Война восьми святых

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск
Война восьми святых
Дата

1375 — июль 1378 гг.

Место

Апеннинский полуостров

Итог

Мирный договор в Тиволи

Противники
Папская область Коалиция итальянских городов-государств:
Флоренция
Милан
Сиена
Командующие
Джон Хоквуд (до 1377),
Роберт Женевский (с 1377)
Флорентийская комиссия
Силы сторон
неизвестно неизвестно
Потери
неизвестно неизвестно

Война Восьми Святых (итал. Guerra degli Otto Santi) — война между Папским государством во главе с папой Григорием XI и коалицией итальянских государств во главе с Флоренцией в 1375—1378 гг.

Флорентийская комиссия называлась коллегией Восьми по ведению войны, или — с традиционной флорентийской лаконичностью — Восемью войны (Otto della guerra). Поскольку они возглавляли войну против самого римского папы, их шутя именовали Восемью святыми (Otto santi), так как только святые могли набраться смелости воевать с наместником Бога на земле. Отсюда вся война получила название войны Восьми святых (La guerra degli Otto santi).





Причины

В 70-х годах XIV века папская курия начала строить планы по возвращению своего влияния в центральной Италии, чего опасались многие итальянские города. Так, Флоренция участвовала в конфликте из-за того, что курия присоединила к своим владениям Романию и Умбрию, игравшие важную роль в хозяйственной жизни города. В свою очередь, Григорий XI был недоволен отказом Флоренции помочь ему во время войны с правителем Милана Бернабо Висконти. В 1375 году, когда война подходила к завершению, многие флорентийцы боялись, что папа обратит свой взор на Тоскану.

Кроме того, жителям папских городов доставляли много проблем безработные наёмники, нанятые Григорием XI для участия в войне против Милана[1].

Война

Поводом стал конфликт Флоренции с папским легатом в Болонье, запретившим продавать флорентийцам зерно. Весной 1375 года он направил на город войско английского наёмника Джона Хоквуда. Но флорентийская комиссия отдала ему 130 000 флоринов, собранных с местного духовенства (епископы, аббаты, монастыри и духовные учреждения), а также обязалась выплачивать ежегодное вознаграждение и пожизненную пенсию, равные 600 и 1 200 флоринов.

Флоренция создала альянс с Миланом в июле 1375 года, ещё до начала войны. Также во многие города папы были отправлены агенты, целью которых было формирование народных волнений. Это было несложно, и скоро жители городов Поджо, Монтефьякони и Перуджи уничтожили многих представителей городской администрации, чем дали Флоренции преимущество на первых этапах войны. К антипапскому союзу присоединилось около 80 городов и крепостей, получивших от Флоренции знамя свободы, объявив себя независимыми республиками.[2]

31 марта 1376 года Григорий XI наложил на Флоренцию интердикт, отлучил всех её жителей и призвал всех европейских монархов изгнать флорентийских купцов[3]. Это нанесло ощутимый удар по городу, поскольку именно заработанными на торговле деньгами оплачивались услуги кондотьеров. В 1377 году кардинал Роберт Женевский (будущий авиньонский антипапа Климент VII) возглавил армию из 6000 бретонцев, направленную на подавление восстания. 1 февраля она устроила резню в городе Чезена близ Римини, где уничтожила 4 тысячи бунтовщиков.

Хоквуд придерживался условия своего договора с Флоренцией, не воюя в Тоскане, подавляя восстания в Папской области. Но в 1377 году он оставил Григория XI, присоединившись к антипапской коалиции. Летом 1377 года папские кондотьеры отвоевали Болонью, что позволило открыть дорогу на несколько городов, поддерживающих Флоренцию.

Весной 1378 года в Сарцане произошла встреча, где присутствовали послы Рима и Флоренции, представители императора, королей Франции, Венгрии, Испании и Неаполя. В ходе этой конференции было объявлено, что папа только что скончался (в ночь с 26 на 27 марта 1378).

Окончание

В июле 1378 года в городе Тиволи был заключен мирный договор, принятый папой Урбаном VI в связи со смертью его предшественника и началом великого западного раскола. Согласно документу, Флоренция выплачивала Папе 200 000 флоринов (Григорий XI требовал 1 000 000), обязывалась отменить все постановления против церкви, а также возвратить всю конфискованную у духовенства собственность. Папа в свою очередь отменял интердикт[4].

Напишите отзыв о статье "Война восьми святых"

Примечания

  1. Holmes, George. 2000. Europe: Hierarchy and Revolt, 1320—1450. Blackwell Publishing. ISBN 0631213821. p. 131.
  2. Поздникин А. А. Война «восьми святых против церкви» (1375—1378) в оценке Поджо Браччолини
  3. Alison Williams Lewin, Negotiating Survival: Florence and the Great Schism, 1378—1417 (Fairleigh Dickinson UP, 2003), p. 45, citing Gene A. Brucker, Florentine Politics and Society, 1343—1378 (Princeton UP, 1962), p. 310.
  4. Francis A. Hyett. Florence: her history and art, to the fall of the Republic, (Methuen & Co., Trinity Hall, Cambridge: 1903), 182.

Литература

  • [archive.is/20130417141159/www.sgu.ru/faculties/historical/departments/oinp/VIIP_5 Поздникин А. А. Война «восьми святых против церкви» (1375—1378) в оценке Поджо Браччолини]


Отрывок, характеризующий Война восьми святых

– Ну, так прими предложение. И то пора замуж итти, – сердито и насмешливо сказала мать.
– Нет, мама, мне так жалко его. Я не знаю, как я скажу.
– Да тебе и нечего говорить, я сама скажу, – сказала графиня, возмущенная тем, что осмелились смотреть, как на большую, на эту маленькую Наташу.
– Нет, ни за что, я сама, а вы слушайте у двери, – и Наташа побежала через гостиную в залу, где на том же стуле, у клавикорд, закрыв лицо руками, сидел Денисов. Он вскочил на звук ее легких шагов.
– Натали, – сказал он, быстрыми шагами подходя к ней, – решайте мою судьбу. Она в ваших руках!
– Василий Дмитрич, мне вас так жалко!… Нет, но вы такой славный… но не надо… это… а так я вас всегда буду любить.
Денисов нагнулся над ее рукою, и она услыхала странные, непонятные для нее звуки. Она поцеловала его в черную, спутанную, курчавую голову. В это время послышался поспешный шум платья графини. Она подошла к ним.
– Василий Дмитрич, я благодарю вас за честь, – сказала графиня смущенным голосом, но который казался строгим Денисову, – но моя дочь так молода, и я думала, что вы, как друг моего сына, обратитесь прежде ко мне. В таком случае вы не поставили бы меня в необходимость отказа.
– Г'афиня, – сказал Денисов с опущенными глазами и виноватым видом, хотел сказать что то еще и запнулся.
Наташа не могла спокойно видеть его таким жалким. Она начала громко всхлипывать.
– Г'афиня, я виноват перед вами, – продолжал Денисов прерывающимся голосом, – но знайте, что я так боготво'ю вашу дочь и всё ваше семейство, что две жизни отдам… – Он посмотрел на графиню и, заметив ее строгое лицо… – Ну п'ощайте, г'афиня, – сказал он, поцеловал ее руку и, не взглянув на Наташу, быстрыми, решительными шагами вышел из комнаты.

На другой день Ростов проводил Денисова, который не хотел более ни одного дня оставаться в Москве. Денисова провожали у цыган все его московские приятели, и он не помнил, как его уложили в сани и как везли первые три станции.
После отъезда Денисова, Ростов, дожидаясь денег, которые не вдруг мог собрать старый граф, провел еще две недели в Москве, не выезжая из дому, и преимущественно в комнате барышень.
Соня была к нему нежнее и преданнее чем прежде. Она, казалось, хотела показать ему, что его проигрыш был подвиг, за который она теперь еще больше любит его; но Николай теперь считал себя недостойным ее.
Он исписал альбомы девочек стихами и нотами, и не простившись ни с кем из своих знакомых, отослав наконец все 43 тысячи и получив росписку Долохова, уехал в конце ноября догонять полк, который уже был в Польше.



После своего объяснения с женой, Пьер поехал в Петербург. В Торжке на cтанции не было лошадей, или не хотел их смотритель. Пьер должен был ждать. Он не раздеваясь лег на кожаный диван перед круглым столом, положил на этот стол свои большие ноги в теплых сапогах и задумался.
– Прикажете чемоданы внести? Постель постелить, чаю прикажете? – спрашивал камердинер.
Пьер не отвечал, потому что ничего не слыхал и не видел. Он задумался еще на прошлой станции и всё продолжал думать о том же – о столь важном, что он не обращал никакого .внимания на то, что происходило вокруг него. Его не только не интересовало то, что он позже или раньше приедет в Петербург, или то, что будет или не будет ему места отдохнуть на этой станции, но всё равно было в сравнении с теми мыслями, которые его занимали теперь, пробудет ли он несколько часов или всю жизнь на этой станции.
Смотритель, смотрительша, камердинер, баба с торжковским шитьем заходили в комнату, предлагая свои услуги. Пьер, не переменяя своего положения задранных ног, смотрел на них через очки, и не понимал, что им может быть нужно и каким образом все они могли жить, не разрешив тех вопросов, которые занимали его. А его занимали всё одни и те же вопросы с самого того дня, как он после дуэли вернулся из Сокольников и провел первую, мучительную, бессонную ночь; только теперь в уединении путешествия, они с особенной силой овладели им. О чем бы он ни начинал думать, он возвращался к одним и тем же вопросам, которых он не мог разрешить, и не мог перестать задавать себе. Как будто в голове его свернулся тот главный винт, на котором держалась вся его жизнь. Винт не входил дальше, не выходил вон, а вертелся, ничего не захватывая, всё на том же нарезе, и нельзя было перестать вертеть его.
Вошел смотритель и униженно стал просить его сиятельство подождать только два часика, после которых он для его сиятельства (что будет, то будет) даст курьерских. Смотритель очевидно врал и хотел только получить с проезжего лишние деньги. «Дурно ли это было или хорошо?», спрашивал себя Пьер. «Для меня хорошо, для другого проезжающего дурно, а для него самого неизбежно, потому что ему есть нечего: он говорил, что его прибил за это офицер. А офицер прибил за то, что ему ехать надо было скорее. А я стрелял в Долохова за то, что я счел себя оскорбленным, а Людовика XVI казнили за то, что его считали преступником, а через год убили тех, кто его казнил, тоже за что то. Что дурно? Что хорошо? Что надо любить, что ненавидеть? Для чего жить, и что такое я? Что такое жизнь, что смерть? Какая сила управляет всем?», спрашивал он себя. И не было ответа ни на один из этих вопросов, кроме одного, не логического ответа, вовсе не на эти вопросы. Ответ этот был: «умрешь – всё кончится. Умрешь и всё узнаешь, или перестанешь спрашивать». Но и умереть было страшно.