Война четверного альянса
| Война четверного альянса | |||
 Сражение у мыса Пассаро | |||
| Дата | |||
|---|---|---|---|
| Место | |||
| Причина |
Желание Испании вернуть утраченные территории и возвести Филиппа V на французский трон | ||
| Итог |
Поражение Испании, Гаагский мирный договор | ||
| Изменения |
Отказ Испании от территориальных притязаний в Италии; инфант Карлос назначен наследником Пармского герцогства в случае прерывания рода Фарнезе; Сицилия отходит Габсбургам; образование Сардинского королевства | ||
| Противники | |||
| |||
| Командующие | |||
| |||
| Силы сторон | |||
| |||
| Потери | |||
| |||
Война четверного союза 1718—1720 годов (также Война за французское наследство) — продолжение Войны за испанское наследство, во время которого реваншистские настроения испанского короля Филиппа Бурбона натолкнулись на сопротивление четверного союза Франции, Великобритании, Соединённых провинций и Священной Римской империи, которых после колебаний поддержала и Савойская династия.
Содержание
Подоплёка
После утверждения Филиппа V на испанском престоле, его первый министр, кардинал Альберони, поставил себе задачу вернуть Испании то положение, которое она потеряла в предыдущей войне. В продолжении нескольких лет он прилагал большие усилия для восстановления армии и флота, с помощью которых он надеялся вернуть Сардинию, Неаполь и Сицилию. Против Англии он хотел выдвинуть восстание в Шотландии, так как на избранного в 1714 году английским королём Георга I, курфюрста ганноверского, в Англии ещё смотрели как на чужестранца, и приверженцы Стюартов зашевелились.
Потомство Людовика XIV унаследовало габсбургскую тенденцию к вырождению (инцухт). Его дети и внуки рано ушли из жизни, Людовик XV также производил на современников впечатление крайне болезненного младенца. Европейская дипломатия готовилась в случае его смерти с оружием в руках решать вопрос о французском наследстве. Людовик XIV оставил Францию сильнейшей державой на континенте, поэтому этот вопрос имел первостепенное значение.
Ближайшим наследником трона считал себя внук «короля-солнца», Филипп V Испанский. Легитимированные дети Людовика XIV, надеясь на расширение привилегий в случае франко-испанской династической унии, убеждали его нарушить условия Утрехтского мира, который обязывал его не притязать на французскую корону. Отказ от итогов Войны за испанское наследство противопоставил бы Филиппу всю остальную Европу, которая опасалась появления бурбонской сверхдержавы.
Излишнее честолюбие Альберони завело его, однако, слишком далеко. Он надеялся на соединение Испании и Франции под одной короной, так как несовершеннолетний Людовик XV был слабого здоровья, а за него управлял регент Франции, Филипп II Орлеанский. Он был наиболее заинтересован в положениях Утрехтского мира, так как при отстранении испанского короля от наследования оказывался потенциальным наследником французской короны. Из чувства самосохранения, и надеясь сам завладеть престолом, он присоединился к врагам Испании, которая таким образом осталась без союзников.
4 января 1717 года Англия, Франция и Республика Соединённых провинций заключили соглашение о защите постановлений Утрехтского мира и о взаимном обеспечении английского и французского престолов за Ганноверским и Орлеанским домами. В 1718 году к соглашению присоединилась Австрия, образовав таким образом Четверной союз.
Прелюдия
В августе 1717 года испанцы без объявления войны отправили экспедицию из 12 кораблей и 8600 человек войск на остров Сардинию и в продолжении нескольких месяцев завладели всем островом. После этого они начали готовить экспедицию для завладения Сицилией летом следующего года. Кардинал Альберони при поддержке королевы Изабеллы Фарнезе рассчитывал тем самым воспользоваться занятостью австрийцев войной с турками и вернуть Испании её традиционные владения на юге Италии, утраченные по условиям Утрехтского мира.
Англия, тоже не объявляя войны, послала в июне 1718 года в Средиземное море эскадру под командованием адмирала Джорджа Бинга, который имел инструкцию не допускать военных действий между испанцами и австрийцами, предупредить испанцев, что он не позволит им нападать на австрийские владения в Италии, и только если они откажутся от его посредничества и сделают попытку утвердиться в Италии, то прибегнуть к силе.
8 июля, при входе в Средиземное море, Бинг узнал, что 18 июня испанский флот вышел из Барселоны. Бинг отправился в Порт-Магон, где ему сообщили, что испанцы 30 июня были в пределах видимости Неаполя. Действительно, испанцы в начале июля высадили в Палермо 20 000 армию. Слабые савойские войска не могли им оказать сопротивления и заперлись в Мессине, а всем остальным островом завладели испанцы.
25 июля Бинг вышел из Порт-Магона, 1 августа пришел в Неаполь, взял здесь 2000 австрийских войск и 9 августа подошел к Мессине. Он предложил испанскому генералу, осаждавшему Мессину, заключить перемирие на 2 месяца, чтобы в это время переговорами уладить дело, и когда тот отказался, Бинг свёз войска. 10 августа он получил известие, что к югу от Мессинского пролива виден испанский флот. Бинг погнался за ним и 11 августа почти весь его уничтожил у мыса Пассаро. После боя при Пассаро Бинг вернулся в Порт-Магон и вышел вновь лишь весной 1719 года. Только 27 декабря между двумя странами была объявлена война.
Во Франции, в конце 1718 года, кардинал Дюбуа, заведовавший внешней политикой версальского двора, разоблачил придворный заговор испанского посла Челламаре, с которым находились в связи легитимированные бастарды. Заговорщики отделались только изгнанием, но 9 января 1719 года Франция объявила войну Испании.
Боевые действия
Ареной основных боевых действий была Сицилия, откуда австрийцы не без затруднений смогли вытеснить испанскую армию. Выйдя весной 1719 года в море, Бинг перевез австрийские войска на Сицилию, помогал им при осаде Мессины и прекратил всякое сообщение острова с Испанией. Во время осады Мессины в её гавани находилось несколько испанских военных судов. Бинг, опасаясь, что комендант крепости поставит условием сдачи свободное возвращение этих судов в Испанию, потребовал, чтобы австрийцы выстроили особую батарею, огнём которой эти суда были уничтожены. Англичане твердо преследовали главную свою цель — уничтожить возрождающийся испанский флот. В октябре Мессина сдалась, после чего английский флот помог австрийцам овладеть и остальными портами.
Альберони не был отрезвлен поражением при Пассаро и неудачей экспедиции в Сицилию. В 1719 году в Кадисе и Корунне были снаряжены две эскадры, которые должны были высадить войска в Бретани и в Шотландии. От первой экспедиции пришлось отказаться, так как заговор против регента во Франции был раскрыт. Вторая (40 транспортов с 5000 войск, под прикрытием 5 военных кораблей), под командованием герцога Ормонда была 28 февраля разбросана штормом около мыса Финистерре. Трём фрегатам с пятью транспортами удалось добраться до Рошейра, где они высадили 400 человек, и к ним присоединились 1500 якобитов. Конечно, эта горсть восставших была уничтожена. Также захлебнулась очередная попытка якобитского восстания битвой при Гленшиле.
Со своей стороны, Англия и Франция перешли в наступление. В октябре 1719 года, под прикрытием английской эскадры под командованием вице-адмирала Миггельса (Mighells) был высажен отряд французских войск у Виго численностью 24 000 человек, который овладел городом, при чём была захвачена богатая добыча и уничтожены все оказавшиеся здесь испанские суда.
Другая английская эскадра содействовала операциям французской армии под командованием герцога Бервика, вторгшейся через Пиренеи в пределы Испании из Байонны и двигавшейся по берегу. При овладении Фуэнтераббией, Сан-Себастьяном и Сантоньей английский адмирал неизменно требовал, чтобы были разрушены верфи, гавани и все военные суда, и это делали французские войска, уничтожая в корне возрождающуюся морскую силу своего естественного союзника. Планировалось завоевание Страны басков и Каталонии, но эпидемии вынудили его отступить.
Боевые действия между испанцами и французами перекинулись и на Северную Америку. Испанцы снарядили отряд Вилласура на Великие Равнины.
Франция никаких операций на море не предпринимала за исключением посылки эскадры из 11 кораблей в Мексиканский залив, для защиты Луизианы. Слабые испанские морские силы вынуждены были отступить, и французы овладели укрепленным портом Пенсакола.
Голландия никакого участия в войне не приняла.
Помимо вышеуказанных операций, велась и крейсерская война. Опасения за свои колонии, которые нельзя было защитить без помощи флота, заставили Испанию прекратить войну. 5 декабря 1719 года был уволен Альберони, и в 1720 году заключен мир в Гааге.
Итог
Ввиду неблагоприятного для Испании развития событий и опасения за свои колонии, которые нельзя было защитить без помощи флота, король Филипп V 5 декабря 1719 года отправил Альберони в отставку и начал переговоры о мире. В феврале 1720 года был подписан Гаагский мирный договор, по которому Испания отказывалась от каких-либо притязаний на итальянские земли, за исключением герцогства Парма и Пьяченца, наследницей которого была Изабелла Фарнезе.
Габсбурги в награду за активность на Сицилии получали владение этим островом, а Савойская династия была компенсирована за утрату Сицилии предоставлением ей Сардинии. Сицилийский король Виктор Амадей II при этом удержал за собой королевский титул, назвавшись королём Сардинии.
Четверной союз, будучи сугубо временной дипломатической комбинацией, вскоре распался. Тем не менее Британия и Франция оставались союзниками до 1731 года, когда на смену их альянсу пришёл «семейный пакт» французских и испанских Бурбонов.
Напишите отзыв о статье "Война четверного альянса"
Отрывок, характеризующий Война четверного альянса
На другой день после приема в ложу, Пьер сидел дома, читая книгу и стараясь вникнуть в значение квадрата, изображавшего одной своей стороною Бога, другою нравственное, третьею физическое и четвертою смешанное. Изредка он отрывался от книги и квадрата и в воображении своем составлял себе новый план жизни. Вчера в ложе ему сказали, что до сведения государя дошел слух о дуэли, и что Пьеру благоразумнее бы было удалиться из Петербурга. Пьер предполагал ехать в свои южные имения и заняться там своими крестьянами. Он радостно обдумывал эту новую жизнь, когда неожиданно в комнату вошел князь Василий.
– Мой друг, что ты наделал в Москве? За что ты поссорился с Лёлей, mon сher? [дорогой мoй?] Ты в заблуждении, – сказал князь Василий, входя в комнату. – Я всё узнал, я могу тебе сказать верно, что Элен невинна перед тобой, как Христос перед жидами. – Пьер хотел отвечать, но он перебил его. – И зачем ты не обратился прямо и просто ко мне, как к другу? Я всё знаю, я всё понимаю, – сказал он, – ты вел себя, как прилично человеку, дорожащему своей честью; может быть слишком поспешно, но об этом мы не будем судить. Одно ты помни, в какое положение ты ставишь ее и меня в глазах всего общества и даже двора, – прибавил он, понизив голос. – Она живет в Москве, ты здесь. Помни, мой милый, – он потянул его вниз за руку, – здесь одно недоразуменье; ты сам, я думаю, чувствуешь. Напиши сейчас со мною письмо, и она приедет сюда, всё объяснится, а то я тебе скажу, ты очень легко можешь пострадать, мой милый.
Князь Василий внушительно взглянул на Пьера. – Мне из хороших источников известно, что вдовствующая императрица принимает живой интерес во всем этом деле. Ты знаешь, она очень милостива к Элен.
Несколько раз Пьер собирался говорить, но с одной стороны князь Василий не допускал его до этого, с другой стороны сам Пьер боялся начать говорить в том тоне решительного отказа и несогласия, в котором он твердо решился отвечать своему тестю. Кроме того слова масонского устава: «буди ласков и приветлив» вспоминались ему. Он морщился, краснел, вставал и опускался, работая над собою в самом трудном для него в жизни деле – сказать неприятное в глаза человеку, сказать не то, чего ожидал этот человек, кто бы он ни был. Он так привык повиноваться этому тону небрежной самоуверенности князя Василия, что и теперь он чувствовал, что не в силах будет противостоять ей; но он чувствовал, что от того, что он скажет сейчас, будет зависеть вся дальнейшая судьба его: пойдет ли он по старой, прежней дороге, или по той новой, которая так привлекательно была указана ему масонами, и на которой он твердо верил, что найдет возрождение к новой жизни.
– Ну, мой милый, – шутливо сказал князь Василий, – скажи же мне: «да», и я от себя напишу ей, и мы убьем жирного тельца. – Но князь Василий не успел договорить своей шутки, как Пьер с бешенством в лице, которое напоминало его отца, не глядя в глаза собеседнику, проговорил шопотом:
– Князь, я вас не звал к себе, идите, пожалуйста, идите! – Он вскочил и отворил ему дверь.
– Идите же, – повторил он, сам себе не веря и радуясь выражению смущенности и страха, показавшемуся на лице князя Василия.
– Что с тобой? Ты болен?
– Идите! – еще раз проговорил дрожащий голос. И князь Василий должен был уехать, не получив никакого объяснения.
Через неделю Пьер, простившись с новыми друзьями масонами и оставив им большие суммы на милостыни, уехал в свои именья. Его новые братья дали ему письма в Киев и Одессу, к тамошним масонам, и обещали писать ему и руководить его в его новой деятельности.
Дело Пьера с Долоховым было замято, и, несмотря на тогдашнюю строгость государя в отношении дуэлей, ни оба противника, ни их секунданты не пострадали. Но история дуэли, подтвержденная разрывом Пьера с женой, разгласилась в обществе. Пьер, на которого смотрели снисходительно, покровительственно, когда он был незаконным сыном, которого ласкали и прославляли, когда он был лучшим женихом Российской империи, после своей женитьбы, когда невестам и матерям нечего было ожидать от него, сильно потерял во мнении общества, тем более, что он не умел и не желал заискивать общественного благоволения. Теперь его одного обвиняли в происшедшем, говорили, что он бестолковый ревнивец, подверженный таким же припадкам кровожадного бешенства, как и его отец. И когда, после отъезда Пьера, Элен вернулась в Петербург, она была не только радушно, но с оттенком почтительности, относившейся к ее несчастию, принята всеми своими знакомыми. Когда разговор заходил о ее муже, Элен принимала достойное выражение, которое она – хотя и не понимая его значения – по свойственному ей такту, усвоила себе. Выражение это говорило, что она решилась, не жалуясь, переносить свое несчастие, и что ее муж есть крест, посланный ей от Бога. Князь Василий откровеннее высказывал свое мнение. Он пожимал плечами, когда разговор заходил о Пьере, и, указывая на лоб, говорил:
– Un cerveau fele – je le disais toujours. [Полусумасшедший – я всегда это говорил.]
– Я вперед сказала, – говорила Анна Павловна о Пьере, – я тогда же сейчас сказала, и прежде всех (она настаивала на своем первенстве), что это безумный молодой человек, испорченный развратными идеями века. Я тогда еще сказала это, когда все восхищались им и он только приехал из за границы, и помните, у меня как то вечером представлял из себя какого то Марата. Чем же кончилось? Я тогда еще не желала этой свадьбы и предсказала всё, что случится.
Анна Павловна по прежнему давала у себя в свободные дни такие вечера, как и прежде, и такие, какие она одна имела дар устроивать, вечера, на которых собиралась, во первых, la creme de la veritable bonne societe, la fine fleur de l'essence intellectuelle de la societe de Petersbourg, [сливки настоящего хорошего общества, цвет интеллектуальной эссенции петербургского общества,] как говорила сама Анна Павловна. Кроме этого утонченного выбора общества, вечера Анны Павловны отличались еще тем, что всякий раз на своем вечере Анна Павловна подавала своему обществу какое нибудь новое, интересное лицо, и что нигде, как на этих вечерах, не высказывался так очевидно и твердо градус политического термометра, на котором стояло настроение придворного легитимистского петербургского общества.
В конце 1806 года, когда получены были уже все печальные подробности об уничтожении Наполеоном прусской армии под Иеной и Ауерштетом и о сдаче большей части прусских крепостей, когда войска наши уж вступили в Пруссию, и началась наша вторая война с Наполеоном, Анна Павловна собрала у себя вечер. La creme de la veritable bonne societe [Сливки настоящего хорошего общества] состояла из обворожительной и несчастной, покинутой мужем, Элен, из MorteMariet'a, обворожительного князя Ипполита, только что приехавшего из Вены, двух дипломатов, тетушки, одного молодого человека, пользовавшегося в гостиной наименованием просто d'un homme de beaucoup de merite, [весьма достойный человек,] одной вновь пожалованной фрейлины с матерью и некоторых других менее заметных особ.
Лицо, которым как новинкой угащивала в этот вечер Анна Павловна своих гостей, был Борис Друбецкой, только что приехавший курьером из прусской армии и находившийся адъютантом у очень важного лица.
Градус политического термометра, указанный на этом вечере обществу, был следующий: сколько бы все европейские государи и полководцы ни старались потворствовать Бонапартию, для того чтобы сделать мне и вообще нам эти неприятности и огорчения, мнение наше на счет Бонапартия не может измениться. Мы не перестанем высказывать свой непритворный на этот счет образ мыслей, и можем сказать только прусскому королю и другим: тем хуже для вас. Tu l'as voulu, George Dandin, [Ты этого хотел, Жорж Дандэн,] вот всё, что мы можем сказать. Вот что указывал политический термометр на вечере Анны Павловны. Когда Борис, который должен был быть поднесен гостям, вошел в гостиную, уже почти всё общество было в сборе, и разговор, руководимый Анной Павловной, шел о наших дипломатических сношениях с Австрией и о надежде на союз с нею.
Борис в щегольском, адъютантском мундире, возмужавший, свежий и румяный, свободно вошел в гостиную и был отведен, как следовало, для приветствия к тетушке и снова присоединен к общему кружку.
Анна Павловна дала поцеловать ему свою сухую руку, познакомила его с некоторыми незнакомыми ему лицами и каждого шопотом определила ему.
– Le Prince Hyppolite Kouraguine – charmant jeune homme. M r Kroug charge d'affaires de Kopenhague – un esprit profond, и просто: М r Shittoff un homme de beaucoup de merite [Князь Ипполит Курагин, милый молодой человек. Г. Круг, Копенгагенский поверенный в делах, глубокий ум. Г. Шитов, весьма достойный человек] про того, который носил это наименование.
Борис за это время своей службы, благодаря заботам Анны Михайловны, собственным вкусам и свойствам своего сдержанного характера, успел поставить себя в самое выгодное положение по службе. Он находился адъютантом при весьма важном лице, имел весьма важное поручение в Пруссию и только что возвратился оттуда курьером. Он вполне усвоил себе ту понравившуюся ему в Ольмюце неписанную субординацию, по которой прапорщик мог стоять без сравнения выше генерала, и по которой, для успеха на службе, были нужны не усилия на службе, не труды, не храбрость, не постоянство, а нужно было только уменье обращаться с теми, которые вознаграждают за службу, – и он часто сам удивлялся своим быстрым успехам и тому, как другие могли не понимать этого. Вследствие этого открытия его, весь образ жизни его, все отношения с прежними знакомыми, все его планы на будущее – совершенно изменились. Он был не богат, но последние свои деньги он употреблял на то, чтобы быть одетым лучше других; он скорее лишил бы себя многих удовольствий, чем позволил бы себе ехать в дурном экипаже или показаться в старом мундире на улицах Петербурга. Сближался он и искал знакомств только с людьми, которые были выше его, и потому могли быть ему полезны. Он любил Петербург и презирал Москву. Воспоминание о доме Ростовых и о его детской любви к Наташе – было ему неприятно, и он с самого отъезда в армию ни разу не был у Ростовых. В гостиной Анны Павловны, в которой присутствовать он считал за важное повышение по службе, он теперь тотчас же понял свою роль и предоставил Анне Павловне воспользоваться тем интересом, который в нем заключался, внимательно наблюдая каждое лицо и оценивая выгоды и возможности сближения с каждым из них. Он сел на указанное ему место возле красивой Элен, и вслушивался в общий разговор.
– Vienne trouve les bases du traite propose tellement hors d'atteinte, qu'on ne saurait y parvenir meme par une continuite de succes les plus brillants, et elle met en doute les moyens qui pourraient nous les procurer. C'est la phrase authentique du cabinet de Vienne, – говорил датский charge d'affaires. [Вена находит основания предлагаемого договора до того невозможными, что достигнуть их нельзя даже рядом самых блестящих успехов: и она сомневается в средствах, которые могут их нам доставить. Это подлинная фраза венского кабинета, – сказал датский поверенный в делах.]
