Война за независимость США на море

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск
Naval operations in the American Revolutionary War
Основной конфликт: Война за независимость США

Война на море, 1775-1783. Глобальный размах операций
Дата

1775-1783

Место

Мировой океан и его моря, Великие озёра

Итог

Парижский мир: признание независимости США;
территориальные уступки противников;
возвращение к Британии господства на море;

Противники
Великобритания Тринадцать колоний
Франция
Испания
Голландия
Командующие
лорд Сэндвич
Самуэль Грейвз
Ричард Хау
Август Кеппель
Чарльз Харди
Самуэль Худ
Джордж Родни,
и др.[1]
маркиз Морепа
граф д’Орвилье
граф д’Эстен
граф де Грасс
Луис де Кордоба
Джон Пол Джонс,
и др.
Силы сторон
неизвестно неизвестно
Потери
неизвестно неизвестно

Война за независимость США на море — имеет два определения.

  1. действия Королевского флота в американских водах (против 13 колоний и флотов интервенции). Сюда же по умолчанию включалась борьба против Континентального флота и приватиров в британских водах.
  2. все морские операции в ходе войны, включавшие Великобританию, Францию, Испанию, Нидерланды и их колонии, как в американских водах, так и по всему миру.




Два подхода

Американская историография до середины XX века была склонна к первому определению. Согласно ему, все существенные события той морской войны происходили в Америке и вокруг неё. Такой взгляд прямо вытекает из положения, что сутью Американской революции была борьба «республики» (Континентальный конгресс) против «деспотии» (Британская монархия)[2][3].

Британия же всегда рассматривала войну в Америке в контексте глобальной борьбы европейских держав, так как должна была взвешивать важность отправки войск и кораблей в колонии против их применения на других театрах. Так, вновь назначенный секретарь Иностранного департамента виконт Веймут прямо писал: «Ключ к исходу борьбы в колониях находится в Европе»[4]. Это — взгляд на войну с точки зрения всемирной борьбы всех государств, независимо от идеологии и способа правления. Частью этой борьбы стала зарождающаяся американская нация[1]. Действительно, союзниками новой республики оказались две абсолютные монархии (Франция и Испания) и торговая республика (Голландия), а роль деспотии досталась конституционной монархии.

Со второй половины XX в. в истории возобладал второй подход, в том числе в США[5]. В его свете важны два положения:

  1. война имела экономическую подоплёку;
  2. война была неразрывно связана с морской мощью — как торговой, так и военной[6].

Разумеется, такие идеи высказывались и раньше. Мэхэн прямо указал: «размах мировой борьбы, которой наша Декларация независимости была лишь прелюдией… её подписанты вряд ли предвидели»[7]. Но их относили на узкий взгляд специалиста, придающего делам флота чрезмерное значение. Опыт двух мировых войн заставил по-новому осмыслить важность моря, и перенести его из побочных в главные факторы независимости Америки.

Экономические причины

Для большинства исследователей стало общим местом утверждение, что катализатором восстания колоний, наряду с политическими, стали экономические притеснения, такие как непомерные налоги. Но со временем стали выявлять их связь с политическими свободами: развитие энергичных, но умышленно лишенных собственной промышленности колоний, дошло до точки, в которой для роста экономики им нужна была самостоятельность. Попросту говоря, администрация через британских губернаторов больше не отвечала их интересам.

В сочетании с чувством самодостаточности, особенно выросшим после завоевания Канады в Семилетнюю войну, где немалую роль сыграли колонисты, экономическое давление стало выливаться в сопротивление власти.

Морская мощь

Как и с остальными, Британия предусмотрительно позаботилась, чтобы североамериканские колонии оставались в роли сырьевого придатка и рынка для промышленных товаров метрополии. Но в случае с Америкой вмешались другие обстоятельства. Не имея возможности богатеть на производстве, колонисты нашли другую выгодную область: торговлю, а именно морскую торговлю, чему способствовало и кораблестроение. В прошедших колониальных войнах американское население обращалось и к другому виду бизнеса, связанному с морем: приватирству.

Но, как всегда озабоченная собственной морской торговлей, Британия немедленно приняла меры для её защиты. Достаточно прочитать американскую Декларацию независимости, и окажется, что половина её текста посвящена узурпациям и притеснениям именно в части торговли: запрет на перевозки товаров иначе, чем реэкспортом через Англию, прессование моряков-колонистов, захват короной кораблей и грузов в море, и так далее.

Те же действия с британской точки зрения были защитой рынков, исполнением воинской повинности, обязательной для всех, и конфискацией контрабанды.

Причём всю войну в стратегических решениях британцев определяющим было одно экономическое соображение: чем бы ни закончилось дело в Северной Америке, Британия не могла позволить себе потерять производящие сахар, крайне доходные островные колонии в Карибах. Это диктовало, какую часть флота можно отрядить для самой Американской войны.

Так как переброски войск за океан и обратно могли осуществляться только морем, определяющую роль играли как действия противников, так и климат, преобладающие ветра и погодные условия: для перехода в Америку и обратно парусные корабли использовали «Атлантическое кольцо» (см. схему 2) попадая в Северную Америку через Канарские острова и Карибы, и возвращаясь через Ньюфаундленд с Гольфстримом. Сезонные изменения диктовали время кампаний: зимние шторма в Новой Англии не благоприятствовали флоту, и он смещался южнее, а сезон карибских ураганов с июня по сентябрь заставлял его переносить действия к северу, на американское Восточное побережье.

Наконец, движение войск внутри американского театра, с его неразвитыми дорогами и лесистой местностью, обеспечивалось почти везде водным путём. Снабжение шло всегда по воде, на то были ещё субъективные причины (см. Начальный период).

Не меньше чем метрополия зависели от моря и колонии: помимо источника доходов, это был и путь ввоза (часто контрабандного) и обмена большинства потребляемых в колониях товаров, а в случае войны — военных припасов, прежде всего пороха, который в колониях не производился. В случае британского эмбарго, все это ожидалось в виде помощи от европейских держав — врагов Британии, и тоже могло прийти только морем. Это прекрасно знали как отцы-основатели, так и их противники в Лондоне. Недаром с 1763 года Британия стремилась к взаимным гарантиям среди всех колониальных держав на пресечение незаконной торговли[1]. Если бы их удалось получить,

…американцы изверились бы в сторонней помощи, которой их Конгресс приманивает население… Тем победили бы мятеж скорее, чем 20 000 солдат.

Но шансов на подобное, конечно, не было. Франция и Испания сразу увидели в мятеже случай отыграть потерянное в Семилетней войне. И все равно, до официального их вступления в войну чуть ли не все операции Континентальной армии и флота были стремлением выйти из снабженческих тисков. Вашингтон писал не раз и не два:

вопию к небесам: «порох, порох, — о боги, дайте нам порох!»

В межвоенный период военно-морская политика Британии строилась на сдерживании: мобилизации и поддержание части кораблей в готовности обеспечивали очевидную позицию силы так, что до реального применения не доходило. Действенное против европейских держав, сдерживание было бессильно против гражданского неповиновения колонистов, в том числе против контрабанды и уклонения от пошлин и сборов. Новый свет был слишком велик, а побережье его слишком протяженно, чтобы ограниченные силы флота могли эффективно следить за исполнением насаждаемых из метрополии законов. И помощь Франции колонистам, пусть неофициальная, настраивала Лондон ещё враждебнее. Франция ясно показывала, что в случае войны в стороне не останется. Вопрос был только в моменте превращения тайной войны в открытую.

1775−1778 (начальный период)

 
Американские воды, 1775−1782
Махиас – Глостер – Фалмут – Блок–Айленд – Рейд Грея – Санди-Хук – Ньюпорт – Чесапикский рейд – Рейд Трайона – Пенобскот – м. Генри – Луисбург – Чесапик – Делавэр – Гудзонов залив

Начало действий на море точно указать невозможно. Континентальный флот ещё не существовал, а частные корабли никогда не прекращали действовать. Так, американская кампания 1775 против Канады была бы невозможна без поддержки с речного фланга. Принято считать, однако, что первый рейд, сделанный по распоряжению Конгресса, по времени предшествует Декларации. Это был десант в Нассау для захвата складов пороха и снарядов. Высадка была назначена на утро 3 марта 1776 года, и хотя прошла успешно, предупреждённый губернатор сумел за ночь вывезти бо́льшую часть пороха.

Первые три года войны противником Королевского флота был не столько зачаточный Континентальный флот, сколько те же приватиры и контрабандисты, с той лишь разницей, что теперь они могли поднимать новый флаг и называться «прорыватели блокады». Один только Салем к 1776 году снарядил их около 160. Мериться силами с регулярным флотом они не могли, да и не стремились. Их целью была британская морская торговля. Архивы Ллойда числят 3087 застрахованных судов потерянными от американцев, из них только 400 были захвачены Континентальным флотом, остальные приватирами. Все вместе составляют около 15 % британского торгового флота времен войны. В результате взлетели страховки: на 30 % для судов в конвоях, свыше 50 % для идущих самостоятельно[10]. Попытки, такие как сожжение Фалмута, наказать порты за поддержку приватиров и контрабандистов дали противоположный результат — обратили колеблющихся колонистов против короны и подтолкнули Конгресс к постройке кораблей для Континентального флота[11].

Второй задачей после борьбы с приватирством была поддержка армии. Здесь особенно проявились разногласия командующих, конфликт ведомственных интересов и ошибки в выборе направлений рейдов. Армия, в лице генерала сэра Хау, придерживалась стратегии рассредоточения сил. Она имела бы смысл, если бы малые разбросанные гарнизоны могли устрашать мятежников, отвращать от них колонистов и тем контролировать окружающую территорию. На деле генерал переоценил лоялистские настроения: гарнизоны не могли даже фуражировать, находясь постоянно в обороне. Поэтому на флот полностью ложилось ещё и их снабжение. Предпринятые армией экспедиции, включая такие стратегически бесполезные, как осада Чарлстона, нуждались во флоте для высадки десанта. Но в интересах самого флота на суше делалось мало.

Тем не менее, американцам противостояла далеко не вся морская мощь Британии. Наоборот, она посылала в колонии только слабейшие, старые и «экономичные» корабли. Ничего крупнее 50-пушечного в первые годы Революции там не появлялось, а в большинстве флот закупал небольшие торговые суда: шхуны, тендеры, бриги, и приспосабливал для своих нужд. Ещё одним казенным типом были таможенные куттеры, не принадлежавшие флоту. Все та же логика сдерживания заставляла держать основные силы флота в европейских водах[1].

Стратегически, Британия стремилась изолировать конфликт — от внешней помощи и от перерастания в большую войну. Но для малой эскадры вице-адмирала Грейвза (в 1775 году, 30 фрегатов, шлюпов, шхун и бригов, флагман HMS Preston) задача была непосильна и в военном, и в политическом плане. К концу года он имел 51 вымпел, в том числе три 44−50 пушечных, и при них 7555 человек, но и тогда не мог одновременно защищать города и патрулировать побережье от Ньюфаундленда до Флориды. Такое рассредоточение сил означало, что Грейвз часто не имел над ними контроля. Капитаны были вынуждены принимать решения самостоятельно — не лучший вариант, если в дело вмешивалась политика. Мятежники использовали для провоза боеприпасов устье реки Делавэр, со множеством заливов и бухт. Перекрыть их все было невозможно. Пришлось распространять усилия на отправные пункты: Вест-Индские владения Франции и Дании (за них отвечали Ямайская и Подветренная эскадры), и перехват голландских транспортов в Канале.

Дипломатические трудности при досмотре «натурализованных» по французским бумагам американцев были огромны. Вызовов со стороны Франции хватало в избытке. Помимо открытия своих портов для контрабанды оружия и приватирства, она начала работы по укреплению Чандернагора в Индии и Дюнкерка в Канале, последнего в качестве базы для набегов на британскую торговлю. И то и другое было открытым нарушением условий Парижского мира (1763).

Кроме того, приходилось считаться с общественным мнением у себя дома. Главным был вопрос о том, как поступать с «мятежными кузенами». Часть общества считала, что в Америке, в отличие, скажем, от Индии, живут их братья, такие же британцы, и их требование равенства обосновано. Они выступали за более либеральное отношение к колонистам, облегчение налогов, гибкость в политике и так далее. Они также справедливо говорили, что собранные с колоний средства тратятся не лучшим образом: коррупция была обычным делом. Другая часть указывала, не менее справедливо, что перед лицом внешних угроз выступления колоний являются просто бунтом и ослаблением страны изнутри, а значит, поступать с ними следует по всей строгости.

Но в конечном счёте, у правительства не было большого выбора: под давлением как внешних обстоятельств, так и влиятельных людей в Англии, из колоний выжимали все что можно. Франция, напротив, вначале не имела трудностей внутри страны, а желание реванша за потери Семилетней войны в высших сословиях было общим. Только позже, с ростом расходов и отсутствием побед в стране возникло сопротивление войне.

Разногласия проникили не только в британское общество, но и на флот, и сказались на его эффективности, особенно в начальный период. Так, назначенный летом 1776 года командовать в Америке адмирал Хау имел тесные связи в Массачусетсе, и потому был заинтересован в своей роли посредника не меньше, чем в исполнении приказов из Лондона[1]. Во время штурма Нью-Йорка в сентябре 1776 он не ввел свои корабли в Ист-Ривер (предположительно, опасаясь мятежных батарей), чем дал возможность Вашингтону переправиться и сохранить армию.

Все это время продолжалась гонка на французских и британских верфях. Вводились в строй новые и отремонтированные корабли. Обе страны хотели обеспечить себе превосходство к началу боевых действий.

1778—1781 (всеобщая война)

Европейский театр

 
Европейские воды, 1775–1782
Мелилья – Северный пролив – о. Уэссан – o. Джерси – Английский Канал – Фламборо–Хед – м. Финистерре – м. Сент–Винсент – м. Санта-Мария – Джерси (2) – Брест – Минорка – Дело Филдинга-Биландта – Доггер банка – Уэссан (2) – Гибралтарский пролив – Уэссан (3) – Гибралтар – м. Спартель

Для Франции задача сводилась к использованию созданного преимущества: в Европе разбить Флот Канала, в Вест-Индии оккупировать слабо защищённые острова. От Американских колоний требовалось отвлекать британские силы на себя, тем позволяя французам оставаться в большинстве. Но реализовать преимущество следовало быстро: очень эффективное в части мобилизации и оснащения новых кораблей, морское министерство не могло подолгу поддерживать их в готовности. Особенно это касалось здоровья на борту. Поэтому расчёт был на единственное генеральное сражение. Зная это, Верженн напутствовал адмиралов приказами действовать только наверняка, при явном превосходстве, а иначе избегать боя.

Британский флот таким ограничением связан не был, его задачей было устранить потенциальную угрозу от флота противника. Пока существовала французская армия и боеспособный флот, соханялась и опасность вторжения. Хотя по имеющимся данным французы не имели подобного намерения, игнорировать его в Лондоне не могли[1]. Ближайшие планы французов, однако, не шли так далеко. Они рассчитывали обогнать британцев в темпах мобилизации флота, и использовать это краткое превосходство для победы в самом начале войны. Так, в марте 1778 года государственный министр Франции граф Морепа хвастался:

Все прошлые войны на море… мы начинали со слишком слабыми силами. И потеря одной-двух эскадр совершенно разваливала нас. На этот раз такого не будет[12].

Это было фатальное заблуждение. В июне Кеппель вышел в море всего с 20 линейными кораблями, но ко времени встречи с д’Орвилье имел уже 30, а в сентябре 33[1]. Возможность быстро закончить войну французы упустили.

И снова первые выстрелы произошли на море. Хотя французский флот был в несколько лучшем состоянии, он не был готов к кампании до лета. Первое сражение состоялось в июле, в европейских водах. Силы были примерно равны, и французский адмирал д’Орвилье после одной стычки уклонялся, не давая Кеппелю боя. Генеральным сражение так и не стало, французские планы отложились на следующую кампанию. После этого Франция возобновила усилия по поиску союзников. В Британии же неопределенный результат имел куда больше общественные, чем материальные последствия.

В отличие от предыдущих войн, Британия не имела достаточно кораблей, чтобы блокировать противника в базах. Хотя суммарно численное превосходство в линейных кораблях было ещё за ней (66 против 52), часть из них была за океаном. В результате тулонская эскадра адмирала д’Эстена покинула порт, в мае прошла Гибралтар и в июле беспрепятственно достигла устья реки Делавэр. Таким образом, французами был создан новый театр морской войны.

Тем временем, в нарождающемся Континентальном флоте показал себя офицер, резко отличавшийся от других. Чрезвычайно амбициозный, с прирождённым даром военачальника, Джон Пол Джонс не полагался на опыт приватиров, из которых вышло большинство американских моряков, и желал, чтобы в нём видели профессионального офицера, а не приватира или пирата. Так, при Фламборо-Хед он полностью игнорировал конвой и атаковал прямиком корабли эскорта — HMS Serapis и остальные. Пропагандистский результат этой победы оказался вне всяких пропорций к её военному значению. Это была заявка нового флота на место наравне с остальными.

Северная Америка

К началу 1778 года небольшой и слабый Континентальный флот был практически уничтожен. Позже, в 1797 году, Конгресс одобрил строительство нового флота с нуля. Но в отличие от европейских противников на 15 лет раньше, это не заставило американцев сложить оружие.

Причина проста: преуспев тактически, британцы не выполнили стратегическую задачу — изоляцию театра военных действий. Продолжалось просачивание через блокаду, продолжались поставки помощи колонистам. Основные успехи на море американцам приносили приватиры. Усилия неофициального посла колоний во Франции, Франклина, приносили все больше плодов. Когда Континентальная армия показала первые успехи при Саратоге, Франция согласилась заключить с колонистами формальный союз. Теперь её вступление в войну стало решённым делом. В марте 1778 наступил официальный разрыв: британский посол Стормонт был отозван из Парижа. Но состояние войны не было признано до официального объявления её Францией в июле.

Поражение Бургойна и провал политики сдерживания полностью изменили характер войны. Теперь рекомендацией лорда Сэндвича кабинету стало нанести Франции первое поражение, после чего предложить переговоры[13]. Одновременно делались попытки заключить перемирие в колониях. Для этого Адмиралтейство решило оставить в колониях сильные отряды прикрытия и сосредоточить основной флот в европейских водах. Лорд Карлайл был послан в Америку для переговоров.

Адмирал Хау и его брат получили разрешение вернуться в Англию, но адмирал остался, пока не пришла его замена (адмирал Байрон). Оскорбленный недоверием кабинета, он тем не менее успел показать при Сэнди Хук, что является лучшим на флоте тактиком.

Назначение генерала Амхерста ответственным за стратегию армии оказалось ошибкой, из-за его возраста, и забот о своей роли главнокомандующего в Англии. Стратегические ошибки Лондона только усугубились в Нью-Йорке. Вместо генерала Хау командование принял Клинтон. Он, ещё больше чем Хау, проводил политику рассредоточения сил. Вместо того, чтобы овладеть достаточной территорией для снабжения от местных ресурсов, он расставлял мелкие, широко разбросанные гарнизоны. Эти гарнизоны всегда сидели в обороне и полностью зависели от флота как в снабжении, так и в защите от нападений с моря.

Из-за необходимости отряжать людей на малые корабли и шлюпки, которыми в основном и велась война на внутренних водах Америки, 50-пушечные корабли оказались так ослаблены командой, что не могли выйти в море, и был момент, когда они были сведены к роли плавучих батарей. На жалобу Хау о недостатке кораблей, последовал ответ Сэндвича:

Цель войны изменилась и, поскольку борьба в Америке теперь второстепенное соображение, нашей главной целью должно быть уязвление Франции и защита… владений Его Величества.

Тактические успехи французов в Новом Свете не всегда шли вровень со стратегическими. Британия была вынуждена к обороне, и колонии продолжали борьбу. Но 11-22 июля лорд Хау переиграл численно более сильного д’Эстена при Сэнди Хук (под Нью-Йорком), тем предотвратив оккупацию Род-Айленда. Когда д’Эстен вышел в море, прекратив осаду Сэнди Хук, он попал в шторм, вынудивший его уйти на ремонт в Бостон. Так и не добившись решительной победы на восточном побережье, 4 ноября 1778 он, уходя от зимних штормов, направился в Вест-Индию. Надежды Франции выиграть кампанию и войну одним ударом[15] снова не оправдались. Американцы рассчитывали, что он поможет в задуманном нападении на Галифакс, но им пришлось отказаться и от этого замысла.

Вест-Индия

 
Вест-Индия, 1775–1783
Нассау – Сент–Люсия – Гренада – Мартиника (1779) – Мартиника (1780) – Голландская Вест–Индия – Синт-Эстатиус – Форт–Ройял – Тобаго – Сент-Китс – о−ва Всех Святых – пр. Мона – Багамы (1782) – б. Самана – Мартиника (1782) – Гранд-Терк – Багамы (1783)

Байрон последовал за д’Эстеном 6 января 1779 года. Но ещё в сентябре французский губернатор Мартиники застал врасплох и оккупировал Доминику. В ответ Баррингтон захватил Сент-Люсию. Когда с подкреплениями прибыл коммодор Хотэм, за ним по пятам к Сент-Люсии явился д’Эстен. Но его попытки отбить её были отражены.

Однако в июне Байрон должен был отвлечься на сопровождение вест-индского конвоя в Англию. Когда он ушёл на Антигуа, д’Эстен захватил сначала Сент-Винсент, затем Гренаду. В сентябре 1779, после неудачного совместного штурма Саванны, д’Эстен тоже вернулся в Европу.

В 1780 году перевес был то на той, то на другой стороне, по мере подхода свежих подкреплений. Прибывший граф де Гишен обратил было взгляд на Сент-Люсию, но был остановлен появлением Родни и перенёс внимание на Барбадос. Наконец 17 апреля Родни вынудил его к бою при Мартинике. Он задумал нарушить линейную тактику, отрезать и разгромить арьергард, но оказался неспособен эффективно довести свои намерения до командиров. В результате флагман его авангарда нацелился на авангард противника, и план Родни смешался. Бой окончился вничью, но Сент-Люсия осталась британской.

Несмотря на прибытие в июне испанцев, Бурбоны не смогли реализовать своё преимущество из-за охвативших оба флота болезней. Октябрьский же ураган потрепал Родни сильнее, чем французы за два года войны и прогнал часть кораблей через всю Атлантику до Уэльса. Без крупной верфи в колониях, это был единственный для них путь исправить полученные повреждения.

Как только пришла ожидаемая весть о начале войны с Голландией, Родни 27 января 1781 предпринял захват ранее нейтральной колонии на острове Св. Евстафия, служившей базой для провоза оружия мятежникам. Худ тем временем был отряжен блокировать 4 французских корабля на Мартинике. Прибытие флота де Грасса опять сместило баланс. Сначала он намеревался атаковать Сент-Люсию, но передумал и пошёл к Тобаго, который и капитулировал 2 июля. Родни пошёл следом, и 9 июля противники обнаружили друг друга. Но ни один не пожелал принимать боя. Таким образом, Родни упустил последний шанс остановить де Грасса перед походом на Чесапик.

В общем и целом, борьба в Вест-Индии напоминала качание весов. Прекратить её ни одна из сторон не могла, выиграть, как выяснилось, тоже. В лучшем случае Англия и Франция могли рассчитывать на удержание захваченного.

Вступление в войну Испании

Численность линейных кораблей противников[16]
Год Франция Испания Голландия США Итого

союзники

Британия
1778 52 0 52 66
1779 63 58 0 121 90
1780 69 48 0 117 95
1781 70 54 13 0 137 94
1782 73 54 19 0 146 94

1779 год отмечен новым резким изменением стратегической обстановки. Манёвры Парижа убедили Испанию заключить союз и объявить Британии войну (8 мая). Теперь уже Королевский флот оказался в абсолютном меньшинстве. Результатом стал его переход к стратегической обороне. Соединенная франко-испанская армада вошла в Канал, и адмирал Харди мог только отступать. Но на задуманное вторжение в Англию союзники не решились. Их снова подвели болезни и недостатки снабжения.


 
Мексиканский залив, 1779–1782
Форт Бют – Оз. Поншартрен – Батон–Руж – Рио-Хондо  – Кайо Кочина  – Рио Чевун  – Омоа – Форт Шарлотта – Сан-Хуан – Мобил – Пенсакола – РоатанБлэк Ривер

Одновременно началась серия десантных операций и контр-операций в Мексиканском заливе. Бо́льшей частью её начало благоприятствовало испанцам. Небольшие изолированные гарнизоны британцев и вальдеков либо брались штурмом, либо капитулировали. Попытки англичан захватить Омоа и позже, высадиться в устье Сан Хуан (где впервые отличился Нельсон) были отбиты. С падением Пенсаколы вся Западная Флорида перешла в руки Испании. Таким образом в Новом свете Испания довольно быстро вернула колонии, ради которых и решилась на войну. Но оставались ещё гораздо более важные интересы в Европе: Гибралтар, осада которого началась 24 июня 1779 года, и Минорка (вторжение началось 19 августа 1781 года). К тому же, связанная договором[15], Испания просто должна была воевать дальше.

В 1780 году война продолжалась в основном в том же духе. Британцы не ощущали себя достаточно сильными, чтобы перейти в наступление, а французы и испанцы не смогли реализовать своё численное превосходство. Единственным заметным успехом стал захват испанцами крупного конвоя в районе Азорских островов. Это был чувствительный удар по британскому капиталу, а значит, и способности вести войну.

С другой стороны, испанцы проиграли адмиралу Родни при мысе Сент-Винсент. Свеженазначенный командующий Подветренной эскадрой, Родни в начале 1780 года, следуя все тем же Атлантическим кольцом, шёл к Подветренным островам через Гибралтар, одновременно сопровождая крупный комбинированный конвой из «купцов», направлявшихся в Вест-Индию, Португалию и Средиземное море. Вначале, 8 января, он наткнулся и разгромил на широте Финистерре испанский конвой. Затем, 16 января у мыса Сент-Винсент, показалась испанская эскадра, блокирующая Гибралтар: 11 линейных и 2 фрегата, явно не соперник эскадре Родни (18 одних только линейных, не считая других). Британцы начали преследование уходящего к своим берегам противника. В 4 часа пополудни 1 испанский корабль взорвался, с 6 вечера (уже стемнело) до 2 ночи сдались ещё 6, из них два сели на мель и были потеряны. Поскольку битва проходила в основном ночью, то получила название Битва при лунном свете.

Бои отдельных кораблей

Если исход больших сражений эскадрами и флотами зависит от многих факторов, таких как общая обстановка, эффективная связь и взаимодействие между кораблями, дальнейшая задача и других, то дуэли сходных по типу кораблей представляют собой проверку боевых качеств в самом чистом виде, какой вообще возможен. С этой точки зрения интересен исход столкновений британцев с одной стороны и французов или испанцев, реже американцев, с другой.

Дуэли между линейными кораблями были редкостью; по самой своей природе они действовали в составе эскадры, если не целого флота. Бои один на один были уделом самостоятельных крейсеров. Из них самыми сильными были фрегаты, от 28- до 38-пушечных, хотя британцы использовали также 44-пушечные двухдечные корабли.

Иногда, против всех ожиданий, победу удавалось одержать слабейшему, но обычно в ту войну верх брал более сильный, а там где огневая мощь была примерно одинакова — более подготовленный и обученный. Если рассматривать только потерянных в бою, то британские потери 28÷44 пушечных составили 14 кораблей (12 от французов, 2 от американцев); французские фрегаты в 26÷40 пушек потеряли 21; американские в 28÷42 пушек потеряли 10; испанские 6; голландские 3[17]. Помимо этой статистики делать обобщения трудно, но можно выделить некоторые примеры, характеризующие дуэли фрегатов.

HMS Fox

Хотя американский Hancock тоже послужил под тремя флагами, ни один корабль не переходил из рук в руки так часто, как 28-пушечный HMS Fox. Ещё совсем новым он 7 июня 1777 года был взят сообща американскими Hancock (32) и Boston (24). Но уже через месяц был отбит обратно, а сам Hancock попал в плен. Затем, 10 сентября 1778 года возле Бреста Fox был взят французской Junon (32). Француз был вооружён 12-фунтовыми пушками и имел явное превосходство в огневой мощи. Потеряв 50 человек убитыми и ранеными, британский фрегат сдался[17].

HMS Pearl против Santa Monica

«Убегающий испанец — пленный испанец». Эта нелестная эпиграмма не английского происхождения, а французского. Но что касается фрегатов, она оказалась правдива и для британцев. Испания построила несколько больших фрегатов, порядка 950 тонн, но они не отличались хорошим ходом, и считались недовооружёнными: обычно несли 12-фн пушки, но известны и 9-фунтовые примеры. Четыре корабля этого типа в течение войны попали в плен. Один из них, Santa Monica, был взят 14 сентября 1779 года в районе Азорских островов HMS Pearl (32)[17].

Surveillante против HMS Quebec

Большинство боев заканчивались потерями не выше 20 % для проигравшего. Но некоторые бились с особенным упорством — так, Serapis потерял убитыми и ранеными почти 50 %, и даже победивший его Bonne Homme Richard потерял треть команды. Одна такая дуэль особенно прославилась: 6 октября 1779 года, HMS Quebec против французской Surveillante, номинально ему равной (оба 32-пушечные). Это был бы бой абсолютно равных, если бы не 9-фн пушки Quebec (в момент его оснащения 12-фунтовых не нашлось), а команда Surveillante не была, как обычно, многочисленнее. Тем не менее бой длился 2 часа, оба корабля лишились мачт, а потери в людях росли стремительно. Под конец британский корабль загорелся, а французский, чей капитан дю Кеди́к (фр. du Couëdic) был смертельно ранен, прекратил огонь и рыцарски начал спасение англичан, каких мог подобрать. Капитан Quebec Фармер (англ. Farmer) отказался покинуть корабль и командовал борьбой с пожаром, пока на закате Quebec не взорвался. Последний раз Фармера видели спокойно сидящим на лапе уцелевшего якоря. Только 68 человек из его 195 спаслись, но и француз понёс 45 % потери, и только с большим трудом удалось отбуксировать Surveillante в Брест. Бой стал весьма популярен у художников и граверов в обеих странах[18].

HMS Santa Margarita против Amazone

Хотя Американская война не произвела таких известных каждому капитанов, какими позже стали лорд Кокрейн или Стивен Дикейтор, многие достигли не меньшего профессионализма, пусть и меньшей славы. Среди них Эллиот Солтер (англ. Elliot Salter), который 29 июля 1782 года командовал большим 12-фунтовым фрегатом Santa Margarita (36), взятым у испанцев. Наткнувшись у мыса Генри на флот французов, он бежал, преследуемый Amazone (36), но как только флот исчез из виду, повернул и атаковал преследователя. После горячего боя чуть дольше часа он сбил все мачты Amazone и взял её. Артиллерию британского фрегата дополняли карронады и, при короткой дистанции боя, список потерь (метко прозванный «прейскурант мясника», англ. butcher's bill) выглядел устрашающе: половина французской команды убиты или ранены. При том как близко был французский флот, решение Солтера драться было рассчитанным риском. Несмотря на все усилия поставить временный рангоут и к тому же взять приз на буксир, на следующее утро паруса преследователей быстро приближались. Солтеру пришлось снять призовую партию и уходить. Не было даже времени уничтожить Amazone; ему повезло, что он сам смог уйти. Его риск не оправдался[18].

Один сильный стоит многих слабых (HMS Mediator)

Одним из неоднократно доказанных в век паруса принципов стал: «один сильный стоит многих слабых», даже если суммарная огневая мощь последних на бумаге выглядит сильнее. Лишний раз его доказал захват британских шлюпов HMS Trepassey и HMS Atalanta американским фрегатом Alliance, а если говорить о малых отрядах, то нападение 21 июля 1781 года французских Astrée (38) и Hermione (34) на конвой в сопровождении пяти малых кораблей у Луисбурга. Ярким примером стал подвиг 44-пушечного двухдечного HMS Mediator (капитан Джеймс Латрелл, англ. James Luttrell), который 12 декабря 1782 года в районе Ферроля в одиночку напал на конвой в охранении 5 французских и американских кораблей. Эскорт конвоя состоял из вооружённых транспортов, 1 фрегата и 1 линейного en flûte, и теоретически они могли сосредоточиться для взаимной поддержки, но Mediator взял три из них один за другим[19].

Sybille

Хотя более сильный корабль обыкновенно побеждал, иногда бой даже при неблагоприятых шансах приносил успех. Так, 18 октября 1782 года у Сан-Доминго французский фрегат Sibylle (40) и 74-пушечный Scipion подверглись нападению трёхдечного HMS London (98) и HMS Torbay (74); решительными и умелыми действиями фрегат временно обездвижил London, что позволило Scipion уйти, хотя впоследствии он был загнан на берег. 2 января следующего года Sibylle, уже вооружённая 32 пушками, охраняя конвой, встретилась с более сильной британской HMS Magicienne (36) и снова ушла, лишив противника мачт. Однако через неделю сама потеряла мачты в шторм, и её везение кончилось: 22 января 1783 года её обнаружил у Чесапика HMS Hussar. В нормальных обстоятельствах 28-пушечный британский фрегат был бы против неё слишком слаб. Но сбросив в шторм за борт большинство пушек, Sybille могла только надеяться на внезапную попытку абордажа, которая провалилась. Поскольку эту попытку француз сделал, неся сигнал бедствия, она была сочтена недопустимой даже как военная хитрость. В результате капитан Керигару́ (фр. Kerigarou), чьё поведение до этого было более чем достойно, оказался в карцере, а его шпага была церемониально сломана перед строем[19].

Nymphe и Amphitrite против HMS Argo

В первой половине XVIII века стандартным крейсером был малый 40- или 44-пушечный двухдечный. Но с 1750 года его стал вытеснять фрегат. Британцы, однако, видели в двухдечном свои достоинства, особенно в условиях колониальной войны, и продолжали его строить. Главным недостатком типа был невысокий надводный борт, который не позволял открывать нижние порты в плохую погоду. В итоге 18-фунтовые пушки гон-дека бездействовали, и приходилось обходиться 9-фн (или 12-фн кототкоствольной) батареей на опер-деке. Идеальная демонстрация того, почему фрегат вытеснил малый двухдечный, состоялась 16 февраля 1783 года, когда HMS Argo (44) именно по этой причине сдался французским Nymphe и Amphitrite[19].

Война с Голландией

И без того воевавшая на нескольких театрах Британия совершенно не нуждалась в новом противнике. Но Голландия, мотивы которой мало отличались от испанских, не только продолжала поддерживать мятежников и предоставлять им свои порты, но и заключила с ними договор. Такого открытого признания колоний Британия оставить без внимания уже не могла, и в 1781 году объявила ей войну. Тем самым Британия пошла на дальнейшее расширение войны. И действительно, помимо голландских колоний в Вест-Индии, операции перекинулись в Ост-Индию и на африканское побережье. Таким образом, Королевскому флоту пришлось растягивать силы ещё больше.

Но к этому времени начали сказываться усилия Адмиралтейства по наращиванию флота, да появился и некоторый опыт в перебросках войск. Стали, пусть медленно и с задержками, давать результаты три нововведения: обшивка кораблей медью, принятие на вооружение карронады и строительство 18-фунтовых фрегатов. Во-первых, эскадра Северного моря смогла блокировать побережье самой Голландии. Это означало нарушение торговли — важнейшего, превыше колоний, источника богатства и силы страны. Голландия была вынуждена наступать. Попытка дать бой при Доггер-банке тактически окончилась вничью, но блокада так и не была снята. Во-вторых, в Индиях колонии одна за другой переходили в руки англичан. Одновременно они сумели у Порто-Прая и Негапатама свести бои с французами вничью. Благодаря этому вновь захваченные колонии остались под английским контролем. В результате Голландия лишилась всех Вест-индских владений.

В конце 1781 — начале 1782 года британские HMS Leander (50) и HMS Alligator (14) успешно действовали против голландских колоний на Золотом берегу. С 16 февраля по 30 марта была атакована Эльмина, взяты штурмом Мурея, Комменда, Апам, Баррако и Аккра[20].

Ост-Индия

Ещё в 1778 англичане взяли у французов Пондишерри. Весной 1781 французы послали в Индию небольшую эскадру Сюффрена. По пути к мысу Доброй Надежды она 16 апреля наткнулась на английскую эскадру Джонстона в Порто-Прая. Последовавший бой не принёс победы никому, но стратегически французы выиграли: Сюффрен смог продолжить поход, и добраться до Капской колонии первым, тем предотвратив её захват. Джонстон вернулся в Европу а Сюффрен перешёл на Иль-де-Франс, и позже сражался против Хьюза, в том числе у Тринкомали и Куддалора, вплоть до известий о заключении мира.

Йорктаун — перевёрнутый мир

Война в Северной Америке к 1781 году в общем уравновесилась. Британцы удерживали Нью-Йорк, Саванну, Чарлстон, но территория вглубь земли была им по-прежнему неподвластна. Французы оккупировали Ньюпорт (Род-Айленд). Не имея решающего перевеса, те и другие следили друг за другом, пытаясь выбрать выгодный момент, чтобы его выиграть.

При этом британцы должны были изыскивать силы для поддержки и снабжения армий Клинтона и Корнуоллиса, и нарушать американское судоходство, защищая своё. Так, 16 марта у мыса Генри севернее устья Чесапикского залива адмирал Арбютнот с 8 линейными кораблями смог пресечь попытку Детуша (7 кораблей, 1 фрегат[21]) доставить в Вирджинию подкрепления из Род-Айленда.

В этот момент де Грасс сделал ход, нарушивший равновесие в пользу французов. Рискнув и оставив только небольшие силы для прикрытия Вест-Индской торговли, он с флотом пошёл в североамериканские воды. Родни не последовал за ним. Де Грасс получил инициативу и мог диктовать ход кампании.

Прибывший в августе адмирал Худ не застал де Грасса, и пошёл к Нью-Йорку. В любом случае, принесенная им новость о появлении французов недооценивала их численность. Только сообщение что де Баррас вышел из Ньюпорта, заставило преемника Арбютнота, адмирала Томаса Грейвза, со всеми наличными кораблями выйти на перехват. Он правильно угадал, что целью французов была Вирджиния, но к тому времени де Грасс уже блокировал Чесапик с моря, и армия Корнуоллиса в Йорктауне оказалась в блокаде.

5 сентября 1781 произошло ничем не примечательное тактически Чесапикское сражение (часть кораблей в обеих линиях вообще не сделали ни залпа), которое, однако, имело далеко идущие последствия для исхода войны. Понеся некоторые потери в людях, флоты де Грасса и Грейвза разошлись. И вот здесь Грейвз проявил непонимание своей задачи. Считая, что его делом было дать бой французам, и что он удовлетворительно его исполнил, не потеряв при этом ни корабля, он ушёл в Йью-Йорк для ремонта. Но французская блокада Чесапика не была снята. Де Баррас с подкреплениями прошёл в Йорктаун.

Дальнейшее хорошо известно. Капитуляция Корнуоллиса с армией оказала на Британию обвальное действие. (Его армия по Йорктауном маршировала в плен под мелодию The world turned upside down[22].) До нации наконец дошла мысль, что всегдашний инструмент решения её проблем — Королевский флот — с проблемой колонистов не справился. Страна изверилась в возможности победить, и после этого все мысли и усилия кабинета были направлены только на выход из кризиса с наименьшими потерями. Но и этого оказалось недостаточно. Кабинет Норта пал, Парламент проголосовал за объявление короля неспособным править колониями, за предоставление им независимости и заключение мира.

1782—1783 (свёртывание)

Всю войну британское правительство страдало от фундаментального непонимания механизмов морской мощи: оно приказывало двигать целые армии, не заботясь о том, какие корабли и транспорты, и сколько, нужны для их переброски и снабжения[23]. В результате силы прибывали «слишком поздно и слишком мало». В 1782 году отсутствие явных побед, помноженное на Йорктаун, сыграло политическую роль, и кабинет лорда Норта пал. На смену ему пришёл кабинет вигов маркиза Рокингема[24]: публику уже не интересовали успехи, она хотела только окончания войны.

Именно тогда успехи появились. Вернувшемуся из опалы Хау удалось снять испанскую осаду с Гибралтара (а испанцам — освободить Минорку, в феврале 1782), Хьюзу во втором сражении при Негапатаме — одержать победу. Тем не менее, тень Йорктауна так и преследовала британцев.

Операции 1782 года в Вест-Индии были реакцией на действия французов. После успешного захвата Сент-Киттса в феврале, де Грасс последовательно овладел островом Невис, колониями Демерара и Эссекибо. Временный командующий на Подветренных островах, адмирал Худ, имея всего 22 линейных корабля, вел сдерживающие бои, но предотвратить оккупации не мог.

Тактический гений присланного на театр Родни на удивление, для человека столь высокого ранга, сочетался с неумением разбираться в людях и дурным характером.

даже в век, известный непотизмом и казнокрадством, он сумел прослыть непотом и хапугой

Давал себя знать и его возраст. В результате он не смог наладить рабочие отношения с остальными командирами, в том числе Худом, и отвлекался на самообогащение там, где требовались решительные действия, например при Синт-Эстатиус. Но после объединения их эскадр британцы впервые за войну получили численное преимущество. Оставалось только дать сражение. Случай представился 9 апреля, когда де Грасс вышел в море, сопровождая сверхбольшой (свыше 100 транспортов) войсковой конвой для захвата Ямайки. Этого допустить было никак нельзя — Ямайка была важнейшей и богатейшей колонией Вест-Индии. Родни начал преследование, и в проливе между Доминикой и Гваделупой, при слабых ветрах и штилях, состоялось Сражение у островов Всех Святых. Родни блестяще воспользовался как изломом в линии, так и переменой ветра. В нарушение линейной тактики, прорвав линию противника в трёх местах, он сумел разбить его по частям. В плен попало 5 кораблей, в том числе сам де Грасс со своим флагманом.

Худ требовал энергичного преследования, доказывая что можно взять во много раз больше, но пожилой и усталый Родни медлил. В итоге только два 64-пушечных и два малых корабля из рассеянных французов попали в плен.

Исправив основные повреждения и подобрав обратный конвой, флот вместе с призами вышел в Англию в сентябре — под конец сезона ураганов. Именно налетевший ураган нанёс больше потерь, чем противник. Но весть о победе, добравшись до Европы, вкупе со снятием осады с Гибралтара, подвигла противников начать мирные переговоры.

Итоги

К моменту, когда французы и испанцы пошли на соглашение, в британских переговорах с Франклином был достигнут некоторый прогресс. К этому времени во Франции уже накопилось недовольство войной, и было ясно, что вернуть колонии силой не удастся. Новость о поражении при островах Всех Святых, вкупе с назревающим кризисом между Турцией и Россией в Крыму, склонили Верженна к бо́льшей уступчивости. Испания же, получив Флориду и Минорку, не имела надежд отвоевать Гибралтар, а значит, и причин продолжать войну. Последние бои на море произошли в Индийском океане, когда был уже заключён Парижский мир, но новость о нём ещё не достигла Индии.

Результатом договора стал некоторый передел колоний: дипломаты использовали захваченные в войне территории как разменные фигуры[26]. Ошибки, допущенные на стратегическом уровне — распределение сил, выбор главной цели, расстановка командующих, несогласованность сухопутной и морской кампании — было уже невозможно исправить вовремя. Когда в войну вступила Испания, на это не осталось ни времени, ни резервов. Политическая разъединённость в самой Британии только усугубила эти проблемы.

В итоге пришлось жертвовать колониальной войной ради войны глобальной. Британия признала независимость Соединенных Штатов. Манёвры Франклина с целью получить больше не принесли ничего. Франция отказалась поддержать американские претензии на Канаду. Этим она отдалила вступление США в прямую конкуренцию, но своего внутреннего положения не улучшила.

Крупнейшие изменения произошли по морской части.

Франция

Французский флот, почти всю войну воевавший в большинстве, очень близко подошёл к завоеванию господства на море. Но разделённая политика Парижа, одним глазом следившего за континентальной Европой, часто связывала инициативу талантливых адмиралов приказами действовать только наверняка[27]. Здесь сказалось мышление, унаследованное от Семилетней войны. В итоге в критические моменты им недоставало решительности, и преимущество так и не превратилось в господство. Больше такого шанса за всю историю у Франции не было. А истощенные финансы немало способствовали скорому приходу Революции.

Испания

Испания несколько расширила свои Вест-Индские владения. Но это произошло ценой очень больших затрат из казны, восполнить которые можно было только из Нового Света, а обезопасить пути туда она по-прежнему не смогла. Испанский флот получал прекрасные корабли, но страна испытывала хронические трудности в их оснащении и снабжении[28]. При всем этом Гибралтар остался недосягаем. Приобретения Испании примерно уравновесили её потери.

Соединенные Штаты

Американские «купцы» вместе с независимостью получили возможность торговать по всему свету. При этом они остались сами по себе — как ни парадоксально, до 1783 года они находились под защитой Королевского флота. Очень скоро они это почувствовали в Барбарийских водах. Впрочем, новое государство не стремилось враждовать, и на деле доказало правоту Адама Смита: торговать выгоднее с богатым противником, чем с бедной колонией. Британия же смогла извлечь из этого выгоду лишь позже, с окончанием Наполеоновских войн. Несмотря ни на что, американский торговый флот скоро вытеснил голландский с роли крупнейшего мирового перевозчика[29].

Голландия

Голландия оказалась в чистом проигрыше. Её торговля понесла тяжёлый урон, а с потерей колоний (нетронутыми остались только Молуккские острова) сеть постов и факторий уменьшилась. Что ещё важнее, она согласилась на свободное плавание британских кораблей в Восточных морях, чем способствовала дальнейшему подтачиванию своих позиций, и укреплению британских. Голландский флот оказался неспособен ни защитить торговлю, ни противостоять серьёзному противнику в одиночку[30].

Британия

Британия претерпела самые большие перемены. В цепи её североамериканских владений появился разрыв — почти все Восточное побережье, с его городами, портами, ресурсами. Отпали от неё самодостаточные, привычные к морю и торговле колонии. С другой стороны, британские владения в Индии расширились за счёт голландских и французских. Важнейшие карибские владения, а также стратегически важный Гибралтар, остались за ней. Развитие Британской империи коренным образом изменилось, её основные интересы переместились в Азию.

Королевский флот, привыкший быть первым в мире, воевал в непривычном для себя качестве. Численное большинство перешло к противнику. Это касалось как линейных кораблей, так и лёгких сил, особенно фрегатов, несших на себе повседневные работы войны. В этих условиях адмиралтейская политика экономии, вылившаяся в максимизацию численности кораблей за счёт уменьшения размеров, обернулась против них. Вынужденные к стратегической обороне, они часто оказывались один на один с более сильными и крупными кораблями[31]. Если раньше противник предпочитал не ввязываться, зная что за горизонтом, скорее всего, есть другие англичане, то теперь грозил полностью подавить небольшие британские корабли.

Проблемы страны проникли и на флот. Тому свидетельство — разногласия между высшими офицерами (например, Кеппелем и Паллисером, Хау и Грейвзом, Худом и Родни), на грани неподчинения. Можно только удивляться, что флот сохранил какую-то эффективность.

Упомянутые выше нововведения (обшивка медью, карронада, 18-фн фрегат[31]), плюс усилия профессионалов на флоте и в Адмиралтействе, помогли накопить опыт и к концу войны преодолеть дилетантство и коррупцию[32]. В сочетании с сознанием единой цели и национальным чувством (так называемым «британским характером») они вывели Британию из кризиса: хоть и с потерями, но главная цель страны — господство на море — была обеспечена, стратегически важные пункты и территории сохранены, а Королевский флот снова взял верх над соединенными силами противников. В результате богатство страны продолжало расти.

Напишите отзыв о статье "Война за независимость США на море"

Примечания

  1. 1 2 3 4 5 6 7 Navies and the American Revolution, 1775−1783. Robert Gardiner, ed. Chatham Publishing, 1997, pp.9-20, 77−81, 133−136, 180. ISBN 1-55750-623-X
  2. Hartz L. The Liberal Tradition in America. New York, 1955.
  3. Bailyn B. The Ideological Origins of the American Revolution. Cambridge MA, 1967.
  4. State papers, 94/268, f37v. Цит. по: Navies and the American Revolution, 1775−1783. Robert Gardiner, ed. Chatham Publishing, 1997, p.9−11.
  5. Lehman, J. F. On Seas of Glory. Simon & Schuster, New York, et al., 2002, p.6. ISBN 0-684-87176-9
  6. См. например: The Victory of Seapower. Winning the Napoleonic War 1806—1814. Robert Gardiner, ed. Chatham Publishing, London, 1998. ISBN 1-86176-038-8
  7. Mahan, A. T. The Major Operations of the Navies in the War of American Independence. The Uiversity Press, Cambrige, MA, 1913. p.3-4.
  8. To (Weymouth), 28 November 1775, Thynne MS Official Correspondence.
  9. Gunpowder - the sinews of war: Navies and the American Revolution, 1775−1783. Robert Gardiner, ed. Chatham Publishing, 1997, p.46−48.
  10. Lehman, J. F. On Seas of Glory… p. 43-45.
  11. The First Naval Moves, 1775—1776, in: Navies and American Revolution,… p.37.
  12. State Papers 78/306, f351. Цит по: Patterson, Temple A. The Other Armada. London, 1960, p. 37−39.
  13. Advice Given about Change of The War in America, March 1778, Sandwich papers… I, p. 359. Цит. по: Navies and the American Revolution,… p. 77.
  14. Admiralty Papers 2/1334, 22 March 1778. Цит. по: Navies and the American Revolution,… p. 77.
  15. 1 2 Dull, Jonathan. A Diplomatic History of the American Revolution. London — New Haven, Yale University Press, 1985, p. 107. ISBN 0-300-03886-0
  16. Dull, J. A Diplomatic History…, p. 110.
  17. 1 2 3 Navies and the American Revolution / R. Gardiner, ed. — P. 157.
  18. 1 2 Navies and the American Revolution / R. Gardiner, ed. — P. 158.
  19. 1 2 3 Navies and the American Revolution / R. Gardiner, ed. — P. 159.
  20. Clowes, The Royal Navy,… IV, p. 79
  21. По британским меркам двухдечный (44)
  22. В Англии известна ещё под называнием The old woman taught the wisdom. См.: Yorktown — The world turned upside down: Navies and the American Revolution,… p. 119−121.
  23. Navies and the American Revolution,… p. 102.
  24. Dull, J. A Diplomatic History…, p. 137.
  25. Navies and the American Revolution,… p. 111.
  26. [xenophongroup.com/mcjoynt/WI2.htm West Indies Score Card During the American War for Independence (1776—1783)]
  27. The French Navy, in: Navies and the American Revolution,… p.82-83.
  28. The Spanish Navy, in: Navies and the American Revolution,… p.144-145.
  29. The Naval War of 1812. Robert Gardiner, ed. Chatham Publishing, London, 1998, p.6-10. ISBN 1-55750-654-X
  30. The Dutch Navy, in: Navies and the American Revolution,… p.162-163.
  31. 1 2 The Campaign of Trafalgar: 1803—1805. Robert Gardiner, ed. Chatham Publishing, London, 1997. p.54-56. ISBN 1-86176-028-0
  32. Supplying the British Army in America, in: Navies and the American Revolution, 1775−1783. Robert Gardiner, ed. Chatham Publishing, 1997, p.102-103. ISBN 1-55750-623-X

Ссылки

  • Mahan, A.T. [www.gutenberg.org/files/16602/16602-h/16602-h.htm The Major Operations of the Navies in the War of American Independence], в проекте Gutenberg.
  • Mahan, A.T. [www.gutenberg.org/files/13529/13529-h/13529-h.htm The Influence of Sea Power Upon History, 1660—1783], в проекте Gutenberg.

Отрывок, характеризующий Война за независимость США на море

– Я не шучу с вами, извольте молчать! – крикнул Болконский и, взяв за руку Несвицкого, пошел прочь от Жеркова, не находившего, что ответить.
– Ну, что ты, братец, – успокоивая сказал Несвицкий.
– Как что? – заговорил князь Андрей, останавливаясь от волнения. – Да ты пойми, что мы, или офицеры, которые служим своему царю и отечеству и радуемся общему успеху и печалимся об общей неудаче, или мы лакеи, которым дела нет до господского дела. Quarante milles hommes massacres et l'ario mee de nos allies detruite, et vous trouvez la le mot pour rire, – сказал он, как будто этою французскою фразой закрепляя свое мнение. – C'est bien pour un garcon de rien, comme cet individu, dont vous avez fait un ami, mais pas pour vous, pas pour vous. [Сорок тысяч человек погибло и союзная нам армия уничтожена, а вы можете при этом шутить. Это простительно ничтожному мальчишке, как вот этот господин, которого вы сделали себе другом, но не вам, не вам.] Мальчишкам только можно так забавляться, – сказал князь Андрей по русски, выговаривая это слово с французским акцентом, заметив, что Жерков мог еще слышать его.
Он подождал, не ответит ли что корнет. Но корнет повернулся и вышел из коридора.


Гусарский Павлоградский полк стоял в двух милях от Браунау. Эскадрон, в котором юнкером служил Николай Ростов, расположен был в немецкой деревне Зальценек. Эскадронному командиру, ротмистру Денисову, известному всей кавалерийской дивизии под именем Васьки Денисова, была отведена лучшая квартира в деревне. Юнкер Ростов с тех самых пор, как он догнал полк в Польше, жил вместе с эскадронным командиром.
11 октября, в тот самый день, когда в главной квартире всё было поднято на ноги известием о поражении Мака, в штабе эскадрона походная жизнь спокойно шла по старому. Денисов, проигравший всю ночь в карты, еще не приходил домой, когда Ростов, рано утром, верхом, вернулся с фуражировки. Ростов в юнкерском мундире подъехал к крыльцу, толконув лошадь, гибким, молодым жестом скинул ногу, постоял на стремени, как будто не желая расстаться с лошадью, наконец, спрыгнул и крикнул вестового.
– А, Бондаренко, друг сердечный, – проговорил он бросившемуся стремглав к его лошади гусару. – Выводи, дружок, – сказал он с тою братскою, веселою нежностию, с которою обращаются со всеми хорошие молодые люди, когда они счастливы.
– Слушаю, ваше сиятельство, – отвечал хохол, встряхивая весело головой.
– Смотри же, выводи хорошенько!
Другой гусар бросился тоже к лошади, но Бондаренко уже перекинул поводья трензеля. Видно было, что юнкер давал хорошо на водку, и что услужить ему было выгодно. Ростов погладил лошадь по шее, потом по крупу и остановился на крыльце.
«Славно! Такая будет лошадь!» сказал он сам себе и, улыбаясь и придерживая саблю, взбежал на крыльцо, погромыхивая шпорами. Хозяин немец, в фуфайке и колпаке, с вилами, которыми он вычищал навоз, выглянул из коровника. Лицо немца вдруг просветлело, как только он увидал Ростова. Он весело улыбнулся и подмигнул: «Schon, gut Morgen! Schon, gut Morgen!» [Прекрасно, доброго утра!] повторял он, видимо, находя удовольствие в приветствии молодого человека.
– Schon fleissig! [Уже за работой!] – сказал Ростов всё с тою же радостною, братскою улыбкой, какая не сходила с его оживленного лица. – Hoch Oestreicher! Hoch Russen! Kaiser Alexander hoch! [Ура Австрийцы! Ура Русские! Император Александр ура!] – обратился он к немцу, повторяя слова, говоренные часто немцем хозяином.
Немец засмеялся, вышел совсем из двери коровника, сдернул
колпак и, взмахнув им над головой, закричал:
– Und die ganze Welt hoch! [И весь свет ура!]
Ростов сам так же, как немец, взмахнул фуражкой над головой и, смеясь, закричал: «Und Vivat die ganze Welt»! Хотя не было никакой причины к особенной радости ни для немца, вычищавшего свой коровник, ни для Ростова, ездившего со взводом за сеном, оба человека эти с счастливым восторгом и братскою любовью посмотрели друг на друга, потрясли головами в знак взаимной любви и улыбаясь разошлись – немец в коровник, а Ростов в избу, которую занимал с Денисовым.
– Что барин? – спросил он у Лаврушки, известного всему полку плута лакея Денисова.
– С вечера не бывали. Верно, проигрались, – отвечал Лаврушка. – Уж я знаю, коли выиграют, рано придут хвастаться, а коли до утра нет, значит, продулись, – сердитые придут. Кофею прикажете?
– Давай, давай.
Через 10 минут Лаврушка принес кофею. Идут! – сказал он, – теперь беда. – Ростов заглянул в окно и увидал возвращающегося домой Денисова. Денисов был маленький человек с красным лицом, блестящими черными глазами, черными взлохмоченными усами и волосами. На нем был расстегнутый ментик, спущенные в складках широкие чикчиры, и на затылке была надета смятая гусарская шапочка. Он мрачно, опустив голову, приближался к крыльцу.
– Лавг'ушка, – закричал он громко и сердито. – Ну, снимай, болван!
– Да я и так снимаю, – отвечал голос Лаврушки.
– А! ты уж встал, – сказал Денисов, входя в комнату.
– Давно, – сказал Ростов, – я уже за сеном сходил и фрейлен Матильда видел.
– Вот как! А я пг'одулся, бг'ат, вчег'а, как сукин сын! – закричал Денисов, не выговаривая р . – Такого несчастия! Такого несчастия! Как ты уехал, так и пошло. Эй, чаю!
Денисов, сморщившись, как бы улыбаясь и выказывая свои короткие крепкие зубы, начал обеими руками с короткими пальцами лохматить, как пес, взбитые черные, густые волосы.
– Чог'т меня дег'нул пойти к этой кг'ысе (прозвище офицера), – растирая себе обеими руками лоб и лицо, говорил он. – Можешь себе пг'едставить, ни одной каг'ты, ни одной, ни одной каг'ты не дал.
Денисов взял подаваемую ему закуренную трубку, сжал в кулак, и, рассыпая огонь, ударил ею по полу, продолжая кричать.
– Семпель даст, паг'оль бьет; семпель даст, паг'оль бьет.
Он рассыпал огонь, разбил трубку и бросил ее. Денисов помолчал и вдруг своими блестящими черными глазами весело взглянул на Ростова.
– Хоть бы женщины были. А то тут, кг'оме как пить, делать нечего. Хоть бы дг'аться ског'ей.
– Эй, кто там? – обратился он к двери, заслышав остановившиеся шаги толстых сапог с бряцанием шпор и почтительное покашливанье.
– Вахмистр! – сказал Лаврушка.
Денисов сморщился еще больше.
– Сквег'но, – проговорил он, бросая кошелек с несколькими золотыми. – Г`остов, сочти, голубчик, сколько там осталось, да сунь кошелек под подушку, – сказал он и вышел к вахмистру.
Ростов взял деньги и, машинально, откладывая и ровняя кучками старые и новые золотые, стал считать их.
– А! Телянин! Здог'ово! Вздули меня вчег'а! – послышался голос Денисова из другой комнаты.
– У кого? У Быкова, у крысы?… Я знал, – сказал другой тоненький голос, и вслед за тем в комнату вошел поручик Телянин, маленький офицер того же эскадрона.
Ростов кинул под подушку кошелек и пожал протянутую ему маленькую влажную руку. Телянин был перед походом за что то переведен из гвардии. Он держал себя очень хорошо в полку; но его не любили, и в особенности Ростов не мог ни преодолеть, ни скрывать своего беспричинного отвращения к этому офицеру.
– Ну, что, молодой кавалерист, как вам мой Грачик служит? – спросил он. (Грачик была верховая лошадь, подъездок, проданная Теляниным Ростову.)
Поручик никогда не смотрел в глаза человеку, с кем говорил; глаза его постоянно перебегали с одного предмета на другой.
– Я видел, вы нынче проехали…
– Да ничего, конь добрый, – отвечал Ростов, несмотря на то, что лошадь эта, купленная им за 700 рублей, не стоила и половины этой цены. – Припадать стала на левую переднюю… – прибавил он. – Треснуло копыто! Это ничего. Я вас научу, покажу, заклепку какую положить.
– Да, покажите пожалуйста, – сказал Ростов.
– Покажу, покажу, это не секрет. А за лошадь благодарить будете.
– Так я велю привести лошадь, – сказал Ростов, желая избавиться от Телянина, и вышел, чтобы велеть привести лошадь.
В сенях Денисов, с трубкой, скорчившись на пороге, сидел перед вахмистром, который что то докладывал. Увидав Ростова, Денисов сморщился и, указывая через плечо большим пальцем в комнату, в которой сидел Телянин, поморщился и с отвращением тряхнулся.
– Ох, не люблю молодца, – сказал он, не стесняясь присутствием вахмистра.
Ростов пожал плечами, как будто говоря: «И я тоже, да что же делать!» и, распорядившись, вернулся к Телянину.
Телянин сидел всё в той же ленивой позе, в которой его оставил Ростов, потирая маленькие белые руки.
«Бывают же такие противные лица», подумал Ростов, входя в комнату.
– Что же, велели привести лошадь? – сказал Телянин, вставая и небрежно оглядываясь.
– Велел.
– Да пойдемте сами. Я ведь зашел только спросить Денисова о вчерашнем приказе. Получили, Денисов?
– Нет еще. А вы куда?
– Вот хочу молодого человека научить, как ковать лошадь, – сказал Телянин.
Они вышли на крыльцо и в конюшню. Поручик показал, как делать заклепку, и ушел к себе.
Когда Ростов вернулся, на столе стояла бутылка с водкой и лежала колбаса. Денисов сидел перед столом и трещал пером по бумаге. Он мрачно посмотрел в лицо Ростову.
– Ей пишу, – сказал он.
Он облокотился на стол с пером в руке, и, очевидно обрадованный случаю быстрее сказать словом всё, что он хотел написать, высказывал свое письмо Ростову.
– Ты видишь ли, дг'уг, – сказал он. – Мы спим, пока не любим. Мы дети пг`axa… а полюбил – и ты Бог, ты чист, как в пег'вый день создания… Это еще кто? Гони его к чог'ту. Некогда! – крикнул он на Лаврушку, который, нисколько не робея, подошел к нему.
– Да кому ж быть? Сами велели. Вахмистр за деньгами пришел.
Денисов сморщился, хотел что то крикнуть и замолчал.
– Сквег'но дело, – проговорил он про себя. – Сколько там денег в кошельке осталось? – спросил он у Ростова.
– Семь новых и три старых.
– Ах,сквег'но! Ну, что стоишь, чучела, пошли вахмистг'а, – крикнул Денисов на Лаврушку.
– Пожалуйста, Денисов, возьми у меня денег, ведь у меня есть, – сказал Ростов краснея.
– Не люблю у своих занимать, не люблю, – проворчал Денисов.
– А ежели ты у меня не возьмешь деньги по товарищески, ты меня обидишь. Право, у меня есть, – повторял Ростов.
– Да нет же.
И Денисов подошел к кровати, чтобы достать из под подушки кошелек.
– Ты куда положил, Ростов?
– Под нижнюю подушку.
– Да нету.
Денисов скинул обе подушки на пол. Кошелька не было.
– Вот чудо то!
– Постой, ты не уронил ли? – сказал Ростов, по одной поднимая подушки и вытрясая их.
Он скинул и отряхнул одеяло. Кошелька не было.
– Уж не забыл ли я? Нет, я еще подумал, что ты точно клад под голову кладешь, – сказал Ростов. – Я тут положил кошелек. Где он? – обратился он к Лаврушке.
– Я не входил. Где положили, там и должен быть.
– Да нет…
– Вы всё так, бросите куда, да и забудете. В карманах то посмотрите.
– Нет, коли бы я не подумал про клад, – сказал Ростов, – а то я помню, что положил.
Лаврушка перерыл всю постель, заглянул под нее, под стол, перерыл всю комнату и остановился посреди комнаты. Денисов молча следил за движениями Лаврушки и, когда Лаврушка удивленно развел руками, говоря, что нигде нет, он оглянулся на Ростова.
– Г'остов, ты не школьнич…
Ростов почувствовал на себе взгляд Денисова, поднял глаза и в то же мгновение опустил их. Вся кровь его, бывшая запертою где то ниже горла, хлынула ему в лицо и глаза. Он не мог перевести дыхание.
– И в комнате то никого не было, окромя поручика да вас самих. Тут где нибудь, – сказал Лаврушка.
– Ну, ты, чог'това кукла, повог`ачивайся, ищи, – вдруг закричал Денисов, побагровев и с угрожающим жестом бросаясь на лакея. – Чтоб был кошелек, а то запог'ю. Всех запог'ю!
Ростов, обходя взглядом Денисова, стал застегивать куртку, подстегнул саблю и надел фуражку.
– Я тебе говог'ю, чтоб был кошелек, – кричал Денисов, тряся за плечи денщика и толкая его об стену.
– Денисов, оставь его; я знаю кто взял, – сказал Ростов, подходя к двери и не поднимая глаз.
Денисов остановился, подумал и, видимо поняв то, на что намекал Ростов, схватил его за руку.
– Вздог'! – закричал он так, что жилы, как веревки, надулись у него на шее и лбу. – Я тебе говог'ю, ты с ума сошел, я этого не позволю. Кошелек здесь; спущу шкуг`у с этого мег`завца, и будет здесь.
– Я знаю, кто взял, – повторил Ростов дрожащим голосом и пошел к двери.
– А я тебе говог'ю, не смей этого делать, – закричал Денисов, бросаясь к юнкеру, чтоб удержать его.
Но Ростов вырвал свою руку и с такою злобой, как будто Денисов был величайший враг его, прямо и твердо устремил на него глаза.
– Ты понимаешь ли, что говоришь? – сказал он дрожащим голосом, – кроме меня никого не было в комнате. Стало быть, ежели не то, так…
Он не мог договорить и выбежал из комнаты.
– Ах, чог'т с тобой и со всеми, – были последние слова, которые слышал Ростов.
Ростов пришел на квартиру Телянина.
– Барина дома нет, в штаб уехали, – сказал ему денщик Телянина. – Или что случилось? – прибавил денщик, удивляясь на расстроенное лицо юнкера.
– Нет, ничего.
– Немного не застали, – сказал денщик.
Штаб находился в трех верстах от Зальценека. Ростов, не заходя домой, взял лошадь и поехал в штаб. В деревне, занимаемой штабом, был трактир, посещаемый офицерами. Ростов приехал в трактир; у крыльца он увидал лошадь Телянина.
Во второй комнате трактира сидел поручик за блюдом сосисок и бутылкою вина.
– А, и вы заехали, юноша, – сказал он, улыбаясь и высоко поднимая брови.
– Да, – сказал Ростов, как будто выговорить это слово стоило большого труда, и сел за соседний стол.
Оба молчали; в комнате сидели два немца и один русский офицер. Все молчали, и слышались звуки ножей о тарелки и чавканье поручика. Когда Телянин кончил завтрак, он вынул из кармана двойной кошелек, изогнутыми кверху маленькими белыми пальцами раздвинул кольца, достал золотой и, приподняв брови, отдал деньги слуге.
– Пожалуйста, поскорее, – сказал он.
Золотой был новый. Ростов встал и подошел к Телянину.
– Позвольте посмотреть мне кошелек, – сказал он тихим, чуть слышным голосом.
С бегающими глазами, но всё поднятыми бровями Телянин подал кошелек.
– Да, хорошенький кошелек… Да… да… – сказал он и вдруг побледнел. – Посмотрите, юноша, – прибавил он.
Ростов взял в руки кошелек и посмотрел и на него, и на деньги, которые были в нем, и на Телянина. Поручик оглядывался кругом, по своей привычке и, казалось, вдруг стал очень весел.
– Коли будем в Вене, всё там оставлю, а теперь и девать некуда в этих дрянных городишках, – сказал он. – Ну, давайте, юноша, я пойду.
Ростов молчал.
– А вы что ж? тоже позавтракать? Порядочно кормят, – продолжал Телянин. – Давайте же.
Он протянул руку и взялся за кошелек. Ростов выпустил его. Телянин взял кошелек и стал опускать его в карман рейтуз, и брови его небрежно поднялись, а рот слегка раскрылся, как будто он говорил: «да, да, кладу в карман свой кошелек, и это очень просто, и никому до этого дела нет».
– Ну, что, юноша? – сказал он, вздохнув и из под приподнятых бровей взглянув в глаза Ростова. Какой то свет глаз с быстротою электрической искры перебежал из глаз Телянина в глаза Ростова и обратно, обратно и обратно, всё в одно мгновение.
– Подите сюда, – проговорил Ростов, хватая Телянина за руку. Он почти притащил его к окну. – Это деньги Денисова, вы их взяли… – прошептал он ему над ухом.
– Что?… Что?… Как вы смеете? Что?… – проговорил Телянин.
Но эти слова звучали жалобным, отчаянным криком и мольбой о прощении. Как только Ростов услыхал этот звук голоса, с души его свалился огромный камень сомнения. Он почувствовал радость и в то же мгновение ему стало жалко несчастного, стоявшего перед ним человека; но надо было до конца довести начатое дело.
– Здесь люди Бог знает что могут подумать, – бормотал Телянин, схватывая фуражку и направляясь в небольшую пустую комнату, – надо объясниться…
– Я это знаю, и я это докажу, – сказал Ростов.
– Я…
Испуганное, бледное лицо Телянина начало дрожать всеми мускулами; глаза всё так же бегали, но где то внизу, не поднимаясь до лица Ростова, и послышались всхлипыванья.
– Граф!… не губите молодого человека… вот эти несчастные деньги, возьмите их… – Он бросил их на стол. – У меня отец старик, мать!…
Ростов взял деньги, избегая взгляда Телянина, и, не говоря ни слова, пошел из комнаты. Но у двери он остановился и вернулся назад. – Боже мой, – сказал он со слезами на глазах, – как вы могли это сделать?
– Граф, – сказал Телянин, приближаясь к юнкеру.
– Не трогайте меня, – проговорил Ростов, отстраняясь. – Ежели вам нужда, возьмите эти деньги. – Он швырнул ему кошелек и выбежал из трактира.


Вечером того же дня на квартире Денисова шел оживленный разговор офицеров эскадрона.
– А я говорю вам, Ростов, что вам надо извиниться перед полковым командиром, – говорил, обращаясь к пунцово красному, взволнованному Ростову, высокий штаб ротмистр, с седеющими волосами, огромными усами и крупными чертами морщинистого лица.
Штаб ротмистр Кирстен был два раза разжалован в солдаты зa дела чести и два раза выслуживался.
– Я никому не позволю себе говорить, что я лгу! – вскрикнул Ростов. – Он сказал мне, что я лгу, а я сказал ему, что он лжет. Так с тем и останется. На дежурство может меня назначать хоть каждый день и под арест сажать, а извиняться меня никто не заставит, потому что ежели он, как полковой командир, считает недостойным себя дать мне удовлетворение, так…
– Да вы постойте, батюшка; вы послушайте меня, – перебил штаб ротмистр своим басистым голосом, спокойно разглаживая свои длинные усы. – Вы при других офицерах говорите полковому командиру, что офицер украл…
– Я не виноват, что разговор зашел при других офицерах. Может быть, не надо было говорить при них, да я не дипломат. Я затем в гусары и пошел, думал, что здесь не нужно тонкостей, а он мне говорит, что я лгу… так пусть даст мне удовлетворение…
– Это всё хорошо, никто не думает, что вы трус, да не в том дело. Спросите у Денисова, похоже это на что нибудь, чтобы юнкер требовал удовлетворения у полкового командира?
Денисов, закусив ус, с мрачным видом слушал разговор, видимо не желая вступаться в него. На вопрос штаб ротмистра он отрицательно покачал головой.
– Вы при офицерах говорите полковому командиру про эту пакость, – продолжал штаб ротмистр. – Богданыч (Богданычем называли полкового командира) вас осадил.
– Не осадил, а сказал, что я неправду говорю.
– Ну да, и вы наговорили ему глупостей, и надо извиниться.
– Ни за что! – крикнул Ростов.
– Не думал я этого от вас, – серьезно и строго сказал штаб ротмистр. – Вы не хотите извиниться, а вы, батюшка, не только перед ним, а перед всем полком, перед всеми нами, вы кругом виноваты. А вот как: кабы вы подумали да посоветовались, как обойтись с этим делом, а то вы прямо, да при офицерах, и бухнули. Что теперь делать полковому командиру? Надо отдать под суд офицера и замарать весь полк? Из за одного негодяя весь полк осрамить? Так, что ли, по вашему? А по нашему, не так. И Богданыч молодец, он вам сказал, что вы неправду говорите. Неприятно, да что делать, батюшка, сами наскочили. А теперь, как дело хотят замять, так вы из за фанаберии какой то не хотите извиниться, а хотите всё рассказать. Вам обидно, что вы подежурите, да что вам извиниться перед старым и честным офицером! Какой бы там ни был Богданыч, а всё честный и храбрый, старый полковник, так вам обидно; а замарать полк вам ничего? – Голос штаб ротмистра начинал дрожать. – Вы, батюшка, в полку без году неделя; нынче здесь, завтра перешли куда в адъютантики; вам наплевать, что говорить будут: «между павлоградскими офицерами воры!» А нам не всё равно. Так, что ли, Денисов? Не всё равно?
Денисов всё молчал и не шевелился, изредка взглядывая своими блестящими, черными глазами на Ростова.
– Вам своя фанаберия дорога, извиниться не хочется, – продолжал штаб ротмистр, – а нам, старикам, как мы выросли, да и умереть, Бог даст, приведется в полку, так нам честь полка дорога, и Богданыч это знает. Ох, как дорога, батюшка! А это нехорошо, нехорошо! Там обижайтесь или нет, а я всегда правду матку скажу. Нехорошо!
И штаб ротмистр встал и отвернулся от Ростова.
– Пг'авда, чог'т возьми! – закричал, вскакивая, Денисов. – Ну, Г'остов! Ну!
Ростов, краснея и бледнея, смотрел то на одного, то на другого офицера.
– Нет, господа, нет… вы не думайте… я очень понимаю, вы напрасно обо мне думаете так… я… для меня… я за честь полка.да что? это на деле я покажу, и для меня честь знамени…ну, всё равно, правда, я виноват!.. – Слезы стояли у него в глазах. – Я виноват, кругом виноват!… Ну, что вам еще?…
– Вот это так, граф, – поворачиваясь, крикнул штаб ротмистр, ударяя его большою рукою по плечу.
– Я тебе говог'ю, – закричал Денисов, – он малый славный.
– Так то лучше, граф, – повторил штаб ротмистр, как будто за его признание начиная величать его титулом. – Подите и извинитесь, ваше сиятельство, да с.
– Господа, всё сделаю, никто от меня слова не услышит, – умоляющим голосом проговорил Ростов, – но извиняться не могу, ей Богу, не могу, как хотите! Как я буду извиняться, точно маленький, прощенья просить?
Денисов засмеялся.
– Вам же хуже. Богданыч злопамятен, поплатитесь за упрямство, – сказал Кирстен.
– Ей Богу, не упрямство! Я не могу вам описать, какое чувство, не могу…
– Ну, ваша воля, – сказал штаб ротмистр. – Что ж, мерзавец то этот куда делся? – спросил он у Денисова.
– Сказался больным, завтг'а велено пг'иказом исключить, – проговорил Денисов.
– Это болезнь, иначе нельзя объяснить, – сказал штаб ротмистр.
– Уж там болезнь не болезнь, а не попадайся он мне на глаза – убью! – кровожадно прокричал Денисов.
В комнату вошел Жерков.
– Ты как? – обратились вдруг офицеры к вошедшему.
– Поход, господа. Мак в плен сдался и с армией, совсем.
– Врешь!
– Сам видел.
– Как? Мака живого видел? с руками, с ногами?
– Поход! Поход! Дать ему бутылку за такую новость. Ты как же сюда попал?
– Опять в полк выслали, за чорта, за Мака. Австрийской генерал пожаловался. Я его поздравил с приездом Мака…Ты что, Ростов, точно из бани?
– Тут, брат, у нас, такая каша второй день.
Вошел полковой адъютант и подтвердил известие, привезенное Жерковым. На завтра велено было выступать.
– Поход, господа!
– Ну, и слава Богу, засиделись.


Кутузов отступил к Вене, уничтожая за собой мосты на реках Инне (в Браунау) и Трауне (в Линце). 23 го октября .русские войска переходили реку Энс. Русские обозы, артиллерия и колонны войск в середине дня тянулись через город Энс, по сю и по ту сторону моста.
День был теплый, осенний и дождливый. Пространная перспектива, раскрывавшаяся с возвышения, где стояли русские батареи, защищавшие мост, то вдруг затягивалась кисейным занавесом косого дождя, то вдруг расширялась, и при свете солнца далеко и ясно становились видны предметы, точно покрытые лаком. Виднелся городок под ногами с своими белыми домами и красными крышами, собором и мостом, по обеим сторонам которого, толпясь, лилися массы русских войск. Виднелись на повороте Дуная суда, и остров, и замок с парком, окруженный водами впадения Энса в Дунай, виднелся левый скалистый и покрытый сосновым лесом берег Дуная с таинственною далью зеленых вершин и голубеющими ущельями. Виднелись башни монастыря, выдававшегося из за соснового, казавшегося нетронутым, дикого леса; далеко впереди на горе, по ту сторону Энса, виднелись разъезды неприятеля.
Между орудиями, на высоте, стояли спереди начальник ариергарда генерал с свитским офицером, рассматривая в трубу местность. Несколько позади сидел на хоботе орудия Несвицкий, посланный от главнокомандующего к ариергарду.
Казак, сопутствовавший Несвицкому, подал сумочку и фляжку, и Несвицкий угощал офицеров пирожками и настоящим доппелькюмелем. Офицеры радостно окружали его, кто на коленах, кто сидя по турецки на мокрой траве.
– Да, не дурак был этот австрийский князь, что тут замок выстроил. Славное место. Что же вы не едите, господа? – говорил Несвицкий.
– Покорно благодарю, князь, – отвечал один из офицеров, с удовольствием разговаривая с таким важным штабным чиновником. – Прекрасное место. Мы мимо самого парка проходили, двух оленей видели, и дом какой чудесный!
– Посмотрите, князь, – сказал другой, которому очень хотелось взять еще пирожок, но совестно было, и который поэтому притворялся, что он оглядывает местность, – посмотрите ка, уж забрались туда наши пехотные. Вон там, на лужку, за деревней, трое тащут что то. .Они проберут этот дворец, – сказал он с видимым одобрением.
– И то, и то, – сказал Несвицкий. – Нет, а чего бы я желал, – прибавил он, прожевывая пирожок в своем красивом влажном рте, – так это вон туда забраться.
Он указывал на монастырь с башнями, видневшийся на горе. Он улыбнулся, глаза его сузились и засветились.
– А ведь хорошо бы, господа!
Офицеры засмеялись.
– Хоть бы попугать этих монашенок. Итальянки, говорят, есть молоденькие. Право, пять лет жизни отдал бы!
– Им ведь и скучно, – смеясь, сказал офицер, который был посмелее.
Между тем свитский офицер, стоявший впереди, указывал что то генералу; генерал смотрел в зрительную трубку.
– Ну, так и есть, так и есть, – сердито сказал генерал, опуская трубку от глаз и пожимая плечами, – так и есть, станут бить по переправе. И что они там мешкают?
На той стороне простым глазом виден был неприятель и его батарея, из которой показался молочно белый дымок. Вслед за дымком раздался дальний выстрел, и видно было, как наши войска заспешили на переправе.
Несвицкий, отдуваясь, поднялся и, улыбаясь, подошел к генералу.
– Не угодно ли закусить вашему превосходительству? – сказал он.
– Нехорошо дело, – сказал генерал, не отвечая ему, – замешкались наши.
– Не съездить ли, ваше превосходительство? – сказал Несвицкий.
– Да, съездите, пожалуйста, – сказал генерал, повторяя то, что уже раз подробно было приказано, – и скажите гусарам, чтобы они последние перешли и зажгли мост, как я приказывал, да чтобы горючие материалы на мосту еще осмотреть.
– Очень хорошо, – отвечал Несвицкий.
Он кликнул казака с лошадью, велел убрать сумочку и фляжку и легко перекинул свое тяжелое тело на седло.
– Право, заеду к монашенкам, – сказал он офицерам, с улыбкою глядевшим на него, и поехал по вьющейся тропинке под гору.
– Нут ка, куда донесет, капитан, хватите ка! – сказал генерал, обращаясь к артиллеристу. – Позабавьтесь от скуки.
– Прислуга к орудиям! – скомандовал офицер.
И через минуту весело выбежали от костров артиллеристы и зарядили.
– Первое! – послышалась команда.
Бойко отскочил 1 й номер. Металлически, оглушая, зазвенело орудие, и через головы всех наших под горой, свистя, пролетела граната и, далеко не долетев до неприятеля, дымком показала место своего падения и лопнула.
Лица солдат и офицеров повеселели при этом звуке; все поднялись и занялись наблюдениями над видными, как на ладони, движениями внизу наших войск и впереди – движениями приближавшегося неприятеля. Солнце в ту же минуту совсем вышло из за туч, и этот красивый звук одинокого выстрела и блеск яркого солнца слились в одно бодрое и веселое впечатление.


Над мостом уже пролетели два неприятельские ядра, и на мосту была давка. В средине моста, слезши с лошади, прижатый своим толстым телом к перилам, стоял князь Несвицкий.
Он, смеючись, оглядывался назад на своего казака, который с двумя лошадьми в поводу стоял несколько шагов позади его.
Только что князь Несвицкий хотел двинуться вперед, как опять солдаты и повозки напирали на него и опять прижимали его к перилам, и ему ничего не оставалось, как улыбаться.
– Экой ты, братец, мой! – говорил казак фурштатскому солдату с повозкой, напиравшему на толпившуюся v самых колес и лошадей пехоту, – экой ты! Нет, чтобы подождать: видишь, генералу проехать.
Но фурштат, не обращая внимания на наименование генерала, кричал на солдат, запружавших ему дорогу: – Эй! землячки! держись влево, постой! – Но землячки, теснясь плечо с плечом, цепляясь штыками и не прерываясь, двигались по мосту одною сплошною массой. Поглядев за перила вниз, князь Несвицкий видел быстрые, шумные, невысокие волны Энса, которые, сливаясь, рябея и загибаясь около свай моста, перегоняли одна другую. Поглядев на мост, он видел столь же однообразные живые волны солдат, кутасы, кивера с чехлами, ранцы, штыки, длинные ружья и из под киверов лица с широкими скулами, ввалившимися щеками и беззаботно усталыми выражениями и движущиеся ноги по натасканной на доски моста липкой грязи. Иногда между однообразными волнами солдат, как взбрызг белой пены в волнах Энса, протискивался между солдатами офицер в плаще, с своею отличною от солдат физиономией; иногда, как щепка, вьющаяся по реке, уносился по мосту волнами пехоты пеший гусар, денщик или житель; иногда, как бревно, плывущее по реке, окруженная со всех сторон, проплывала по мосту ротная или офицерская, наложенная доверху и прикрытая кожами, повозка.
– Вишь, их, как плотину, прорвало, – безнадежно останавливаясь, говорил казак. – Много ль вас еще там?
– Мелион без одного! – подмигивая говорил близко проходивший в прорванной шинели веселый солдат и скрывался; за ним проходил другой, старый солдат.
– Как он (он – неприятель) таперича по мосту примется зажаривать, – говорил мрачно старый солдат, обращаясь к товарищу, – забудешь чесаться.
И солдат проходил. За ним другой солдат ехал на повозке.
– Куда, чорт, подвертки запихал? – говорил денщик, бегом следуя за повозкой и шаря в задке.
И этот проходил с повозкой. За этим шли веселые и, видимо, выпившие солдаты.
– Как он его, милый человек, полыхнет прикладом то в самые зубы… – радостно говорил один солдат в высоко подоткнутой шинели, широко размахивая рукой.
– То то оно, сладкая ветчина то. – отвечал другой с хохотом.
И они прошли, так что Несвицкий не узнал, кого ударили в зубы и к чему относилась ветчина.
– Эк торопятся, что он холодную пустил, так и думаешь, всех перебьют. – говорил унтер офицер сердито и укоризненно.
– Как оно пролетит мимо меня, дяденька, ядро то, – говорил, едва удерживаясь от смеха, с огромным ртом молодой солдат, – я так и обмер. Право, ей Богу, так испужался, беда! – говорил этот солдат, как будто хвастаясь тем, что он испугался. И этот проходил. За ним следовала повозка, непохожая на все проезжавшие до сих пор. Это был немецкий форшпан на паре, нагруженный, казалось, целым домом; за форшпаном, который вез немец, привязана была красивая, пестрая, с огромным вымем, корова. На перинах сидела женщина с грудным ребенком, старуха и молодая, багроворумяная, здоровая девушка немка. Видно, по особому разрешению были пропущены эти выселявшиеся жители. Глаза всех солдат обратились на женщин, и, пока проезжала повозка, двигаясь шаг за шагом, и, все замечания солдат относились только к двум женщинам. На всех лицах была почти одна и та же улыбка непристойных мыслей об этой женщине.
– Ишь, колбаса то, тоже убирается!
– Продай матушку, – ударяя на последнем слоге, говорил другой солдат, обращаясь к немцу, который, опустив глаза, сердито и испуганно шел широким шагом.
– Эк убралась как! То то черти!
– Вот бы тебе к ним стоять, Федотов.
– Видали, брат!
– Куда вы? – спрашивал пехотный офицер, евший яблоко, тоже полуулыбаясь и глядя на красивую девушку.
Немец, закрыв глаза, показывал, что не понимает.
– Хочешь, возьми себе, – говорил офицер, подавая девушке яблоко. Девушка улыбнулась и взяла. Несвицкий, как и все, бывшие на мосту, не спускал глаз с женщин, пока они не проехали. Когда они проехали, опять шли такие же солдаты, с такими же разговорами, и, наконец, все остановились. Как это часто бывает, на выезде моста замялись лошади в ротной повозке, и вся толпа должна была ждать.
– И что становятся? Порядку то нет! – говорили солдаты. – Куда прешь? Чорт! Нет того, чтобы подождать. Хуже того будет, как он мост подожжет. Вишь, и офицера то приперли, – говорили с разных сторон остановившиеся толпы, оглядывая друг друга, и всё жались вперед к выходу.
Оглянувшись под мост на воды Энса, Несвицкий вдруг услышал еще новый для него звук, быстро приближающегося… чего то большого и чего то шлепнувшегося в воду.
– Ишь ты, куда фатает! – строго сказал близко стоявший солдат, оглядываясь на звук.
– Подбадривает, чтобы скорей проходили, – сказал другой неспокойно.
Толпа опять тронулась. Несвицкий понял, что это было ядро.
– Эй, казак, подавай лошадь! – сказал он. – Ну, вы! сторонись! посторонись! дорогу!
Он с большим усилием добрался до лошади. Не переставая кричать, он тронулся вперед. Солдаты пожались, чтобы дать ему дорогу, но снова опять нажали на него так, что отдавили ему ногу, и ближайшие не были виноваты, потому что их давили еще сильнее.
– Несвицкий! Несвицкий! Ты, г'ожа! – послышался в это время сзади хриплый голос.
Несвицкий оглянулся и увидал в пятнадцати шагах отделенного от него живою массой двигающейся пехоты красного, черного, лохматого, в фуражке на затылке и в молодецки накинутом на плече ментике Ваську Денисова.
– Вели ты им, чег'тям, дьяволам, дать дог'огу, – кричал. Денисов, видимо находясь в припадке горячности, блестя и поводя своими черными, как уголь, глазами в воспаленных белках и махая невынутою из ножен саблей, которую он держал такою же красною, как и лицо, голою маленькою рукой.
– Э! Вася! – отвечал радостно Несвицкий. – Да ты что?
– Эскадг'ону пг'ойти нельзя, – кричал Васька Денисов, злобно открывая белые зубы, шпоря своего красивого вороного, кровного Бедуина, который, мигая ушами от штыков, на которые он натыкался, фыркая, брызгая вокруг себя пеной с мундштука, звеня, бил копытами по доскам моста и, казалось, готов был перепрыгнуть через перила моста, ежели бы ему позволил седок. – Что это? как баг'аны! точь в точь баг'аны! Пг'очь… дай дог'огу!… Стой там! ты повозка, чог'т! Саблей изг'ублю! – кричал он, действительно вынимая наголо саблю и начиная махать ею.
Солдаты с испуганными лицами нажались друг на друга, и Денисов присоединился к Несвицкому.
– Что же ты не пьян нынче? – сказал Несвицкий Денисову, когда он подъехал к нему.
– И напиться то вг'емени не дадут! – отвечал Васька Денисов. – Целый день то туда, то сюда таскают полк. Дг'аться – так дг'аться. А то чог'т знает что такое!
– Каким ты щеголем нынче! – оглядывая его новый ментик и вальтрап, сказал Несвицкий.
Денисов улыбнулся, достал из ташки платок, распространявший запах духов, и сунул в нос Несвицкому.
– Нельзя, в дело иду! выбг'ился, зубы вычистил и надушился.
Осанистая фигура Несвицкого, сопровождаемая казаком, и решительность Денисова, махавшего саблей и отчаянно кричавшего, подействовали так, что они протискались на ту сторону моста и остановили пехоту. Несвицкий нашел у выезда полковника, которому ему надо было передать приказание, и, исполнив свое поручение, поехал назад.
Расчистив дорогу, Денисов остановился у входа на мост. Небрежно сдерживая рвавшегося к своим и бившего ногой жеребца, он смотрел на двигавшийся ему навстречу эскадрон.
По доскам моста раздались прозрачные звуки копыт, как будто скакало несколько лошадей, и эскадрон, с офицерами впереди по четыре человека в ряд, растянулся по мосту и стал выходить на ту сторону.
Остановленные пехотные солдаты, толпясь в растоптанной у моста грязи, с тем особенным недоброжелательным чувством отчужденности и насмешки, с каким встречаются обыкновенно различные роды войск, смотрели на чистых, щеголеватых гусар, стройно проходивших мимо их.
– Нарядные ребята! Только бы на Подновинское!
– Что от них проку! Только напоказ и водят! – говорил другой.
– Пехота, не пыли! – шутил гусар, под которым лошадь, заиграв, брызнула грязью в пехотинца.
– Прогонял бы тебя с ранцем перехода два, шнурки то бы повытерлись, – обтирая рукавом грязь с лица, говорил пехотинец; – а то не человек, а птица сидит!
– То то бы тебя, Зикин, на коня посадить, ловок бы ты был, – шутил ефрейтор над худым, скрюченным от тяжести ранца солдатиком.
– Дубинку промеж ног возьми, вот тебе и конь буде, – отозвался гусар.


Остальная пехота поспешно проходила по мосту, спираясь воронкой у входа. Наконец повозки все прошли, давка стала меньше, и последний батальон вступил на мост. Одни гусары эскадрона Денисова оставались по ту сторону моста против неприятеля. Неприятель, вдалеке видный с противоположной горы, снизу, от моста, не был еще виден, так как из лощины, по которой текла река, горизонт оканчивался противоположным возвышением не дальше полуверсты. Впереди была пустыня, по которой кое где шевелились кучки наших разъездных казаков. Вдруг на противоположном возвышении дороги показались войска в синих капотах и артиллерия. Это были французы. Разъезд казаков рысью отошел под гору. Все офицеры и люди эскадрона Денисова, хотя и старались говорить о постороннем и смотреть по сторонам, не переставали думать только о том, что было там, на горе, и беспрестанно всё вглядывались в выходившие на горизонт пятна, которые они признавали за неприятельские войска. Погода после полудня опять прояснилась, солнце ярко спускалось над Дунаем и окружающими его темными горами. Было тихо, и с той горы изредка долетали звуки рожков и криков неприятеля. Между эскадроном и неприятелями уже никого не было, кроме мелких разъездов. Пустое пространство, саженей в триста, отделяло их от него. Неприятель перестал стрелять, и тем яснее чувствовалась та строгая, грозная, неприступная и неуловимая черта, которая разделяет два неприятельские войска.
«Один шаг за эту черту, напоминающую черту, отделяющую живых от мертвых, и – неизвестность страдания и смерть. И что там? кто там? там, за этим полем, и деревом, и крышей, освещенной солнцем? Никто не знает, и хочется знать; и страшно перейти эту черту, и хочется перейти ее; и знаешь, что рано или поздно придется перейти ее и узнать, что там, по той стороне черты, как и неизбежно узнать, что там, по ту сторону смерти. А сам силен, здоров, весел и раздражен и окружен такими здоровыми и раздраженно оживленными людьми». Так ежели и не думает, то чувствует всякий человек, находящийся в виду неприятеля, и чувство это придает особенный блеск и радостную резкость впечатлений всему происходящему в эти минуты.
На бугре у неприятеля показался дымок выстрела, и ядро, свистя, пролетело над головами гусарского эскадрона. Офицеры, стоявшие вместе, разъехались по местам. Гусары старательно стали выравнивать лошадей. В эскадроне всё замолкло. Все поглядывали вперед на неприятеля и на эскадронного командира, ожидая команды. Пролетело другое, третье ядро. Очевидно, что стреляли по гусарам; но ядро, равномерно быстро свистя, пролетало над головами гусар и ударялось где то сзади. Гусары не оглядывались, но при каждом звуке пролетающего ядра, будто по команде, весь эскадрон с своими однообразно разнообразными лицами, сдерживая дыханье, пока летело ядро, приподнимался на стременах и снова опускался. Солдаты, не поворачивая головы, косились друг на друга, с любопытством высматривая впечатление товарища. На каждом лице, от Денисова до горниста, показалась около губ и подбородка одна общая черта борьбы, раздраженности и волнения. Вахмистр хмурился, оглядывая солдат, как будто угрожая наказанием. Юнкер Миронов нагибался при каждом пролете ядра. Ростов, стоя на левом фланге на своем тронутом ногами, но видном Грачике, имел счастливый вид ученика, вызванного перед большою публикой к экзамену, в котором он уверен, что отличится. Он ясно и светло оглядывался на всех, как бы прося обратить внимание на то, как он спокойно стоит под ядрами. Но и в его лице та же черта чего то нового и строгого, против его воли, показывалась около рта.
– Кто там кланяется? Юнкег' Миг'онов! Hexoг'oшo, на меня смотг'ите! – закричал Денисов, которому не стоялось на месте и который вертелся на лошади перед эскадроном.
Курносое и черноволосатое лицо Васьки Денисова и вся его маленькая сбитая фигурка с его жилистою (с короткими пальцами, покрытыми волосами) кистью руки, в которой он держал ефес вынутой наголо сабли, было точно такое же, как и всегда, особенно к вечеру, после выпитых двух бутылок. Он был только более обыкновенного красен и, задрав свою мохнатую голову кверху, как птицы, когда они пьют, безжалостно вдавив своими маленькими ногами шпоры в бока доброго Бедуина, он, будто падая назад, поскакал к другому флангу эскадрона и хриплым голосом закричал, чтоб осмотрели пистолеты. Он подъехал к Кирстену. Штаб ротмистр, на широкой и степенной кобыле, шагом ехал навстречу Денисову. Штаб ротмистр, с своими длинными усами, был серьезен, как и всегда, только глаза его блестели больше обыкновенного.
– Да что? – сказал он Денисову, – не дойдет дело до драки. Вот увидишь, назад уйдем.
– Чог'т их знает, что делают – проворчал Денисов. – А! Г'остов! – крикнул он юнкеру, заметив его веселое лицо. – Ну, дождался.
И он улыбнулся одобрительно, видимо радуясь на юнкера.
Ростов почувствовал себя совершенно счастливым. В это время начальник показался на мосту. Денисов поскакал к нему.
– Ваше пг'евосходительство! позвольте атаковать! я их опг'окину.
– Какие тут атаки, – сказал начальник скучливым голосом, морщась, как от докучливой мухи. – И зачем вы тут стоите? Видите, фланкеры отступают. Ведите назад эскадрон.
Эскадрон перешел мост и вышел из под выстрелов, не потеряв ни одного человека. Вслед за ним перешел и второй эскадрон, бывший в цепи, и последние казаки очистили ту сторону.
Два эскадрона павлоградцев, перейдя мост, один за другим, пошли назад на гору. Полковой командир Карл Богданович Шуберт подъехал к эскадрону Денисова и ехал шагом недалеко от Ростова, не обращая на него никакого внимания, несмотря на то, что после бывшего столкновения за Телянина, они виделись теперь в первый раз. Ростов, чувствуя себя во фронте во власти человека, перед которым он теперь считал себя виноватым, не спускал глаз с атлетической спины, белокурого затылка и красной шеи полкового командира. Ростову то казалось, что Богданыч только притворяется невнимательным, и что вся цель его теперь состоит в том, чтоб испытать храбрость юнкера, и он выпрямлялся и весело оглядывался; то ему казалось, что Богданыч нарочно едет близко, чтобы показать Ростову свою храбрость. То ему думалось, что враг его теперь нарочно пошлет эскадрон в отчаянную атаку, чтобы наказать его, Ростова. То думалось, что после атаки он подойдет к нему и великодушно протянет ему, раненому, руку примирения.
Знакомая павлоградцам, с высокоподнятыми плечами, фигура Жеркова (он недавно выбыл из их полка) подъехала к полковому командиру. Жерков, после своего изгнания из главного штаба, не остался в полку, говоря, что он не дурак во фронте лямку тянуть, когда он при штабе, ничего не делая, получит наград больше, и умел пристроиться ординарцем к князю Багратиону. Он приехал к своему бывшему начальнику с приказанием от начальника ариергарда.
– Полковник, – сказал он с своею мрачною серьезностью, обращаясь ко врагу Ростова и оглядывая товарищей, – велено остановиться, мост зажечь.
– Кто велено? – угрюмо спросил полковник.
– Уж я и не знаю, полковник, кто велено , – серьезно отвечал корнет, – но только мне князь приказал: «Поезжай и скажи полковнику, чтобы гусары вернулись скорей и зажгли бы мост».
Вслед за Жерковым к гусарскому полковнику подъехал свитский офицер с тем же приказанием. Вслед за свитским офицером на казачьей лошади, которая насилу несла его галопом, подъехал толстый Несвицкий.
– Как же, полковник, – кричал он еще на езде, – я вам говорил мост зажечь, а теперь кто то переврал; там все с ума сходят, ничего не разберешь.
Полковник неторопливо остановил полк и обратился к Несвицкому:
– Вы мне говорили про горючие вещества, – сказал он, – а про то, чтобы зажигать, вы мне ничего не говорили.
– Да как же, батюшка, – заговорил, остановившись, Несвицкий, снимая фуражку и расправляя пухлой рукой мокрые от пота волосы, – как же не говорил, что мост зажечь, когда горючие вещества положили?
– Я вам не «батюшка», господин штаб офицер, а вы мне не говорили, чтоб мост зажигайт! Я служба знаю, и мне в привычка приказание строго исполняйт. Вы сказали, мост зажгут, а кто зажгут, я святым духом не могу знайт…
– Ну, вот всегда так, – махнув рукой, сказал Несвицкий. – Ты как здесь? – обратился он к Жеркову.
– Да за тем же. Однако ты отсырел, дай я тебя выжму.
– Вы сказали, господин штаб офицер, – продолжал полковник обиженным тоном…
– Полковник, – перебил свитский офицер, – надо торопиться, а то неприятель пододвинет орудия на картечный выстрел.
Полковник молча посмотрел на свитского офицера, на толстого штаб офицера, на Жеркова и нахмурился.
– Я буду мост зажигайт, – сказал он торжественным тоном, как будто бы выражал этим, что, несмотря на все делаемые ему неприятности, он всё таки сделает то, что должно.
Ударив своими длинными мускулистыми ногами лошадь, как будто она была во всем виновата, полковник выдвинулся вперед к 2 му эскадрону, тому самому, в котором служил Ростов под командою Денисова, скомандовал вернуться назад к мосту.
«Ну, так и есть, – подумал Ростов, – он хочет испытать меня! – Сердце его сжалось, и кровь бросилась к лицу. – Пускай посмотрит, трус ли я» – подумал он.
Опять на всех веселых лицах людей эскадрона появилась та серьезная черта, которая была на них в то время, как они стояли под ядрами. Ростов, не спуская глаз, смотрел на своего врага, полкового командира, желая найти на его лице подтверждение своих догадок; но полковник ни разу не взглянул на Ростова, а смотрел, как всегда во фронте, строго и торжественно. Послышалась команда.
– Живо! Живо! – проговорило около него несколько голосов.
Цепляясь саблями за поводья, гремя шпорами и торопясь, слезали гусары, сами не зная, что они будут делать. Гусары крестились. Ростов уже не смотрел на полкового командира, – ему некогда было. Он боялся, с замиранием сердца боялся, как бы ему не отстать от гусар. Рука его дрожала, когда он передавал лошадь коноводу, и он чувствовал, как со стуком приливает кровь к его сердцу. Денисов, заваливаясь назад и крича что то, проехал мимо него. Ростов ничего не видел, кроме бежавших вокруг него гусар, цеплявшихся шпорами и бренчавших саблями.
– Носилки! – крикнул чей то голос сзади.
Ростов не подумал о том, что значит требование носилок: он бежал, стараясь только быть впереди всех; но у самого моста он, не смотря под ноги, попал в вязкую, растоптанную грязь и, споткнувшись, упал на руки. Его обежали другие.
– По обоий сторона, ротмистр, – послышался ему голос полкового командира, который, заехав вперед, стал верхом недалеко от моста с торжествующим и веселым лицом.
Ростов, обтирая испачканные руки о рейтузы, оглянулся на своего врага и хотел бежать дальше, полагая, что чем он дальше уйдет вперед, тем будет лучше. Но Богданыч, хотя и не глядел и не узнал Ростова, крикнул на него:
– Кто по средине моста бежит? На права сторона! Юнкер, назад! – сердито закричал он и обратился к Денисову, который, щеголяя храбростью, въехал верхом на доски моста.
– Зачем рисковайт, ротмистр! Вы бы слезали, – сказал полковник.
– Э! виноватого найдет, – отвечал Васька Денисов, поворачиваясь на седле.

Между тем Несвицкий, Жерков и свитский офицер стояли вместе вне выстрелов и смотрели то на эту небольшую кучку людей в желтых киверах, темнозеленых куртках, расшитых снурками, и синих рейтузах, копошившихся у моста, то на ту сторону, на приближавшиеся вдалеке синие капоты и группы с лошадьми, которые легко можно было признать за орудия.
«Зажгут или не зажгут мост? Кто прежде? Они добегут и зажгут мост, или французы подъедут на картечный выстрел и перебьют их?» Эти вопросы с замиранием сердца невольно задавал себе каждый из того большого количества войск, которые стояли над мостом и при ярком вечернем свете смотрели на мост и гусаров и на ту сторону, на подвигавшиеся синие капоты со штыками и орудиями.
– Ох! достанется гусарам! – говорил Несвицкий, – не дальше картечного выстрела теперь.
– Напрасно он так много людей повел, – сказал свитский офицер.
– И в самом деле, – сказал Несвицкий. – Тут бы двух молодцов послать, всё равно бы.
– Ах, ваше сиятельство, – вмешался Жерков, не спуская глаз с гусар, но всё с своею наивною манерой, из за которой нельзя было догадаться, серьезно ли, что он говорит, или нет. – Ах, ваше сиятельство! Как вы судите! Двух человек послать, а нам то кто же Владимира с бантом даст? А так то, хоть и поколотят, да можно эскадрон представить и самому бантик получить. Наш Богданыч порядки знает.
– Ну, – сказал свитский офицер, – это картечь!
Он показывал на французские орудия, которые снимались с передков и поспешно отъезжали.
На французской стороне, в тех группах, где были орудия, показался дымок, другой, третий, почти в одно время, и в ту минуту, как долетел звук первого выстрела, показался четвертый. Два звука, один за другим, и третий.
– О, ох! – охнул Несвицкий, как будто от жгучей боли, хватая за руку свитского офицера. – Посмотрите, упал один, упал, упал!
– Два, кажется?
– Был бы я царь, никогда бы не воевал, – сказал Несвицкий, отворачиваясь.
Французские орудия опять поспешно заряжали. Пехота в синих капотах бегом двинулась к мосту. Опять, но в разных промежутках, показались дымки, и защелкала и затрещала картечь по мосту. Но в этот раз Несвицкий не мог видеть того, что делалось на мосту. С моста поднялся густой дым. Гусары успели зажечь мост, и французские батареи стреляли по ним уже не для того, чтобы помешать, а для того, что орудия были наведены и было по ком стрелять.
– Французы успели сделать три картечные выстрела, прежде чем гусары вернулись к коноводам. Два залпа были сделаны неверно, и картечь всю перенесло, но зато последний выстрел попал в середину кучки гусар и повалил троих.
Ростов, озабоченный своими отношениями к Богданычу, остановился на мосту, не зная, что ему делать. Рубить (как он всегда воображал себе сражение) было некого, помогать в зажжении моста он тоже не мог, потому что не взял с собою, как другие солдаты, жгута соломы. Он стоял и оглядывался, как вдруг затрещало по мосту будто рассыпанные орехи, и один из гусар, ближе всех бывший от него, со стоном упал на перилы. Ростов побежал к нему вместе с другими. Опять закричал кто то: «Носилки!». Гусара подхватили четыре человека и стали поднимать.
– Оооо!… Бросьте, ради Христа, – закричал раненый; но его всё таки подняли и положили.
Николай Ростов отвернулся и, как будто отыскивая чего то, стал смотреть на даль, на воду Дуная, на небо, на солнце. Как хорошо показалось небо, как голубо, спокойно и глубоко! Как ярко и торжественно опускающееся солнце! Как ласково глянцовито блестела вода в далеком Дунае! И еще лучше были далекие, голубеющие за Дунаем горы, монастырь, таинственные ущелья, залитые до макуш туманом сосновые леса… там тихо, счастливо… «Ничего, ничего бы я не желал, ничего бы не желал, ежели бы я только был там, – думал Ростов. – Во мне одном и в этом солнце так много счастия, а тут… стоны, страдания, страх и эта неясность, эта поспешность… Вот опять кричат что то, и опять все побежали куда то назад, и я бегу с ними, и вот она, вот она, смерть, надо мной, вокруг меня… Мгновенье – и я никогда уже не увижу этого солнца, этой воды, этого ущелья»…
В эту минуту солнце стало скрываться за тучами; впереди Ростова показались другие носилки. И страх смерти и носилок, и любовь к солнцу и жизни – всё слилось в одно болезненно тревожное впечатление.
«Господи Боже! Тот, Кто там в этом небе, спаси, прости и защити меня!» прошептал про себя Ростов.
Гусары подбежали к коноводам, голоса стали громче и спокойнее, носилки скрылись из глаз.
– Что, бг'ат, понюхал пог'оху?… – прокричал ему над ухом голос Васьки Денисова.
«Всё кончилось; но я трус, да, я трус», подумал Ростов и, тяжело вздыхая, взял из рук коновода своего отставившего ногу Грачика и стал садиться.
– Что это было, картечь? – спросил он у Денисова.
– Да еще какая! – прокричал Денисов. – Молодцами г'аботали! А г'абота сквег'ная! Атака – любезное дело, г'убай в песи, а тут, чог'т знает что, бьют как в мишень.
И Денисов отъехал к остановившейся недалеко от Ростова группе: полкового командира, Несвицкого, Жеркова и свитского офицера.
«Однако, кажется, никто не заметил», думал про себя Ростов. И действительно, никто ничего не заметил, потому что каждому было знакомо то чувство, которое испытал в первый раз необстреленный юнкер.