Война Сицилийской вечерни

Война Сицилийской вечерни
"Сицилийская вечерня" (1846) кисти Франческо Хайеса
Дата	1282-1302
Место	Западное Средиземноморье
Итог	Кальтабеллотский договор
Изменения	Раздел Сицилийского королевства
Противники
Арагонская корона Королевство Тринакрия Анжуйское Неаполитанское королевство Королевство Франция Королевство Майорка
Командующие
неизвестно неизвестно
Силы сторон
неизвестно неизвестно
Потери
неизвестно неизвестно

Война Сицилийской вечерни — война между Анжуйской ветвью дома Капетингов и королями Арагона, шедшая в Западном Средиземноморье с 1282 по 1302 годы.

Восстание Сицилийской вечерни

В 1112 году граф Сицилии Рожер II стал единоличным правителем Сицилии, после чего, вмешавшись в дела континентальной Италии, захватил Южную Италию. Поддержанный им антипапа Анаклет II короновал его королём Сицилийского королевства, в состав которого вошли как остров Сицилия, так и южная часть Италии с Неаполем. В 1139 году по Миньянскому договору папа Иннокентий II признал Рожера королём.

В конце XII века Сицилийское королевство унаследовал император Священной Римской империи Фридрих II. Ему наследовал в 1250 году император Конрад IV. Наследником Конрада (1254 год) стал его двухлетний сын Конрадин. Реально же все это время Сицилией правил незаконный сын Фридриха II Манфред Сицилийский, который после распространения ложных слухов о смерти Конрадина в 1258 году объявил себя королём Сицилии.

Папа Климент IV не признал прав Манфреда на королевство, и «передал» его брату короля Франции Луи IX Карлу Анжуйскому, который и вступил на престол после гибели Манфреда в 1266 году. Карл рассматривал получение Сицилии как первый шаг на пути к завоеванию всего Средиземноморья и готовился к войне с византийским императором Михаилом VIII Палеологом. Налоги, собираемые в Сицилии, уходили во Францию, французы вели себя на Сицилии с гигантской заносчивостью.

Вечером 29 марта 1282 года пьяный французский сержант стал домогаться сицилийской женщины близ церкви Святого Духа в Палермо как раз в тот момент, когда колокола звонили к вечерне. Муж женщины напал на сержанта и прикончил его; убийство стало началом волнений, которые привели к резне. К утру было убито две тысячи французов, Палермо оказался в руках мятежников. 28 апреля восстала и Мессина. Карл I Анжуйский, собиравшийся начать войну против Византии, был вынужден изменить планы и высадился в Мессине, осадив её с моря и суши.

Сицилиец Джованни Прочида провёл некоторое время при дворе арагонского короля Педро III, который был зятем Манфреда Сицилийского. Восставшие направили делегацию в Алькойль, умоляя Педро III принять корону Сицилии и защитить её от Карла I Анжуйского. Педро III согласился, и 30 августа 1282 года высадился в Трапани. По пути в Палермо сицилийцы приветствовали его, и уже 4 сентября 1282 года он короновался в Палермо как король Сицилии (Педро I). В сентябре — октябре 1282 года Педро взял под свой контроль всю Сицилию, а Карл I Анжуйский был вынужден снять осаду с Мессины и отплыть в Неаполь. 18 ноября 1282 года папа Мартин IV отлучил Педро III от Церкви и лишил его прав на королевство.

Арагонское вторжение в Италию

К февралю 1283 года Педро уже контролировал большую часть побережья Калабрии. Карл Анжуйский, для которого потеря Сицилии означала крах всех его планов по созданию Средиземноморской державы, сравнимой с Римской империей, отправил Педро вызов на поединок, предлагая решить судьбу Сицилии с помощью единоборства. Схватка должна была состояться на английской территории — в Бордо. Педро принял предложение, однако во время последующих переговоров было решено, что так как Карлу уже исполнилось 55 лет (по меркам того времени он был стар), а Педро — только 40, то будет честнее, если каждый монарх приведёт с собой сотню тщательно отобранных рыцарей, которые будут сражаться бок о бок с ним.

Однако, договорившись о дате поединка, стороны забыли назначить точное время. Король Педро и его рыцари прибыли к месту схватки рано утром, когда на месте не было ни Карла, ни его рыцарей; когда герольды должным образом возвестили о его присутствии, Педро, как и следовало, покинул поле и объявил себя победителем, поскольку его противник струсил, так и не явившись. Карл прибыл через несколько часов, и поступил так же. Обе стороны понесли существенные потери — как денег, так и времени — но сохранили честь без физического ущерба; эти два короля так никогда и не встретились лично.

Пока Педро и Карл занимались дуэльными вопросами, арагонский адмирал Руджеро Лауриа продолжал вести морскую войну в Калабрии, а в июле 1283 года разбил анжуйский флот в сражении у Мальты. Затем, в июне 1284 года, выманив будущего Карла II с флотом из Неаполя в море, Руджеро полностью уничтожил анжуйский флот в битве в Неаполитанском заливе, взяв в плен самого принца Карла и 42 корабля и приведя их в Мессину. Карл I вернулся в Италию, но вскоре, в 1285 году, умер, и война в Италии оказалась без руководителей с обеих сторон: наследник Карла I находился в плену, а Педро был занят в Испании, отражая крестовый поход.

Крестовый поход против Арагона

Так как и Сицилия, и Неаполь формально были дарованы Карлу папой римским, то папству следовало позаботиться о своём престиже. Папа Мартин IV передал королевство сыну французского короля Филиппа III — Карлу Валуа, и провозгласил крестовый поход против Арагона. Король Филипп начал набирать войско и искать союзников в Европе.

Тем временем Педро занимался проблемами, возникшими у него дома. Он отвоевал Альбаррасин у взбунтовавшегося Хуана Нуньеса де Лара, возобновил союз с кастильским королём Санчо IV и атаковал Туделу, чтобы не дать наваррскому королю Филиппу I, который был сыном французского короля Филиппа III, атаковать Арагон с этого направления.

Брат Педро — король Майорки Хайме II — в 1284 году признал французский сюзеренитет над Монпелье и дал французам право прохода через принадлежавшие ему Балеарские острова и Графство Руссильон (лежавшее между французскими и арагонскими владениями). В 1284 году французская армия вошла в Руссильон, однако, несмотря на поддержку Хайме, местное население восстало против французов. Героически сопротивлялся французам город Элн, обороной которого командовал незаконный сын Нуньо Санчеса (последнего графа Руссильона перед присоединением графства к Арагонскому королевству), однако в итоге он пал.

В 1285 году Филипп осадил Жирону, и после упорной борьбы взял город. Здесь Карл Валуа был коронован сицилийским королём, однако без реальной короны. Однако тут с итальянского театра прибыл Руджеро Лауриа, и уничтожил французский флот в сражении у островов Лес-Формигес, а сухопутные войска поразила эпидемия дизентерии, от которой пострадал и сам король Филипп. Король Наварры — наследник французского престола — договорился с Педро о свободном возвращении французской королевской семьи через Пиренеи, но для войск такого разрешения дано не было, и французская армия была разбита в сражении в Паниссарском проходе. Сам французский король умер в Перпиньяне — столице Хайме II.

Арагонский и сицилийский король Педро скончался 2 ноября 1285 года — в том же году, что и оба его соперника. До своей смерти он успел сделать заявление о том, что его завоевания совершены исключительно в целях защиты семейных прав, и не ущемляют прав церкви. После нескольких лет боевых действий (в ходе которых в 1287 году Руджеро Лауриа разгромил анжуйский флот в Битве графов) в 1291 году был подписан Тарасконский договор, по которому с короля Арагона Альфонсо III и короля Сицилии Хайме I снималось отлучение от церкви. Альфонсо пообещал, что его брат Хайме не будет удерживать Сицилийское королевство против воли папства, а папа Николай IV признал Хайме королём Сицилии, аннулировав инвеституру Карла Валуа.

Сицилия против Неаполя и Арагона

18 июня 1291 года король Арагона Альфонсо III неожиданно умер. Детей Альфонсо не оставил, в результате королём Арагона, Валенсии и Майорки стал Хайме. Согласно завещанию брата, Хайме должен был передать сицилийскую корону младшему брату, Федериго, однако он отказался выполнять завещание, желая сохранить за собой и Сицилию.

Оставив Федериго своим наместником в Сицилии, в июле Хайме отправился в Барселону, где и был коронован как король Арагона и Валенсии под именем Хайме II. Вскоре он отказался отдавать Балеарские острова Хайме II Майоркскому, объявив их неотъемлемой частью Арагонского королевства. В результате папа Николай снова отлучил от церкви Хайме, что должно было привести к возобновлению войны.

Однако вскоре Хайме был вынужден вновь начать мирные переговоры, будучи готов передать Сицилию Карлу II за вознаграждение. А 4 апреля 1292 года умер папа Николай, его преемник был выбран только через 2 года, что затормозило переговоры. Карл II, заинтересованный в возвращении Сицилии и освобождении сыновей, бывших заложниками при Арагонском дворе, при посредничестве короля Кастилии Санчо IV в конце 1293 года договорился о перемирии с Хайме, а также делал заманчивые предложения первым лицам Сицилийского королевства и инфанту Федериго. Новый папа, Целестин V был ставленником Карла, поддерживая все его предложения. Однако в декабре 1294 года папа Целестин отрёкся от папского престола, а выбранный вскоре Бонифаций VIII хотя и был в плохих отношениях с Карлом, но поддержал проект мирного договора с Хайме. В итоге 12 июня 1295 года был подписан Ананьиский договорК:Википедия:Статьи без источников (тип: не указан), по которому Хайме передавал Сицилию и Калабрию папскому престолу, возвращал Балеарские острова Хайме II Майоркскому в обмен на Сардинию, кроме того король Майорки признавался вассалом короля Арагона. Также Хайме освобождал из заключения сыновей Карла. В обмен папа давал огромное приданое за дочерью Карла, Бланкой, которая должна была выйти замуж за Хайме, а брат Хайме — инфант Федериго — должен был получить руку племянницы Карла, Екатерины де Куртене, носившей громкий титул императрицы Латинской империи. Кроме того с Хайме и Федериго снималось отлучение.

Однако условия договора, заключенного за их спиной и отдающего их под власть французов, не устроили сицилийцев и Федериго, тем более что Екатерина де Куртене отказалась выходить замуж за безземельного принца. Федериго при поддержке сицилийских сословий отверг договор Ананьи, и 12 декабря 1295 года принял титул правителя Сицилии. 15 января 1296 года сицилийский парламент в Катании провозгласил Федериго королём. 25 марта 1296 года он был коронован в соборе Палермо.

Хайме отказался поддержать брата. Более того, он принял участие в начавшейся в 1298 году войне против Федериго, которая продолжалась с переменным успехом. При этом на стороне Хайме выступали и герои предыдущей войны — Джованни Прочида и Руджеро Лауриа, перешедшие в итоге на службу к Карлу II. В июле 1299 года Хайме разбил флот Федериго в сражении у мыса Орландо, а сыновья Карла II — Роберт и Филипп — высадились на Сицилии и взяли Катанию. Однако уже в сентябре 1299 года Хайме вернулся в Испанию и в дальнейшем в военных действиях против брата участия не принимал.

Федериго с 1296 года успешно воевал в Калабрии, а когда Роберт после взятия Катании двинулся на Трапани — разбил его в сражении у Фальконарии. Однако в июне 1300 года Руджеро Лауриа разбил сицилийский флот в сражении у острова Понца и взял в плен самого Федериго.

В 1302 году по приказу папы Бонифация Карл Валуа прибыл в Италию, отвоевал Калабрию и высадился на Сицилии, но его армия была поражена чумой, и ему пришлось просить мира. В итоге 31 августа 1302 года был подписан Кальтабеллотский договор, по которому признавалась власть Федериго над Сицилией, но только до его смерти. При этом папа Бонифаций VIII настоял на том, чтобы титул Федериго звучал как «король Тринакрии».

Источники

• Джон Норвич «Срединное море. История Средиземноморья», — Москва, АСТ, 2010. ISBN 978-5-17-052189-0

Отрывок, характеризующий Война Сицилийской вечерни

Кутузов прошел по рядам, изредка останавливаясь и говоря по нескольку ласковых слов офицерам, которых он знал по турецкой войне, а иногда и солдатам. Поглядывая на обувь, он несколько раз грустно покачивал головой и указывал на нее австрийскому генералу с таким выражением, что как бы не упрекал в этом никого, но не мог не видеть, как это плохо. Полковой командир каждый раз при этом забегал вперед, боясь упустить слово главнокомандующего касательно полка. Сзади Кутузова, в таком расстоянии, что всякое слабо произнесенное слово могло быть услышано, шло человек 20 свиты. Господа свиты разговаривали между собой и иногда смеялись. Ближе всех за главнокомандующим шел красивый адъютант. Это был князь Болконский. Рядом с ним шел его товарищ Несвицкий, высокий штаб офицер, чрезвычайно толстый, с добрым, и улыбающимся красивым лицом и влажными глазами; Несвицкий едва удерживался от смеха, возбуждаемого черноватым гусарским офицером, шедшим подле него. Гусарский офицер, не улыбаясь, не изменяя выражения остановившихся глаз, с серьезным лицом смотрел на спину полкового командира и передразнивал каждое его движение. Каждый раз, как полковой командир вздрагивал и нагибался вперед, точно так же, точь в точь так же, вздрагивал и нагибался вперед гусарский офицер. Несвицкий смеялся и толкал других, чтобы они смотрели на забавника.
Кутузов шел медленно и вяло мимо тысячей глаз, которые выкатывались из своих орбит, следя за начальником. Поровнявшись с 3 й ротой, он вдруг остановился. Свита, не предвидя этой остановки, невольно надвинулась на него.
– А, Тимохин! – сказал главнокомандующий, узнавая капитана с красным носом, пострадавшего за синюю шинель.
Казалось, нельзя было вытягиваться больше того, как вытягивался Тимохин, в то время как полковой командир делал ему замечание. Но в эту минуту обращения к нему главнокомандующего капитан вытянулся так, что, казалось, посмотри на него главнокомандующий еще несколько времени, капитан не выдержал бы; и потому Кутузов, видимо поняв его положение и желая, напротив, всякого добра капитану, поспешно отвернулся. По пухлому, изуродованному раной лицу Кутузова пробежала чуть заметная улыбка.
– Еще измайловский товарищ, – сказал он. – Храбрый офицер! Ты доволен им? – спросил Кутузов у полкового командира.
И полковой командир, отражаясь, как в зеркале, невидимо для себя, в гусарском офицере, вздрогнул, подошел вперед и отвечал:
– Очень доволен, ваше высокопревосходительство.
– Мы все не без слабостей, – сказал Кутузов, улыбаясь и отходя от него. – У него была приверженность к Бахусу.
Полковой командир испугался, не виноват ли он в этом, и ничего не ответил. Офицер в эту минуту заметил лицо капитана с красным носом и подтянутым животом и так похоже передразнил его лицо и позу, что Несвицкий не мог удержать смеха.
Кутузов обернулся. Видно было, что офицер мог управлять своим лицом, как хотел: в ту минуту, как Кутузов обернулся, офицер успел сделать гримасу, а вслед за тем принять самое серьезное, почтительное и невинное выражение.
Третья рота была последняя, и Кутузов задумался, видимо припоминая что то. Князь Андрей выступил из свиты и по французски тихо сказал:
– Вы приказали напомнить о разжалованном Долохове в этом полку.
– Где тут Долохов? – спросил Кутузов.
Долохов, уже переодетый в солдатскую серую шинель, не дожидался, чтоб его вызвали. Стройная фигура белокурого с ясными голубыми глазами солдата выступила из фронта. Он подошел к главнокомандующему и сделал на караул.
– Претензия? – нахмурившись слегка, спросил Кутузов.
– Это Долохов, – сказал князь Андрей.
– A! – сказал Кутузов. – Надеюсь, что этот урок тебя исправит, служи хорошенько. Государь милостив. И я не забуду тебя, ежели ты заслужишь.
Голубые ясные глаза смотрели на главнокомандующего так же дерзко, как и на полкового командира, как будто своим выражением разрывая завесу условности, отделявшую так далеко главнокомандующего от солдата.
– Об одном прошу, ваше высокопревосходительство, – сказал он своим звучным, твердым, неспешащим голосом. – Прошу дать мне случай загладить мою вину и доказать мою преданность государю императору и России.
Кутузов отвернулся. На лице его промелькнула та же улыбка глаз, как и в то время, когда он отвернулся от капитана Тимохина. Он отвернулся и поморщился, как будто хотел выразить этим, что всё, что ему сказал Долохов, и всё, что он мог сказать ему, он давно, давно знает, что всё это уже прискучило ему и что всё это совсем не то, что нужно. Он отвернулся и направился к коляске.
Полк разобрался ротами и направился к назначенным квартирам невдалеке от Браунау, где надеялся обуться, одеться и отдохнуть после трудных переходов.
– Вы на меня не претендуете, Прохор Игнатьич? – сказал полковой командир, объезжая двигавшуюся к месту 3 ю роту и подъезжая к шедшему впереди ее капитану Тимохину. Лицо полкового командира выражало после счастливо отбытого смотра неудержимую радость. – Служба царская… нельзя… другой раз во фронте оборвешь… Сам извинюсь первый, вы меня знаете… Очень благодарил! – И он протянул руку ротному.
– Помилуйте, генерал, да смею ли я! – отвечал капитан, краснея носом, улыбаясь и раскрывая улыбкой недостаток двух передних зубов, выбитых прикладом под Измаилом.
– Да господину Долохову передайте, что я его не забуду, чтоб он был спокоен. Да скажите, пожалуйста, я всё хотел спросить, что он, как себя ведет? И всё…
– По службе очень исправен, ваше превосходительство… но карахтер… – сказал Тимохин.
– А что, что характер? – спросил полковой командир.
– Находит, ваше превосходительство, днями, – говорил капитан, – то и умен, и учен, и добр. А то зверь. В Польше убил было жида, изволите знать…
– Ну да, ну да, – сказал полковой командир, – всё надо пожалеть молодого человека в несчастии. Ведь большие связи… Так вы того…
– Слушаю, ваше превосходительство, – сказал Тимохин, улыбкой давая чувствовать, что он понимает желания начальника.
– Ну да, ну да.
Полковой командир отыскал в рядах Долохова и придержал лошадь.
– До первого дела – эполеты, – сказал он ему.
Долохов оглянулся, ничего не сказал и не изменил выражения своего насмешливо улыбающегося рта.
– Ну, вот и хорошо, – продолжал полковой командир. – Людям по чарке водки от меня, – прибавил он, чтобы солдаты слышали. – Благодарю всех! Слава Богу! – И он, обогнав роту, подъехал к другой.
– Что ж, он, право, хороший человек; с ним служить можно, – сказал Тимохин субалтерн офицеру, шедшему подле него.
– Одно слово, червонный!… (полкового командира прозвали червонным королем) – смеясь, сказал субалтерн офицер.
Счастливое расположение духа начальства после смотра перешло и к солдатам. Рота шла весело. Со всех сторон переговаривались солдатские голоса.
– Как же сказывали, Кутузов кривой, об одном глазу?
– А то нет! Вовсе кривой.
– Не… брат, глазастее тебя. Сапоги и подвертки – всё оглядел…
– Как он, братец ты мой, глянет на ноги мне… ну! думаю…
– А другой то австрияк, с ним был, словно мелом вымазан. Как мука, белый. Я чай, как амуницию чистят!
– Что, Федешоу!… сказывал он, что ли, когда стражения начнутся, ты ближе стоял? Говорили всё, в Брунове сам Бунапарте стоит.
– Бунапарте стоит! ишь врет, дура! Чего не знает! Теперь пруссак бунтует. Австрияк его, значит, усмиряет. Как он замирится, тогда и с Бунапартом война откроется. А то, говорит, в Брунове Бунапарте стоит! То то и видно, что дурак. Ты слушай больше.
– Вишь черти квартирьеры! Пятая рота, гляди, уже в деревню заворачивает, они кашу сварят, а мы еще до места не дойдем.
– Дай сухарика то, чорт.
– А табаку то вчера дал? То то, брат. Ну, на, Бог с тобой.
– Хоть бы привал сделали, а то еще верст пять пропрем не емши.
– То то любо было, как немцы нам коляски подавали. Едешь, знай: важно!
– А здесь, братец, народ вовсе оголтелый пошел. Там всё как будто поляк был, всё русской короны; а нынче, брат, сплошной немец пошел.
– Песенники вперед! – послышался крик капитана.
И перед роту с разных рядов выбежало человек двадцать. Барабанщик запевало обернулся лицом к песенникам, и, махнув рукой, затянул протяжную солдатскую песню, начинавшуюся: «Не заря ли, солнышко занималося…» и кончавшуюся словами: «То то, братцы, будет слава нам с Каменскиим отцом…» Песня эта была сложена в Турции и пелась теперь в Австрии, только с тем изменением, что на место «Каменскиим отцом» вставляли слова: «Кутузовым отцом».
Оторвав по солдатски эти последние слова и махнув руками, как будто он бросал что то на землю, барабанщик, сухой и красивый солдат лет сорока, строго оглянул солдат песенников и зажмурился. Потом, убедившись, что все глаза устремлены на него, он как будто осторожно приподнял обеими руками какую то невидимую, драгоценную вещь над головой, подержал ее так несколько секунд и вдруг отчаянно бросил ее:
Ах, вы, сени мои, сени!
«Сени новые мои…», подхватили двадцать голосов, и ложечник, несмотря на тяжесть амуниции, резво выскочил вперед и пошел задом перед ротой, пошевеливая плечами и угрожая кому то ложками. Солдаты, в такт песни размахивая руками, шли просторным шагом, невольно попадая в ногу. Сзади роты послышались звуки колес, похрускиванье рессор и топот лошадей.
Кутузов со свитой возвращался в город. Главнокомандующий дал знак, чтобы люди продолжали итти вольно, и на его лице и на всех лицах его свиты выразилось удовольствие при звуках песни, при виде пляшущего солдата и весело и бойко идущих солдат роты. Во втором ряду, с правого фланга, с которого коляска обгоняла роты, невольно бросался в глаза голубоглазый солдат, Долохов, который особенно бойко и грациозно шел в такт песни и глядел на лица проезжающих с таким выражением, как будто он жалел всех, кто не шел в это время с ротой. Гусарский корнет из свиты Кутузова, передразнивавший полкового командира, отстал от коляски и подъехал к Долохову.
Гусарский корнет Жерков одно время в Петербурге принадлежал к тому буйному обществу, которым руководил Долохов. За границей Жерков встретил Долохова солдатом, но не счел нужным узнать его. Теперь, после разговора Кутузова с разжалованным, он с радостью старого друга обратился к нему:
– Друг сердечный, ты как? – сказал он при звуках песни, ровняя шаг своей лошади с шагом роты.
– Я как? – отвечал холодно Долохов, – как видишь.
Бойкая песня придавала особенное значение тону развязной веселости, с которой говорил Жерков, и умышленной холодности ответов Долохова.
– Ну, как ладишь с начальством? – спросил Жерков.
– Ничего, хорошие люди. Ты как в штаб затесался?
– Прикомандирован, дежурю.
Они помолчали.
«Выпускала сокола да из правого рукава», говорила песня, невольно возбуждая бодрое, веселое чувство. Разговор их, вероятно, был бы другой, ежели бы они говорили не при звуках песни.
– Что правда, австрийцев побили? – спросил Долохов.
– А чорт их знает, говорят.
– Я рад, – отвечал Долохов коротко и ясно, как того требовала песня.
– Что ж, приходи к нам когда вечерком, фараон заложишь, – сказал Жерков.
– Или у вас денег много завелось?
– Приходи.
– Нельзя. Зарок дал. Не пью и не играю, пока не произведут.
– Да что ж, до первого дела…
– Там видно будет.
Опять они помолчали.
– Ты заходи, коли что нужно, все в штабе помогут… – сказал Жерков.
Долохов усмехнулся.
– Ты лучше не беспокойся. Мне что нужно, я просить не стану, сам возьму.
– Да что ж, я так…
– Ну, и я так.
– Прощай.
– Будь здоров…
… и высоко, и далеко,
На родиму сторону…
Жерков тронул шпорами лошадь, которая раза три, горячась, перебила ногами, не зная, с какой начать, справилась и поскакала, обгоняя роту и догоняя коляску, тоже в такт песни.


Возвратившись со смотра, Кутузов, сопутствуемый австрийским генералом, прошел в свой кабинет и, кликнув адъютанта, приказал подать себе некоторые бумаги, относившиеся до состояния приходивших войск, и письма, полученные от эрцгерцога Фердинанда, начальствовавшего передовою армией. Князь Андрей Болконский с требуемыми бумагами вошел в кабинет главнокомандующего. Перед разложенным на столе планом сидели Кутузов и австрийский член гофкригсрата.
– А… – сказал Кутузов, оглядываясь на Болконского, как будто этим словом приглашая адъютанта подождать, и продолжал по французски начатый разговор.
– Я только говорю одно, генерал, – говорил Кутузов с приятным изяществом выражений и интонации, заставлявшим вслушиваться в каждое неторопливо сказанное слово. Видно было, что Кутузов и сам с удовольствием слушал себя. – Я только одно говорю, генерал, что ежели бы дело зависело от моего личного желания, то воля его величества императора Франца давно была бы исполнена. Я давно уже присоединился бы к эрцгерцогу. И верьте моей чести, что для меня лично передать высшее начальство армией более меня сведущему и искусному генералу, какими так обильна Австрия, и сложить с себя всю эту тяжкую ответственность для меня лично было бы отрадой. Но обстоятельства бывают сильнее нас, генерал.
И Кутузов улыбнулся с таким выражением, как будто он говорил: «Вы имеете полное право не верить мне, и даже мне совершенно всё равно, верите ли вы мне или нет, но вы не имеете повода сказать мне это. И в этом то всё дело».
Австрийский генерал имел недовольный вид, но не мог не в том же тоне отвечать Кутузову.