Война миров (радиопостановка)

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск

«Война миров» — радиопостановка одноимённого романа в эфире станции CBS 30 октября 1938 года. Известна благодаря легендеК:Википедия:Статьи без источников (тип: не указан)[источник не указан 2747 дней] о том, что радиослушатели приняли спектакль, поставленный Mercury Theatre on the Air под руководством Орсона Уэллса, за реальный новостной репортаж, и якобы более миллиона жителей северо-востока США поверили в нападение марсиан и ударились в панику[1][2].





Сюжет

War of the Worlds Broadcast Clip
Пятиминутная запись оригинальной трансляции
Помощь по воспроизведению

Накануне Хэллоуина 1938 года артисты Mercury Theatre решили поставить в своей часовой радиопрограмме роман Герберта Уэллса «Война миров», перенеся его действие в Нью-Джерси 1939 года. В начале часа один из артистов объявил о начале радиоспектакля, после чего прозвучал прогноз погоды, а затем начался концерт «Рамона Ракелло и его оркестра» (на самом деле оркестра под руководством Бернарда Херрманна). Вскоре музыку прервало срочное сообщение, что на Марсе наблюдаются странные вспышки. Затем якобы известный профессор-астроном Принстона Ричард Пирсон (озвучен Орсоном Уэллсом) опровергал возможность существования жизни на Марсе. Концерт продолжился, но вскоре опять был прерван специальным выпуском новостей. Репортёр CBS Карл Филипс (Фрэнк Ридик) с места событий передавал о приземлении металлического цилиндра в местечке Гроверс-Милл округа Мёрсер. Вскоре из цилиндра появляется огромная боевая машина, тепловыми лучами испепеляющая всё вокруг. Филипс как и остальные зеваки обращается в бегство, но связь прерывается. Профессор Пирсон позже связавшийся со радиостудией рассуждает о техническом уровне марсиан, затем глава национальной гвардии Нью-Джерси Монтгомери Смит объявил военное положение в округах Мерсер и Мидлсэкс и направил четыре соединения национальной гвардии из Трентона в Гроверз-Милл для эвакуации мирных жителей..

Оружие землян оказалось неспособным противостоять пришельцам, новые смертоносные машины продолжали приземляться и уничтожать людей и инфраструктуру, толпы людей бежали прочь от захватчиков. Неназванный государственный секретарь (Кенни Делмар) обратился к нации (радиостанция запретила изображать обращение президента Франклина Рузвельта, но Делмар всё равно изображал голос Рузвельта). Вскоре на связь вышел репортёр при артиллерийской части, обстреливавшей марсиан. Тех также атаковали бомбардировщики, которые были уничтожены лучами смерти, хотя и смогли свалить один из аппаратов пришельцев. Марсиане использовали отравляющие газы, и связь снова прервалась. Сотрудник CBS (Рэй Коллинз) выбрался на крышу CBS Building, откуда увидел несколько марсианских машин, пересекающих Гудзон. Он тоже почувствовал ядовитый запах, после чего трансляция прервалась. Сквозь помехи пробился радиолюбитель, пытавшийся связаться хоть с кем-нибудь. Лишь в этот момент (примерно через 40 минут после начала постановки) диктор напомнил о вымышленности описываемых событий. Затем профессор Пирсон описал завершение атаки пришельцев, которых погубило отсутствие иммунитета к земным бактериям. В конце часа Уэллс вышел из образа и поздравил слушателей с Хэллоуином.

Реакция

По сообщениям газет[2], постановку слушали около 6 миллионов человек, и примерно пятая часть из них приняла её за реальные новостные репортажи[3]. Многие или не слышали начало программы с предупреждением о вымышленности событий (в это время часть аудитории переключила волну на станции, где шли новости начала часа), либо забыли про неё после начала концерта. Mercury Theatre on the Air в то время не имел спонсора, поэтому мог не вставлять рекламные ролики в постановку; резонанс «Войны миров» привлёк Campbell Soup, и следующие полтора года программа шла под названием The Campbell Playhouse. К тому времени как на 40-й минуте появилось напоминание диктора, многие уже не слушали радио, целые семьи баррикадировались с оружием в подвалах своих домов либо спешно собирали вещи, чтобы уехать на запад, многие требовали, чтобы вооружённые силы страны покончили с пришельцами либо раздали оружие всем желающим; были случаи, когда в полицейские участки приходили отряды вооружённых местных жителей, готовых оказать помощь в защите страны от вторжения. Телефоны в тот вечер были перегружены в 5 раз, пробки из Нью-Йорка, Трентона и Филадельфии растянулись почти на 100 км. Часть аудитории оказалась настолько невнимательна, что поверила в нападение немцев. Люди утверждали, что видели молниеобразные залпы пришельцев и чувствовали запах их отравляющих газов. Радиопостановку слушали и на Западном побережье. В её кульминационный момент вышла из строя электростанция городка Конкрет в штате Вашингтон; жители Конкрета не сомневались, что линии электропередачи уничтожены наступающими марсианами[4].

Вскоре страх слушателей сменился гневом, обращённым на CBS. Многие из них подали в суд требования компенсации морального вреда. Все они были отклонены, но Уэллс настоял на компенсации материального вреда мужчине, который испортил свои новые туфли, убегая от марсиан[5]. В течение месяца после постановки в газетах появилось около 12,5 тысяч публикаций, связанных с ней. Газеты критиковали радиостанции, в том числе из-за опасений, что новый вид массовой коммуникации вытеснит их. Адольф Гитлер упомянул панику после «Войны миров» как пример упадка демократической системы[3]. 28 октября 1940 года Орсон и Герберт Уэллсы появились в программе относительно небольшой радиостанции KTSA, где шутили вместе со своим интервьюером.

Другие постановки «Войны миров»

Постановка Орсона Уэллса была одной из первых, вызвавших такой резонанс, радиостанции пытались повторить этот эффект. Поэтому после японской атаки на Пёрл-Харбор часть слушателей решила, что радиостанции снова устроили розыгрыш[6].

Станции неоднократно адаптировали постановку «Войны миров» для своих регионов. Паника, вызванная эквадорской версией, привела к человеческим жертвам. В феврале 1949 года газета El Comercio в Кито сообщила о замеченных над городом НЛО. Через несколько дней Леонардо Паэс и Эдуардо Алькарес поставили спектакль на местной радиостанции. Полиция и пожарные выехали из Кито на место мнимой высадки марсиан. Когда розыгрыш был раскрыт, толпы разгневанных эквадорцев напали на радиостанцию и редакцию El Comercio. Погибли 6 человек, включая племянника и возлюбленную Паэса; сам он эмигрировал в Венесуэлу[7][8]. В 1988 году пятидесятилетие радиопостановки было отмечено в Гроверс-Милл «марсианским фестивалем», ещё через 10 лет там был установлен памятник.

Напишите отзыв о статье "Война миров (радиопостановка)"

Примечания

  1. [www.slate.com/articles/arts/history/2013/10/orson_welles_war_of_the_worlds_panic_myth_the_infamous_radio_broadcast_did.html The Myth of the War of the Worlds Panic] (англ.).
  2. 1 2 [books.google.ru/books?id=SodvJ4EuTggC Getting it Wrong: Ten of the Greatest Misreported Stories in American Journalism] (англ.). University of California Press, 2010.
  3. 1 2 Hand Richard J. Terror on the Air!: Horror Radio in America, 1931–1952. — Jefferson, North Carolina: Macfarland & Company, 2006. — P. 7. — ISBN 0-786-42367-6.
  4. [www.seattlepi.com/tv/144991_radiobeat23.html Radio Beat: Oct. 30, 1938 — The broadcast that scared a nation]
  5. Schroeder Andreas. Scams!. — 2nd. — Annick Press, 2005. — P. 43. — ISBN 155037852X.
  6. [www.nytimes.com/2005/06/19/opinion/19rich.html?pagewanted=print Two Top Guns Shoot Blanks]
  7. [www.war-ofthe-worlds.co.uk/war_worlds_quito.htm War of the Worlds radio broadcast, Quito, Ecuador (1949)]
  8. Bartholomew Robert E. Little Green Men, Meowing Nuns and Head-Hunting Panics: A Study of Mass Psychogenic Illness and Social Delusion. — Jefferson, North Carolina: Macfarland & Company, 2001. — P. 217ff.. — ISBN 0-7864-0997-5.

Ссылки

  • [sounds.mercurytheatre.info/mercury/381030.mp3 Запись] (англ.) на mercurytheatre.info
  • [www.war-ofthe-worlds.co.uk/ Посвящённый событию сайт] (англ.)

Отрывок, характеризующий Война миров (радиопостановка)

Князь Василий не обдумывал своих планов. Он еще менее думал сделать людям зло для того, чтобы приобрести выгоду. Он был только светский человек, успевший в свете и сделавший привычку из этого успеха. У него постоянно, смотря по обстоятельствам, по сближениям с людьми, составлялись различные планы и соображения, в которых он сам не отдавал себе хорошенько отчета, но которые составляли весь интерес его жизни. Не один и не два таких плана и соображения бывало у него в ходу, а десятки, из которых одни только начинали представляться ему, другие достигались, третьи уничтожались. Он не говорил себе, например: «Этот человек теперь в силе, я должен приобрести его доверие и дружбу и через него устроить себе выдачу единовременного пособия», или он не говорил себе: «Вот Пьер богат, я должен заманить его жениться на дочери и занять нужные мне 40 тысяч»; но человек в силе встречался ему, и в ту же минуту инстинкт подсказывал ему, что этот человек может быть полезен, и князь Василий сближался с ним и при первой возможности, без приготовления, по инстинкту, льстил, делался фамильярен, говорил о том, о чем нужно было.
Пьер был у него под рукою в Москве, и князь Василий устроил для него назначение в камер юнкеры, что тогда равнялось чину статского советника, и настоял на том, чтобы молодой человек с ним вместе ехал в Петербург и остановился в его доме. Как будто рассеянно и вместе с тем с несомненной уверенностью, что так должно быть, князь Василий делал всё, что было нужно для того, чтобы женить Пьера на своей дочери. Ежели бы князь Василий обдумывал вперед свои планы, он не мог бы иметь такой естественности в обращении и такой простоты и фамильярности в сношении со всеми людьми, выше и ниже себя поставленными. Что то влекло его постоянно к людям сильнее или богаче его, и он одарен был редким искусством ловить именно ту минуту, когда надо и можно было пользоваться людьми.
Пьер, сделавшись неожиданно богачом и графом Безухим, после недавнего одиночества и беззаботности, почувствовал себя до такой степени окруженным, занятым, что ему только в постели удавалось остаться одному с самим собою. Ему нужно было подписывать бумаги, ведаться с присутственными местами, о значении которых он не имел ясного понятия, спрашивать о чем то главного управляющего, ехать в подмосковное имение и принимать множество лиц, которые прежде не хотели и знать о его существовании, а теперь были бы обижены и огорчены, ежели бы он не захотел их видеть. Все эти разнообразные лица – деловые, родственники, знакомые – все были одинаково хорошо, ласково расположены к молодому наследнику; все они, очевидно и несомненно, были убеждены в высоких достоинствах Пьера. Беспрестанно он слышал слова: «С вашей необыкновенной добротой» или «при вашем прекрасном сердце», или «вы сами так чисты, граф…» или «ежели бы он был так умен, как вы» и т. п., так что он искренно начинал верить своей необыкновенной доброте и своему необыкновенному уму, тем более, что и всегда, в глубине души, ему казалось, что он действительно очень добр и очень умен. Даже люди, прежде бывшие злыми и очевидно враждебными, делались с ним нежными и любящими. Столь сердитая старшая из княжен, с длинной талией, с приглаженными, как у куклы, волосами, после похорон пришла в комнату Пьера. Опуская глаза и беспрестанно вспыхивая, она сказала ему, что очень жалеет о бывших между ними недоразумениях и что теперь не чувствует себя вправе ничего просить, разве только позволения, после постигшего ее удара, остаться на несколько недель в доме, который она так любила и где столько принесла жертв. Она не могла удержаться и заплакала при этих словах. Растроганный тем, что эта статуеобразная княжна могла так измениться, Пьер взял ее за руку и просил извинения, сам не зная, за что. С этого дня княжна начала вязать полосатый шарф для Пьера и совершенно изменилась к нему.
– Сделай это для нее, mon cher; всё таки она много пострадала от покойника, – сказал ему князь Василий, давая подписать какую то бумагу в пользу княжны.
Князь Василий решил, что эту кость, вексель в 30 т., надо было всё таки бросить бедной княжне с тем, чтобы ей не могло притти в голову толковать об участии князя Василия в деле мозаикового портфеля. Пьер подписал вексель, и с тех пор княжна стала еще добрее. Младшие сестры стали также ласковы к нему, в особенности самая младшая, хорошенькая, с родинкой, часто смущала Пьера своими улыбками и смущением при виде его.
Пьеру так естественно казалось, что все его любят, так казалось бы неестественно, ежели бы кто нибудь не полюбил его, что он не мог не верить в искренность людей, окружавших его. Притом ему не было времени спрашивать себя об искренности или неискренности этих людей. Ему постоянно было некогда, он постоянно чувствовал себя в состоянии кроткого и веселого опьянения. Он чувствовал себя центром какого то важного общего движения; чувствовал, что от него что то постоянно ожидается; что, не сделай он того, он огорчит многих и лишит их ожидаемого, а сделай то то и то то, всё будет хорошо, – и он делал то, что требовали от него, но это что то хорошее всё оставалось впереди.
Более всех других в это первое время как делами Пьера, так и им самим овладел князь Василий. Со смерти графа Безухого он не выпускал из рук Пьера. Князь Василий имел вид человека, отягченного делами, усталого, измученного, но из сострадания не могущего, наконец, бросить на произвол судьбы и плутов этого беспомощного юношу, сына его друга, apres tout, [в конце концов,] и с таким огромным состоянием. В те несколько дней, которые он пробыл в Москве после смерти графа Безухого, он призывал к себе Пьера или сам приходил к нему и предписывал ему то, что нужно было делать, таким тоном усталости и уверенности, как будто он всякий раз приговаривал:
«Vous savez, que je suis accable d'affaires et que ce n'est que par pure charite, que je m'occupe de vous, et puis vous savez bien, que ce que je vous propose est la seule chose faisable». [Ты знаешь, я завален делами; но было бы безжалостно покинуть тебя так; разумеется, что я тебе говорю, есть единственно возможное.]
– Ну, мой друг, завтра мы едем, наконец, – сказал он ему однажды, закрывая глаза, перебирая пальцами его локоть и таким тоном, как будто то, что он говорил, было давным давно решено между ними и не могло быть решено иначе.
– Завтра мы едем, я тебе даю место в своей коляске. Я очень рад. Здесь у нас всё важное покончено. А мне уж давно бы надо. Вот я получил от канцлера. Я его просил о тебе, и ты зачислен в дипломатический корпус и сделан камер юнкером. Теперь дипломатическая дорога тебе открыта.
Несмотря на всю силу тона усталости и уверенности, с которой произнесены были эти слова, Пьер, так долго думавший о своей карьере, хотел было возражать. Но князь Василий перебил его тем воркующим, басистым тоном, который исключал возможность перебить его речь и который употреблялся им в случае необходимости крайнего убеждения.
– Mais, mon cher, [Но, мой милый,] я это сделал для себя, для своей совести, и меня благодарить нечего. Никогда никто не жаловался, что его слишком любили; а потом, ты свободен, хоть завтра брось. Вот ты всё сам в Петербурге увидишь. И тебе давно пора удалиться от этих ужасных воспоминаний. – Князь Василий вздохнул. – Так так, моя душа. А мой камердинер пускай в твоей коляске едет. Ах да, я было и забыл, – прибавил еще князь Василий, – ты знаешь, mon cher, что у нас были счеты с покойным, так с рязанского я получил и оставлю: тебе не нужно. Мы с тобою сочтемся.
То, что князь Василий называл с «рязанского», было несколько тысяч оброка, которые князь Василий оставил у себя.