Война королевы Анны

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск
Война королевы Анны
Основной конфликт: Война за испанское наследство

Анна,Королева Англии и Шотландии
позже Королева Великобритании (1707)
Дата

1702—1713

Место

Северная Америка

Итог

Утрехтский мир

Изменения

Франция потеряла Акадию, Ньюфаундленд, Гудзонов залив и Сент-Киттс

Противники
Королевство Франция
Новая Франция
Испанская империя
Вабанакская конфедерация
Конавага-мохоки
Чокто
Тимукуа
Апалачи
Натчезы
Британская империя
Британская Америка
Крики
Чикасо
Ямаси
Лига ирокезов
Командующие
неизвестно неизвестно
Силы сторон
неизвестно неизвестно
Потери
неизвестно неизвестно
 
Война за испанское наследство
Фландрия и Рейн
Италия
Испания и Португалия
Североамериканский континент
Война королевы Анны
Вест-Индия

Война королевы Анны (17021713) — вторая из серии войн между Францией и Англией (позднее Великобританией) на территории Северной Америки за контроль над континентом. Являлась частью Войны за испанское наследство в Европе. В дополнение к двум главным воюющим сторонам в военные действия также были вовлечены многочисленные индейские племена, сражавшиеся за каждую из вышеназванных стран, а также Испания, воевавшая на стороне Франции.

Данное название войны было распространено в английских колониях на территории Северной Америки и пошло от имени Анны — королевы Англии и Шотландии с 1702 года, а с 1707 года — и первой королевы юридически объединённой Великобритании.

Война велась на трех фронтах. Колонии Новой Англии боролись с французскими и индейскими силами, базируемыми в Акадии и Канаде, столица которой, город Квебек, неоднократно становилась главной целью (однако же так и никогда не была успешно завоевана) британских экспедиций. Контроль над островом Ньюфаундленд оспаривали английские колониальные войска, находившиеся в городе Сент-Джонс и французы, базировавшиеся в Плезанс. Испанская Флорида и английская Провинция Каролина также подвергались постоянным повторным нападениям со стороны друг друга, каролинцы также пытались оспорить французское присутствие в Мобиле.

Война на юге не привела к известным территориальным изменениям, однако следствием её было истребление индейского населения Испанской Флориды, включая области, которые входят в состав современной южной Джорджии. Война между Новой Францией и Новой Англией заключалась в том, что французские и индейские войска наносили свои точечные удары по Массачусетсу (включая современный Мэн), на что англичане отреагировали ответными выступлениями, которые привели к взятию столицы Акадии, города Порт-Рояль.

По условиям Утрехтского мира 1713 года Англия получила Акадию (переименованную в Новую Шотландию), остров Ньюфаундленд, часть земель на территории Гудзонова залива и остров Сент-Китс в Карибском море. Французам пришлось признать английский суверенитет над ирокезами и разрешить торговлю с материковыми индейцами для всех наций. Франция по результатам мирного договора сохранила за собой острова залива Святого Лаврентия.





Исторический контекст

Крупный европейский конфликт начался в 1701 году после смерти последнего испанского короля из династии Габсбургов, Карла II. Карл завещал все свои владения Филиппу, герцогу Анжуйскому — внуку французского короля Людовика XIV — который впоследствии стал Филиппом V Испанским. Война началась с попытки императора Священной Римской империи Леопольда I защитить право своей династии на испанские владения. Когда же Людовик XIV начал более агрессивно расширять свои территории, некоторые европейские державы (главным образом Англия и Голландская республика) выступили на стороне Священной Римской империи, чтобы воспрепятствовать усилению Франции. Другие государства присоединились к союзу против Франции и Испании, чтобы попытаться заполучить новые территории или же защитить уже имеющиеся. Война проходила не только в Европе, но и в Северной Америке. Военные действия тут подстрекались также спорами вокруг пограничных областей между колониями Франции и Англии на территории Северной Америки. Самыми явными споры были относительно земель вдоль северных и юго-западных границ английских колоний, которые тогда простирались от Провинции Каролины на юге к провинции Массачусетс-Бэй на севере, а также отдельных поселений и торговых портов на о-ве Ньюфаундленд и территории Гудзонова залива. Людские поселения в этих колониях, некоторые из которых были все еще весьма маленькими, были сконцентрированы вдоль побережья, внутри материка также существовали отдельные поселения, иногда достигавшие Аппалачинских гор. Внутренняя часть материка к западу от Аппалачинских гор и к югу от Великих озер была плохо исследована, там обитали коренные племена индейцев, хотя французские и английские торговцы частично все же проникли и на те территории. Испанцы во Флориде организовали миссионерскую сеть, деятельность которой заключалась в христианизации местного коренного населения. Французские исследователи обосновались в устье реки Миссисипи, в 1699 году в местечке Форт Морепас, около современного Билокси, и начали прокладывать торговые маршруты дальше вглубь континента, устанавливая дружественные отношения с индейцем племени Чокто, кровными врагами которого были индейцы Чикасо, союзники британских колонизаторов.

Пребывание французов на юге угрожало существующим торговым связям, которые колонисты Каролины установили на внутриконтинентальных территориях. Кроме того, фактором, создающим напряжение между всеми тремя сторонами, были испанские территориальные требования. Франция и Испания в данном случае были в союзе, хотя еще недавно выступали друг против друга в Девятилетней войне. Территории к югу от реки Саванны были предметом спора между Каролиной и Флоридой, к данному конфликту примешивалась также враждебность по религиозному вопросу между римско-католическими испанцами и протестантами-англичанами относительно территорий вдоль побережья.

На севере конфликт имел также экономический аспект в дополнение к территориальным спорам. Ньюфаундленд был частью британских колониальных владений, центр которых располагался в Сент-Джонс, в то время как французские колонисты располагались в Плезанс. Эти колонисты конкурировали друг с другом за право на рыболовство на территории Большой Ньюфаундлендской банки, которое также использовалось рыбаками из Акадии (территория которой тогда охватывала всю современную Новую Шотландию и Нью-Брансуик), и Массачусетса. Пограничная область между Новой Францией и Массачусетсом (который тогда включал район Мэна) была также спорной. Пограничные области между рекой Святого Лаврентия и прежде всего прибрежные зоны Массачусетса и Нью-Йорка принадлежали местным племенам (прежде всего Абенакам и Ирокезам). Несмотря на то, что индейская угроза вроде бы была несколько ослаблена в результате войны Короля Вильгельма, они все же до сих пор представляли большую угрозу отдаленным поселениям внутри континента.

Флорида и Каролина

Видные французские и английские колонисты на рубеже веков пришли к осознанию того, что контроль над рекой Миссисипи будет играть существенную роль в будущем развитии и торговле, для чего каждая из сторон начала придумывать план того, как помешать другой получить власть над этими территориями. Канадский исследователь, француз Пьер Ле Муан д'Ибервиль призывал к развитию отношений с местными племенами, проживающими вдоль реки Миссисипи, для дальнейшей кооперации против англичан и их вытеснения с континента. Для осуществления этой идеи он основал колониальное поселение Форт Морепас в устье реки Миссисипи в 1699 году. Затем он начал устанавливать дружеские отношения с местными индейцами племен Чокто, Чикасо и Натчез.

Английские торговцы и исследователи из Каролины, начиная с года её основания в 1670, к тому моменту уже создали существенную торговую сеть, протянувшуюся через юго-восточную часть континента, которая простиралась также и вдоль всей реки Миссисипи. Каролинцы, которые без особого уважения относились и к испанцам во Флориде, осознавали угрозу, возникшую в связи с тем, что французы прочно обосновались на побережье. Джозеф Блэйк, губернатор Каролины до 1700 года и Джеймс Мур, его преемник с 1702, ясно видели перспективы возможного расселения на юг и запад французов и испанцев.

В январе 1702 года, прежде, чем война вспыхнула в Европе, Ибервиль пошел на переговоры с испанцами. Он предложил им совместно с индейцами племени Апалачи собрать вооруженную экспедицию против англичан и их союзников. Испанцы организовывали такую экспедицию во главе с Франсиско Ромо де Урисе, который уехал из Пенсаколы в августе якобы с целью посетить торговые центры в Каролине. Англичане, заблаговременно узнавшие о готовящейся экспедиции, организовали оборону на реке Флинт и разбили ведомую испанцами военную колонну, при этом также были убиты или взяты в плен около 500 индейцев, сражавшихся на стороне Испании.

Когда власти Каролины получили официальное уведомление о начале боевых действий, губернатор Мур организовывал и направил войска против испанской Флориды. В ответ в 1702 году 500 английских солдат и ополченцев вместе с 300 индейцами захватили и сожгли город Сан-Агустин в испанской провинции Флорида, однако англичане были неспособны взять главную крепость, и ушли, когда испанский флот прибыл из Гаваны.

В 1704 году англичане в союзе с индейским народом крики вторглись в западную Флориду, где жил индейский народ Апалачи, и уничтожили почти все тамошние католические миссии; Апалачи были вырезаны или угнаны в рабство. Несмотря на то, что испанцы сохранили контроль над Флоридой, их миссии были уничтожены и более не отстраивались.

В 1706 году Каролина успешно отразила второе нападение объединённых франко-испанских сухопутных и морских войск, посланных из Гаваны, на Чарльзтаун.

Новая Англия и Акадия

В 1703 году на английских поселенцев в Новой Англии от Веллса в округе Мэн до Фалмута (современный город Портленд, штат Мэн) и Хэверхилла совершали набеги 500 индейцев и несколько канадцев, ведомые Лебёфом де Бёбассином; порядка 160 поселенцев были убиты или взяты в плен.

В феврале 1704 года во время «Дерфелдской резни» возглавляемые капитаном Жаном-Батистом Эртэль де Рувиль 250 индейцев из племён Абенаки и Мохоки, а также 50 франко-канадцев уничтожили английское поселение Дерфелд в заливе Массачусетс, убив и взяв в плен огромное количество колонистов. Большинство детей были отданы в семьи Мохоков, ряд выживших взрослых впоследствии был обменян на французских пленных.

В том же 1704 году английские колонисты из Новой Англии в ответ успешно атаковали французских поселенцев в Акадии. В том же месяце 500 колонистов осадили акадийский форт в Порт-Рояле, но так и не смогли его взять в течение 18 дней.

В 1705 году набеги на поселения на севере Массачусетса продолжались, поскольку английские колонисты никак не могли найти сколько-нибудь эффективного метода отражения этих нападений или защиты от них. Набеги были столь стремительными и быстрыми, что колониальные войска не успевали собраться для отражения атаки на собственных территориях, когда же они организовывали войска чтобы нанести ответный удар по индейским поселениям и лагерям, то почти всегда находили их уже опустошенными и покинутыми. Затем на какое-то время наступило затишье и набеги прекратились, когда лидеры французских и английских колонистов смогли условно договориться о взаимном обмене пленными. Однако, несмотря на это, индейские набеги, иногда поддерживаемые французами, продолжались до самого окончания войны.

В мае 1707 года губернатор Массачусетса Джозеф Дадли повёл 1600 человек в новую экспедицию, целью которой являлся захват столицы Акадии, города Порт Рояль, которая закончилась неудачей; последующая экспедиция в августе была также отражена. В ответ на это, французы разработали грандиозный план по захвату большинства поселений Нью-Хэмпшира на реке Пискатакa. Однако, они так и не получили необходимой для его осуществления массовой поддержки французских войск индейским населением, и вместо этого совершили набег на город Хейверхилл, Массачусетс. В 1709 году Филипп де Риго Водреиль, губернатор Новой Франции, сообщил, что две трети областей к северу от Бостона были оставлены вследствие французских и индейских набегов. Французско-индейские войска возвращались без пленников, потому что колонисты Новой Англии остались в своих фортах и так и не предприняли никаких военных действий. В январе 1709 года французы с помощью волонтёров из Канады из числа микмаков уничтожили форт Сент-Джонс.

В сентябре 1710 года комбинированные британские и колониальные войска численностью 3600 человек во главе с Френсисом Николсоном после недельной осады, наконец, смогли взять Порт-Рояль. Это послужило концом французского контроля над материковой частью Акадии (нынешняя материковая часть Новой Шотландии).

Военные экспедиции против Квебека

Французы воздерживались от нападения на провинцию Нью-Йорк, так как опасались волнений среди ирокезов, которых опасались больше, чем англичан, и с которыми они заключили в 1701 году Великий Монреальский Мир. Торговцы Нью-Йорка воздерживались от нападения на Новую Францию, так как это прервало бы выгодную меховую торговлю с индейцами, происходившую сквозь Новую Францию. Несмотря на усилия Питера Шуилера, специального уполномоченного от индейцев Олбани, Ирокезы сохраняли нейтралитет в течение большей части времени проведения военных действий.

Британские военачальники Фрэнсис Николсон и Сэмюэль Ветч, заручившись определенной финансовой и силовой поддержкой от королевы, организовывали нападение на Новую Францию в 1709. Их план состоял из сухопутного нападения на Монреаль через озеро Чэмплэйн и атака военно-морских сил против Квебека. Сухопутная экспедиция достигла южных границ озера Чэмплэйн, но была отозвана, когда обещанная военно-морская поддержка так и не была получена (эти военно-морские силы были направлены на поддержку Португалии на европейской арене Войны за испанское наследство). Ирокезы якобы пообещали поддержать это выступление, однако они удачно задержались с посылкой своей помощи англичанам до самого того времени, пока уже не оказалось ясным, что экспедиция обречена на неудачу. Вскоре после этого она была окончательно отозвана. После этого инцидента, в 1710 году Петер Шуйлер из Олбани (Нью-Йорк) и Фрэнсис Николсон в сопровождении нескольких индейских вождей алгонкинских племен отправился в Лондон, чтобы заинтересовать английские власти состоянием дел на северо-западном фронтире в Америке. Индейская экспедиция вызвала большой интерес и всплеск общественного мнения, в результате чего королева Анна дала им аудиенцию. Их попытка увенчалась успехом, и королева согласилась оказать им поддержку в организации новой военной экспедиции, в результате которой в 1710 году был взят город Порт-Рояль. В следующем году Николсон вновь вернулся в Англию и заручился поддержкой для возобновления попытки захватить Квебек.

Итак, на 1711 год англичане запланировали совместную сухопутную и корабельную атаку города Квебек — столицы Новой Франции. Флот, состоявший из 15 судов, на которых находилось около 5 000 солдат во главе с адмиралом Ховенденом Уолкером, в июне достиг Бостона, где им была предоставлена необходимая поддержка от местных жителей. Далее экспедиция продвинулась непосредственно по направлению к Квебеку, куда она прибыла в конце июля, однако тут случилась непредвиденная катастрофа. Когда английские корабли вошли в залив Святого Лаврентия, из-за плохих погодных условий, густого тумана и практически отсутствия видимости многие из этих судов затонули или разбились о скалистые берега. Свыше 700 человек были потеряны, и Уолкер был вынужден отозвать экспедицию обратно. Тем временем, Фрэнсис Николсон отправился на Монреаль по суше, но, достигнув берегов озера Джордж, он узнал новость о провале морской экспедиции Уолкера; он также был вынужден повернуть обратно. Несмотря на то, что Ирокезы предоставили англичанам несколько сотен воинов, одновременно с этим они также предупредили о грядущей экспедиции французов.

Ньюфаундленд

Несмотря на то, что Ньюфаундленд считался малонаселенным островом, на его территории находилось много как английских, так и французских небольших поселений и несколько крупных рыболовецких станций, широко использовавшихся европейцами в сезон рыбной ловли. Обе стороны проводили политику укрепления своих городов: французы в Плезанс на западной стороне полуострова Авалон, англичане же в городе Сент-Джонс в заливе Консепсьон. Во время Войны короля Вильгельма в 16891697 годах, Пьер Ле Муан д'Ибервиль совершил набег на английские поселения. Остров Ньюфаундленд снова стал полем брани в 1702 году. В августе этого года английский флот под командованием капитана Джона Лика делал попытки точечных нападений на некоторые французские поселения, однако, не покушаясь при этом на Плезанс. В течение зимы 1705 года Даниэль д'Оже де Сюберказ, французский губернатор в Плезанс, принял ответные меры, организовав и возглавив совместную экспедицию французов и индейцев племени Микмак, которая разрушила несколько английских поселений и совершила неудачную попытку захватить Форт-Уильям в Сент-Джонсе. Французы и их индейцы-союзники продолжали терроризировать англичан на протяжении всего лета, чинить разрушения и вымогать у них крупную денежную сумму в размере 188 000 фунтов стерлингов в обмен на прекращение военных набегов. Англичане в ответ на это послали в 1706 году свой флот, полностью разрушивший французские рыбацкие заставы на северном побережье острова Ньюфаундленд. В декабре 1708 года французы собрали войска, состоящие из французов, канадцев и индейцев племени Микмак, захватили Сент-Джонс и разрушили английские укрепления. Однако, испытывая недостаток в военных и материальных ресурсах, они оставили город, который вновь вернулся к англичанам и в 1709 году был вновь надежно укреплен. Та же самая французская экспедиция также попыталась захватить город Феррилэнд, но их атака там была успешна отбита англичанами.

Командующие английским флотом рассматривали, но так и не реализовали, возможность нападения на Пласентию в 1703 и 1711 (последняя идея была предложена адмиралом Уолкером после катастрофы в заливе Святого Лаврентия).

Заключение мира

В 1712 году Англия и Франция заключили перемирие и уже в следующем году между ними был заключен мирный договор. По условиям Утрехтского мира 1713 года Англия получила Акадию (переименованную в Новую Шотландию), остров Ньюфаундленд, район Гудзонова залива и остров Сент-Китс в Карибском море. Французам пришлось признать английский суверенитет над ирокезами и разрешить торговлю с материковыми индейцами для всех наций.

Последствия

Поселения коренных жителей, особенно племени Абенаки, которые доминировали в пограничных областях северной Новой Англии, были значительно сокращены в результате войны. Они начали отступление на север, которое впоследствии было продолжено в ходе Войны лорда Даммера в 1720-х. Были также продолжены военные действия Джеймса Мура против индейцев Тускарора, проживающих в Северной Каролине (они являлись частью Войны Тускароров, начатой в 1711), многие из них сбежали на север как беженцы, чтобы присоединиться к родственным по языковой группе племенам — Ирокезам.

Испанская Флорида так никогда по-настоящему не оправилась от потерь, понесенных ею в войне (каждый десятый житель был убит), и была впоследствии уступлена Великобритании после Семилетней войны согласно Парижскому миру 1763 года. Индейцы, которые были переселены вдоль Атлантического побережья — территории, подчинявшейся британской короне, вынуждены были стать её союзниками наряду с присоединившимися ранее к англичанам другими индейскими племенами. Это недовольство переросло в 1715 году в Ямасийскую войну, которая создала большую угрозу жизнеспособности Южной Каролины.

Потеря Ньюфаундленда и Акадии ограничила французское присутствие на Атлантическом побережье вплоть до острова Кейп-Бретон. Там французские переселенцы из Ньюфаундленда основали колонию Иль-Рояль построили крепость Луисбург. Присутствие французов, которые также обладали частичным правом использования берега острова Ньюфаундленд, привело к длительным разногласиям между французскими и британскими рыбацкими интересами, некоторые из которых не были решены до конца 18-го столетия.

Разногласия относительно территорий Акадии также сохранились. Не было достигнуто окончательное соглашение относительно границ территории Акадии, которые даже по-настоящему формально никогда не были прописаны самими французами. Франция настояла, что эта территория включает только Акадский полуостров (современная Новая Шотландия кроме Кейп-Бретона), и что за французами сохраняются права на современный Нью-Брансуик. Этот спор не был полностью решен до окончательного британского завоевания всех французских североамериканских территорий в результате Семилетней войны.

Французы не выполняли условий торговли, оговоренных в Утрехтском мире. Они попытались предотвратить английскую торговлю с удаленными индейскими племенами и соорудили Форт Ниагара на территории проживания племен Ирокезов. Французские поселения на побережье залива Святого Лаврентия продолжали расширяться. Также они попытались расселиться на территории Нового Орлеана в 1718 и некоторые другие близлежащие земли; в конечном счете, эти попытки оказались неудачным, и тогда французы решили продолжать своё расширение на территории управляемых испанцами Техаса и Флориды. Французские торговые сети пролегали по речным путям, ведущим в Мексиканский залив, где в результате этого вновь возобновились их конфликты и с британцами, и с испанцами. Расселение французов вдоль реки Миссисипи, включая также территории долины реки Огайо, также привело к увеличению контактов их с британскими торговыми сетями и колониальными поселениями и племенами Аппалачи, что в результате привело к возобновлению конфликта в 1754 году, когда вспыхнула Франко-индейская война.

См. также

Напишите отзыв о статье "Война королевы Анны"

Литература

  • Crane, Verner W. (1919). The Southern Frontier in Queen Anne’s War. / The American Historical Review 24 (3, April): 379—395.
  • Peckham, Howard. The Colonial Wars, 1689—1762. — Chicago: University of Chicago Press, 1964.
  • Samuel Adams Drake (2001). The Border Wars of New England, Commonly Called King William’s and Queen Ann’s Wars — N. Y.: Scrib- ner., 1897.

Примечания

Отрывок, характеризующий Война королевы Анны

«Quelle delicatesse» [Какая деликатность,] – подумала княжна. – Неужели Ame (так звали m lle Bourienne) думает, что я могу ревновать ее и не ценить ее чистую нежность и преданность ко мне. – Она подошла к m lle Bourienne и крепко ее поцеловала. Анатоль подошел к руке маленькой княгини.
– Non, non, non! Quand votre pere m'ecrira, que vous vous conduisez bien, je vous donnerai ma main a baiser. Pas avant. [Нет, нет, нет! Когда отец ваш напишет мне, что вы себя ведете хорошо, тогда я дам вам поцеловать руку. Не прежде.] – И, подняв пальчик и улыбаясь, она вышла из комнаты.


Все разошлись, и, кроме Анатоля, который заснул тотчас же, как лег на постель, никто долго не спал эту ночь.
«Неужели он мой муж, именно этот чужой, красивый, добрый мужчина; главное – добрый», думала княжна Марья, и страх, который почти никогда не приходил к ней, нашел на нее. Она боялась оглянуться; ей чудилось, что кто то стоит тут за ширмами, в темном углу. И этот кто то был он – дьявол, и он – этот мужчина с белым лбом, черными бровями и румяным ртом.
Она позвонила горничную и попросила ее лечь в ее комнате.
M lle Bourienne в этот вечер долго ходила по зимнему саду, тщетно ожидая кого то и то улыбаясь кому то, то до слез трогаясь воображаемыми словами рauvre mere, упрекающей ее за ее падение.
Маленькая княгиня ворчала на горничную за то, что постель была нехороша. Нельзя было ей лечь ни на бок, ни на грудь. Всё было тяжело и неловко. Живот ее мешал ей. Он мешал ей больше, чем когда нибудь, именно нынче, потому что присутствие Анатоля перенесло ее живее в другое время, когда этого не было и ей было всё легко и весело. Она сидела в кофточке и чепце на кресле. Катя, сонная и с спутанной косой, в третий раз перебивала и переворачивала тяжелую перину, что то приговаривая.
– Я тебе говорила, что всё буграми и ямами, – твердила маленькая княгиня, – я бы сама рада была заснуть, стало быть, я не виновата, – и голос ее задрожал, как у собирающегося плакать ребенка.
Старый князь тоже не спал. Тихон сквозь сон слышал, как он сердито шагал и фыркал носом. Старому князю казалось, что он был оскорблен за свою дочь. Оскорбление самое больное, потому что оно относилось не к нему, а к другому, к дочери, которую он любит больше себя. Он сказал себе, что он передумает всё это дело и найдет то, что справедливо и должно сделать, но вместо того он только больше раздражал себя.
«Первый встречный показался – и отец и всё забыто, и бежит кверху, причесывается и хвостом виляет, и сама на себя не похожа! Рада бросить отца! И знала, что я замечу. Фр… фр… фр… И разве я не вижу, что этот дурень смотрит только на Бурьенку (надо ее прогнать)! И как гордости настолько нет, чтобы понять это! Хоть не для себя, коли нет гордости, так для меня, по крайней мере. Надо ей показать, что этот болван об ней и не думает, а только смотрит на Bourienne. Нет у ней гордости, но я покажу ей это»…
Сказав дочери, что она заблуждается, что Анатоль намерен ухаживать за Bourienne, старый князь знал, что он раздражит самолюбие княжны Марьи, и его дело (желание не разлучаться с дочерью) будет выиграно, и потому успокоился на этом. Он кликнул Тихона и стал раздеваться.
«И чорт их принес! – думал он в то время, как Тихон накрывал ночной рубашкой его сухое, старческое тело, обросшее на груди седыми волосами. – Я их не звал. Приехали расстраивать мою жизнь. И немного ее осталось».
– К чорту! – проговорил он в то время, как голова его еще была покрыта рубашкой.
Тихон знал привычку князя иногда вслух выражать свои мысли, а потому с неизменным лицом встретил вопросительно сердитый взгляд лица, появившегося из под рубашки.
– Легли? – спросил князь.
Тихон, как и все хорошие лакеи, знал чутьем направление мыслей барина. Он угадал, что спрашивали о князе Василье с сыном.
– Изволили лечь и огонь потушили, ваше сиятельство.
– Не за чем, не за чем… – быстро проговорил князь и, всунув ноги в туфли и руки в халат, пошел к дивану, на котором он спал.
Несмотря на то, что между Анатолем и m lle Bourienne ничего не было сказано, они совершенно поняли друг друга в отношении первой части романа, до появления pauvre mere, поняли, что им нужно много сказать друг другу тайно, и потому с утра они искали случая увидаться наедине. В то время как княжна прошла в обычный час к отцу, m lle Bourienne сошлась с Анатолем в зимнем саду.
Княжна Марья подходила в этот день с особенным трепетом к двери кабинета. Ей казалось, что не только все знают, что нынче совершится решение ее судьбы, но что и знают то, что она об этом думает. Она читала это выражение в лице Тихона и в лице камердинера князя Василья, который с горячей водой встретился в коридоре и низко поклонился ей.
Старый князь в это утро был чрезвычайно ласков и старателен в своем обращении с дочерью. Это выражение старательности хорошо знала княжна Марья. Это было то выражение, которое бывало на его лице в те минуты, когда сухие руки его сжимались в кулак от досады за то, что княжна Марья не понимала арифметической задачи, и он, вставая, отходил от нее и тихим голосом повторял несколько раз одни и те же слова.
Он тотчас же приступил к делу и начал разговор, говоря «вы».
– Мне сделали пропозицию насчет вас, – сказал он, неестественно улыбаясь. – Вы, я думаю, догадались, – продолжал он, – что князь Василий приехал сюда и привез с собой своего воспитанника (почему то князь Николай Андреич называл Анатоля воспитанником) не для моих прекрасных глаз. Мне вчера сделали пропозицию насчет вас. А так как вы знаете мои правила, я отнесся к вам.
– Как мне вас понимать, mon pere? – проговорила княжна, бледнея и краснея.
– Как понимать! – сердито крикнул отец. – Князь Василий находит тебя по своему вкусу для невестки и делает тебе пропозицию за своего воспитанника. Вот как понимать. Как понимать?!… А я у тебя спрашиваю.
– Я не знаю, как вы, mon pere, – шопотом проговорила княжна.
– Я? я? что ж я то? меня то оставьте в стороне. Не я пойду замуж. Что вы? вот это желательно знать.
Княжна видела, что отец недоброжелательно смотрел на это дело, но ей в ту же минуту пришла мысль, что теперь или никогда решится судьба ее жизни. Она опустила глаза, чтобы не видеть взгляда, под влиянием которого она чувствовала, что не могла думать, а могла по привычке только повиноваться, и сказала:
– Я желаю только одного – исполнить вашу волю, – сказала она, – но ежели бы мое желание нужно было выразить…
Она не успела договорить. Князь перебил ее.
– И прекрасно, – закричал он. – Он тебя возьмет с приданным, да кстати захватит m lle Bourienne. Та будет женой, а ты…
Князь остановился. Он заметил впечатление, произведенное этими словами на дочь. Она опустила голову и собиралась плакать.
– Ну, ну, шучу, шучу, – сказал он. – Помни одно, княжна: я держусь тех правил, что девица имеет полное право выбирать. И даю тебе свободу. Помни одно: от твоего решения зависит счастье жизни твоей. Обо мне нечего говорить.
– Да я не знаю… mon pere.
– Нечего говорить! Ему велят, он не только на тебе, на ком хочешь женится; а ты свободна выбирать… Поди к себе, обдумай и через час приди ко мне и при нем скажи: да или нет. Я знаю, ты станешь молиться. Ну, пожалуй, молись. Только лучше подумай. Ступай. Да или нет, да или нет, да или нет! – кричал он еще в то время, как княжна, как в тумане, шатаясь, уже вышла из кабинета.
Судьба ее решилась и решилась счастливо. Но что отец сказал о m lle Bourienne, – этот намек был ужасен. Неправда, положим, но всё таки это было ужасно, она не могла не думать об этом. Она шла прямо перед собой через зимний сад, ничего не видя и не слыша, как вдруг знакомый шопот m lle Bourienne разбудил ее. Она подняла глаза и в двух шагах от себя увидала Анатоля, который обнимал француженку и что то шептал ей. Анатоль с страшным выражением на красивом лице оглянулся на княжну Марью и не выпустил в первую секунду талию m lle Bourienne, которая не видала ее.
«Кто тут? Зачем? Подождите!» как будто говорило лицо Анатоля. Княжна Марья молча глядела на них. Она не могла понять этого. Наконец, m lle Bourienne вскрикнула и убежала, а Анатоль с веселой улыбкой поклонился княжне Марье, как будто приглашая ее посмеяться над этим странным случаем, и, пожав плечами, прошел в дверь, ведшую на его половину.
Через час Тихон пришел звать княжну Марью. Он звал ее к князю и прибавил, что и князь Василий Сергеич там. Княжна, в то время как пришел Тихон, сидела на диване в своей комнате и держала в своих объятиях плачущую m lla Bourienne. Княжна Марья тихо гладила ее по голове. Прекрасные глаза княжны, со всем своим прежним спокойствием и лучистостью, смотрели с нежной любовью и сожалением на хорошенькое личико m lle Bourienne.
– Non, princesse, je suis perdue pour toujours dans votre coeur, [Нет, княжна, я навсегда утратила ваше расположение,] – говорила m lle Bourienne.
– Pourquoi? Je vous aime plus, que jamais, – говорила княжна Марья, – et je tacherai de faire tout ce qui est en mon pouvoir pour votre bonheur. [Почему же? Я вас люблю больше, чем когда либо, и постараюсь сделать для вашего счастия всё, что в моей власти.]
– Mais vous me meprisez, vous si pure, vous ne comprendrez jamais cet egarement de la passion. Ah, ce n'est que ma pauvre mere… [Но вы так чисты, вы презираете меня; вы никогда не поймете этого увлечения страсти. Ах, моя бедная мать…]
– Je comprends tout, [Я всё понимаю,] – отвечала княжна Марья, грустно улыбаясь. – Успокойтесь, мой друг. Я пойду к отцу, – сказала она и вышла.
Князь Василий, загнув высоко ногу, с табакеркой в руках и как бы расчувствованный донельзя, как бы сам сожалея и смеясь над своей чувствительностью, сидел с улыбкой умиления на лице, когда вошла княжна Марья. Он поспешно поднес щепоть табаку к носу.
– Ah, ma bonne, ma bonne, [Ах, милая, милая.] – сказал он, вставая и взяв ее за обе руки. Он вздохнул и прибавил: – Le sort de mon fils est en vos mains. Decidez, ma bonne, ma chere, ma douee Marieie qui j'ai toujours aimee, comme ma fille. [Судьба моего сына в ваших руках. Решите, моя милая, моя дорогая, моя кроткая Мари, которую я всегда любил, как дочь.]
Он отошел. Действительная слеза показалась на его глазах.
– Фр… фр… – фыркал князь Николай Андреич.
– Князь от имени своего воспитанника… сына, тебе делает пропозицию. Хочешь ли ты или нет быть женою князя Анатоля Курагина? Ты говори: да или нет! – закричал он, – а потом я удерживаю за собой право сказать и свое мнение. Да, мое мнение и только свое мнение, – прибавил князь Николай Андреич, обращаясь к князю Василью и отвечая на его умоляющее выражение. – Да или нет?
– Мое желание, mon pere, никогда не покидать вас, никогда не разделять своей жизни с вашей. Я не хочу выходить замуж, – сказала она решительно, взглянув своими прекрасными глазами на князя Василья и на отца.
– Вздор, глупости! Вздор, вздор, вздор! – нахмурившись, закричал князь Николай Андреич, взял дочь за руку, пригнул к себе и не поцеловал, но только пригнув свой лоб к ее лбу, дотронулся до нее и так сжал руку, которую он держал, что она поморщилась и вскрикнула.
Князь Василий встал.
– Ma chere, je vous dirai, que c'est un moment que je n'oublrai jamais, jamais; mais, ma bonne, est ce que vous ne nous donnerez pas un peu d'esperance de toucher ce coeur si bon, si genereux. Dites, que peut etre… L'avenir est si grand. Dites: peut etre. [Моя милая, я вам скажу, что эту минуту я никогда не забуду, но, моя добрейшая, дайте нам хоть малую надежду возможности тронуть это сердце, столь доброе и великодушное. Скажите: может быть… Будущность так велика. Скажите: может быть.]
– Князь, то, что я сказала, есть всё, что есть в моем сердце. Я благодарю за честь, но никогда не буду женой вашего сына.
– Ну, и кончено, мой милый. Очень рад тебя видеть, очень рад тебя видеть. Поди к себе, княжна, поди, – говорил старый князь. – Очень, очень рад тебя видеть, – повторял он, обнимая князя Василья.
«Мое призвание другое, – думала про себя княжна Марья, мое призвание – быть счастливой другим счастием, счастием любви и самопожертвования. И что бы мне это ни стоило, я сделаю счастие бедной Ame. Она так страстно его любит. Она так страстно раскаивается. Я все сделаю, чтобы устроить ее брак с ним. Ежели он не богат, я дам ей средства, я попрошу отца, я попрошу Андрея. Я так буду счастлива, когда она будет его женою. Она так несчастлива, чужая, одинокая, без помощи! И Боже мой, как страстно она любит, ежели она так могла забыть себя. Может быть, и я сделала бы то же!…» думала княжна Марья.


Долго Ростовы не имели известий о Николушке; только в середине зимы графу было передано письмо, на адресе которого он узнал руку сына. Получив письмо, граф испуганно и поспешно, стараясь не быть замеченным, на цыпочках пробежал в свой кабинет, заперся и стал читать. Анна Михайловна, узнав (как она и всё знала, что делалось в доме) о получении письма, тихим шагом вошла к графу и застала его с письмом в руках рыдающим и вместе смеющимся. Анна Михайловна, несмотря на поправившиеся дела, продолжала жить у Ростовых.
– Mon bon ami? – вопросительно грустно и с готовностью всякого участия произнесла Анна Михайловна.
Граф зарыдал еще больше. «Николушка… письмо… ранен… бы… был… ma сhere… ранен… голубчик мой… графинюшка… в офицеры произведен… слава Богу… Графинюшке как сказать?…»
Анна Михайловна подсела к нему, отерла своим платком слезы с его глаз, с письма, закапанного ими, и свои слезы, прочла письмо, успокоила графа и решила, что до обеда и до чаю она приготовит графиню, а после чаю объявит всё, коли Бог ей поможет.
Всё время обеда Анна Михайловна говорила о слухах войны, о Николушке; спросила два раза, когда получено было последнее письмо от него, хотя знала это и прежде, и заметила, что очень легко, может быть, и нынче получится письмо. Всякий раз как при этих намеках графиня начинала беспокоиться и тревожно взглядывать то на графа, то на Анну Михайловну, Анна Михайловна самым незаметным образом сводила разговор на незначительные предметы. Наташа, из всего семейства более всех одаренная способностью чувствовать оттенки интонаций, взглядов и выражений лиц, с начала обеда насторожила уши и знала, что что нибудь есть между ее отцом и Анной Михайловной и что нибудь касающееся брата, и что Анна Михайловна приготавливает. Несмотря на всю свою смелость (Наташа знала, как чувствительна была ее мать ко всему, что касалось известий о Николушке), она не решилась за обедом сделать вопроса и от беспокойства за обедом ничего не ела и вертелась на стуле, не слушая замечаний своей гувернантки. После обеда она стремглав бросилась догонять Анну Михайловну и в диванной с разбега бросилась ей на шею.
– Тетенька, голубушка, скажите, что такое?
– Ничего, мой друг.
– Нет, душенька, голубчик, милая, персик, я не отстaнy, я знаю, что вы знаете.
Анна Михайловна покачала головой.
– Voua etes une fine mouche, mon enfant, [Ты вострушка, дитя мое.] – сказала она.
– От Николеньки письмо? Наверно! – вскрикнула Наташа, прочтя утвердительный ответ в лице Анны Михайловны.
– Но ради Бога, будь осторожнее: ты знаешь, как это может поразить твою maman.
– Буду, буду, но расскажите. Не расскажете? Ну, так я сейчас пойду скажу.
Анна Михайловна в коротких словах рассказала Наташе содержание письма с условием не говорить никому.
Честное, благородное слово, – крестясь, говорила Наташа, – никому не скажу, – и тотчас же побежала к Соне.
– Николенька…ранен…письмо… – проговорила она торжественно и радостно.
– Nicolas! – только выговорила Соня, мгновенно бледнея.
Наташа, увидав впечатление, произведенное на Соню известием о ране брата, в первый раз почувствовала всю горестную сторону этого известия.
Она бросилась к Соне, обняла ее и заплакала. – Немножко ранен, но произведен в офицеры; он теперь здоров, он сам пишет, – говорила она сквозь слезы.
– Вот видно, что все вы, женщины, – плаксы, – сказал Петя, решительными большими шагами прохаживаясь по комнате. – Я так очень рад и, право, очень рад, что брат так отличился. Все вы нюни! ничего не понимаете. – Наташа улыбнулась сквозь слезы.
– Ты не читала письма? – спрашивала Соня.
– Не читала, но она сказала, что всё прошло, и что он уже офицер…
– Слава Богу, – сказала Соня, крестясь. – Но, может быть, она обманула тебя. Пойдем к maman.
Петя молча ходил по комнате.
– Кабы я был на месте Николушки, я бы еще больше этих французов убил, – сказал он, – такие они мерзкие! Я бы их побил столько, что кучу из них сделали бы, – продолжал Петя.
– Молчи, Петя, какой ты дурак!…
– Не я дурак, а дуры те, кто от пустяков плачут, – сказал Петя.
– Ты его помнишь? – после минутного молчания вдруг спросила Наташа. Соня улыбнулась: «Помню ли Nicolas?»
– Нет, Соня, ты помнишь ли его так, чтоб хорошо помнить, чтобы всё помнить, – с старательным жестом сказала Наташа, видимо, желая придать своим словам самое серьезное значение. – И я помню Николеньку, я помню, – сказала она. – А Бориса не помню. Совсем не помню…
– Как? Не помнишь Бориса? – спросила Соня с удивлением.
– Не то, что не помню, – я знаю, какой он, но не так помню, как Николеньку. Его, я закрою глаза и помню, а Бориса нет (она закрыла глаза), так, нет – ничего!
– Ах, Наташа, – сказала Соня, восторженно и серьезно глядя на свою подругу, как будто она считала ее недостойной слышать то, что она намерена была сказать, и как будто она говорила это кому то другому, с кем нельзя шутить. – Я полюбила раз твоего брата, и, что бы ни случилось с ним, со мной, я никогда не перестану любить его во всю жизнь.
Наташа удивленно, любопытными глазами смотрела на Соню и молчала. Она чувствовала, что то, что говорила Соня, была правда, что была такая любовь, про которую говорила Соня; но Наташа ничего подобного еще не испытывала. Она верила, что это могло быть, но не понимала.
– Ты напишешь ему? – спросила она.
Соня задумалась. Вопрос о том, как писать к Nicolas и нужно ли писать и как писать, был вопрос, мучивший ее. Теперь, когда он был уже офицер и раненый герой, хорошо ли было с ее стороны напомнить ему о себе и как будто о том обязательстве, которое он взял на себя в отношении ее.
– Не знаю; я думаю, коли он пишет, – и я напишу, – краснея, сказала она.
– И тебе не стыдно будет писать ему?
Соня улыбнулась.
– Нет.
– А мне стыдно будет писать Борису, я не буду писать.
– Да отчего же стыдно?Да так, я не знаю. Неловко, стыдно.
– А я знаю, отчего ей стыдно будет, – сказал Петя, обиженный первым замечанием Наташи, – оттого, что она была влюблена в этого толстого с очками (так называл Петя своего тезку, нового графа Безухого); теперь влюблена в певца этого (Петя говорил об итальянце, Наташином учителе пенья): вот ей и стыдно.
– Петя, ты глуп, – сказала Наташа.
– Не глупее тебя, матушка, – сказал девятилетний Петя, точно как будто он был старый бригадир.
Графиня была приготовлена намеками Анны Михайловны во время обеда. Уйдя к себе, она, сидя на кресле, не спускала глаз с миниатюрного портрета сына, вделанного в табакерке, и слезы навертывались ей на глаза. Анна Михайловна с письмом на цыпочках подошла к комнате графини и остановилась.
– Не входите, – сказала она старому графу, шедшему за ней, – после, – и затворила за собой дверь.
Граф приложил ухо к замку и стал слушать.
Сначала он слышал звуки равнодушных речей, потом один звук голоса Анны Михайловны, говорившей длинную речь, потом вскрик, потом молчание, потом опять оба голоса вместе говорили с радостными интонациями, и потом шаги, и Анна Михайловна отворила ему дверь. На лице Анны Михайловны было гордое выражение оператора, окончившего трудную ампутацию и вводящего публику для того, чтоб она могла оценить его искусство.
– C'est fait! [Дело сделано!] – сказала она графу, торжественным жестом указывая на графиню, которая держала в одной руке табакерку с портретом, в другой – письмо и прижимала губы то к тому, то к другому.
Увидав графа, она протянула к нему руки, обняла его лысую голову и через лысую голову опять посмотрела на письмо и портрет и опять для того, чтобы прижать их к губам, слегка оттолкнула лысую голову. Вера, Наташа, Соня и Петя вошли в комнату, и началось чтение. В письме был кратко описан поход и два сражения, в которых участвовал Николушка, производство в офицеры и сказано, что он целует руки maman и papa, прося их благословения, и целует Веру, Наташу, Петю. Кроме того он кланяется m r Шелингу, и m mе Шос и няне, и, кроме того, просит поцеловать дорогую Соню, которую он всё так же любит и о которой всё так же вспоминает. Услыхав это, Соня покраснела так, что слезы выступили ей на глаза. И, не в силах выдержать обратившиеся на нее взгляды, она побежала в залу, разбежалась, закружилась и, раздув баллоном платье свое, раскрасневшаяся и улыбающаяся, села на пол. Графиня плакала.
– О чем же вы плачете, maman? – сказала Вера. – По всему, что он пишет, надо радоваться, а не плакать.
Это было совершенно справедливо, но и граф, и графиня, и Наташа – все с упреком посмотрели на нее. «И в кого она такая вышла!» подумала графиня.
Письмо Николушки было прочитано сотни раз, и те, которые считались достойными его слушать, должны были приходить к графине, которая не выпускала его из рук. Приходили гувернеры, няни, Митенька, некоторые знакомые, и графиня перечитывала письмо всякий раз с новым наслаждением и всякий раз открывала по этому письму новые добродетели в своем Николушке. Как странно, необычайно, радостно ей было, что сын ее – тот сын, который чуть заметно крошечными членами шевелился в ней самой 20 лет тому назад, тот сын, за которого она ссорилась с баловником графом, тот сын, который выучился говорить прежде: «груша», а потом «баба», что этот сын теперь там, в чужой земле, в чужой среде, мужественный воин, один, без помощи и руководства, делает там какое то свое мужское дело. Весь всемирный вековой опыт, указывающий на то, что дети незаметным путем от колыбели делаются мужами, не существовал для графини. Возмужание ее сына в каждой поре возмужания было для нее так же необычайно, как бы и не было никогда миллионов миллионов людей, точно так же возмужавших. Как не верилось 20 лет тому назад, чтобы то маленькое существо, которое жило где то там у ней под сердцем, закричало бы и стало сосать грудь и стало бы говорить, так и теперь не верилось ей, что это же существо могло быть тем сильным, храбрым мужчиной, образцом сыновей и людей, которым он был теперь, судя по этому письму.
– Что за штиль, как он описывает мило! – говорила она, читая описательную часть письма. – И что за душа! Об себе ничего… ничего! О каком то Денисове, а сам, верно, храбрее их всех. Ничего не пишет о своих страданиях. Что за сердце! Как я узнаю его! И как вспомнил всех! Никого не забыл. Я всегда, всегда говорила, еще когда он вот какой был, я всегда говорила…
Более недели готовились, писались брульоны и переписывались набело письма к Николушке от всего дома; под наблюдением графини и заботливостью графа собирались нужные вещицы и деньги для обмундирования и обзаведения вновь произведенного офицера. Анна Михайловна, практическая женщина, сумела устроить себе и своему сыну протекцию в армии даже и для переписки. Она имела случай посылать свои письма к великому князю Константину Павловичу, который командовал гвардией. Ростовы предполагали, что русская гвардия за границей , есть совершенно определительный адрес, и что ежели письмо дойдет до великого князя, командовавшего гвардией, то нет причины, чтобы оно не дошло до Павлоградского полка, который должен быть там же поблизости; и потому решено было отослать письма и деньги через курьера великого князя к Борису, и Борис уже должен был доставить их к Николушке. Письма были от старого графа, от графини, от Пети, от Веры, от Наташи, от Сони и, наконец, 6 000 денег на обмундировку и различные вещи, которые граф посылал сыну.


12 го ноября кутузовская боевая армия, стоявшая лагерем около Ольмюца, готовилась к следующему дню на смотр двух императоров – русского и австрийского. Гвардия, только что подошедшая из России, ночевала в 15 ти верстах от Ольмюца и на другой день прямо на смотр, к 10 ти часам утра, вступала на ольмюцкое поле.