Война из-за свиньи

Война из-за свиньи
Синяя линия — граница, предложенная США Красная линия — граница, предложенная Великобританией Зелёная линия — компромиссное предложение
Дата	июнь — октябрь 1859
Место	острова Сан-Хуан
Причина	территориальный спор
Итог	международный арбитраж
Изменения	Острова перешли США
Противники
США Соединённое королевство
Командующие
Полковник Сайлэс Кэси Контр-адмирал Роберт Бэйнес
Силы сторон
461 солдат, 14 орудий 5 военных кораблей с 167 орудиями и 2140 людьми на борту
Потери
0 0
Общие потери
1 свинья

Война из-за свиньи (англ. Pig War), также известная как Эпизод со свиньёй (англ. Pig Episode), Война из-за свиньи и картошки (англ. Pig and Potato War), Пограничный спор на островах Сан-Хуан (англ. San Juan Boundary Dispute) и Северо-западный пограничный спор (англ. Northwestern Boundary Dispute) — конфронтация между США и Великобританией, начавшаяся в 1859 году из-за свиньи, застреленной в спорном районе на островах Сан-Хуан. Свинья была единственной жертвой конфликта, оказавшегося в целом бескровным.

Предыстория

Подписанный 15 июня 1846 года Орегонский договор определил границу между США и Британской Северной Америкой на участке западнее Скалистых гор следующим образом:

«…по сорок девятой параллели северной широты до середины пролива, отделяющего остров Ванкувер от материка, затем в южном направлении по середине упомянутого пролива, и по проливу Хуан-де-Фука до Тихого океана».

Проблема заключалась в том, что для понятия «середина пролива» имелось два варианта: пролив Харо с западной стороны островов Сан-Хуан, или пролив Розарио — с восточной.

В 1846 году география региона была ещё не очень хорошо изучена. Основными доступными картами были те, что опубликовал в 1798 году Джордж Ванкувер, и те, что опубликовал в 1845 году Чарльз Уилкс. В обоих случаях карты были весьма неточны в зоне юго-восточного побережья острова Ванкувер и островов Галф, и потому точное прохождение пролива Харо было неизвестно.

В 1856 году США и Великобритания создали Комиссию по пограничным вопросам, которая должна была разрешить ряд вопросов касательно границы, включая границу по воде от пролива Джорджии до пролива Хуан-де-Фука. С британской стороны в комиссию вошли первый комиссионер Джеймс Чарлз Превост, второй комиссионер Джордж Генри Ричардс и младший секретарь А.Дж. Вильям; с американской — первый комиссионер Арчибальд Кэмпбелл, второй комиссионер Джон Парк и секретарь Вильям Дж. Уоррен. Две стороны провели несколько совместных заседаний в 1857 году в бухтах Эсквимолт и Нанаймо, а в промежутках между встречами обменивались письмами.

Вопрос о водном участке границы обсуждался с октября по декабрь. С самого начала Превост заявил, что текст договора говорит о проливе Розарио, и что именно его имели в виду разработчики, в то время как Кэмпбелл сказал то же самое про Харо. Превост утверждал, что пролив, соответствующий договору, должен удовлетворять трём требованиям: он должен отделять остров Ванкувер от материка, он должен идти в южном направлении и он должен быть судоходным. С его точки зрения, этим условиям удовлетворял лишь Розарио. Кэмпбелл на это ответил, что слова «в южном направлении» в договоре следует понимать в широком смысле, что Розарио отделяет не Ванкувер от материка, а острова Сан-Хуан от островов Лумми, Сипресс, Фидальго и других, и что про судоходность в договоре ничего сказано не было, но даже если учитывать ещё и это — то Харо шире и прямее, чем Розарио. Дискуссии продолжались до декабря, пока не стало ясно, что обе стороны стоят на своём. На встрече 3 декабря Превост предложил компромиссный вариант — провести границу по проливу Сан-Хуан, что отдало бы Соединённым Штатам все острова Сан-Хуан кроме имевшего стратегическое положение острова Сан-Хуан, но это предложение было отвергнуто. Комиссия согласилась передать вопрос на усмотрение правительств, и водный участок границы остался неопределённым точно, допускающим двусмысленное толкование.

Из-за возникшей двусмысленности как США, так и Великобритания провозгласили свой суверенитет над островами Сан-Хуан. В этот период оспаривания статуса британская Компания Гудзонова залива начала деятельность на острове Сан-Хуан и превратила его в овцеферму. Тем временем в середине 1859 года на остров прибыло от 25 до 29 американских поселенцев.

Свинья

15 июня 1859 года, ровно через 13 лет после подписания Орегонского договора, американский фермер Лиман Катлэр, поселившийся на острове Сан-Хуан в соответствии с законами США, обнаружил, что в его огороде роется большая чёрная свинья и ест его картошку. Это было уже не в первый раз, и перевозбуждённый Катлэр застрелил свинью. Оказалось, что свинья принадлежала ирландцу Чарлзу Гриффину, управлявшему овцефермой Компании Гудзонова залива; у него было несколько свиней, и он им позволял свободно бродить где угодно. До этого инцидента обе стороны конфликта жили в мире. Катлэр предложил Гриффину 10 долларов в качестве компенсации за свинью, но Гриффин потребовал 100. Тогда Катлэр заявил, что вообще ничего не будет платить, так как свинья вторглась на его землю. Когда британские власти пригрозили арестовать Катлэра, американский фермер обратился к своим властям за военной защитой.

Военная эскалация

Командующий Орегонским военным округом бригадный генерал Уильям Харни изначально отправил на остров Сан-Хуан 66 солдат 9-го пехотного полка под командованием капитана Джорджа Пикетта с приказом не дать высадиться британцам. Опасаясь, что если американцев оставить без присмотра, то американские сквоттеры начнут заселять Сан-Хуан, англичане отправили туда три военных корабля под командованием капитана Джеффри Хорнби. Пошла эскалация, и к 10 августа 1859 года 461 американский солдат с 14 орудиями под общим командованием полковника Сайлэса Кэси противостояли пяти британским военным кораблям с 167 орудиями и 2140 людьми на борту.

Губернатор британской колонии Ванкувер Джеймс Дуглас приказал контр-адмиралу Роберту Бэйнесу высадить на острове морских пехотинцев и вышвырнуть оттуда американских солдат. Бэйнес отказался, решив, что было бы глупо двум великим державам развязывать войну из-за какой-то свиньи. Командиры на местах с обеих сторон получили одинаковые приказы: защищаться в случае нападения, но ни в коем случае не стрелять первыми. В течение нескольких дней британские и американские солдаты обменивались оскорблениями, пытаясь спровоцировать друг друга, но дисциплина взяла своё, и выстрелов так и не прозвучало.

Разрешение конфликта

Когда новости о кризисе достигли Вашингтона и Лондона, официальные лица обеих стран были шокированы, и предприняли действия по разрядке потенциально взрывоопасной ситуации. В сентябре президент США Джеймс Бьюкенен отправил генерала Уинфилда Скотта для переговоров с губернатором Джеймсом Дугласом о путях разрешения кризиса. Скотту уже удалось уладить два пограничных конфликта между США и Великобританией в конце 1830-х, и президент надеялся, что он опять сумеет избавить страну от абсолютно ненужного ей в условиях надвигающейся гражданской войны военного конфликта. В октябре Скотт прибыл на Сан-Хуан и приступил к переговорам с Дугласом.

В результате переговоров стороны договорились сохранить совместную оккупацию острова Сан-Хуан до окончательного разрешения вопроса, но при этом уменьшить контингенты до численности, не превышающей 100 человек с каждой стороны. Британский лагерь разместился на северном конце острова у береговой линии (для лёгкости сообщения с островом Ванкувер), американский — на южном, на возвышенности, с которой можно было вести артиллерийский заградительный огонь по проливу.

Из-за начавшейся вскоре гражданской войны в США совместная оккупация затянулась на 12 лет. Во время войны местные власти подбивали Лондон аннексировать не только спорный участок, но и вообще целый регион, но официальные британские власти на это не пошли. В 1871 году Великобритания и США подписали Вашингтонский договор, в котором, помимо прочих вопросов, указывалось, что вопрос о проливе Сан-Хуан решит международный арбитраж. В качестве арбитра сторонами был избран германский кайзер Вильгельм I. Вильгельм передал вопрос на рассмотрение арбитражной комиссии из трёх человек, которая встречалась в Женеве почти год. 21 октября 1872 года комиссия решила вопрос в пользу Соединённых Штатов Америки: было принято американское предложение о границе по проливу Харо.

25 ноября 1872 года британские морские пехотинцы оставили остров, американские войска были выведены в июле 1874 года.

Канадское общество, и так недовольное итогами Орегонского договора, было возмущено тем, что Великобритания опять проигнорировала интересы Канады. Канада стала искать большей независимости в вопросах внешней политики.

Ссылки

• [www.nps.gov/archive/sajh/Pig_War_new.htm The Pig War], National Park Service
• [www.wahmee.com/pigwar.html The Pig War of San Juan Island]
• [www.historylink.org/index.cfm?displaypage=output.cfm&file_id=5037 Lyman Cutlar touches off Pig War between U.S. and Great Britain on June 15, 1859], HistoryLink.org

Отрывок, характеризующий Война из-за свиньи

«Но отчего же мне не сказать, что я видела? Ведь видят же другие! И кто же может уличить меня в том, что я видела или не видала?» мелькнуло в голове Сони.
– Да, я его видела, – сказала она.
– Как же? Как же? Стоит или лежит?
– Нет, я видела… То ничего не было, вдруг вижу, что он лежит.
– Андрей лежит? Он болен? – испуганно остановившимися глазами глядя на подругу, спрашивала Наташа.
– Нет, напротив, – напротив, веселое лицо, и он обернулся ко мне, – и в ту минуту как она говорила, ей самой казалось, что она видела то, что говорила.
– Ну а потом, Соня?…
– Тут я не рассмотрела, что то синее и красное…
– Соня! когда он вернется? Когда я увижу его! Боже мой, как я боюсь за него и за себя, и за всё мне страшно… – заговорила Наташа, и не отвечая ни слова на утешения Сони, легла в постель и долго после того, как потушили свечу, с открытыми глазами, неподвижно лежала на постели и смотрела на морозный, лунный свет сквозь замерзшие окна.


Вскоре после святок Николай объявил матери о своей любви к Соне и о твердом решении жениться на ней. Графиня, давно замечавшая то, что происходило между Соней и Николаем, и ожидавшая этого объяснения, молча выслушала его слова и сказала сыну, что он может жениться на ком хочет; но что ни она, ни отец не дадут ему благословения на такой брак. В первый раз Николай почувствовал, что мать недовольна им, что несмотря на всю свою любовь к нему, она не уступит ему. Она, холодно и не глядя на сына, послала за мужем; и, когда он пришел, графиня хотела коротко и холодно в присутствии Николая сообщить ему в чем дело, но не выдержала: заплакала слезами досады и вышла из комнаты. Старый граф стал нерешительно усовещивать Николая и просить его отказаться от своего намерения. Николай отвечал, что он не может изменить своему слову, и отец, вздохнув и очевидно смущенный, весьма скоро перервал свою речь и пошел к графине. При всех столкновениях с сыном, графа не оставляло сознание своей виноватости перед ним за расстройство дел, и потому он не мог сердиться на сына за отказ жениться на богатой невесте и за выбор бесприданной Сони, – он только при этом случае живее вспоминал то, что, ежели бы дела не были расстроены, нельзя было для Николая желать лучшей жены, чем Соня; и что виновен в расстройстве дел только один он с своим Митенькой и с своими непреодолимыми привычками.
Отец с матерью больше не говорили об этом деле с сыном; но несколько дней после этого, графиня позвала к себе Соню и с жестокостью, которой не ожидали ни та, ни другая, графиня упрекала племянницу в заманивании сына и в неблагодарности. Соня, молча с опущенными глазами, слушала жестокие слова графини и не понимала, чего от нее требуют. Она всем готова была пожертвовать для своих благодетелей. Мысль о самопожертвовании была любимой ее мыслью; но в этом случае она не могла понять, кому и чем ей надо жертвовать. Она не могла не любить графиню и всю семью Ростовых, но и не могла не любить Николая и не знать, что его счастие зависело от этой любви. Она была молчалива и грустна, и не отвечала. Николай не мог, как ему казалось, перенести долее этого положения и пошел объясниться с матерью. Николай то умолял мать простить его и Соню и согласиться на их брак, то угрожал матери тем, что, ежели Соню будут преследовать, то он сейчас же женится на ней тайно.
Графиня с холодностью, которой никогда не видал сын, отвечала ему, что он совершеннолетний, что князь Андрей женится без согласия отца, и что он может то же сделать, но что никогда она не признает эту интригантку своей дочерью.
Взорванный словом интригантка , Николай, возвысив голос, сказал матери, что он никогда не думал, чтобы она заставляла его продавать свои чувства, и что ежели это так, то он последний раз говорит… Но он не успел сказать того решительного слова, которого, судя по выражению его лица, с ужасом ждала мать и которое может быть навсегда бы осталось жестоким воспоминанием между ними. Он не успел договорить, потому что Наташа с бледным и серьезным лицом вошла в комнату от двери, у которой она подслушивала.
– Николинька, ты говоришь пустяки, замолчи, замолчи! Я тебе говорю, замолчи!.. – почти кричала она, чтобы заглушить его голос.
– Мама, голубчик, это совсем не оттого… душечка моя, бедная, – обращалась она к матери, которая, чувствуя себя на краю разрыва, с ужасом смотрела на сына, но, вследствие упрямства и увлечения борьбы, не хотела и не могла сдаться.
– Николинька, я тебе растолкую, ты уйди – вы послушайте, мама голубушка, – говорила она матери.
Слова ее были бессмысленны; но они достигли того результата, к которому она стремилась.
Графиня тяжело захлипав спрятала лицо на груди дочери, а Николай встал, схватился за голову и вышел из комнаты.
Наташа взялась за дело примирения и довела его до того, что Николай получил обещание от матери в том, что Соню не будут притеснять, и сам дал обещание, что он ничего не предпримет тайно от родителей.
С твердым намерением, устроив в полку свои дела, выйти в отставку, приехать и жениться на Соне, Николай, грустный и серьезный, в разладе с родными, но как ему казалось, страстно влюбленный, в начале января уехал в полк.
После отъезда Николая в доме Ростовых стало грустнее чем когда нибудь. Графиня от душевного расстройства сделалась больна.
Соня была печальна и от разлуки с Николаем и еще более от того враждебного тона, с которым не могла не обращаться с ней графиня. Граф более чем когда нибудь был озабочен дурным положением дел, требовавших каких нибудь решительных мер. Необходимо было продать московский дом и подмосковную, а для продажи дома нужно было ехать в Москву. Но здоровье графини заставляло со дня на день откладывать отъезд.
Наташа, легко и даже весело переносившая первое время разлуки с своим женихом, теперь с каждым днем становилась взволнованнее и нетерпеливее. Мысль о том, что так, даром, ни для кого пропадает ее лучшее время, которое бы она употребила на любовь к нему, неотступно мучила ее. Письма его большей частью сердили ее. Ей оскорбительно было думать, что тогда как она живет только мыслью о нем, он живет настоящею жизнью, видит новые места, новых людей, которые для него интересны. Чем занимательнее были его письма, тем ей было досаднее. Ее же письма к нему не только не доставляли ей утешения, но представлялись скучной и фальшивой обязанностью. Она не умела писать, потому что не могла постигнуть возможности выразить в письме правдиво хоть одну тысячную долю того, что она привыкла выражать голосом, улыбкой и взглядом. Она писала ему классически однообразные, сухие письма, которым сама не приписывала никакого значения и в которых, по брульонам, графиня поправляла ей орфографические ошибки.
Здоровье графини все не поправлялось; но откладывать поездку в Москву уже не было возможности. Нужно было делать приданое, нужно было продать дом, и притом князя Андрея ждали сперва в Москву, где в эту зиму жил князь Николай Андреич, и Наташа была уверена, что он уже приехал.
Графиня осталась в деревне, а граф, взяв с собой Соню и Наташу, в конце января поехал в Москву.



Пьер после сватовства князя Андрея и Наташи, без всякой очевидной причины, вдруг почувствовал невозможность продолжать прежнюю жизнь. Как ни твердо он был убежден в истинах, открытых ему его благодетелем, как ни радостно ему было то первое время увлечения внутренней работой самосовершенствования, которой он предался с таким жаром, после помолвки князя Андрея с Наташей и после смерти Иосифа Алексеевича, о которой он получил известие почти в то же время, – вся прелесть этой прежней жизни вдруг пропала для него. Остался один остов жизни: его дом с блестящею женой, пользовавшеюся теперь милостями одного важного лица, знакомство со всем Петербургом и служба с скучными формальностями. И эта прежняя жизнь вдруг с неожиданной мерзостью представилась Пьеру. Он перестал писать свой дневник, избегал общества братьев, стал опять ездить в клуб, стал опять много пить, опять сблизился с холостыми компаниями и начал вести такую жизнь, что графиня Елена Васильевна сочла нужным сделать ему строгое замечание. Пьер почувствовав, что она была права, и чтобы не компрометировать свою жену, уехал в Москву.
В Москве, как только он въехал в свой огромный дом с засохшими и засыхающими княжнами, с громадной дворней, как только он увидал – проехав по городу – эту Иверскую часовню с бесчисленными огнями свеч перед золотыми ризами, эту Кремлевскую площадь с незаезженным снегом, этих извозчиков и лачужки Сивцева Вражка, увидал стариков московских, ничего не желающих и никуда не спеша доживающих свой век, увидал старушек, московских барынь, московские балы и Московский Английский клуб, – он почувствовал себя дома, в тихом пристанище. Ему стало в Москве покойно, тепло, привычно и грязно, как в старом халате.
Московское общество всё, начиная от старух до детей, как своего давно жданного гостя, которого место всегда было готово и не занято, – приняло Пьера. Для московского света, Пьер был самым милым, добрым, умным веселым, великодушным чудаком, рассеянным и душевным, русским, старого покроя, барином. Кошелек его всегда был пуст, потому что открыт для всех.
Бенефисы, дурные картины, статуи, благотворительные общества, цыгане, школы, подписные обеды, кутежи, масоны, церкви, книги – никто и ничто не получало отказа, и ежели бы не два его друга, занявшие у него много денег и взявшие его под свою опеку, он бы всё роздал. В клубе не было ни обеда, ни вечера без него. Как только он приваливался на свое место на диване после двух бутылок Марго, его окружали, и завязывались толки, споры, шутки. Где ссорились, он – одной своей доброй улыбкой и кстати сказанной шуткой, мирил. Масонские столовые ложи были скучны и вялы, ежели его не было.