Война крючков и трески

Война крючков и трески
Дата	1350 — 1490
Место	Голландия
Причина	Борьба за титул графа Голландии
Итог	Присоединение Голландии к Бургундии
Противники
Лига крючков Англия Лига трески Бургундия
Командующие
Маргарита Баварская Эдуард III Якоба Вильгельм I Баварский Иоанн Брабантский Филипп III Добрый
Силы сторон
неизвестно неизвестно
Потери
неизвестно неизвестно

Война Крючков и Трески (нидерл. Hoekse en Kabeljauwse twisten) — серия внутренних военных конфликтов в Голландии, продолжавшихся с 1350 по 1490 гг. Большая часть этих конфликтов происходила вокруг титула графа Голландии, однако некоторые полагают, что причины борьбы лежат в социально-экономических противоречиях между правящей аристократией и городской буржуазией.

К фракции Трески (нидерл. Kabeljauw) принадлежали представители наиболее развитых городов Голландии. «Треску» поддерживала городская буржуазия, а также часть дворянства, опиравшегося на сильную графскую власть. Во фракцию Крючка (нидерл. Hoek) входила большая часть консервативного дворянства.

Происхождение названия

Происхождение названия неясно, возможно происходит от герба Баварии, напоминающего косяк рыб.

Другим возможным объяснением является представление знати о буржуазии, как о треске, которая питается, растёт и размножается быстро и бесконтрольно. Дворяне же, в таком случае, в свою очередь, являются крючками для ловли рыбы.

Маргарита Баварская и Вильгельм V

После смерти графа Голландии Вильгельма IV в 1345 году, графство унаследовала его сестра Маргарита. Будучи замужем за императором Людвигом IV Баварским, она проживала в Баварии и назначила правителем Голландии своего второго сына Вильгельма, ставшего графом Вильгельмом V.

В 1350 году знать Голландии попросила Маргариту вернуться на родину и принять графский титул на себя. В ответ на это 23 мая 1350 года сторонники Вильгельма сформировали лигу Трески. 5 сентября была создана лига Крючка и вскоре началась гражданская война.

Король Англии Эдуард III, зять Маргариты (он был женат на её сестре Филиппе) пришёл к ней на помощь и победил в морском сражении при Веере в 1351 году. Впрочем, несколько недель спустя Крючки и их английские союзники были разбиты сторонниками Вильгельма в битве при Влаардингене, что вынудило Маргариту пойти на переговоры со своим сыном. Вскоре после этого Эдуард перестал помогать Маргарите и к 1354 году она потерпела поражение, а Вильгельм был признан графом Голландии и Зеландии. Два года спустя, 23 июня 1356 года Маргарита умерла.

Якоба Баварская и Филипп Бургундский

После смерти Маргариты в 1356 году и вплоть до смерти графа Голландии Виллема VI в 1417 году борьба между партиями выражалась в основном в мелких стычках. Пользуясь раздорами между патрициатом городов и цехами, в целом ранее поддерживавших партию «трески», «крючкам» не раз удавалось привлечь на свою сторону цехи и плебс в Лейдене, Дордрехте, Харлеме, Аудеватере, Гауде и других городах.

Однако со смертью графа Виллема VI в 1417 вновь вспыхнул конфликт вокруг его наследия. На освободившийся титул претендовали дочь Виллема Якоба и его двоюродный брат Иоанн, епископ Льежа. Лига Трески приняла сторону Иоанна, Крючки поддержали Якобу. После смерти Иоанна в 1425 году права Якобы на графство стал оспаривать герцог Бургундии Филипп Добрый.

В 1428, после трёхлетней борьбы, стороны пошли на компромисс: титул графини Голландии и Геннегау закреплялся за Якобой, однако её наместником, осуществлявшим правление в стране, назначался Филипп. Филипп также должен был наследовать графство после смерти Якобы, которая без разрешения Филиппа не могла выйти замуж. Это условие было нарушено в 1432 году, когда Якоба вышла замуж за Франка фон Борзелена. В 1433 году Якоба под давлением Филиппа была вынуждена отречься от графства в его пользу. Согласно Гаагскому договору, Голландия была присоединена к бургундским землям.

Последней вспышкой войны трески и крючков стало восстание в 1491 году кеннемеров, крестьянского населения Кеннемерланда в 1491 году (так называемая война хлеба и сыра). Вместе с крестьянами были разгромлены и примкнувшие к ним отряды «крючков», а также оказавшие им поддержку города Хорн, Гарлем, Эдам, Энкхёйзен, Медемблик и Моникендам.

Литература

• Brokken, H.M. Het ontstaan van de Hoekse en Kabeljauwse twisten. — Zutphen: Walburg Pers, 1982. — 676 p. — ISBN 9060111192. (нем.)
• Blok, D.P., Walter Prevenier. Algemene geschiedenis der Nederlanden. — Haarlem: Fibula-Van Dishoeck, 1982. — Т. 2. — P. 307—323. — ISBN 9022838021. (нид.)
• А.Н.Чистозвонов. Реформационное движение и классовая борьба в Нидерландах в первой пол. XVI века. — Москва, 1964.

Отрывок, характеризующий Война крючков и трески

Депо, и пленные, и обоз маршала остановились в деревне Шамшеве. Все сбилось в кучу у костров. Пьер подошел к костру, поел жареного лошадиного мяса, лег спиной к огню и тотчас же заснул. Он спал опять тем же сном, каким он спал в Можайске после Бородина.
Опять события действительности соединялись с сновидениями, и опять кто то, сам ли он или кто другой, говорил ему мысли, и даже те же мысли, которые ему говорились в Можайске.
«Жизнь есть всё. Жизнь есть бог. Все перемещается и движется, и это движение есть бог. И пока есть жизнь, есть наслаждение самосознания божества. Любить жизнь, любить бога. Труднее и блаженнее всего любить эту жизнь в своих страданиях, в безвинности страданий».
«Каратаев» – вспомнилось Пьеру.
И вдруг Пьеру представился, как живой, давно забытый, кроткий старичок учитель, который в Швейцарии преподавал Пьеру географию. «Постой», – сказал старичок. И он показал Пьеру глобус. Глобус этот был живой, колеблющийся шар, не имеющий размеров. Вся поверхность шара состояла из капель, плотно сжатых между собой. И капли эти все двигались, перемещались и то сливались из нескольких в одну, то из одной разделялись на многие. Каждая капля стремилась разлиться, захватить наибольшее пространство, но другие, стремясь к тому же, сжимали ее, иногда уничтожали, иногда сливались с нею.
– Вот жизнь, – сказал старичок учитель.
«Как это просто и ясно, – подумал Пьер. – Как я мог не знать этого прежде».
– В середине бог, и каждая капля стремится расшириться, чтобы в наибольших размерах отражать его. И растет, сливается, и сжимается, и уничтожается на поверхности, уходит в глубину и опять всплывает. Вот он, Каратаев, вот разлился и исчез. – Vous avez compris, mon enfant, [Понимаешь ты.] – сказал учитель.
– Vous avez compris, sacre nom, [Понимаешь ты, черт тебя дери.] – закричал голос, и Пьер проснулся.
Он приподнялся и сел. У костра, присев на корточках, сидел француз, только что оттолкнувший русского солдата, и жарил надетое на шомпол мясо. Жилистые, засученные, обросшие волосами, красные руки с короткими пальцами ловко поворачивали шомпол. Коричневое мрачное лицо с насупленными бровями ясно виднелось в свете угольев.
– Ca lui est bien egal, – проворчал он, быстро обращаясь к солдату, стоявшему за ним. – …brigand. Va! [Ему все равно… разбойник, право!]
И солдат, вертя шомпол, мрачно взглянул на Пьера. Пьер отвернулся, вглядываясь в тени. Один русский солдат пленный, тот, которого оттолкнул француз, сидел у костра и трепал по чем то рукой. Вглядевшись ближе, Пьер узнал лиловую собачонку, которая, виляя хвостом, сидела подле солдата.
– А, пришла? – сказал Пьер. – А, Пла… – начал он и не договорил. В его воображении вдруг, одновременно, связываясь между собой, возникло воспоминание о взгляде, которым смотрел на него Платон, сидя под деревом, о выстреле, слышанном на том месте, о вое собаки, о преступных лицах двух французов, пробежавших мимо его, о снятом дымящемся ружье, об отсутствии Каратаева на этом привале, и он готов уже был понять, что Каратаев убит, но в то же самое мгновенье в его душе, взявшись бог знает откуда, возникло воспоминание о вечере, проведенном им с красавицей полькой, летом, на балконе своего киевского дома. И все таки не связав воспоминаний нынешнего дня и не сделав о них вывода, Пьер закрыл глаза, и картина летней природы смешалась с воспоминанием о купанье, о жидком колеблющемся шаре, и он опустился куда то в воду, так что вода сошлась над его головой.
Перед восходом солнца его разбудили громкие частые выстрелы и крики. Мимо Пьера пробежали французы.
– Les cosaques! [Казаки!] – прокричал один из них, и через минуту толпа русских лиц окружила Пьера.
Долго не мог понять Пьер того, что с ним было. Со всех сторон он слышал вопли радости товарищей.
– Братцы! Родимые мои, голубчики! – плача, кричали старые солдаты, обнимая казаков и гусар. Гусары и казаки окружали пленных и торопливо предлагали кто платья, кто сапоги, кто хлеба. Пьер рыдал, сидя посреди их, и не мог выговорить ни слова; он обнял первого подошедшего к нему солдата и, плача, целовал его.
Долохов стоял у ворот разваленного дома, пропуская мимо себя толпу обезоруженных французов. Французы, взволнованные всем происшедшим, громко говорили между собой; но когда они проходили мимо Долохова, который слегка хлестал себя по сапогам нагайкой и глядел на них своим холодным, стеклянным, ничего доброго не обещающим взглядом, говор их замолкал. С другой стороны стоял казак Долохова и считал пленных, отмечая сотни чертой мела на воротах.
– Сколько? – спросил Долохов у казака, считавшего пленных.
– На вторую сотню, – отвечал казак.
– Filez, filez, [Проходи, проходи.] – приговаривал Долохов, выучившись этому выражению у французов, и, встречаясь глазами с проходившими пленными, взгляд его вспыхивал жестоким блеском.
Денисов, с мрачным лицом, сняв папаху, шел позади казаков, несших к вырытой в саду яме тело Пети Ростова.


С 28 го октября, когда начались морозы, бегство французов получило только более трагический характер замерзающих и изжаривающихся насмерть у костров людей и продолжающих в шубах и колясках ехать с награбленным добром императора, королей и герцогов; но в сущности своей процесс бегства и разложения французской армии со времени выступления из Москвы нисколько не изменился.
От Москвы до Вязьмы из семидесятитрехтысячной французской армии, не считая гвардии (которая во всю войну ничего не делала, кроме грабежа), из семидесяти трех тысяч осталось тридцать шесть тысяч (из этого числа не более пяти тысяч выбыло в сражениях). Вот первый член прогрессии, которым математически верно определяются последующие.