Война Камбрейской лиги

Война Камбрейской лиги
Основной конфликт: Итальянские войны
Северная Италия в 1494 году; Перед началом войны в 1508 году Людовик XII лишил Сфорцу Миланского герцогства и присоединил эту территорию к Франции.
Дата	1508–1516
Место	Италия, Франция, Англия, Испания
Итог	Франко-венецианская победа
Противники
см.ниже см.ниже
Командующие
неизвестно неизвестно
Силы сторон
неизвестно неизвестно
Потери
неизвестно неизвестно

Участники войны Камбрейской лиги
Камбрейская лига (1508—1510)
Папская область, Франция, Священная Римская империя, Испания, Феррарское герцогство	Венецианская республика
Венециано-папский союз (1510—1511)
Папская область, Венецианская республика	Франция, Феррарское герцогство
Священная лига против Франции (1511—1513)
Папская область, Венецианская республика, Испания, Священная Римская империя, Англия, Швейцария	Франция, Феррарское герцогство
Франко-венецианский союз (1513—1516)
Папская область, Испания, Священная Римская империя, Англия, Миланское герцогство, Швейцария	Венецианская республика, Франция, Шотландия, Феррарское герцогство

Война Камбрейской лиги — война, продолжавшаяся с 1508 по 1516 год, составная часть Итальянских войн. Состояла из нескольких этапов.

Получила название по политическому объединению — союзу императора Священной Римской империи Максимилиана I, папы Юлия II, короля Франции Людовика XII и испанского короля Фердинанда II, образовавшемуся в Камбре 10 декабря 1508 года для войны с Венецией. К участию в союзе были привлечены также герцог Савойи Карл III, герцог Феррары Альфонсо I д’Эсте, маркграф Мантуи Франческо II Гонзага и большая часть мелких итальянских государей.

Причины войны

На рубеже XV–XVI веков Венеция ещё не ощутила на себе в полной мере последствий Великих географических открытий, она находилась на вершине своего могущества и стремилась к ещё большему. На этом пути она вступала в конфликты с великими державами того времени – с Францией, претендуя на земли Миланского герцогства, и с Испанией, продвигаясь на юг по восточному побережью Адриатического моря. Кроме того, яблоком раздора между Венецией и Римом была Романья – земли в Центральной Италии (на которые, после завоевания Милана, претендовала также Франция).

Союз был прикрыт религиозным мотивом (покорение Венеции как первый шаг к войне с турками), но союзники думали о своих выгодах и заранее разделили между собой земли Венеции: папа должен был получить Фаэнцу, Римини, Равенну; Максимилиан, как император, — Падую, Виченцу и Верону, а как эрцгерцог австрийский — Фриуль и Тревизскую марку; Людовик XII — Кремону, низовье Адды, Брешию, Бергамо и Крему; Фердинанд — находившиеся в руках венецианцев апулийские города. Папа, не желавший увеличения владений иноземных государей в Италии, сообщил венецианцам условия этого договора и обещал не вступать в лигу и не воевать с Венецией, если она отдаст ему папские лены в Романье. Когда венецианцы отвергли это предложение, папа примкнул к Камбрейской лиге.

Камбрейская лига (1508—1510)

В январе 1509 года Людовик XII объявил Венеции войну, а 27 апреля папа провозгласил венецианцев врагами церкви. Венецианское правительство энергично готовилось к обороне, но народ находился в унынии, которое увеличивалось несчастьями: взрывом порохового магазина, гибелью корабля, везшего в Равенну деньги, разрушением государственного архива и т. п. Война началась благоприятно для союзников, но затем, благодаря опытности и твердости венецианских правителей и непредусмотрительности и несогласиям их врагов, дело приняло другой оборот. Скоро Фердинанд, получив апулийские города, отступил от союза; вслед за этим венецианцы вступили в переговоры и с Юлием II, который поссорился с французским королём. Получив обратно все свои владения в Романье, добившись освобождения духовенства от налогов и свободной торговли для своих подданных на Адриатическом море, папа заключил мир с Венецией и снял с неё интердикт. Это было началом распада Камбрейской лиги.

Венециано-папский союз (1510—1511)

Хотя папа Юлий II и не делал попыток выйти из Камбрейской лиги, но, говорят, он похвалялся, что, даровав Венеции отпущение, он всадил кинжал в сердце короля Франции. Теперь папа рассматривал главной помехой для своей политики в Италии Францию, а не Венецию.

С наступлением весны 1510 года французы вновь выступили в поход. Их поддержали герцоги Ангальтский и Альфонсо Феррарский. Союзники надеялись соединиться с силами императора Максимилиана и решить дело в Венеции раз и навсегда; при этом даже без императорских сил объединённая армия союзников превосходила венецианскую. Проблемы Венеции усугубились смертью командующего армией Питильяно; в качестве временной меры командование доверили гражданскому чиновнику Андреа Гритти.

Французская, немецкая и феррарская армия, встретившись к югу от Леньяго, быстро заняли Эсте и Монтаньяну, и стали наступать на Виченцу с севера. Гритти не смог организовать сопротивления и отступил на восток. 24 мая герцог Ангальтский ввёл своих людей в город. Жители Виченцы, зная, что тот зол на них и обижен на недавнее поражение, бежали в Падую или Венецию. Около тысячи человек нашли приют в огромной пещере, уходящей в гору Монте-Берико. Банда французских наёмников отыскала их убежище, и когда люди отказались выйти — развели у входа в пещеру большой костёр. После того, как все находящиеся в пещере погибли, французы раздели трупы и унесли всё ценное. Несмотря на то, что после того, как об этой жестокости узнали во французском лагере и виновные были жестоко наказаны, весть об этом злодеянии облетела всю Северную Италию, и престиж Франции претерпел значительный урон.

В мае скончался кардинал д’Амбуаз, что выбило из колеи короля Людовика XII. Тем временем папа Юлий II решил расширить Папское государство путём аннексии герцогства Феррара. В результате основными противниками в войне стали не Франция и Венеция, а Франция и папа. В июле объединённые силы папы и Венеции попытались выбить французов из Генуи. Хотя попытка и закончилась неудачей, но слухи о том, что армия из 15 тысяч швейцарцев, которых папе удалось нанять в мае, собирается по пути в Феррару захватить Милан, послужили причиной стремительного возвращения де Шомона с большей частью его армии к Милану; оставшихся на местах французских сил было недостаточно, чтобы помешать венецианцам вернуть большую часть городов в Тревизано. Тем временем папа признал Фердинанда Арагонского королём Неаполя, оставив без внимания давние притязания короля Людовика. Несколько недель спустя папа распространил по всему христианскому миру буллу, в которой предал анафеме и отлучил от церкви герцога Феррарского.

В начале августа командующим венецианскими войсками был утверждён Лучо Мальвецци, представитель известного семейства кондотьеров из Болоньи. Под его командованием венецианцам удалось отвоевать большую часть области Венеция, включая Виченцу, и к началу сентября они прогнали герцога Ангальтского до Вероны, лишь промедление Мальвецци помешало взять город с ходу.

Когда нанятые папой швейцарцы прибыли в Ломбардию, несколько их командиров, подкупленные де Шомоном, вернулись обратно, а остальные заявили, что их наняли для защиты папской особы, а не для войны с императором и королём Франции. Однако объединённые папские и венецианские силы под командованием племянника папы герцога Урбино 17 августа взяли Модену. С началом осени папские и венецианские войска стояли у стен Феррары. Папа, твёрдо решивший присутствовать в момент своего триумфа, в конце августа покинул Рим и к концу сентября прибыл в Болонью.

В начале октября де Шомон двинулся из Ломбардии на юг. Ложная атака в направлении Модены ввела в заблуждение и разделила папские войска, вследствие чего де Шомон быстро окружил город и полным ходом двинулся на Болонью. К 18 октября он был в нескольких километрах от городских ворот. Больной папа, находившийся, по сути, во вражеском городе (жители Болоньи были на грани открытого восстания из-за скверного управления папского ставленника, кардинала Франческо Алидози), считал себя обречённым и уже начал мирные переговоры с французами, когда прибыло подкрепление: венецианская лёгкая кавалерия и отряд из Неаполя, присланный королём Фердинандом в благодарность за недавнее признание Папой его титула. Исходя из нового расклада сил, иностранные послы у святейшего престола убедили де Шомона не торопиться с нападением. Де Шомон, в последний момент не посмевший поднять руку на папскую особу, согласился увести войска. Сразу же после его отхода Юлий II отлучил его от церкви.

Во время зимней камапании 1511 года папские войска осадили замок Мирандола. Из-за болезни де Шомона французские войска не успели на выручку, и Мирандола пала. В феврале попытка де Шомона освободить Модену провалилась, и 11 марта он скончался от болезни, не дожив всего 7 часов до получения письма от папы, в котором тот отменял приговор об отлучении де Шомона от церкви.

В середине мая преемником де Шомона стал Джан Джакомо Тривульцио — итальянский кондотьер, перешедший на сторону французов и ставший маршалом Франции. В середине мая он возглавил второй поход на Болонью, и при его приближении жители восстали, увидев возможность раз и навсегда освободиться от ненавистного кардинала Алидози. Кардинал в панике бежал, не предупредив о приближении французов ни герцога Урбино, стоявшего неподалёку с папскими войсками, ни также находящихся неподалёку венецианцев. 23 мая 1511 года Тривульцио с триумфом вошёл в Болонью; папская и венецианская армии с трудом смогли выбраться, потеряв часть обоза. Герцог Урбино, на которого папа возложил вину за потерю города, лично убил в Равенне кардинала Алидози; свита Алидози не решилась вмешаться, думая, что герцог действует по приказу папы. Тем временем Тривульцио захватил замок Мирандола. С падением Болоньи и Мирандолы для французских войск открылась дорога к церковным землям в Романье. Все труды Юлия II за последние восемь лет были уничтожены. В довершении всего, будучи в Римини, папа обнаружил воззвание, прибитое к двери церкви Санто-Франческо и подписанное девятью его собственными кардиналами, и поддержанное императором Максимилианом и французским королём Людовиком, в котором провозглашалось, что первого сентября в Пизе соберётся Всеобщий церковный собор, чтобы расследовать и исправить злоупотребления его понтификата.

Священная лига (1511—1513)

Вернувшись в Рим, папа решил создать новый союз, в который вошли бы, вместе с папским государством, Венеция, Испания, Англия и, если возможно, Священная Римская империя. Объединённые силы этого союза должны были бы изгнать Францию с Апеннинского полуострова раз и навсегда. В начале июля начались переговоры, не вызвавшие серьёзных разногласий. Фердинанд Испанский уже получил всё, что мог, от Камбрейской лиги, и не желал видеть дальнейшего усиления французов в Италии. В Англии зять Фердинанда — Генрих VIII — охотно согласился удерживать своего соперника занятым на севере, пока остальные союзники будут делать то же самое на юге. Венеция, которая во время переговоров сражалась упорно, и в целом успешно, не требовала ничего другого. Император Максимилиан колебался, но даже без него новая лига выглядела достаточно мощной.

Тем временем идея церковного собора в Пизе оказалась дискредитированной. Четверо из девяти кардиналов, которые считались инициаторами собора, заявили, что с ними эта идея даже никогда не обсуждалась, и что они не будут в этом участвовать. Затем папа Юлий объявил, что он сам созовёт должным образом учреждённый собор в следующем мае. В результате сентябрьское собрание становилось не более чем неуклюжим политическим ходом. Поскольку неканонический собор лишился необходимой поддержки, дата его открытия была перенесена с сентября на ноябрь, а местом проведения был избран Милан. Но даже там, под защитой французов, над собором столь открыто потешались, что даже местный хронист воздержался от отчёта о проведении собора.

Тем временем папа 4 октября провозгласил создание «Священной лиги» (Англия официально объявила о присоединении к ней 17 ноября). Участники лиги начали готовиться к кампании 1512 года. Французский король тоже не терял времени и назначил главнокомандующим французскими войсками в Италии одного из выдающихся полководцев эпохи — своего племянника Гастона де Фуа. В феврале 1512 года отряд под командованием де Фуа стремительно выступил из Милана и отразил попытку папской армии (в основном состоявшей из испанских войск, которые возглавлял Рамон де Кардона, испанский вице-король Неаполя) отбить Болонью. Граждане Брешии и Бергамо решили воспользоваться уходом французской армии и вернуться под власть Венеции, однако де Фуа, стремительно вернувшись обратно (и по пути уничтожив пытавшееся остановить его венецианское войско), оказался под стенами Брешии быстрее, чем на укрепления смогло прийти достаточно защитников. Брешиа была взята штурмом, предводитель восставших был публично обезглавлен на городской площади, а город был отдан на пятидневное разграбление, во время которого французские и немецкие войска устроили такую резню, что понадобилось ещё три дня, чтобы убрать с городских улиц 15 тысяч трупов. Чтобы избежать подобной участи, Бергамо поспешно заплатил 60 тысяч дукатов, чем и закончилось восстание.

Не давая врагам передышки, де Фуа вернулся в Милан, набрал свежие войска и снова выступил в поход. С 25-тысячной армией он направился прямо на Романью, куда сторонники папы вернулись после своего последнего поражения. Де Кардона ожидал прибытия 6 тысяч швейцарских наёмников, а также вступления в войну Англии, и потому всеми силами стремился избежать боя; по этим же причинам де Фуа всеми силами стремился к сражению. В начале апреля французские войска подошли к Равенне и осадили город. Де Кардона не мог позволить захватить столь важный город прямо у него под носом, и 11 апреля 1512 года состоялось сражение. Битва происходила на болотистой равнине, возможности для манёвра не было, и сражение превратилось во взаимную резню. Когда папские солдаты, наконец, бежали с поля боя, то потеряли около 10 тысяч человек, не говоря об артиллерии и имуществе. В руках французов оказались также несколько испанских военачальников. Однако победа была для французов пирровой: только пехота потеряла свыше 4 тысяч человек, из пятнадцати германских командиров погибло двенадцать, и погиб сам Гастон де Фуа.

Новым командующим французскими войсками стал Жак де ла Палис, который был гораздо более осторожным. Заняв Равенну (где разгул насилия превзошёл даже резню в Брешии), он вернулся в Болонью и стал там дожидаться дальнейших распоряжений.

Когда новости о битве достигли папы Юлия, он, предполагая немедленное наступление французов на Рим, приготовился к бегству. Однако незадолго до отъезда он получил письмо от своего легата, находившегося во французском плену. Кардинал де Медичи писал, что французы понесли столь же тяжёлые потери, что и Лига, что они устали и деморализованы гибелью их предводителя, что их новый командир отказывается двигаться с места без дальнейших распоряжений и подтверждений своих полномочий из Франции. Юлий тут же воодушевился и направил все усилия на организацию запланированного на следующий месяц церковного собора. 2 мая начался Латеранский собор, который официально объявил соборы, проводившиеся в Пизе и Милане, незаконными, а их участников — еретиками.

В тот же самый день, когда папа выступил против еретического собора, он также объявил о присоединении к Священной лиге императора Священной римской империи. Мало того, что теперь императорская охранная грамота позволила новой армии швейцарских наёмников совершить стремительный переход через Трентино, соединившись у Вероны с армией венецианцев, спасшейся после резни под Равенной; более важным было то, что теперь Максимилиан приказал всем подданным Священной Римской империи, сражающимся на стороне французов, немедленно вернуться домой под страхом смертной казни. Поскольку часть армии Ла Палиса и так была отозвана, чтобы предотвратить угрозу вторжения Генриха VIII, поспешный уход его германских наёмников поставил его в смешное положение: теперь он стал полководцем без армии. К началу июля 1512 года папа не только вернул все свои владения, но даже расширил их за счёт включения Пармы и Пьяченцы; в Милане снова воцарился герцог из семьи Сфорца — Массимилиано; даже Генуя объявила об обретении независимости и избрала нового дожа. Ла Палис не имел иного выбора, кроме как вернуться во Францию с остатками своей армии.

Между союзниками начался спор о дележе добычи. Максимилиан был не склонен уступить ни пяди из тех земель, которые он считал имперскими — в числе которых оказались такие города как Верона, Виченца, Падуя, Тревизо, Кремона и Брешиа. Венецианцы объявили претензии императора неприемлемыми, считая эти города жизненно необходимыми для Венеции. В переговоры вмешался папа и пригрозил Венеции возрождением Камбрейской лиги. В этих условиях Венеция обратилась к Франции.

Франко-венецианский союз (1513—1516)

Французский король Людовик весь 1512 год пытался разъединить Венецию со Священной лигой, и осенью ему это удалось. Переговоры продолжались до начала 1513 года. В течение этого времени папа подписал новое соглашение с императором, в котором гарантировал исключение Венеции из любого мирного соглашения, которое могло бы быть заключено, а также принятие против неё мер как духовного, так и светского характера. Однако Венецию было не запугать: 23 марта 1513 года в Блуа был подписан новый договор о союзе. Франция и Венеция договорились выступать вместе для взаимной защиты от любых врагов, которые будут угрожать кому-либо из них, «даже если этот враг будет блистать величайшим титулом». Таким образом, всего лишь в течение четырёх лет трое главных участников войны Камбрейской лиги поучаствовали во всех возможных союзах друг против друга.

21 февраля 1513 года скончался папа Юлий II. Его преемником был избран кардинал Джованни Медичи, принявший имя Лев X. Венецианский дож Лоредано сразу же послал Льву X поздравления со вступлением на престол, и вскоре после этого отправил ему официальное приглашение присоединиться к Блуаскому соглашению. Однако новый папа знал, что французы, вернувшись в Милан, будут настаивать на возвращении им Пармы и Пьяченцы, от которых его престиж не позволит добровольно отказаться. Отклонив это предложение, папа возобновил союз с Максимилианом.

15 марта командование венецианской армией принял Бартоломео д’Альвиано. В начале мая в Италию вступила французская армия, которой командовали Джан Джакомо Тривульцио и Луи II де Ла Тремуйль. В Ломбардию венецианцы и французы прибыли почти одновременно. Массимилиано Сфорца, меньше года просидевший на миланском троне, уже лишился популярности у своих подданных. Сфорце остались верны только два города — Комо и Новара. Французская армия двинулась на Новару, и гарнизон поспешил укрыться в городе. В случае осады Новара, скорее всего, не устояла бы, но в ночь на 6 июля, когда Ла Тремуйль всё ещё занимался приготовлениями, швейцарцы решились на упреждающую атаку, и напали на лагерь французов. В сражении при Новаре французские войска были полностью разбиты и в панике покинули Италию. Массимилиано Сфорца вернулся в Милан, и те города, что ещё недавно перешли на сторону врага, теперь с восторгом вновь провозгласили его своим господином.

Д’Альвиано был вынужден отойти к реке Адидже. Он надеялся удержать берег реки, но когда до него дошли известия о том, что армия Священной лиги под командованием Кардоны идёт на Венецию, он поспешил обратно, чтобы оборонять Падую. Таким образом он спас город, но Кардона пробился к самым берегам лагуны, спалил Фузину, Местре и Маргеру, и даже сделал несколько угрожающих выстрелов по Венеции. Однако благодаря нескольким километрам мелководья город был вне досягаемости для испанских пушек. У Кардоны не было кораблей, и спустя день-два ему пришлось увести армию обратно. Венецианцы последовали за ним, не желая, чтобы враг ушёл на зимние квартиры целым и невредимым. 7 октября 1513 года обе армии встретились под Скио. Оказалось, что нерегулярная армия д’Альвиано, состоявшая из добровольцев, не в силах тягаться с профессионалами Кардоны. Отступление венецианцев переросло в поспешное бегство.

1514 год прошёл в непрерывных боевых действиях, не принесших заметных результатов. Французы были заняты отражением атак англичан на севере и швейцарцев на востоке. Лев X, занятый Латеранским собором, не возобновлял военных действий. Максимилиан, колеблющийся и ограниченный в средствах, не вмешивался. Фактически, ситуация зашла в тупик.

1 января 1515 года в Париже умер король Людовик XII. Новым королём Франции стал Франциск I, который выразил намерения относительно Италии, приняв во время коронации титул герцога Миланского. В июле новый король собрал в Дофине армию из 50 тысяч кавалеристов и 60 тысяч пехотинцев, которую возглавили Ла Палис, Тривульцио и виконт де Лотрек (двоюродный брат Гастона де Фуа). Чтобы противостоять новому завоевателю, собралось четыре армии: папские силы, под командованием брата папы, Джулиано Медичи, испанцы Кардоны, миланские войска Массимилиано Сфорца и сильный отряд швейцарцев (фактических хозяев Милана). Испанская армия отправилась к Вероне, чтобы не дать венецианцам соединиться со своими французскими союзниками; папские силы двинулись к реке По, чтобы защитить Пьячунку; швейцарцы и миланцы двинулись в горы и заняли позиции у входов в два главных ущелья — Мон-Сени и Мон-Женевр — через которые, как ожидалось, должна была пройти французская армия. Однако старый Тривульцио по рождению был миланцем и полвека сражался в Италии: он не пошёл ни одним из предполагаемых перевалов, а вместо этого проник в Италию через долину Стура. К тому времени, когда швейцарцы осознали, что произошло, армия Тривульцио была на пути в Милан. Однако Тривульцио не напал на город сразу, предпочтя занять позицию у Мариньяно в надежде, что венецианцы каким-то образом ухитрятся обойти Кардону и присоединятся к нему.

Швейцарцы, перегруппировавшись в Милане, решили повторить тактику сражения при Новаре. 13 сентября они обрушились на французский лагерь. К концу первого дня исход был неясен, и по взаимному согласию сторон за два часа до полуночи битва прекратилась. На следующий день швейцарцы вновь яростно набросились на французов. Когда французы были уже близки к отступлению, подошли венецианцы, сумевшие ускользнуть от испанцев. В битве при Мариньяно пало около десяти тысяч швейцарцев, почти все остальные были серьёзно ранены, хотя и сумели вернуться в Милан.

Окончание войны

После разгрома швейцарцев не могло быть и речи о том, что Массимилиано Сфорца удержит Милан. 4 октября французы официально вступили во владение крепостью. Два месяца спустя Лев X и Франциск I встретились в Болонье и заключили соглашение, по которому папа отказался от Пармы и Пьяченцы (а также вернул Модену и Реджо герцогу Феррарскому) в обмен на невмешательство французов в предполагаемый захват герцогства Урбино. В августе 1516 года внук Изабеллы и покойного Фердинанда — Карл V — заключил сепаратный мир с Франциском I, признавая его права на Милан в обмен на признание французами претензий Испании на Неаполь. После безуспешного похода на Милан старый Максимилиан в Брюсселе в декабре отдал Венеции в обмен на оплату в рассрочку все те земли, которые были ему обещаны в Камбре. Он колебался только по поводу Вероны, утверждая, что честь империи не позволяет ему отдать её венецианцам напрямую; в конце концов было решено, что он отдаёт этот город своему внуку Карлу Испанскому, Карл передаёт его французам, а те, в свою очередь, передают его республике вместе с остальными венецианскими землями в Северной Италии (кроме Кремоны), которые занимали французы.

Источники

• Джон Норвич. История Венецианской республики. — М.: АСТ, 2009. — ISBN 978-5-17-057153-6

Отрывок, характеризующий Война Камбрейской лиги

– Он теперь здесь, скажите ему… чтобы он прост… простил меня. – Она остановилась и еще чаще стала дышать, но не плакала.
– Да… я скажу ему, – говорил Пьер, но… – Он не знал, что сказать.
Наташа видимо испугалась той мысли, которая могла притти Пьеру.
– Нет, я знаю, что всё кончено, – сказала она поспешно. – Нет, это не может быть никогда. Меня мучает только зло, которое я ему сделала. Скажите только ему, что я прошу его простить, простить, простить меня за всё… – Она затряслась всем телом и села на стул.
Еще никогда не испытанное чувство жалости переполнило душу Пьера.
– Я скажу ему, я всё еще раз скажу ему, – сказал Пьер; – но… я бы желал знать одно…
«Что знать?» спросил взгляд Наташи.
– Я бы желал знать, любили ли вы… – Пьер не знал как назвать Анатоля и покраснел при мысли о нем, – любили ли вы этого дурного человека?
– Не называйте его дурным, – сказала Наташа. – Но я ничего – ничего не знаю… – Она опять заплакала.
И еще больше чувство жалости, нежности и любви охватило Пьера. Он слышал как под очками его текли слезы и надеялся, что их не заметят.
– Не будем больше говорить, мой друг, – сказал Пьер.
Так странно вдруг для Наташи показался этот его кроткий, нежный, задушевный голос.
– Не будем говорить, мой друг, я всё скажу ему; но об одном прошу вас – считайте меня своим другом, и ежели вам нужна помощь, совет, просто нужно будет излить свою душу кому нибудь – не теперь, а когда у вас ясно будет в душе – вспомните обо мне. – Он взял и поцеловал ее руку. – Я счастлив буду, ежели в состоянии буду… – Пьер смутился.
– Не говорите со мной так: я не стою этого! – вскрикнула Наташа и хотела уйти из комнаты, но Пьер удержал ее за руку. Он знал, что ему нужно что то еще сказать ей. Но когда он сказал это, он удивился сам своим словам.
– Перестаньте, перестаньте, вся жизнь впереди для вас, – сказал он ей.
– Для меня? Нет! Для меня всё пропало, – сказала она со стыдом и самоунижением.
– Все пропало? – повторил он. – Ежели бы я был не я, а красивейший, умнейший и лучший человек в мире, и был бы свободен, я бы сию минуту на коленях просил руки и любви вашей.
Наташа в первый раз после многих дней заплакала слезами благодарности и умиления и взглянув на Пьера вышла из комнаты.
Пьер тоже вслед за нею почти выбежал в переднюю, удерживая слезы умиления и счастья, давившие его горло, не попадая в рукава надел шубу и сел в сани.
– Теперь куда прикажете? – спросил кучер.
«Куда? спросил себя Пьер. Куда же можно ехать теперь? Неужели в клуб или гости?» Все люди казались так жалки, так бедны в сравнении с тем чувством умиления и любви, которое он испытывал; в сравнении с тем размягченным, благодарным взглядом, которым она последний раз из за слез взглянула на него.
– Домой, – сказал Пьер, несмотря на десять градусов мороза распахивая медвежью шубу на своей широкой, радостно дышавшей груди.
Было морозно и ясно. Над грязными, полутемными улицами, над черными крышами стояло темное, звездное небо. Пьер, только глядя на небо, не чувствовал оскорбительной низости всего земного в сравнении с высотою, на которой находилась его душа. При въезде на Арбатскую площадь, огромное пространство звездного темного неба открылось глазам Пьера. Почти в середине этого неба над Пречистенским бульваром, окруженная, обсыпанная со всех сторон звездами, но отличаясь от всех близостью к земле, белым светом, и длинным, поднятым кверху хвостом, стояла огромная яркая комета 1812 го года, та самая комета, которая предвещала, как говорили, всякие ужасы и конец света. Но в Пьере светлая звезда эта с длинным лучистым хвостом не возбуждала никакого страшного чувства. Напротив Пьер радостно, мокрыми от слез глазами, смотрел на эту светлую звезду, которая, как будто, с невыразимой быстротой пролетев неизмеримые пространства по параболической линии, вдруг, как вонзившаяся стрела в землю, влепилась тут в одно избранное ею место, на черном небе, и остановилась, энергично подняв кверху хвост, светясь и играя своим белым светом между бесчисленными другими, мерцающими звездами. Пьеру казалось, что эта звезда вполне отвечала тому, что было в его расцветшей к новой жизни, размягченной и ободренной душе.


С конца 1811 го года началось усиленное вооружение и сосредоточение сил Западной Европы, и в 1812 году силы эти – миллионы людей (считая тех, которые перевозили и кормили армию) двинулись с Запада на Восток, к границам России, к которым точно так же с 1811 го года стягивались силы России. 12 июня силы Западной Европы перешли границы России, и началась война, то есть совершилось противное человеческому разуму и всей человеческой природе событие. Миллионы людей совершали друг, против друга такое бесчисленное количество злодеяний, обманов, измен, воровства, подделок и выпуска фальшивых ассигнаций, грабежей, поджогов и убийств, которого в целые века не соберет летопись всех судов мира и на которые, в этот период времени, люди, совершавшие их, не смотрели как на преступления.
Что произвело это необычайное событие? Какие были причины его? Историки с наивной уверенностью говорят, что причинами этого события были обида, нанесенная герцогу Ольденбургскому, несоблюдение континентальной системы, властолюбие Наполеона, твердость Александра, ошибки дипломатов и т. п.
Следовательно, стоило только Меттерниху, Румянцеву или Талейрану, между выходом и раутом, хорошенько постараться и написать поискуснее бумажку или Наполеону написать к Александру: Monsieur mon frere, je consens a rendre le duche au duc d'Oldenbourg, [Государь брат мой, я соглашаюсь возвратить герцогство Ольденбургскому герцогу.] – и войны бы не было.
Понятно, что таким представлялось дело современникам. Понятно, что Наполеону казалось, что причиной войны были интриги Англии (как он и говорил это на острове Св. Елены); понятно, что членам английской палаты казалось, что причиной войны было властолюбие Наполеона; что принцу Ольденбургскому казалось, что причиной войны было совершенное против него насилие; что купцам казалось, что причиной войны была континентальная система, разорявшая Европу, что старым солдатам и генералам казалось, что главной причиной была необходимость употребить их в дело; легитимистам того времени то, что необходимо было восстановить les bons principes [хорошие принципы], а дипломатам того времени то, что все произошло оттого, что союз России с Австрией в 1809 году не был достаточно искусно скрыт от Наполеона и что неловко был написан memorandum за № 178. Понятно, что эти и еще бесчисленное, бесконечное количество причин, количество которых зависит от бесчисленного различия точек зрения, представлялось современникам; но для нас – потомков, созерцающих во всем его объеме громадность совершившегося события и вникающих в его простой и страшный смысл, причины эти представляются недостаточными. Для нас непонятно, чтобы миллионы людей христиан убивали и мучили друг друга, потому что Наполеон был властолюбив, Александр тверд, политика Англии хитра и герцог Ольденбургский обижен. Нельзя понять, какую связь имеют эти обстоятельства с самым фактом убийства и насилия; почему вследствие того, что герцог обижен, тысячи людей с другого края Европы убивали и разоряли людей Смоленской и Московской губерний и были убиваемы ими.
Для нас, потомков, – не историков, не увлеченных процессом изыскания и потому с незатемненным здравым смыслом созерцающих событие, причины его представляются в неисчислимом количестве. Чем больше мы углубляемся в изыскание причин, тем больше нам их открывается, и всякая отдельно взятая причина или целый ряд причин представляются нам одинаково справедливыми сами по себе, и одинаково ложными по своей ничтожности в сравнении с громадностью события, и одинаково ложными по недействительности своей (без участия всех других совпавших причин) произвести совершившееся событие. Такой же причиной, как отказ Наполеона отвести свои войска за Вислу и отдать назад герцогство Ольденбургское, представляется нам и желание или нежелание первого французского капрала поступить на вторичную службу: ибо, ежели бы он не захотел идти на службу и не захотел бы другой, и третий, и тысячный капрал и солдат, настолько менее людей было бы в войске Наполеона, и войны не могло бы быть.
Ежели бы Наполеон не оскорбился требованием отступить за Вислу и не велел наступать войскам, не было бы войны; но ежели бы все сержанты не пожелали поступить на вторичную службу, тоже войны не могло бы быть. Тоже не могло бы быть войны, ежели бы не было интриг Англии, и не было бы принца Ольденбургского и чувства оскорбления в Александре, и не было бы самодержавной власти в России, и не было бы французской революции и последовавших диктаторства и империи, и всего того, что произвело французскую революцию, и так далее. Без одной из этих причин ничего не могло бы быть. Стало быть, причины эти все – миллиарды причин – совпали для того, чтобы произвести то, что было. И, следовательно, ничто не было исключительной причиной события, а событие должно было совершиться только потому, что оно должно было совершиться. Должны были миллионы людей, отрекшись от своих человеческих чувств и своего разума, идти на Восток с Запада и убивать себе подобных, точно так же, как несколько веков тому назад с Востока на Запад шли толпы людей, убивая себе подобных.
Действия Наполеона и Александра, от слова которых зависело, казалось, чтобы событие совершилось или не совершилось, – были так же мало произвольны, как и действие каждого солдата, шедшего в поход по жребию или по набору. Это не могло быть иначе потому, что для того, чтобы воля Наполеона и Александра (тех людей, от которых, казалось, зависело событие) была исполнена, необходимо было совпадение бесчисленных обстоятельств, без одного из которых событие не могло бы совершиться. Необходимо было, чтобы миллионы людей, в руках которых была действительная сила, солдаты, которые стреляли, везли провиант и пушки, надо было, чтобы они согласились исполнить эту волю единичных и слабых людей и были приведены к этому бесчисленным количеством сложных, разнообразных причин.
Фатализм в истории неизбежен для объяснения неразумных явлений (то есть тех, разумность которых мы не понимаем). Чем более мы стараемся разумно объяснить эти явления в истории, тем они становятся для нас неразумнее и непонятнее.
Каждый человек живет для себя, пользуется свободой для достижения своих личных целей и чувствует всем существом своим, что он может сейчас сделать или не сделать такое то действие; но как скоро он сделает его, так действие это, совершенное в известный момент времени, становится невозвратимым и делается достоянием истории, в которой оно имеет не свободное, а предопределенное значение.
Есть две стороны жизни в каждом человеке: жизнь личная, которая тем более свободна, чем отвлеченнее ее интересы, и жизнь стихийная, роевая, где человек неизбежно исполняет предписанные ему законы.
Человек сознательно живет для себя, но служит бессознательным орудием для достижения исторических, общечеловеческих целей. Совершенный поступок невозвратим, и действие его, совпадая во времени с миллионами действий других людей, получает историческое значение. Чем выше стоит человек на общественной лестнице, чем с большими людьми он связан, тем больше власти он имеет на других людей, тем очевиднее предопределенность и неизбежность каждого его поступка.
«Сердце царево в руце божьей».
Царь – есть раб истории.
История, то есть бессознательная, общая, роевая жизнь человечества, всякой минутой жизни царей пользуется для себя как орудием для своих целей.
Наполеон, несмотря на то, что ему более чем когда нибудь, теперь, в 1812 году, казалось, что от него зависело verser или не verser le sang de ses peuples [проливать или не проливать кровь своих народов] (как в последнем письме писал ему Александр), никогда более как теперь не подлежал тем неизбежным законам, которые заставляли его (действуя в отношении себя, как ему казалось, по своему произволу) делать для общего дела, для истории то, что должно было совершиться.
Люди Запада двигались на Восток для того, чтобы убивать друг друга. И по закону совпадения причин подделались сами собою и совпали с этим событием тысячи мелких причин для этого движения и для войны: укоры за несоблюдение континентальной системы, и герцог Ольденбургский, и движение войск в Пруссию, предпринятое (как казалось Наполеону) для того только, чтобы достигнуть вооруженного мира, и любовь и привычка французского императора к войне, совпавшая с расположением его народа, увлечение грандиозностью приготовлений, и расходы по приготовлению, и потребность приобретения таких выгод, которые бы окупили эти расходы, и одурманившие почести в Дрездене, и дипломатические переговоры, которые, по взгляду современников, были ведены с искренним желанием достижения мира и которые только уязвляли самолюбие той и другой стороны, и миллионы миллионов других причин, подделавшихся под имеющее совершиться событие, совпавших с ним.
Когда созрело яблоко и падает, – отчего оно падает? Оттого ли, что тяготеет к земле, оттого ли, что засыхает стержень, оттого ли, что сушится солнцем, что тяжелеет, что ветер трясет его, оттого ли, что стоящему внизу мальчику хочется съесть его?
Ничто не причина. Все это только совпадение тех условий, при которых совершается всякое жизненное, органическое, стихийное событие. И тот ботаник, который найдет, что яблоко падает оттого, что клетчатка разлагается и тому подобное, будет так же прав, и так же не прав, как и тот ребенок, стоящий внизу, который скажет, что яблоко упало оттого, что ему хотелось съесть его и что он молился об этом. Так же прав и не прав будет тот, кто скажет, что Наполеон пошел в Москву потому, что он захотел этого, и оттого погиб, что Александр захотел его погибели: как прав и не прав будет тот, кто скажет, что завалившаяся в миллион пудов подкопанная гора упала оттого, что последний работник ударил под нее последний раз киркою. В исторических событиях так называемые великие люди суть ярлыки, дающие наименований событию, которые, так же как ярлыки, менее всего имеют связи с самым событием.
Каждое действие их, кажущееся им произвольным для самих себя, в историческом смысле непроизвольно, а находится в связи со всем ходом истории и определено предвечно.


29 го мая Наполеон выехал из Дрездена, где он пробыл три недели, окруженный двором, составленным из принцев, герцогов, королей и даже одного императора. Наполеон перед отъездом обласкал принцев, королей и императора, которые того заслуживали, побранил королей и принцев, которыми он был не вполне доволен, одарил своими собственными, то есть взятыми у других королей, жемчугами и бриллиантами императрицу австрийскую и, нежно обняв императрицу Марию Луизу, как говорит его историк, оставил ее огорченною разлукой, которую она – эта Мария Луиза, считавшаяся его супругой, несмотря на то, что в Париже оставалась другая супруга, – казалось, не в силах была перенести. Несмотря на то, что дипломаты еще твердо верили в возможность мира и усердно работали с этой целью, несмотря на то, что император Наполеон сам писал письмо императору Александру, называя его Monsieur mon frere [Государь брат мой] и искренно уверяя, что он не желает войны и что всегда будет любить и уважать его, – он ехал к армии и отдавал на каждой станции новые приказания, имевшие целью торопить движение армии от запада к востоку. Он ехал в дорожной карете, запряженной шестериком, окруженный пажами, адъютантами и конвоем, по тракту на Позен, Торн, Данциг и Кенигсберг. В каждом из этих городов тысячи людей с трепетом и восторгом встречали его.
Армия подвигалась с запада на восток, и переменные шестерни несли его туда же. 10 го июня он догнал армию и ночевал в Вильковисском лесу, в приготовленной для него квартире, в имении польского графа.
На другой день Наполеон, обогнав армию, в коляске подъехал к Неману и, с тем чтобы осмотреть местность переправы, переоделся в польский мундир и выехал на берег.
Увидав на той стороне казаков (les Cosaques) и расстилавшиеся степи (les Steppes), в середине которых была Moscou la ville sainte, [Москва, священный город,] столица того, подобного Скифскому, государства, куда ходил Александр Македонский, – Наполеон, неожиданно для всех и противно как стратегическим, так и дипломатическим соображениям, приказал наступление, и на другой день войска его стали переходить Неман.
12 го числа рано утром он вышел из палатки, раскинутой в этот день на крутом левом берегу Немана, и смотрел в зрительную трубу на выплывающие из Вильковисского леса потоки своих войск, разливающихся по трем мостам, наведенным на Немане. Войска знали о присутствии императора, искали его глазами, и, когда находили на горе перед палаткой отделившуюся от свиты фигуру в сюртуке и шляпе, они кидали вверх шапки, кричали: «Vive l'Empereur! [Да здравствует император!] – и одни за другими, не истощаясь, вытекали, всё вытекали из огромного, скрывавшего их доселе леса и, расстрояясь, по трем мостам переходили на ту сторону.
– On fera du chemin cette fois ci. Oh! quand il s'en mele lui meme ca chauffe… Nom de Dieu… Le voila!.. Vive l'Empereur! Les voila donc les Steppes de l'Asie! Vilain pays tout de meme. Au revoir, Beauche; je te reserve le plus beau palais de Moscou. Au revoir! Bonne chance… L'as tu vu, l'Empereur? Vive l'Empereur!.. preur! Si on me fait gouverneur aux Indes, Gerard, je te fais ministre du Cachemire, c'est arrete. Vive l'Empereur! Vive! vive! vive! Les gredins de Cosaques, comme ils filent. Vive l'Empereur! Le voila! Le vois tu? Je l'ai vu deux fois comme jete vois. Le petit caporal… Je l'ai vu donner la croix a l'un des vieux… Vive l'Empereur!.. [Теперь походим! О! как он сам возьмется, дело закипит. Ей богу… Вот он… Ура, император! Так вот они, азиатские степи… Однако скверная страна. До свиданья, Боше. Я тебе оставлю лучший дворец в Москве. До свиданья, желаю успеха. Видел императора? Ура! Ежели меня сделают губернатором в Индии, я тебя сделаю министром Кашмира… Ура! Император вот он! Видишь его? Я его два раза как тебя видел. Маленький капрал… Я видел, как он навесил крест одному из стариков… Ура, император!] – говорили голоса старых и молодых людей, самых разнообразных характеров и положений в обществе. На всех лицах этих людей было одно общее выражение радости о начале давно ожидаемого похода и восторга и преданности к человеку в сером сюртуке, стоявшему на горе.
13 го июня Наполеону подали небольшую чистокровную арабскую лошадь, и он сел и поехал галопом к одному из мостов через Неман, непрестанно оглушаемый восторженными криками, которые он, очевидно, переносил только потому, что нельзя было запретить им криками этими выражать свою любовь к нему; но крики эти, сопутствующие ему везде, тяготили его и отвлекали его от военной заботы, охватившей его с того времени, как он присоединился к войску. Он проехал по одному из качавшихся на лодках мостов на ту сторону, круто повернул влево и галопом поехал по направлению к Ковно, предшествуемый замиравшими от счастия, восторженными гвардейскими конными егерями, расчищая дорогу по войскам, скакавшим впереди его. Подъехав к широкой реке Вилии, он остановился подле польского уланского полка, стоявшего на берегу.
– Виват! – также восторженно кричали поляки, расстроивая фронт и давя друг друга, для того чтобы увидать его. Наполеон осмотрел реку, слез с лошади и сел на бревно, лежавшее на берегу. По бессловесному знаку ему подали трубу, он положил ее на спину подбежавшего счастливого пажа и стал смотреть на ту сторону. Потом он углубился в рассматриванье листа карты, разложенного между бревнами. Не поднимая головы, он сказал что то, и двое его адъютантов поскакали к польским уланам.
– Что? Что он сказал? – слышалось в рядах польских улан, когда один адъютант подскакал к ним.
Было приказано, отыскав брод, перейти на ту сторону. Польский уланский полковник, красивый старый человек, раскрасневшись и путаясь в словах от волнения, спросил у адъютанта, позволено ли ему будет переплыть с своими уланами реку, не отыскивая брода. Он с очевидным страхом за отказ, как мальчик, который просит позволения сесть на лошадь, просил, чтобы ему позволили переплыть реку в глазах императора. Адъютант сказал, что, вероятно, император не будет недоволен этим излишним усердием.
Как только адъютант сказал это, старый усатый офицер с счастливым лицом и блестящими глазами, подняв кверху саблю, прокричал: «Виват! – и, скомандовав уланам следовать за собой, дал шпоры лошади и подскакал к реке. Он злобно толкнул замявшуюся под собой лошадь и бухнулся в воду, направляясь вглубь к быстрине течения. Сотни уланов поскакали за ним. Было холодно и жутко на середине и на быстрине теченья. Уланы цеплялись друг за друга, сваливались с лошадей, лошади некоторые тонули, тонули и люди, остальные старались плыть кто на седле, кто держась за гриву. Они старались плыть вперед на ту сторону и, несмотря на то, что за полверсты была переправа, гордились тем, что они плывут и тонут в этой реке под взглядами человека, сидевшего на бревне и даже не смотревшего на то, что они делали. Когда вернувшийся адъютант, выбрав удобную минуту, позволил себе обратить внимание императора на преданность поляков к его особе, маленький человек в сером сюртуке встал и, подозвав к себе Бертье, стал ходить с ним взад и вперед по берегу, отдавая ему приказания и изредка недовольно взглядывая на тонувших улан, развлекавших его внимание.
Для него было не ново убеждение в том, что присутствие его на всех концах мира, от Африки до степей Московии, одинаково поражает и повергает людей в безумие самозабвения. Он велел подать себе лошадь и поехал в свою стоянку.
Человек сорок улан потонуло в реке, несмотря на высланные на помощь лодки. Большинство прибилось назад к этому берегу. Полковник и несколько человек переплыли реку и с трудом вылезли на тот берег. Но как только они вылезли в обшлепнувшемся на них, стекающем ручьями мокром платье, они закричали: «Виват!», восторженно глядя на то место, где стоял Наполеон, но где его уже не было, и в ту минуту считали себя счастливыми.
Ввечеру Наполеон между двумя распоряжениями – одно о том, чтобы как можно скорее доставить заготовленные фальшивые русские ассигнации для ввоза в Россию, и другое о том, чтобы расстрелять саксонца, в перехваченном письме которого найдены сведения о распоряжениях по французской армии, – сделал третье распоряжение – о причислении бросившегося без нужды в реку польского полковника к когорте чести (Legion d'honneur), которой Наполеон был главою.
Qnos vult perdere – dementat. [Кого хочет погубить – лишит разума (лат.) ]


Русский император между тем более месяца уже жил в Вильне, делая смотры и маневры. Ничто не было готово для войны, которой все ожидали и для приготовления к которой император приехал из Петербурга. Общего плана действий не было. Колебания о том, какой план из всех тех, которые предлагались, должен быть принят, только еще более усилились после месячного пребывания императора в главной квартире. В трех армиях был в каждой отдельный главнокомандующий, но общего начальника над всеми армиями не было, и император не принимал на себя этого звания.
Чем дольше жил император в Вильне, тем менее и менее готовились к войне, уставши ожидать ее. Все стремления людей, окружавших государя, казалось, были направлены только на то, чтобы заставлять государя, приятно проводя время, забыть о предстоящей войне.
После многих балов и праздников у польских магнатов, у придворных и у самого государя, в июне месяце одному из польских генерал адъютантов государя пришла мысль дать обед и бал государю от лица его генерал адъютантов. Мысль эта радостно была принята всеми. Государь изъявил согласие. Генерал адъютанты собрали по подписке деньги. Особа, которая наиболее могла быть приятна государю, была приглашена быть хозяйкой бала. Граф Бенигсен, помещик Виленской губернии, предложил свой загородный дом для этого праздника, и 13 июня был назначен обед, бал, катанье на лодках и фейерверк в Закрете, загородном доме графа Бенигсена.