Война Тайра и Минамото

Война Тайра и Минамото
Дата	1180-1185
Место	Япония
Причина	борьба за власть
Итог	полная победа клана Минамото
Изменения	установление сёгуната Камакура
Противники
клан Минамото клан Тайра
Командующие
Минамото-но Ёритомо Минамото-но Ёсицунэ Тайра-но Киёмори Тайра-но Мунэмори
Силы сторон
неизвестно неизвестно
Потери
неизвестно неизвестно

Война Тайра и Минамото, или Война Гэмпэй (яп. 源平合戦 по китайскому чтению первых иероглифов названий кланов Тайра («Хэйкэ») и Минамото («Гэндзи»), 1180—1185) — гражданская война в средневековой Японии, приведшая к установлению первого в истории Японии сёгуната.

Предыстория

В X веке японские императоры фактически стали марионетками высших должностных лиц из дома Фудзивара. Этот род использовал матримониальные связи с императорской фамилией, так как жёны императоров традиционно выбирались из этого рода. Однако уже в первой половине XI века в восточных провинциях страны губернатор Тайра Тадацунэ поднял восстание, которое посланные двором военачальники подавить не смогли; это удалось только приближённому ко двору военному феодалу Минамото Ёринобу. После этих событий дом Минамото стал укрепляться в этом регионе. Сын Ёринобу — Ёриёси — спровоцировал восстание покорённых ранее айнов на востоке, чтобы превратить провинциальных воинов в своих вассалов.

В середине XI века начался рост влияния в светских государственных делах экс-императоров, принимавших монашество. Их социальной опорой стала средне- и низкоранговая столичная знать, недовольная монополией Фудзивара на высшие государственные должности, и провинциальные губернаторы, выступавшие против бесконечного роста частных землевладений.

Император Тоба, ставший в 1129 году экс-императором-монахом, отказался от борьбы с Фудзивара, и стал активно признавать новые владения. В результате ему удалось стать крупнейшим землевладельцем в стране, однако это укрепило и независимую экономическую базу феодальных домов, открыв путь к дальнейшей децентрализации власти. Особенно преуспел в собирании земельных владений дом Тайра, установивший тесные связи с экс-императорами-монахами, а влияние Минамото с начала XII падало.

После смерти Тоба в столице началась междоусобная борьба за власть — Смута Хогэн (1156) и Смута Хэйдзи (1159) — в которой решающую роль сыграли Тайра во главе с Киёмори. В результате Фудзивара отошли на второй план, а Тайра монополизировали основные государственные посты, что восстановило против них придворную аристократию.

В 1164 году в живых остался лишь один взрослый Минамото — почтенный старец Ёримаса, который отказался воевать во время смуты Хэйдзи. Он не представлял угрозы для Тайра, и его терпели при дворе. К 1180 году Тайра Киёмори стал фактически властелином Японии, а отрёкшийся император Го-Сиракава полностью от него зависел.

Ход войны

Преждевременное восстание

При дворе жил принц Мотихито — второй сын экс-императора Го-Сиракава, которого дважды обходили при избрании престолонаследника. Второй раз это случилось в 1180 году, когда на трон возвели Антоку, и Тайра Киёмори таким образом сделался дедом императора. Коронация трёхлетнего Антоку являлась столь откровенным следствием происков Тайра, что принц Мотихито был готов принять любые предложения мятежников. Этим воспользовался Минамото Ёримаса, пообещав поддержку.

Согласно обычаю, только что взошедший на престол император должен был посетить наиболее почитаемые в стране святыни. Посколько император Антоку был марионеткой Тайра, ему предстояло отправиться в Ицукусима — любимое святилище рода Тайра. Используя удобный момент, Мотихито издал прокламацию, призывавшую Минамото и Фудзивара восстать против Тайра. Копия этой прокламации была передана Минамото Ёритомо — старшему из оставшихся в живых сыновей Минамото Ёситомо. Тот неосторожно обмолвился о заговоре, и его подслушали шпионы Тайра. Мотихито бежал в святилище Мии-дэра. Не подозревая об истинном характере заговора, Тайра Киёмори поручил Минамото Ёримаса напасть на Мии-дэра и арестовать принца. Ёримаса сжёг свой дом в Киото, и с пятьюдесятью верными людьми присоединился к принцу.

Мятежникам нужно было продержаться до момента, когда на востоке страны начнётся общее восстание сторонников Минамото. Немедленно были отправлены письма в Энряку-дзи, монахов которого Киёмори склонил на свою сторону подкупом, и в монастырь Кофуку-дзи в Нара, который обещал поддержку. Мятежники решили оставить Мии-дэра и присоединиться к монахам Кофуку-дзи.

Главная дорога из Киото в Нара пересекала реку Удзи рядом с одноимённым городом. Когда отряд Минамото достиг Удзи, принц страшно устал, и беглецы решили передохнуть на противоположном берегу реки (чтобы Удзи отделяла их от следовавших за ними Тайра). Сняв около 20 метров настила, они стали ждать, кто подойдёт первым: Тайра или монахи из Нара.

На рассвете на северном берегу появились самураи Тайра. Началось жестокое сражение на разобранном мосту. Хотя монахи из Нара так и не подошли, самураи Минамото сопротивлялись так яростно, что командиры Тайра стали подумывать о том, чтобы совершить далёкий обход и пересечь реку по мосту у Сэта, однако восемнадцатилетний самурай Асикага Тадацуна предложил форсировать реку быстро и в нескольких местах. 300 самураев клана Асикага благополучно переправились через Удзи, а за ними ринулась вся армия Тайра. Отряд Минамото был разгромлен, сам Минамото Ёримаса совершил сэппуку. Принц Мотихито попытался бежать, но был настигнут и погиб под градом стрел. Несколько часов спустя из Нара выступило 7 тысяч монахов-воинов. Но узнав, что восстание подавлено, они быстро вернулись в свои храмы.

После битвы при Удзи Тайра Киёмори решил отомстить монастырям, поддержавшим мятежников, и атаковал монастырь Мии-дэра.

Минамото Ёритомо обосновывается в Камакура

Минамото Ёритомо — сыну Минамото Ёримаса — было всего 14 лет, когда его отправили в ссылку на полуостров Идзу, входивший во владения Тайра. 20 лет спустя, когда его отец поднял восстание, Тайра Киёмори приказал убить Ёритомо. Получив известие об этом, Ёритомо решил действовать первым. Сначала отряд его родственников совершил набег на Ямаги, где находилась ставка Тайра Канэтака. После того, как враг был мёртв, Ёритомо смог вырваться с Идзу, и вскоре к нему присоединился первый из союзников, собиравшихся под знамёна Минамото — Миура.

Ещё один ближайший сторонник Тайра — Оба Кагэтика — собрал своих людей и бросился в погоню; соотношение сил было 10 к 1 в пользу Тайра. 14 сентября отряд Оба настиг Ёритомо в Исибасияма — узкой долине у берега моря. К концу ночного сражения небольшой отряд Минамото был практически уничтожен, но в разгар боя Минамото Ёритомо успел скрыться в лесу. Следующие пять дней Ёритомо скрывался от врагов в горах Хаконэ, но в конце-концов сумел добраться до берега моря у мыса Манадзуру, где с горсткой верных ему людей сел на корабль и переправился в провинцию Ава, входившую во владения Минамото.

В течение месяца небольшая свита Минамото Ёритомо превратилась в огромную армию, с которой он вступил в небольшую рыбацкую деревушку Камакура, где и решил устроить свою ставку. В ноябре 1180 года разведка донесла ему, что большая армия Тайра выступила из Киото на восток. Ёритомо выступил навстречу, и 9 ноября 1180 года две армии сошлись у реки Фудзигава. Оценив обстановку, войско Тайра отправилось обратно, и через 12 дней уже было в Киото; не обнаружив 10 ноября врага, Ёритомо приписал эту победу вмешательству своего фамильного божества Хатимана и мудро решил не преследовать противника. Он решил сосредоточиться на укреплении своих позиций на востоке, и провёл несколько небольших кампаний, набирая союзников и ликвидируя врагов.

События 1181 года

В начале 1181 года войско Тайра выступило в Нара, и сожгло дотла Кофуку-дзи и Тодай-дзи вместе со всеми скрывавшимися внутри монахами; всего в огне погибло 3,5 тысяч человек, головы тысячи монахов, павших в бою, были выставлены на воротах или увезены в столицу. 20 марта скончался Тайра Киёмори; согласно легенде, перед смертью он просил не совершать ради него буддийских обрядов, а убить Ёритомо и положить его голову у своей могилы.

В апреле войска Тайра вступили в провинцию Овари, где наголову разбили Минамото Юкииэ. Когда на смену весне пришло лето, в Японии действовали три основные силы: Тайра в Киото, Минамото Ёритомо в Камакура, и Кисо Ёсинака (двоюродный брат Ёритомо; так как он вырос в горном районе Кисо, то принял фамилию Кисо, предпочтя её Минамото) в Синано. Однако чередующиеся засухи и наводнения погубили урожаи 1180 и 1181 годов, а затем последовал такой страшный мор, что население внутренних провинций сократилось на одну десятую. Многие усмотрели в этом гнев богов, направленный против клана, чьи войска сожгли Нара; в пользу таких суждений говорило и то, что провинция Канто, где находилась ставка Ёритомо, почти не пострадала от стихийных бедствий.

1182 год

Военные действия возобновились в июле 1182 года. Тайра Мунэмори, ставший главой клана после смерти Киёмори, поручил Дзё Сукэнага — правителю Этиго — расправиться с Ёсинакой (так как тот был первым из тех, на кого Ёсинака, скорее всего, должен был напасть). Дзё отправился в бой, был разбит и вскоре умер. Ёсинака сначала вторгся в Кодзукэ, затем повернул на север и совершил широкий обход через провинции Этиго, Эттю, Кага, Этидзэн и Вакаса, уничтожая союзников Тайра. Продвижение Ёсинака было столь стремительным, что к концу лета 1182 года границы его территории проходили всего в полусотне километров от Киото. Он мог атаковать Киото с севера, но предпочёл подождать, пока голод и эпидемия не сделают за него всю работу.

Поворотный момент

Ёритомо, уже величавший себя владыкой Камакура, стал видеть в Ёсинака конкурента, и ранней весной 1183 года отправил в горы армию, которая должна была атаковать Ёсинака. Однако затем благоразумие восторжествовало, и после нескольких осторожных манёвров две армии разошлись в разные стороны.

К концу апреля Тайра оправились настолько, что решили всеми силами напасть на Ёсинака, который представлял для них большую опасность, чем Ёритомо. Для похода было нанято или согнано силой почти 100 тысяч человек, командиром этой толпы был назначен Тайра Корэмори. Войско выступило в поход 10 мая, но снабжение было организовано так плохо, что уже через 10 км от Киото кончились припасы. Армия шла подобно саранче по провинции Оми, которая была исконной территорией Тайра. Опустошение полей, которые едва оправились от стихийных бедствий 1181 года вынудило жителей бежать; многие солдаты, силком загнанные в войска, последовали их примеру.

17 мая авангард Тайра наткнулся на часть армии Ёсинака в укреплении Хиутидзё. К 20 мая укрепление было взято, а через 5 дней в провинции Кага был встречен ещё один отряд Минамото — у места, называемого Атака. Стычка дала Кисо Ёсинака представление о силах Тайра: теперь он знал и их численность, и куда они направляются, и каково их моральное состояние. Очевидно, что Тайра стремились перейти горы, чтобы повернуть на восток через узкий перешеек полуострова Ното в провинцию Эттю, а затем двинуться на Этиго. Чтобы достичь Эттю, нужно было пересечь центральную горную цепь через ущелье Курикара. Так и случилось. В ночь на 1 июня войско Тайра остановилось лагерем на горе Тонамияма.

Ёсинака собрал все силы, и послал отборные войска в обход, в тыл Тайра. 2 июня отдельные его отряды стали завязывать стычки с Тайра, чтобы задержать противника и отвлечь его внимание до наступления темноты. Когда стемнело, Ёсинака погнал на войско Тайра стадо волов с привязанными к рогам сосновыми факелами, после чего нанесли удар отряды, скрывавшиеся в засаде. Дрогнувшие Тайра стали быстро отступать в ущелье Курикара. В этом ущелье большая часть воинов Тайра погибла. Это было первое поражение, понесённое Тайра с начала войны; оно стало поворотным моментов войны Тайра и Минамото.

Соединившись с Минамото Юкииэ, Ёсинака стал преследовать остатки армии Тайра, отступавшие к столице. 12 июня Минамото настигли их у Синовара в Кага, где на следующий день произошло жестокое сражение.

Известие о поражении Тайра вызвало панику в столице. Тайра Мунэмори обратился за помощью в храм Энряку-дзи, но монахи отвергли его просьбу и 11 августа открыли ворота монастыря перед армией Ёсинака. Спустя три дня Тайра покинули столицу, взяв с собой малолетнего императора Антоку, императорские регалии и большинство членов императорской фамилии. Отрёкшийся император Го-Сиракава поспешил присоединиться к Ёсинака, и 17 августа вернулся в Киото в сопровождении Минамото Ёсинака и Минамото Юкииэ.

Ёсинака против Ёритомо

Вступив в столицу, самураи Ёсинака и Юкииэ вели себя как в отданном на разграбление завоёванном городе. К концу 1183 года Ёсинака и Юкииэ покинули Киото, чтобы найти и добить тех Тайра, которые отступили на свою территорию, к Внутреннему морю. Карательная экспедиция обернулась провалом. Ёсинака был без особого труда разбит при Мидзусима 17 ноября, а Юкииэ потерпел поражение при Мураяма неделю спустя. Потерпев неудачу, оборванная и усталая армия Минамото вернулась в столицу.

Вступление Ёсинака в Киото потрясло Ёритомо не меньше, чем Тайра. Ёритомо стал слать ему из Камакура угрозу за угрозой, а Юкииэ, поняв, что дело зашло слишком далеко, покинул его на произвол судьбы. Ёсинака рвал и метал. Он посадил Го-Сиракава под домашний арест, укрепил свой дом, и даже предложил Тайра заключить союз против Ёритомо.

В феврале 1184 года поступило известие, что к Киото приближается большое войско во главе с Ёсицунэ. Ёсинака остался в столице, и послал двух своих лучших командиров удерживать переправу через Удзи, однако армия Ёритомо прорвалась через выставленный Ёсинакой заслон, а Минамото Нориёри перешёл Удзи у Сэта, после чего эти две армии двинулись на Киото. Преследуемый противником, Ёсинака попытался скрыться в роще, чтобы там совершить сэппуку, но был тяжело ранен стрелой, после чего настигшие его самураи противника отрубили ему голову.

Гибель дома Тайра

Тайра, покинув столицу, усилили свои базы вдоль побережья Внутреннего моря. Одна из них была расположена на острове Хикосима в узком проливе между Хонсю и Кюсю, вторая — на Ясима, у побережья Сикоку, третья — в Сэцу, недалеко от современного Кобэ. Поскольку Тайра имели много судов и умели с ними обращаться, их позиции были весьма сильны.

Ёсицунэ решил сосредоточить свои силы сперва против Фукухары, размещавшейся около Кобэ, которую защищала крепость Ити-но-тани. Ночью 18 марта 1184 года армия Ёсицунэ атаковала Ити-но-тами с фронта, в то время как небольшой отряд во главе с самим Минамото Ёсицунэ зашла с тыла, спустившись со считавшихся неприступными утёсов. Эта битва стала великим поражением для Тайра: десять родственников покойного Киёмори были убиты, а один взят в плен. Единственным лучом надежды было бегство малолетнего императора на базу Тайра в Ясима. После этого сражения наступил шестимесячный перерыв в боевых действиях, пока Ёритомо высылал Ёсицунэ подкрепления из Камакура.

8 октября 1184 года Нориёри выступил на запад, чтобы выйти к базе Тайра на Хикосима вдоль берега Внутреннего моря через земли, подвластные Тайра и населённые их сторонниками. У форпоста на Кодзима Тайра Томомори, бежавший из Ити-но-тани, дал Нориёри единственное за всю кампанию настоящее сражение. За исключением этого боестолкновения, всё остальное время армия Минамото просто брела вдоль берега. К февралю 1185 года Нориёри стал отправлять донесения в Камакура, описывая упадок духа и вялость солдат. Он предупредил Ёритомо, что многие из них давно бы дезертировали, если бы у них была такая возможность. Застрявшая на западном Хонсю армия с трудом нашла несколько лодок, и, наконец, «вторглась» на Кюсю.

Тем временем в гавани Ватанабэ по крохам был собран флот, чтобы нанести удар по Ясима. Прекрасно понимая, что морское сражение с Тайра было бы наверняка проиграно Минамото, Ёсицунэ решил вместо прямого пути на Ясима обогнуть с юга остров Авадзи, высадиться на побережье Сикоку, и уже оттуда наступать на Ясима. Флот вышел в море 22 марта и, пройдя через шторм, утром высадил десант на Сикоку. Когда пережившие бурю самураи пришли в себя, они оседлали коней и устремились к Ясима. Тайра отступили на корабли, которые выстроились в узком проливе, намереваясь перед отплытием нанести удар по Минамото; самураи Минамото переправились верхом по мелководью и дали бой находившимся в лодках самураям Тайра. После сражения Тайра укрылись в заливе Сида, к востоку от Ясима, а войска Минамото переправились на Ясима.

Видя, что Минамото Ёсицунэ дважды разбил Тайра в бою, ряд вождей самураев решил перебежать от Тайра к Минамото. Особенно ценным для Минамото было то, что к нему пришли самураи-мореплаватели, которые управлялись с кораблями не хуже Тайра, в итоге под его командованием оказалось около 850 судов против 400 судов у Тайра.

Утром 15 апреля 1185 года началось решающее сражение, которое шло в море напротив пляжа на о-ве Хонсю, известного как Дан-но-ура. В разгар сражения Тагути Сигэёси неожиданно перешёл от Тайра к Минамото, и открыл Ёсицунэ месторасположение императора, после чего все силы Минамото были брошены против одного корабля. При этом Ёсицунэ приказал лучникам сосредоточить огонь на гребцах и рулевых, в результате чего вскоре многие суда Тайра стали беспомощно дрейфовать по течению. Когда для Тайра стало очевидным, что сражение проиграно, началось массовое самоубийство сражавшихся на их стороне самураев. Но Тайра Мунэмори не решился покончить с собой. Когда один оскорблённый его поведением самурай столкнул его, наконец, в воду, он сумел продержаться на воде достаточно времени, чтобы Минамото взяли его в плен. Последним покончил с собой Тайра Томомори, который бросился в море, облачившись в двойной комплект доспехов. Сражение окончилось полным уничтожением клана Тайра.

Итоги

После войны Минамото Ёритомо решил не переезжать в столицу для встраивания в структуры императорской власти, а править из Камакуры. В 1192 году он принял титул сэйи-тай-сёгуна («главнокомандующего, покоряющего варваров»), тем самым основав первый в истории Японии сёгунат. Из-за зависти и подозрительности он объявил вне закона собственного брата Минамото Ёсицунэ, выигравшего войну. После битвы при Дан-но-ура за Ёсицунэ в течение четырёх лет охотились по всей Японии как за диким зверем, пока он не совершил сэппуку на севере Хонсю (некоторые легенды утверждают, что Ёсицунэ бежал из Японии на материк, где принял имя «Чингис-хана»). В 1186 году Ёритомо уничтожил Минамото Юкииэ, а в 1193 году — Нориёри. После этого его власть стала абсолютной. В 1199 году Ёритомо умер, упав с коня; народная легенда утверждает, что конь взбрыкнул, завидев призрак Ёсицунэ.

В литературе

• Повесть о доме Тайра.
• «Сказание о Ёсицунэ» в переводе А. Н. Стругацкого.

Источники

• С.Тёрнбулл «Самураи. Военная история», Санкт-Петербург: издательская группа «Евразия», 1999. ISBN 5-8071-0038-7
• «История Востока» (в 6 томах)// Том II «Восток в Средние века», — Москва: издательская фирма «Восточная литература» РАН, 2002. ISBN 5-02-017711-3

Отрывок, характеризующий Война Тайра и Минамото

На другой день Ростов проводил Денисова, который не хотел более ни одного дня оставаться в Москве. Денисова провожали у цыган все его московские приятели, и он не помнил, как его уложили в сани и как везли первые три станции.
После отъезда Денисова, Ростов, дожидаясь денег, которые не вдруг мог собрать старый граф, провел еще две недели в Москве, не выезжая из дому, и преимущественно в комнате барышень.
Соня была к нему нежнее и преданнее чем прежде. Она, казалось, хотела показать ему, что его проигрыш был подвиг, за который она теперь еще больше любит его; но Николай теперь считал себя недостойным ее.
Он исписал альбомы девочек стихами и нотами, и не простившись ни с кем из своих знакомых, отослав наконец все 43 тысячи и получив росписку Долохова, уехал в конце ноября догонять полк, который уже был в Польше.



После своего объяснения с женой, Пьер поехал в Петербург. В Торжке на cтанции не было лошадей, или не хотел их смотритель. Пьер должен был ждать. Он не раздеваясь лег на кожаный диван перед круглым столом, положил на этот стол свои большие ноги в теплых сапогах и задумался.
– Прикажете чемоданы внести? Постель постелить, чаю прикажете? – спрашивал камердинер.
Пьер не отвечал, потому что ничего не слыхал и не видел. Он задумался еще на прошлой станции и всё продолжал думать о том же – о столь важном, что он не обращал никакого .внимания на то, что происходило вокруг него. Его не только не интересовало то, что он позже или раньше приедет в Петербург, или то, что будет или не будет ему места отдохнуть на этой станции, но всё равно было в сравнении с теми мыслями, которые его занимали теперь, пробудет ли он несколько часов или всю жизнь на этой станции.
Смотритель, смотрительша, камердинер, баба с торжковским шитьем заходили в комнату, предлагая свои услуги. Пьер, не переменяя своего положения задранных ног, смотрел на них через очки, и не понимал, что им может быть нужно и каким образом все они могли жить, не разрешив тех вопросов, которые занимали его. А его занимали всё одни и те же вопросы с самого того дня, как он после дуэли вернулся из Сокольников и провел первую, мучительную, бессонную ночь; только теперь в уединении путешествия, они с особенной силой овладели им. О чем бы он ни начинал думать, он возвращался к одним и тем же вопросам, которых он не мог разрешить, и не мог перестать задавать себе. Как будто в голове его свернулся тот главный винт, на котором держалась вся его жизнь. Винт не входил дальше, не выходил вон, а вертелся, ничего не захватывая, всё на том же нарезе, и нельзя было перестать вертеть его.
Вошел смотритель и униженно стал просить его сиятельство подождать только два часика, после которых он для его сиятельства (что будет, то будет) даст курьерских. Смотритель очевидно врал и хотел только получить с проезжего лишние деньги. «Дурно ли это было или хорошо?», спрашивал себя Пьер. «Для меня хорошо, для другого проезжающего дурно, а для него самого неизбежно, потому что ему есть нечего: он говорил, что его прибил за это офицер. А офицер прибил за то, что ему ехать надо было скорее. А я стрелял в Долохова за то, что я счел себя оскорбленным, а Людовика XVI казнили за то, что его считали преступником, а через год убили тех, кто его казнил, тоже за что то. Что дурно? Что хорошо? Что надо любить, что ненавидеть? Для чего жить, и что такое я? Что такое жизнь, что смерть? Какая сила управляет всем?», спрашивал он себя. И не было ответа ни на один из этих вопросов, кроме одного, не логического ответа, вовсе не на эти вопросы. Ответ этот был: «умрешь – всё кончится. Умрешь и всё узнаешь, или перестанешь спрашивать». Но и умереть было страшно.
Торжковская торговка визгливым голосом предлагала свой товар и в особенности козловые туфли. «У меня сотни рублей, которых мне некуда деть, а она в прорванной шубе стоит и робко смотрит на меня, – думал Пьер. И зачем нужны эти деньги? Точно на один волос могут прибавить ей счастья, спокойствия души, эти деньги? Разве может что нибудь в мире сделать ее и меня менее подверженными злу и смерти? Смерть, которая всё кончит и которая должна притти нынче или завтра – всё равно через мгновение, в сравнении с вечностью». И он опять нажимал на ничего не захватывающий винт, и винт всё так же вертелся на одном и том же месте.
Слуга его подал ему разрезанную до половины книгу романа в письмах m mе Suza. [мадам Сюза.] Он стал читать о страданиях и добродетельной борьбе какой то Аmelie de Mansfeld. [Амалии Мансфельд.] «И зачем она боролась против своего соблазнителя, думал он, – когда она любила его? Не мог Бог вложить в ее душу стремления, противного Его воле. Моя бывшая жена не боролась и, может быть, она была права. Ничего не найдено, опять говорил себе Пьер, ничего не придумано. Знать мы можем только то, что ничего не знаем. И это высшая степень человеческой премудрости».
Всё в нем самом и вокруг него представлялось ему запутанным, бессмысленным и отвратительным. Но в этом самом отвращении ко всему окружающему Пьер находил своего рода раздражающее наслаждение.
– Осмелюсь просить ваше сиятельство потесниться крошечку, вот для них, – сказал смотритель, входя в комнату и вводя за собой другого, остановленного за недостатком лошадей проезжающего. Проезжающий был приземистый, ширококостый, желтый, морщинистый старик с седыми нависшими бровями над блестящими, неопределенного сероватого цвета, глазами.
Пьер снял ноги со стола, встал и перелег на приготовленную для него кровать, изредка поглядывая на вошедшего, который с угрюмо усталым видом, не глядя на Пьера, тяжело раздевался с помощью слуги. Оставшись в заношенном крытом нанкой тулупчике и в валеных сапогах на худых костлявых ногах, проезжий сел на диван, прислонив к спинке свою очень большую и широкую в висках, коротко обстриженную голову и взглянул на Безухого. Строгое, умное и проницательное выражение этого взгляда поразило Пьера. Ему захотелось заговорить с проезжающим, но когда он собрался обратиться к нему с вопросом о дороге, проезжающий уже закрыл глаза и сложив сморщенные старые руки, на пальце одной из которых был большой чугунный перстень с изображением Адамовой головы, неподвижно сидел, или отдыхая, или о чем то глубокомысленно и спокойно размышляя, как показалось Пьеру. Слуга проезжающего был весь покрытый морщинами, тоже желтый старичек, без усов и бороды, которые видимо не были сбриты, а никогда и не росли у него. Поворотливый старичек слуга разбирал погребец, приготовлял чайный стол, и принес кипящий самовар. Когда всё было готово, проезжающий открыл глаза, придвинулся к столу и налив себе один стакан чаю, налил другой безбородому старичку и подал ему. Пьер начинал чувствовать беспокойство и необходимость, и даже неизбежность вступления в разговор с этим проезжающим.
Слуга принес назад свой пустой, перевернутый стакан с недокусанным кусочком сахара и спросил, не нужно ли чего.
– Ничего. Подай книгу, – сказал проезжающий. Слуга подал книгу, которая показалась Пьеру духовною, и проезжающий углубился в чтение. Пьер смотрел на него. Вдруг проезжающий отложил книгу, заложив закрыл ее и, опять закрыв глаза и облокотившись на спинку, сел в свое прежнее положение. Пьер смотрел на него и не успел отвернуться, как старик открыл глаза и уставил свой твердый и строгий взгляд прямо в лицо Пьеру.
Пьер чувствовал себя смущенным и хотел отклониться от этого взгляда, но блестящие, старческие глаза неотразимо притягивали его к себе.


– Имею удовольствие говорить с графом Безухим, ежели я не ошибаюсь, – сказал проезжающий неторопливо и громко. Пьер молча, вопросительно смотрел через очки на своего собеседника.
– Я слышал про вас, – продолжал проезжающий, – и про постигшее вас, государь мой, несчастье. – Он как бы подчеркнул последнее слово, как будто он сказал: «да, несчастье, как вы ни называйте, я знаю, что то, что случилось с вами в Москве, было несчастье». – Весьма сожалею о том, государь мой.
Пьер покраснел и, поспешно спустив ноги с постели, нагнулся к старику, неестественно и робко улыбаясь.
– Я не из любопытства упомянул вам об этом, государь мой, но по более важным причинам. – Он помолчал, не выпуская Пьера из своего взгляда, и подвинулся на диване, приглашая этим жестом Пьера сесть подле себя. Пьеру неприятно было вступать в разговор с этим стариком, но он, невольно покоряясь ему, подошел и сел подле него.
– Вы несчастливы, государь мой, – продолжал он. – Вы молоды, я стар. Я бы желал по мере моих сил помочь вам.
– Ах, да, – с неестественной улыбкой сказал Пьер. – Очень вам благодарен… Вы откуда изволите проезжать? – Лицо проезжающего было не ласково, даже холодно и строго, но несмотря на то, и речь и лицо нового знакомца неотразимо привлекательно действовали на Пьера.
– Но если по каким либо причинам вам неприятен разговор со мною, – сказал старик, – то вы так и скажите, государь мой. – И он вдруг улыбнулся неожиданно, отечески нежной улыбкой.
– Ах нет, совсем нет, напротив, я очень рад познакомиться с вами, – сказал Пьер, и, взглянув еще раз на руки нового знакомца, ближе рассмотрел перстень. Он увидал на нем Адамову голову, знак масонства.
– Позвольте мне спросить, – сказал он. – Вы масон?
– Да, я принадлежу к братству свободных каменьщиков, сказал проезжий, все глубже и глубже вглядываясь в глаза Пьеру. – И от себя и от их имени протягиваю вам братскую руку.
– Я боюсь, – сказал Пьер, улыбаясь и колеблясь между доверием, внушаемым ему личностью масона, и привычкой насмешки над верованиями масонов, – я боюсь, что я очень далек от пониманья, как это сказать, я боюсь, что мой образ мыслей насчет всего мироздания так противоположен вашему, что мы не поймем друг друга.
– Мне известен ваш образ мыслей, – сказал масон, – и тот ваш образ мыслей, о котором вы говорите, и который вам кажется произведением вашего мысленного труда, есть образ мыслей большинства людей, есть однообразный плод гордости, лени и невежества. Извините меня, государь мой, ежели бы я не знал его, я бы не заговорил с вами. Ваш образ мыслей есть печальное заблуждение.
– Точно так же, как я могу предполагать, что и вы находитесь в заблуждении, – сказал Пьер, слабо улыбаясь.
– Я никогда не посмею сказать, что я знаю истину, – сказал масон, всё более и более поражая Пьера своею определенностью и твердостью речи. – Никто один не может достигнуть до истины; только камень за камнем, с участием всех, миллионами поколений, от праотца Адама и до нашего времени, воздвигается тот храм, который должен быть достойным жилищем Великого Бога, – сказал масон и закрыл глаза.
– Я должен вам сказать, я не верю, не… верю в Бога, – с сожалением и усилием сказал Пьер, чувствуя необходимость высказать всю правду.
Масон внимательно посмотрел на Пьера и улыбнулся, как улыбнулся бы богач, державший в руках миллионы, бедняку, который бы сказал ему, что нет у него, у бедняка, пяти рублей, могущих сделать его счастие.
– Да, вы не знаете Его, государь мой, – сказал масон. – Вы не можете знать Его. Вы не знаете Его, оттого вы и несчастны.
– Да, да, я несчастен, подтвердил Пьер; – но что ж мне делать?
– Вы не знаете Его, государь мой, и оттого вы очень несчастны. Вы не знаете Его, а Он здесь, Он во мне. Он в моих словах, Он в тебе, и даже в тех кощунствующих речах, которые ты произнес сейчас! – строгим дрожащим голосом сказал масон.
Он помолчал и вздохнул, видимо стараясь успокоиться.
– Ежели бы Его не было, – сказал он тихо, – мы бы с вами не говорили о Нем, государь мой. О чем, о ком мы говорили? Кого ты отрицал? – вдруг сказал он с восторженной строгостью и властью в голосе. – Кто Его выдумал, ежели Его нет? Почему явилось в тебе предположение, что есть такое непонятное существо? Почему ты и весь мир предположили существование такого непостижимого существа, существа всемогущего, вечного и бесконечного во всех своих свойствах?… – Он остановился и долго молчал.
Пьер не мог и не хотел прерывать этого молчания.
– Он есть, но понять Его трудно, – заговорил опять масон, глядя не на лицо Пьера, а перед собою, своими старческими руками, которые от внутреннего волнения не могли оставаться спокойными, перебирая листы книги. – Ежели бы это был человек, в существовании которого ты бы сомневался, я бы привел к тебе этого человека, взял бы его за руку и показал тебе. Но как я, ничтожный смертный, покажу всё всемогущество, всю вечность, всю благость Его тому, кто слеп, или тому, кто закрывает глаза, чтобы не видать, не понимать Его, и не увидать, и не понять всю свою мерзость и порочность? – Он помолчал. – Кто ты? Что ты? Ты мечтаешь о себе, что ты мудрец, потому что ты мог произнести эти кощунственные слова, – сказал он с мрачной и презрительной усмешкой, – а ты глупее и безумнее малого ребенка, который бы, играя частями искусно сделанных часов, осмелился бы говорить, что, потому что он не понимает назначения этих часов, он и не верит в мастера, который их сделал. Познать Его трудно… Мы веками, от праотца Адама и до наших дней, работаем для этого познания и на бесконечность далеки от достижения нашей цели; но в непонимании Его мы видим только нашу слабость и Его величие… – Пьер, с замиранием сердца, блестящими глазами глядя в лицо масона, слушал его, не перебивал, не спрашивал его, а всей душой верил тому, что говорил ему этот чужой человек. Верил ли он тем разумным доводам, которые были в речи масона, или верил, как верят дети интонациям, убежденности и сердечности, которые были в речи масона, дрожанию голоса, которое иногда почти прерывало масона, или этим блестящим, старческим глазам, состарившимся на том же убеждении, или тому спокойствию, твердости и знанию своего назначения, которые светились из всего существа масона, и которые особенно сильно поражали его в сравнении с своей опущенностью и безнадежностью; – но он всей душой желал верить, и верил, и испытывал радостное чувство успокоения, обновления и возвращения к жизни.
– Он не постигается умом, а постигается жизнью, – сказал масон.
– Я не понимаю, – сказал Пьер, со страхом чувствуя поднимающееся в себе сомнение. Он боялся неясности и слабости доводов своего собеседника, он боялся не верить ему. – Я не понимаю, – сказал он, – каким образом ум человеческий не может постигнуть того знания, о котором вы говорите.
Масон улыбнулся своей кроткой, отеческой улыбкой.
– Высшая мудрость и истина есть как бы чистейшая влага, которую мы хотим воспринять в себя, – сказал он. – Могу ли я в нечистый сосуд воспринять эту чистую влагу и судить о чистоте ее? Только внутренним очищением самого себя я могу до известной чистоты довести воспринимаемую влагу.
– Да, да, это так! – радостно сказал Пьер.
– Высшая мудрость основана не на одном разуме, не на тех светских науках физики, истории, химии и т. д., на которые распадается знание умственное. Высшая мудрость одна. Высшая мудрость имеет одну науку – науку всего, науку объясняющую всё мироздание и занимаемое в нем место человека. Для того чтобы вместить в себя эту науку, необходимо очистить и обновить своего внутреннего человека, и потому прежде, чем знать, нужно верить и совершенствоваться. И для достижения этих целей в душе нашей вложен свет Божий, называемый совестью.
– Да, да, – подтверждал Пьер.
– Погляди духовными глазами на своего внутреннего человека и спроси у самого себя, доволен ли ты собой. Чего ты достиг, руководясь одним умом? Что ты такое? Вы молоды, вы богаты, вы умны, образованы, государь мой. Что вы сделали из всех этих благ, данных вам? Довольны ли вы собой и своей жизнью?
– Нет, я ненавижу свою жизнь, – сморщась проговорил Пьер.
– Ты ненавидишь, так измени ее, очисти себя, и по мере очищения ты будешь познавать мудрость. Посмотрите на свою жизнь, государь мой. Как вы проводили ее? В буйных оргиях и разврате, всё получая от общества и ничего не отдавая ему. Вы получили богатство. Как вы употребили его? Что вы сделали для ближнего своего? Подумали ли вы о десятках тысяч ваших рабов, помогли ли вы им физически и нравственно? Нет. Вы пользовались их трудами, чтоб вести распутную жизнь. Вот что вы сделали. Избрали ли вы место служения, где бы вы приносили пользу своему ближнему? Нет. Вы в праздности проводили свою жизнь. Потом вы женились, государь мой, взяли на себя ответственность в руководстве молодой женщины, и что же вы сделали? Вы не помогли ей, государь мой, найти путь истины, а ввергли ее в пучину лжи и несчастья. Человек оскорбил вас, и вы убили его, и вы говорите, что вы не знаете Бога, и что вы ненавидите свою жизнь. Тут нет ничего мудреного, государь мой! – После этих слов, масон, как бы устав от продолжительного разговора, опять облокотился на спинку дивана и закрыл глаза. Пьер смотрел на это строгое, неподвижное, старческое, почти мертвое лицо, и беззвучно шевелил губами. Он хотел сказать: да, мерзкая, праздная, развратная жизнь, – и не смел прерывать молчание.
Масон хрипло, старчески прокашлялся и кликнул слугу.
– Что лошади? – спросил он, не глядя на Пьера.
– Привели сдаточных, – отвечал слуга. – Отдыхать не будете?
– Нет, вели закладывать.
«Неужели же он уедет и оставит меня одного, не договорив всего и не обещав мне помощи?», думал Пьер, вставая и опустив голову, изредка взглядывая на масона, и начиная ходить по комнате. «Да, я не думал этого, но я вел презренную, развратную жизнь, но я не любил ее, и не хотел этого, думал Пьер, – а этот человек знает истину, и ежели бы он захотел, он мог бы открыть мне её». Пьер хотел и не смел сказать этого масону. Проезжающий, привычными, старческими руками уложив свои вещи, застегивал свой тулупчик. Окончив эти дела, он обратился к Безухому и равнодушно, учтивым тоном, сказал ему:
– Вы куда теперь изволите ехать, государь мой?
– Я?… Я в Петербург, – отвечал Пьер детским, нерешительным голосом. – Я благодарю вас. Я во всем согласен с вами. Но вы не думайте, чтобы я был так дурен. Я всей душой желал быть тем, чем вы хотели бы, чтобы я был; но я ни в ком никогда не находил помощи… Впрочем, я сам прежде всего виноват во всем. Помогите мне, научите меня и, может быть, я буду… – Пьер не мог говорить дальше; он засопел носом и отвернулся.
Масон долго молчал, видимо что то обдумывая.