков петроградских книжных знаков (1923) в Петрограде, выставках «Гравюра СССР за 10 лет», «Русский рисунок за десять лет Октябрьской революции» (обе 1927) в Москве, «Графическое искусство в СССР. 1917–1927», «Русская ксилография за 10 лет» (обе 1927), «Художественный экслибрис» (1928) в Ленинграде, «Художники РСФСР за XV лет» в Ленинграде и Москве (1932–1934), выставках русского искусства в Нью-Йорке, Сент-Луисе, Мемфисе, Нью-Орлеане, Лос-Анджелесе, Портленде (1924–1925, передвижная экспозиция), Риге, Винтертуре (1929), Второй Международной выставке графического искусства во Флоренции (1927), XVI Международной выставке искусств в Венеции (1928), Художественно-кустарной выставке СССР в Нью-Йорке (1929) и других.

Преподавал на полиграфическом факультете ВХУТЕМАСа — Вхутеина (1922–1924), в Ленинградском хореографическом училище (1924–1926), Ленинградском художественно-промышленном техникуме (1932–1934), Ленинградском институте повышения квалификации работников искусств (1933–1937), Лентехфильме (1937–1939).

Воинову принадлежит ряд монографий и статей в петроградских иллюстрированных журналах, посвящённых мастерам современного русского искусства (совместная с В. Дмитриевым монография о Борисе Григорьеве; совместная с М. Кузминым монография о Д. Митрохине). Воинов особенно сблизился с Борисом Кустодиевым: немало страниц дневника Всеволода Владимировича посвящены описанию встреч и бесед с ним; в 1925 г. была опубликована первая монография о Кустодиеве тиражом 2000 экземпляров. После смерти Кустодиева Воинов спроектировал деревянный резной крест, установленный на могиле покойного.

В 1930-е гг. в значительной степени сократил свои выступления в печати как искусствовед, сосредоточившись на своём графическом творчестве. Участвовал ополченцем в Великой Отечественной войне, некоторое время работал в штабе.

В 1941 г. уехал вместе с семьёй в эвакуацию в Алма-Ату, где работал театральным художником. Стал художником по костюмам на съёмках кинофильма «Иван Грозный» (1 серия), режиссёра Сергея Эйзенштейна, но в титрах фильма его имя не указано.

В 1945 г. не без затруднений вернулся из эвакуации в Ленинград.

Умер 12 ноября 1945 года от инфаркта в Ленинграде. Похоронен на Волковском Кладбище.

Отдел рукописей Государственного Русского Музея сохраняет обширный документальный архив Воинова, который активно востребован исследователями русского искусства периода второй половины 19 — первой половины 20 века. Здесь же находится обширный дневник Воинова не без значения названный им «Материалами для художественных монографий», опубликованный лишь в небольших выдержках.

Литература

Шестнадцать пятниц: Вторая волна ленинградского авангарда. // Experiment/Эксперимент: Журнал русской культуры. № 16: В 2-х ч. LA (USA), 2010. С. по указ.

Ссылки

[www.spbsh.ru/fellows/4483/ Страница художника на сайте СПбСХ]

[www.ipmce.su/~tsvet/WIN/silverage/painter/voinov.html Биография на сайте «Мир Марины Цветаевой»]

Отрывок, характеризующий Воинов, Всеволод Владимирович

Алпатыч собрал свои покупки, передал их вошедшему кучеру, расчелся с хозяином. В воротах прозвучал звук колес, копыт и бубенчиков выезжавшей кибиточки.
Было уже далеко за полдень; половина улицы была в тени, другая была ярко освещена солнцем. Алпатыч взглянул в окно и пошел к двери. Вдруг послышался странный звук дальнего свиста и удара, и вслед за тем раздался сливающийся гул пушечной пальбы, от которой задрожали стекла.
Алпатыч вышел на улицу; по улице пробежали два человека к мосту. С разных сторон слышались свисты, удары ядер и лопанье гранат, падавших в городе. Но звуки эти почти не слышны были и не обращали внимания жителей в сравнении с звуками пальбы, слышными за городом. Это было бомбардирование, которое в пятом часу приказал открыть Наполеон по городу, из ста тридцати орудий. Народ первое время не понимал значения этого бомбардирования.
Звуки падавших гранат и ядер возбуждали сначала только любопытство. Жена Ферапонтова, не перестававшая до этого выть под сараем, умолкла и с ребенком на руках вышла к воротам, молча приглядываясь к народу и прислушиваясь к звукам.
К воротам вышли кухарка и лавочник. Все с веселым любопытством старались увидать проносившиеся над их головами снаряды. Из за угла вышло несколько человек людей, оживленно разговаривая.
– То то сила! – говорил один. – И крышку и потолок так в щепки и разбило.
– Как свинья и землю то взрыло, – сказал другой. – Вот так важно, вот так подбодрил! – смеясь, сказал он. – Спасибо, отскочил, а то бы она тебя смазала.
Народ обратился к этим людям. Они приостановились и рассказывали, как подле самих их ядра попали в дом. Между тем другие снаряды, то с быстрым, мрачным свистом – ядра, то с приятным посвистыванием – гранаты, не переставали перелетать через головы народа; но ни один снаряд не падал близко, все переносило. Алпатыч садился в кибиточку. Хозяин стоял в воротах.
– Чего не видала! – крикнул он на кухарку, которая, с засученными рукавами, в красной юбке, раскачиваясь голыми локтями, подошла к углу послушать то, что рассказывали.
– Вот чуда то, – приговаривала она, но, услыхав голос хозяина, она вернулась, обдергивая подоткнутую юбку.
Опять, но очень близко этот раз, засвистело что то, как сверху вниз летящая птичка, блеснул огонь посередине улицы, выстрелило что то и застлало дымом улицу.
– Злодей, что ж ты это делаешь? – прокричал хозяин, подбегая к кухарке.
В то же мгновение с разных сторон жалобно завыли женщины, испуганно заплакал ребенок и молча столпился народ с бледными лицами около кухарки. Из этой толпы слышнее всех слышались стоны и приговоры кухарки:
– Ой о ох, голубчики мои! Голубчики мои белые! Не дайте умереть! Голубчики мои белые!..
Через пять минут никого не оставалось на улице. Кухарку с бедром, разбитым гранатным осколком, снесли в кухню. Алпатыч, его кучер, Ферапонтова жена с детьми, дворник сидели в подвале, прислушиваясь. Гул орудий, свист снарядов и жалостный стон кухарки, преобладавший над всеми звуками, не умолкали ни на мгновение. Хозяйка то укачивала и уговаривала ребенка, то жалостным шепотом спрашивала у всех входивших в подвал, где был ее хозяин, оставшийся на улице. Вошедший в подвал лавочник сказал ей, что хозяин пошел с народом в собор, где поднимали смоленскую чудотворную икону.
К сумеркам канонада стала стихать. Алпатыч вышел из подвала и остановился в дверях. Прежде ясное вечера нее небо все было застлано дымом. И сквозь этот дым странно светил молодой, высоко стоящий серп месяца. После замолкшего прежнего страшного гула орудий над городом казалась тишина, прерываемая только как бы распространенным по всему городу шелестом шагов, стонов, дальних криков и треска пожаров. Стоны кухарки теперь затихли. С двух сторон поднимались и расходились черные клубы дыма от пожаров. На улице не рядами, а как муравьи из разоренной кочки, в разных мундирах и в разных направлениях, проходили и пробегали солдаты. В глазах Алпатыча несколько из них забежали на двор Ферапонтова. Алпатыч вышел к воротам. Какой то полк, теснясь и спеша, запрудил улицу, идя назад.
– Сдают город, уезжайте, уезжайте, – сказал ему заметивший его фигуру офицер и тут же обратился с криком к солдатам:
– Я вам дам по дворам бегать! – крикнул он.
Алпатыч вернулся в избу и, кликнув кучера, велел ему выезжать. Вслед за Алпатычем и за кучером вышли и все домочадцы Ферапонтова. Увидав дым и даже огни пожаров, видневшиеся теперь в начинавшихся сумерках, бабы, до тех пор молчавшие, вдруг заголосили, глядя на пожары. Как бы вторя им, послышались такие же плачи на других концах улицы. Алпатыч с кучером трясущимися руками расправлял запутавшиеся вожжи и постромки лошадей под навесом.
Когда Алпатыч выезжал из ворот, он увидал, как в отпертой лавке Ферапонтова человек десять солдат с громким говором насыпали мешки и ранцы пшеничной мукой и подсолнухами. В то же время, возвращаясь с улицы в лавку, вошел Ферапонтов. Увидав солдат, он хотел крикнуть что то, но вдруг остановился и, схватившись за волоса, захохотал рыдающим хохотом.
– Тащи всё, ребята! Не доставайся дьяволам! – закричал он, сам хватая мешки и выкидывая их на улицу. Некоторые солдаты, испугавшись, выбежали, некоторые продолжали насыпать. Увидав Алпатыча, Ферапонтов обратился к нему.
– Решилась! Расея! – крикнул он. – Алпатыч! решилась! Сам запалю. Решилась… – Ферапонтов побежал на двор.
По улице, запружая ее всю, непрерывно шли солдаты, так что Алпатыч не мог проехать и должен был дожидаться. Хозяйка Ферапонтова с детьми сидела также на телеге, ожидая того, чтобы можно было выехать.