Война пятой коалиции

Война Пятой коалиции
Основной конфликт: Наполеоновские войны
Битва при Рашине
Дата	9 апреля — 14 октября 1809 года (188 дней)
Место	Центральная Европа, Нидерланды и Италия
Итог	Разгром Пятой коалиции. Шёнбруннский мир
Противники
Французская империя Герцогство Варшавское Российская империя Российская империя Рейнский союз Королевство Италия Неаполитанское королевство Швейцария Королевство Голландия Австрия Великобритания Королевство Сицилия Королевство Сардиния
Командующие
Наполеон I Карл Людовик Габсбург
Силы сторон
неизвестно неизвестно
Потери
неизвестно неизвестно

Война Пятой антинаполеоновской коалиции, также известная как австро-французская война — военный конфликт между Австрийской империей и Великобританией, с одной стороны, и Французской империей Наполеона и его союзниками, с другой. Главные военные события разворачивались в Центральной Европе с апреля по июль 1809 года. Англия в это время была втянута в войну на Пиренейском полуострове, но она, под давлением австрийцев, высадила свой десант в Нидерландах. Это не повлияло на результат войны. После проведений боевых действий в Баварии и долине Дуная война закончилась успешно для французов после сражения под Ваграмом. Это была самая непродолжительная коалиция за всю историю наполеоновских войн.

Дипломатия во время войны Пятой коалиции

Испания

В 1808 году Наполеон владел всей Европой за исключением России и Великобритании. Но в последние время его власть начала ослабевать. Основная причина — поднятие патриотического духа в побежденных Францией странах. Главной в разжигании антинаполеоновских настроений была Великобритания, на деньги которой и создавались коалиции против Франции. В марте 1808 года французские войска вторглись в Испанию. Пассивность испанского правительства вызвала народное возмущение, началась революция. 19 марта Карл IV вынужден был отречься от престола, королём стал Фердинанд VII. Но 10 мая он отказался от своих прав, 6 июня его трон занял брат Наполеона Жозеф Бонапарт. Испанцы, не без помощи Англии, восстали (20—23 июля) и изгнали Жозефа из Мадрида.

Восстание в Испании охватило и Португалию. 6 августа 1808 года в Португалии высадились английские войска под командованием А. Уэлсли (будущий герцог Веллингтон). Началась война за Пиренейский полуостров (1808—1814). В 1808 году англичане и испанцы достигли успеха на Пиренеях. Примерно в это же самое время австрийцы начали угрожать Франции с востока.

Австрия

Австрия пыталась ликвидировать тяжелые последствия Пресбургского мира (1805 год), подписанного после Аустерлицкого сражения. Вена боялась потерять свою политическую самостоятельность в связи с усилением власти Наполеона. Она всё ещё переживала своё поражение в войне Третьей коалиции. Австрия жаждала реванша над Францией, пытаясь поднять свой пошатнувшийся престиж в глазах всей Европы.

В последнее время в Австрии сильно поднялся патриотический дух. Австрийские солдаты рвались в бой. В 1805—1806 годах в Австрии проводились военные реформы, которые вселили веру в австрийцев, что им удаться победить французскую армию. Деятельностью эрцгерцога Карла, назначенного в 1806 году военным министром, вооружённые силы были доведены до 500 тысяч (до 300 тысяч действующей армии и около 200 тысяч ландвера); взамен устава линейной тактики армии привиты новые принципы ведения боя; введена корпусная организация из трёх родов оружия. Однако армия не впитала ещё реформу, а старшие военачальники были учениками линейной тактики и маневренной стратегии.

Император Франц II хотел нанести главный удар из Богемии, чтобы уничтожить французские силы в северной Германии. Австрийский Придворный совет не согласился с таким решением, он хотел начать наступление к югу от Дуная, тем самым обезопасить и прикрыть дорогу на Вену. Споря, где лучше начать наступление, они потеряли драгоценное время. Всё это привело к тому, что их армия двигалась слишком медленно и нерешительно.

Великобритания

В марте 1802 года Европа, после десяти лет непрерывных войн с Францией и её союзниками, смогла, наконец, заключить мирный договор. Амьенский мир (25 марта 1802 года) положил конец войне между Францией и Англией. Но мир длился недолго. Взаимные претензии этих двух стран создали угрозу начала новых европейских войн. Великобритания была крайне недовольна тем, что была вынуждена прекратить все свои колониальные завоевания. Наполеон тогда обратил своё внимание на Вьетнам, как на удобную стратегическую позицию для дальнейшего проникновения в Азию. Под словом Азия он подразумевал Китай. Англия, имевшая тогда владения в Китае, была крайне обеспокоена тем, что Наполеон может воплотить свои замыслы. Наполеон любил говорить, что для того, чтобы захватить Англию, ему нужна всего одна туманная ночь, имея в виду морское вторжение в Англию французского флота. Он понимал, что в открытом бою французский флот не сможет соперничать с английским. Это наводило страх на Англию. Ла-Манш всё время патрулировал английский флот, опасаясь вторжения французских кораблей.

В июле 1808 года в Испании вспыхнула национально-освободительная война против Франции. Этим воспользовалась Англия. В августе 1808 года Англия высадила свой десант в Португалии. В начале англичанам сопутствовала удача. Но в ноябре 1808 года Наполеон мобилизовал 162 200 солдат и двинулся с этими силами в Испанию. Он нанёс ряд поражений испанцам и англичанам. Уже 4 декабря 1808 года Наполеон вступил в Мадрид. Англия потеряла свой экспедиционный корпус. Наполеона надо было остановить. Англия не придумала ничего лучшего, как создать новую антинаполеоновскую коалицию.

Франция

Решаясь покончить с Испанией, Наполеон распустил войска Рейнского союза и лучшие свои войска направил на Пиренейский полуостров. На главном театре будущей войны к концу 1808 года был 60-тысячный корпус Даву. Вовремя осведомленный о намерениях Австрии, Наполеон вернулся в Париж и принял решительные меры: призваны конскрипты, усилены армии Даву в Германии и вице-короля Евгения в Италии, мобилизованы союзные германские и польские контингенты и, наконец, сформирована армия, имевшая стать под личное предводительство императора.

Наполеон был осведомлён о том, что Австрия, подстрекаемая Англией, готовится к войне, но он всё же сомневался, что Австрия вступит в войну. Наполеон планировал перенести боевые действия в долину Дуная, как и в 1805 году. Но неверные сведения, касающиеся австрийского наступления, (Наполеону доложили о том, что австрийцы будут наступать главными силами в северной части Дуная) чуть было не привели к краху французской армии. 140 000 французских солдат (основные силы Наполеона в этой войне) оказались окруженными превосходящими силами врага, однако австрийцы не воспользовались замешательством французов. Французский император быстро собрал свою армию в один кулак и начал её развёртывание.

Театр войны

Театром войны явилась значительная часть средней Европы: от Вислы до среднего и верхнего Рейна, до долин рек Адижа и Минчио, Адриатического побережья и через реку Саву до Коморна на Дунае. Этот обширный театр заключал в себе несколько отдельных театров военных действий;

• Придунайский, разделенный Дунаем:

Северная часть театра охватывала Богемию, северную часть Баварии (Франконию) и государства Рейнского союза в долинах Майна и Рейна (Вюртемберг, Баден и др.).

Южная часть заключалась между Дунаем и Альпами. Этот театр заключал кратчайшие операционные пути Наполеона к Вене. На нём главные соперники имели между собою государства Рейнского союза, являвшиеся для Наполеона выдвинутым передовым базисом, особенно Бавария, отстоявшая на 250—300 километров от Вены. Австрия располагала на этом театре отличным базисом — Богемией, богатой средствами и обеспеченной горными хребтами, центральной по отношению Баварии, Саксонии и других государств Рейнского союза, в узле кратчайших путей в долины рек Майна и Рейна (250—300 километров). Главными операционными путями были: Регенсбург — Пассау — Линц — Вена (350 километров) и Регенсбург — Ландсхут — Браунау — Штейер — Амштетен — Вена (около 400 километров) — по правую сторону Дуная, и от Регенсбурга через Тейниц на Будвейс к Вене — по левую.

• Ломбардо-Фриуль-Далматский театр прикрывал Италию со стороны Австрии, находясь, побережьем Адриатического моря, на фланге операционных путей австрийцев в Италию; самостоятельное значение имел лишь в начале войны, главные же операционные направления его были: Верона — Виллах — Брук — Вена (около 550 километров) и Зара — Аграм — Вена (600 километров).
• Гористая полоса Тироля, Форальберга, а затем Штирии и Каринтии рядом отдельных театров разъединяла предыдущие. Недавно присоединенный к Баварии Тироль с преданным Австрии населением, готовый поднять упорное восстание, находился на флангах Баварского и Итальянского театров, с путями от Инсбрука на Аугсбург, Мюнхен и Зальцбург — к северу и на Бриксен — к югу.
• Привислинский театр, в герцогстве Варшавском, с главною операционною линией Варшава — Вена, по своему положению был изолирован от прочих.

Обе стороны до начала войны разделялись пограничною линией Карпат, Судет, Фихтельгебирге, Богемского леса, рекой Инн и, наконец, рекой Пиаве во Фриуле.

Силы сторон

Австрия

В конце февраля австрийские вооруженные силы получили окончательную организацию:

• Германская армия — эрцгерцог Карл

	Пехота	Конница
1 корпус Бельгарда	25,5 тысяч	2 тысячи
2 корпус Коловрата	23,5 тысячи	2,5 тысячи
3 корпус Гогенцоллерна	24 тысячи	1 тысяча
4 корпус Розенберга	25 тысяч	3 тысячи
5 корпус эрцгерцога Людвига	24,5 тысячи	2 тысячи
6 корпус Гиллера	23,5 тысячи	2,5 тысячи
1 резервный корпус Лихтенштейна	13 тысяч	2,5 тысячи
2 резервный корпус Кинмайера	7 тысяч	2,5 тысячи
Дивизия Иелахича	10 тысяч	1 тысяча

Артиллерия 518 орудий. Итого 176 тысяч пехоты, 19 тысяч конницы, всего 195 тысяч

• Итальянская армия — эрцгерцог Иоганн.

	Пехота	Конница
8 корпус Гиулая	18,5 тысяч	2 тысячи
9 корпус кроатского бана Гиулая	24,5 тысячи	3 тысячи

Артиллерия 148 орудий. Итого 43 тысячи пехоты, 5 тысяч конницы, всего 48 тысяч.

• Польская армия — эрцгерцог Фердинанд.

7 корпус: пехоты 30 тысяч, конницы 5 тысяч, всего 35 тысяч с 94 орудиями.

• Для поддержания восстания в Тироле — отдельный корпус Шателера: пехоты 10 тысяч, конницы 370 человек, всего около 10,5 тысяч с 17 орудиями
• Для действий в Далмации — отдельная бригада Стойхевича: пехоты 7 тысяч, конницы 300 человек, всего около 7,5 тысяч с 11 орудиями.

Таким образом к началу военных действий состав мобилизованных сил Австрии был следующий:

	Пехота	Конница
Германская армия	176 тысяч	19 тысяч
Итальянская армия	43 тысячи	5 тысяч
Польская армия	30 тысяч	5 тысяч
Тирольский корпус	10 тысяч	500
Бригада Стойхевича	7 тысяч	500
Итого	266 тысяч	30 тысяч

Итого 266 тысяч пехоты, 30 тысяч конницы, всего 296 тысяч, а с артиллерией свыше 300 тысяч.

Франция и союзники

В начале марта, когда не оставалось сомнения в близости разрыва, Наполеон отдал последние приказания о сосредоточении войск, организации армии и потребовал контингентов от Рейнского союза.

Французская армия была разделена на 3 корпуса:

1. 2-й корпус Ланна: 2 дивизии Удино и дивизия Сент-Илера (последняя до Регенсбургского боя у Даву), кирасиры Эспаня и бригада легкой конницы Кольбера, до 50 тысяч. Корпусу приказано двигаться через Ульм к Аугсбургу.
2. 3-й корпус Даву из дивизий Морана, Фриана, Гюдена, Демона, кирасир Сен-Сюльписа и легкой конницы Монбрена — до 50 тысяч — имел главную квартиру в Вюрцбурге.
3. 4-й корпус Массена: дивизии Молитора и Буде двигались из Лиона к Ульму, туда же следовали дивизии Карра-Сен-Сира и Леграна из Меца; с легкой конницей Марюла состав корпуса до 50 тысяч.

Кирасиры Нансути с легкой конною дивизией Ласалля составили конный резерв в 14 тысяч коней.

Корпус гвардии в 20 тысяч находился на пути к Рейну.

Итого, собственно французская армия простиралась до 190 тысяч.

Союзные войска составляли следующие корпуса:

• 7-й Баварский корпус, Лефевра, из 3 дивизий (принца Баварского, Вреде и Деруа) до 30 тысяч, занимал позиции в Штраубинге (Страубинге), Ландсхуте и Мюнхене.
• 8-й Вюртембержский корпус в составе 12 тысяч, под командованием Вандама, должен был располагаться у Гейденгейма.
• 9-й Саксонский корпус из 15 тысяч саксонцев Бернадотта, собирался у Дрездена.
• 10-й корпус формировался в Вестфалии для удержания в спокойствии Германии.
• 20-и тысячный корпус Понятовского — в герцогстве Варшавском.

Всего союзных войск должно было быть до 100 тысяч.

К началу военных действий у Наполеона на Придунайском театре было только до 200 тысяч при 428 орудиях. Вице-король Италии получил приказание двинуть его 60-тысячную армию к Фриулю. Принимая все меры к отклонению войны, Наполеон тщательно подготовляет базу на Рейне (Страсбург), верхнем Дунае (Ульм) и нижнем Лехе (Аугсбург); снабжаются обширными запасами по Дунаю: Донаувёрт, Ингольштадт и Пассау, как базисные пункты для предстоящих действий. Во всех этих пунктах заготовляется: продовольствие, независимо 8-дневного запаса при войсках (4 — на людях, 4 — в парках), резервный запас в 3 миллиона рационов; запас снаряжения и одежды (до 200 тысяч пар башмаков); огнестрельные припасы (до 200 патронов на ружье); инженерный парк с 50 тысячами шанцевого инструмента. Вместе с тем оборудована транспортная часть: сформировано 5 обозных батальонов; на путях от Рейна и Майна к Ульму устроены конные подставы для перевозки запасов с этих рек; в Ульме и Донауверте организованы транспорты из судов с морскими командами для перевозки запасов Дунаем.

Одновременно Наполеон обращает серьезное внимание на инженерную подготовку театра: кроме усиления крепостей и постоянных укрепленных пунктов в Ульме, Регенсбурге, Пассау, Аугсбурге и Мюнхене, укрепляется ряд других пунктов, в том числе по Дунаю, для обеспечения маневрирования на обоих берегах: Донауверт, Нейбург, Ингольштадт (тет-де-пон), Штраубинг и Деггендорф.

С другой стороны, неопределенные надежды Австрии на занятие богатой страны по Рейну, Майну и верхнему Дунаю затмили у ней мысль о должной подготовке базы: запасы свозились медленно и в недостаточном количестве, инженерная подготовка главного театра отсутствовала, вплоть до столицы противник не встречал ни одного укрепленного пункта. Текущее продовольствие войск, кроме 2-х дневного запаса на людях и 4-х дневного в полковых повозках, опиралось на корпусные магазины (4-х дневный запас); организация эта страшно сковывала подвижность армии, особенно при движении нескольких корпусов в одной колонне. При первоначальном вступлении в Баварию, отчасти по необорудованию своей базы, австрийцы принуждены были обратиться к реквизициям, способ производства и характер которых ожесточили баварское население.

Планы сторон

Австрия

Первоначально принятый австрийцами план заключался в сосредоточении главных сил в Богемии с целью нанесения решительного удара разбросанным в Саксонии и Пруссии войскам Даву, до получения ими подкреплений; затем, пользуясь центральным расположением Богемии, разбить по частям союзные контингенты, вынудить правительства Рейнского союза отложиться от Наполеона, после чего или угрожать пределам Франции, или действовать во фланг и тыл французской армии в Баварии. Одновременно с тем, австрийские войска должны были наступать на всех театрах: Гиллер с 35 тысячами (часть Германской армии) от реки Инн в Баварию — на южном Придунайском театре; эрцгерцог Иоганн с 47 тысячами — на Итальянском; Шателер и Иелахич (20 тысяч) — вторгнуться в Тироль для поддержки восстания и связи Придунайского и Итальянского театров; эрцгерцог Фердинанд — через Варшаву на Торн для побуждения Пруссии к союзу с Австрией; и лишь в Далмации ограничиться обороной.

С 10 по 27 марта сосредоточились в Богемии корпуса: 1-й, 2-й, 3-й, 4-й, 5-й и 1-й резервный, всего до 150 тысяч, а 6-й и 2-й резервный оставались на правом берегу Дуная под командованием Гиллера. Между тем, движение войск из Франции к верхнему Дунаю и Леху, готовность Баварской армии и, вероятно, доходившие слухи об устройстве базы в Баварии, а также стягивание войск Даву в долину Майна, указывало Австрии на приготовления Наполеона к действиям на правом берегу Дуная; явилось опасение за участь столицы, защищаемой здесь 35 тысячами Гиллера; проблематичным операциям в долину Майна угрожало сосредоточение войск Наполеона в Баварии. После ряда совещаний и колебаний решено было перенести главные действия на правый берег Дуная.

1-й (Бельгарда) и 2-й (Коловрата) корпуса (54 тысячи) оставлены на левом берегу, и 8 апреля Бельгарду предназначалось дебушировать из Богемии, прочие же корпуса должны были 20 марта двинуться из Богемии, переправиться у Линца и с войсками Гиллера 8 апреля подойти к Инну. Задачей этих 140 тысяч ставится наступление в Баварию, опираясь налево на Тироль, направо на Богемию. Обеим частям Германской армии указано соединиться на среднем Дунае и стать между двумя массами армии Наполеона: Даву — на левом берегу, Массена, Удино, Вандам, Лефевр — на правом, с целью разбить их по частям.

Изменяя план для главных сил, эрцгерцог Карл оставил в силе группировку войск и предположения наступательных операций на прочих театрах, между тем принятие нового плана дало Наполеону выигрыш во времени около месяца и к средине апреля относительное превосходство сил Австрии значительно уменьшилось. Следует заметить, что эрцгерцог Карл получил с титулом генералиссимуса полномочие вести войну без вмешательства пресловутого гофкригсрата; однако, он относился не сочувственно к затеянной войне, признавал неготовность к ней Австрии, был подавлен сознанием гения Наполеона, к тому же был нелюбим при дворе и не имел авторитета над братьями; отсюда — колебания в принятии плана и нерешительность в его выполнении.

Франция

Намерения Наполеона выразились в обширной инструкции Бертье от 30 марта. «С 1 по 15 апреля я буду иметь 3 корпуса, которые нужно будет сосредоточить на Дунае, или у Регенсбурга, или у Ингольштадта, или у Донауверта. Моя цель перенести главную квартиру в Регенсбург и сосредоточить у него всю мою армию. Главная квартира в Донауверте и линия Леха послужит позицией — на случай, если противник предупредит меня; но если австрийцы будут неподвижны, я желаю сосредоточения войск Удино (от Аугсбурга) и Сент-Иллера (от Нюренберга) у Регенсбурга. Герцог Ауэрштедтский перенесёт свою главную квартиру в Нюренберг (к 1 апреля Даву находился между Нюренбергом, Бамбергом и Байрейтом), то есть в 3 переходах от Регенсбурга. Три баварские дивизии также будут относительно Регенсбурга в 1, 2, и 3 переходах. Герцог Риволийский, перенеся свою квартиру в Аугсбург (из Ульма), будет находиться в 4-5 переходах от Регенсбурга. Таким образом главная квартира будет в Регенсбурге, посреди 200 тысячной армии, á cheval на Дунае и удерживающей правый берег Дуная от Регенсбурга до Пассау (цитадель). Такое положение вполне обеспечивает от всякого беспокойства относительно передвижений неприятеля; оно будет выгодно и в отношении быстрой доставки к армии всего необходимого посредством Дуная».

В той же инструкции Наполеон намечает образ действий при дебушировании противника, как до завершения сосредоточения у Регенсбурга, так и при расположении уже кругом последнего. Наконец, «если неприятель направит свои действия одновременно на оконечности правого и левого флангов, то нужно будет выбрать его центр, имея путь отступления на Лех и всегда обеспеченный за собой Аугсбург».

10 апреля, по-видимому, вследствие полученных известий о перемещении австрийских корпусов из Богемии на правый берег Дуная, Наполеон назначает главной квартирой Даву Регенсбург, а корпусу его сосредоточиться в окрестностях на расстоянии одного перехода. 12 апреля Наполеон подтверждал ещё своё намерение иметь свои главные силы в двух массах: под командованием Даву — у Регенсбурга и Массена — на Лехе.

Военные действия на главном театре

9 апреля 1809 года посланника Франции известили о том, что Австрия объявила войну Франции.

Начало наступления австрийцев

10 апреля главная армия эрцгерцога Карла (140 тысяч) перешла Инн на фронте Пассау — Браунау, дивизия Иелахича перешла 12 апреля у Вассербурга. 10 же апреля Бельгард (50 тысяч), перейдя границу Богемии у Бернау и Росгаупт, двинулся к Амбергу. По дорогам от Инна к Изару встречались лишь слабые конные части баварцев, однако вследствие весенней распутицы, сложной системы довольствия (колонные магазины) и неосведомленности о противнике (известно было лишь, что часть находится на Дунае, а другая двигается к нему с севера), лишь 15 апреля передовые части подошли к Изару (70 километров), а 16 апреля, после 6-часового боя 60 тысяч против 10-тысячной дивизии Деруа, эрцгерцог овладел переправою у Ландсхута.

К этому времени дивизия Иелахича подошла к Мюнхену, а на левом берегу Бельгард занимал Швандорф и Шварценфельд, имея авангард против регенских позиций (на реке Реген). Эрцгерцог Карл выбирает операционное направление на линию Кельгейм — Нейштадт на Дунае и далее к Эйхштедту, где рассчитывал соединиться с Бельгардом и, заняв центральное положение на реке Альтмюль, воспрепятствовать соединению корпусов неприятеля.

17 апреля главная армия выступила двумя колоннами: на Пфефенгаузен — Зигенбург и Ротенбург — Кельгейм; для обеспечения левого фланга со стороны Аугсбурга, 6-му корпусу Гиллера назначено двигаться от Мосбурга через Ау к Пфафенгофену; правый фланг обеспечивали отряды, направленные к Экмюлю и отряд Вечая, наблюдавший от Гейзельгеринга к Регенсбургу.

18 апреля получены сведения, что ещё весь корпус Даву находится у Регенсбурга; генералиссимус решает направиться к Регенсбургу против Даву: 3-й, 4-й и 1-й резервный корпуса стягиваются к Рору и Лангквайду, 5-й и 2-й резервный — к Зигенбургу, для обеспечения операции со стороны реки Абенс; 6-й корпус выдвинут к Пфафенгофену для обеспечения сообщений на Ландсгут; правый фланг обеспечивался отрядом Вечая у Экмюля.

После колебаний, вызванных перехваченным сведением о предположенном движении Даву к Нейштадту, ночью на 19 апреля отдается диспозиция о движении к Регенсбургу 3 колоннами в промежуток Абах — Экмюльское шоссе; для обеспечения марша, к Бибургу выдвигается бригада с полком конницы; 5-й и 2-й резервный корпуса остаются у Зигенбурга, в предположении атаки Лефевра в тыл двигающимся к Регенсбургу корпусам, 6-му корпусу Гиллера предписывается приблизиться к 5-му через Пфефенгаузен и Лютмансдорф; Коловрату и Бельгарду приказано содействовать атаке на Регенсбург.

Ответные действия французов

10 апреля группы французских войск находились: Даву — на марше от Нюренберга и Амберга к Дунаю, Удино — на Лехе у Аугсбурга, Массена на реке Иллере, баварцы — за Изаром. Известие о начале военных действий застает Бертье 10 апреля в Страсбурге; дав знать в Париж, 13 апреля он прибывает в Донауверт к этому дню положение групп следующее: Даву подходит к Ингольштадту, дивизия Сент-Иллера с кирасирами Сен-Сюльписа в Регенсбурге; дивизия Фриана у Неймаркта с авангардом в Амберге; Вюртембергский корпус Вандама у Райна; Массена и Удино у Аугсбурга; Лефевр на прежних позициях.

Хотя австрийцы упредили с началом военных действий, но Бертье, имея в виду указания инструкции, решил сосредоточить армию у Регенсбурга и отдал распоряжение Массена двигаться к означенному пункту; 13 апреля вечером было получено письмо Наполеона с приказанием сосредоточить армию у Аугсбурга и Донауверта, если действия начнутся до 15 апреля, и распоряжение относительно Массена и Удино отменено.

С этого момента до прибытия Наполеона в Донауверт (17 апреля) французские и союзные войска пребывают в трех группах: войска Даву (40 тысяч), подходившие к Ингольштадту, по настойчивому требованию Бертье стягиваются к Регенсбургу (17 апреля утром на левом берегу оставалась лишь дивизия Фриана к северу от Регенсбурга); 30 тысяч баварцев — между Изаром и Абенсом, отступая от Щтраубинга и Мюнхена с дивизией, отброшенной от Ландсгута; 70 тысяч Массена, Удино и Вандама — на Лехе (Райн, Аугсбург).

Ко времени прибытия Наполеона, утром 17 апреля, в Донауверт сведения о противнике сводились к следующему: на левом берегу австрийцы теснят Даву со стороны Богемии; на правом берегу войска Лефевра отступают перед значительной массой неприятеля; со стороны Мюнхена показываются войска в направлении к Аугсбургу; в Тироле восстание в полном развитии. Принятое Наполеоном решение приводило к движению групп французской армии к реке Абенс. В 10 часов утра 17 апреля Даву указано перейти из Регенсбурга к Ингольштадту через Нейштадт и Гейзенфельд, для обеспечения Ингольштадта; дивизии Фриана указано занять позицию на реке Альтмюль; для обеспечения марша Даву, Лефевру приказано занять позицию против корпуса, дебуширующего от Ландсгута. 17 апреля Наполеон предписал Массена организовать оборону Аугсбурга как для осады и быть готовыми (Массена и Удино) к выступлению в 2 часа ночи. 18 апреля Наполеон, преследуя идею уничтожения австрийцев на пространстве между Дунаем и Изаром и сосредоточивая все свои силы к реке Абенс, намечает подготовку решительного удара, соединённого с захватом пути отступления, какую бы операционную линию ни избрали австрийцы: на запад к Пфефенгофену — захват операционной линии возлагался бы на Даву, на север к Регенсбургу — операционную линию захватывал Массена; наконец, если бы генералиссимус продолжал движение на линию Нейштадт — Кельгейм, то его операционная линия могла бы быть охвачена с обеих сторон.

Пятидневный бой

19 апреля

По диспозиции 67 тысяч австрийцев в 6 часов утра должны были двинуться 3 колоннами к Регенсбургу: левая — 3-й корпус Гогенцоллерна (19 тысяч) на Гаузен, Тенген и оттуда разделиться на Абах и Пейзинг; средняя — 4-й корпус Розенберга (28 тысяч) от Лангквайда на Динцлинг, Вейлое; правая 1 резервный корпус Лихтенштейна (20 тысяч) от Рора на Лангквайд, Экмюль, Регенсбург; бригада Тьери (6 тысяч), занимая Кирхдорф, должна была обеспечивать операцию слева и связывать главную армию с 5-м и 2-м резервным корпусами (36 тысяч) против реки Абенс; 6-й корпус (26 тысяч) у Майнбурга должен был поддерживать эти два корпуса; дивизия Иелахича оставалась в Мюнхене.

К утру этого дня за рекой Абенс находились 28 тысяч баварцев у Бибурга, Мюльгаузена, Нейштадта; на пути от Райна к реке Абенс: вюртембергцы (10 тысяч) — у Нейштадта, дивизия Демона (6 тысяч) — у Вобурга, конница Нансути (14 тысяч) — впереди последнего; Массена и Удино (50 тысяч) — на пути Айхах, Пфафенгофен, Ау; Даву (40 тысяч) — на пути от Регенсбурга к реке Абенс.

Все 18 число дивизия Фриана выдерживала бой с войсками Коловрата на левом берегу и лишь вечером 18 апреля Даву смог выступить от Регенсбурга. В 9 часов вечера корпус двинулся 4-мя колоннами: колонна обозов и парков — по шоссе через Абахское дефиле, правая колонна (легкая бригада Жакино, дивизии Морана, Сент-Иллера) — на Пейзинг, Тенген, Унтер-Фекинг, левая колонна (кирасиры Сен-Сюльписа, дивизии Гюденя и Фриана) — на Вейлое, Заальгаупт, Обер-Фекинг, кавалерийская колонна Монбреня с 2 батальонами пехоты из Эглофсгейма на Лукепойнт и Динцлинг. В Регенсбурге оставлен 65-й линейный полк (полковника Кутара) с назначением обороняться до крайности, пока не придет выручка.

Около 9 часов утра 19 апреля колонны Даву подходили к долине реки Фекинг, как вдруг у селения Шнейдарта завязалась перестрелка: 7 легкий пехотный полк столкнулся с боковым авангардом колонны Розенберга; головные части французов минуют долину Фекинг, а колонна Розенберга, выждав подхода Гогенцоллерна к Гаузену, продолжает движение к Динцлингу, оставив 12 батальонов гренадер на Грубской позиции. Для обеспечения марша, Даву приказывает Сент-Иллеру овладеть высотами между селениями Тенген и Гаузен, что привело к бою дивизий Сент-Иллера и Фриана (15-18 тысяч) с колонной Гогенцоллерна (18 тысяч); после упорного боя, к 6 часам вечера австрийцы отброшены за реку Фекинг; потери убитыми и ранеными с каждой стороны около 3 тысяч и около 800 пленных австрийцев.

Одновременно колонна Розенберга с боем пролагала путь к Динцлингу против колонны Монбреня, искусно скрывавшего свои силы (2 тысячи); к вечеру Монбрень отошел к левому флангу Фриана, преградив путь от Динцлинга к Абаху; опасаясь за направление Регенсбург-Ландсгут, эрцгерцог Карл, имея резерв из 12 гренадерских батальонов, лишь вечером решился послать подкрепление Гогенцоллерну, но было уже поздно.

На остальном театре происходило следующее: правая колонна Лихтенштейна беспрепятственно дошла до Эглофсгейма: отряд Тьери, обнаружив движение баварцев по шоссе к Регенсбургу, перешел в наступление от Кирхдорфа к Арнгофену, но был отброшен к Оффенштетену; 5-й корпус послал бригаду на помощь отряду Тьери, но она была остановлена баварцами у Бибурга, за 5-м находился 2-й резервный корпус; 6-й корпус дошел к вечеру до Майнбурга и лишь здесь получил приказание идти к Пфефенгаузену и Лютмансдорфу; его летучий отряд имел дело с авангардом Массена; на левом берегу Дуная находились: 2-й корпус — против 65-го линейного полка, 1-й корпус у Амберга и на пути к Неймаркту.

В ночь на 20 апреля французские войска устроились на ночлег: две дивизии Даву с конницей Монбреня на Гаузен-Тенгенских высотах; две дивизии из корпуса Даву, кирасиры Сан-Сюльписа и две баварския дивизии у Арнгофена; баварская дивизия Вреде у Бибурга; Вандам, Нансути, Демон — у Нейштадта; Массена у Пфафенгофена; Удино впереди Массена, по дороге к Фрейзингу; дивизия Буде в пути с дороги Пфафенгофен-Фрейзинг к Абенсбергу.

20 апреля (Абенсбергское сражение)

Утром послано приказание Массена торопиться к Изару, на Фрейзинг или Мосбург, «а ещё лучше на Ландсгут». После личной разведки с высот Абенсберга, Наполеон отдает приказание: Даву с 24 тысячами удерживаться на Тенгенской позиции и служить осью для маневра главными силами на центр австрийцев — к Ландсгуту; Ланну с 25 тысячами (две дивизии корпуса Даву) овладеть Рором, как центральной позицией относительно всей австрийской армии; 40-тысячному корпусу из баварских и вюртембергских войск под личным предводительством Наполеона наступать с линии Арнгофен-Абенсберг против отдельных отрядов и против фланга 5-го австрийского корпуса; дивизии Вреде (10 тысяч), выждав результата наступления соседней массы, атаковать австрийцев, находящихся против неё.

Эрцгерцог Карл, ожидая на 20 апреля атаку Даву, ещё 19-го послал приказание 5-му корпусу ночью двинуться через Рор к Лангквайду, а 6-му корпусу занять его место, но из-за неприбыти Гиллера, эрцгерцог Людвиг остался к утру 20 апреля на своих позициях.

В 9 часов утра Наполеон двинул свои массы вперед: Ланн уничтожает отряд Тьери, занимает Рор и оттуда направляет часть сил вниз по долине Лаберы во фланг и тыл армии эрцгерцога Карла; баварцы и вюртембергцы отбрасывают отряды правого фланга 5-го корпуса австрийцев к Пфефенгаузену; Вреде атакует у Бибурга-Зигенбурга с фронта. Обе массы Наполеона нагоняют отступающий 5-й корпус на 2-й резервный у Лютмансдорфа; замешательство сообщается подходящему с юга 6-му корпусу и к вечеру беспорядочная масса трех корпусов, преследуемая по пятам, отступает за Лаберу.

Тем временем, Даву авангардами атаковал австрийские отряды в направлении Гаузен — Лангквайд. В тот же день у Регенсбурга шла неравная борьба 65-го линейного полка (около 2 тысяч) с двумя корпусами Коловрата и Лихтенштейна (45 тысяч), окончившаяся вечером сдачей французов. Появилась возможность соединить австрийские войска с разных берегов Дуная, однако эрцгерцог Карл приказал Коловрату продолжать движение на Гемау с целью угрожать тылу французов.

К вечеру 20 апреля Массена дошел до Фрейзинга, восстановил переправу и выдвинул конницу к Мосбургу, на левом же берегу Дуная корпус Бельгарда двигался к Неймаркту и Ингольштадту, тесня наблюдательный отряд французов.

21 апреля

Предполагая, что Массена вечером 20 апреля достиг Ландсгута и не имея сведений о сдаче Регенсбурга, Наполеон на 21 апреля отдает распоряжения: войскам Ланна с вюртембергской и 1 баварской дивизиями и конницей Бессьера (около 45 тысяч) преследовать неприятеля от Рора к Ландсгуту; Лефевру с 2 дивизиями, кирасирами Сен-Жермена и баварской конницей (22 тысячи) от Рора двинуться вниз долиной Лаберы, уничтожить арьергард и преследовать самого эрцгерцога Карла от Экмюля к Ландсгуту или Штраубингу; в резерве войск левого фланга оставлены: 1 баварская дивизия у Рора и две дивизии Удино у Абенсберга; Даву приказано поддержать Лефевра, а затем двинуться к Регенсбургу и отбросить Бельгарда и Коловрата в Богемию.

В ночь на 21 апреля войска Гиллера (5-й, 6-й и 2-й резервный корпуса) продолжали отступление от Ротенбурга и Пфефенгаузена к Ландсгуту; встречные обозы замедляли движение и на утро французская конница с Наполеоном нагоняет их; завязывается кавалерийский бой; вскоре на правом берегу Изара показывается от Мосбурга передовой отряд Массена, но командование дивизии по недоразумению останавливает атаку передовой пехотной бригады; австрийцы успевают переправиться до прибытия французской пехоты от Рора и разрушают мост; Гиллер отступает к Неймаркту, оставляя обозы, часть артиллерии и до четверти состава пленными, ранеными и отсталыми.

В ночь на 21 апреля часть австрийской армии под командованием эрцгерцога Карла расположилась на ночлеги: 3-й корпус Гогенцоллерна на правом берегу Большой Лаберы у Ширлинга; 4-й корпус Розенберга у Динцлинга, оба корпуса фронтом на запад; гренадеры у Гохберга; 1-й резервный корпус Лихтенштейна у Регенсбурга; 2-й корпус Коловрата на пути к Гемау; 1-й корпус Бельгарда у Неймаркта. Генералиссимус оставался в неведении об участи войск левого фланга (Гиллера), а войска Даву принимал за главную армию Наполеона.

К утру 21 апреля возникает новый план: атаковать противника, переменив фронт на юг и открыв путь отступления на Регенсбург, для чего отдана следующая диспозиция; 1-му резервному корпусу Лихтенштейна перейти на линию Абах — Волькеринг — Кеферинг; гренадерам стать у Эглофсгейма; 4-му корпусу Розенберга — у Динцлинга с авангардом у Вейлое; 3-му корпусу Гогенцоллерна перейти к Унтер-Лейхлингу; 5-му корпусу эрцгерцога Людвига подтянуться к 3-му корпусу; 2-му корпусу Коловрата вернуться к Регенсбургу; 1-му корпусу Бельгарда перейти от Неймаркта к Гемау.

Ещё диспозиция не была получена, как 2 дивизии Даву двинулись через Шнейдарт к Лабере и сбили передовые отряды 4-го корпуса; одновременно Лефевр наступал долиной Лаберы от Рора, сбивая посты 3-го корпуса; Лефевр овладевает Ширлингом, Даву — Перингом. Вскоре Гогенцоллерн получил приказание оставить бригаду у Экмюльскаго дефиле и перейти к Эглофсгейму, где Даву вел атаку дивизией Фриана в обход правого фланга Розенберга; с прибытием подкреплений атака эта отражена.

С 12 часов дня Наполеон в Ландсгуте стал прозревать обстановку; донесения Даву в ночь на 22 апреля подтвердили пребывание значительных сил в северном направлении; наконец, дошло известие о сдаче Регенсбурга; дабы не дать противнику спастись через Регенсбург, Наполеон торопится нанести удар в этом направлении.

22 апреля (Экмюль-Эглофсгеймский бой)

С вечера 21 апреля Наполеон назначает в распоряжение Даву — Лефевра и резервы у Абенсберга и Ротенбурга (от Рора). На разсвете 22 апреля авангард Вандама двинулся от Ландсгута к Экмюлю, за ним двинут корпус Ланна (2 пехотные и 2 кирасирские дивизии), а Массена (3 пехотные и 1 кирасирская дивизии) подтянут к Ландсгуту. Преследование Гиллера поручено Бессьеру с конницей и 1 пехотной дивизией (16 тысяч) и 1 пехотная дивизия оставлена у Ландсгута.

К утру 22 апреля прибывает к Регенсбургу корпус Коловрата и эрцгерцог отдает диспозицию о наступлении: 2-й корпус Коловрата (25 тысяч) к Абаху; пехота 1-го резервного корпуса Лихтенштейна через Вейлое на Пейзинг; конница — в резерве у Тальмесинга и Кеферинга; гренадеры остаются у Эглофсгейма; 3-й корпус Гогенцоллерна через Люкепойнт к Динцлиигу, оставляя 6-и тысячный отряд Вукасовича у Экмюля; 4-й корпус Розенберга (12 тысяч) остается на позиции у селения Лейхлинг, отвлекая на себя внимание неприятеля.

Оба противника заносили удары на левые фланги; вследствие утомления войск Коловрата, выступление австрийских колонн назначено на полдень, Розенберг же с 8 часов утра стал получать тревожные сведения. В 2 часа дня Вандам отбрасывает Вукасовича за Лаберу; на выстрелы, по условию, Даву атакует Розенберга. Наполеон приказывает Вандаму форсировать переправу, а дивизии Гюденя обойти её через Рокинг. Конная масса в 10 тысяч коней развернулась впереди Ширлинга на левом берегу Лаберы. Дивизии Даву втянулись в упорный бой в селениях и лесу, Экмюль переходит из рук в руки; по условиям местности, австрийская артиллерия с высот Экмюль — Лейхлинг громит пехоту и конницу, почти не страдая от французского огня. Наполеон бросает на неё всю свою конницу, которая, рубя, проносится до шоссе, где встречает дивизию Гюденя, атакующую резервы; вскоре прорываются сюда и дивизии Даву и прибывает дивизия Морана; к Экмюлю подходят три дивизии Массена.

В то время как 18 тысяч Розенберга борются против 50-60 тысяч противника, эрцгерцог бросает план наступления и оттягивает колонны для защиты подступов к Регенсбургу. Наполеон с конницей преследовал остатки войск Розенберга по шоссе, Даву слева, дивизии Ланна справа. В 7 часов вечера австрийцы вышли на равнину Эглофсгейма, где собралось около 2 тысяч конницы; несмотря на отчаянное сопротивление, 10-и тысячная конница французов опрокидывает их, несется вместе по шоссе и загоняет в болота реки Пфатер. Другой части конницы Лихтенштейна (3-4 тысячи), отступавшей от Тальмесинга к Обер-Траублингу, удалось отбросить французов к Кеферингу. Наполеон, в виду крайней усталости пехоты, отсутствия дивизий Массена и неясности обстановки, приостановил дальнейшее преследование и отложил удар до завтра.

Эрцгерцог Карл, при виде своих изнуренных маршами войск, обманутый в надеждах на быстрый поход и отрезанный от базы на Инне, решил отступать в Богемию: ночью переправлены обозы; 2-й корпус Коловрата и 1-й резервный Лихтенштейна назначены прикрывать переправу; прочие корпуса с рассветом начали переправу и направились через Вальдмюнхен к Хамму; 1-му корпусу Бельгарда приказано идти прямо к Хамму; для отступления пехоты Лихтенштейна к 8 часам утра наведен понтонный мост ниже города; два полка с артиллерией назначены в гарнизон Регенсбурга, ворота которого, кроме Абахских, забаррикадированы; и два полка прикрывали голову понтонного моста.

23 апреля (Регенсбургский бой)

К 8 часам утра австрийская армия, кроме гренадер и конницы, успела переправиться; часть корпуса Коловрата проходила город; 4-х тысячный конный корпус Лихтенштейна преграждал путь от дороги на Абах до дороги на Штраубинг; впереди у Бургвейнтинга находился батальон, а у Обер-Траублинга отряд Штутергейма с аванпостами на реке Пфатер; в 8 часов утра на смену Штутергейма двинулся полк (6 эскадронов).

Распоряжения Наполеона на 23 апреля: Массена с 3 дивизиями идти к Шраубингу, овладеть мостом и перехватить пути к Вене (в тот же день заменено приказанием следовать от Штраубинга к Пассау и занять линию Инна); Лефевр, Вандам, Удино, дивизия Сент-Иллера и подходившая гвардия — к Ландсгуту на усиление Бессьера, которому овладеть Браунау и линией Инна; Даву наступать к Регенсбургу влево от шоссе, Ланну — по шоссе и вправо; коннице поручена разведка к Регенсбургу: тяжелой — по шоссе, дивизии Монбреня — по Абахской дороге, легкой — по Штраубингской дороге.

В 8 часов утра к Обер-Траублингу двинулись кирасиры Сен-Сюльписа, опрокинули сменявшихся гусар и улан, принудили сдаться батальону у Бургвейнтинга и раздавили по частям конницу Лихтенштейна. Тем временем подошли Даву и Ланн; артиллерия Ланна разрушила понтонный мост и зажженные понтоны с переправлявшимися гренадерами понеслись по течению. Около 12 часов дня Наполеон решил штурмовать Регенсбург, однако 12-и фунтовые орудия и гаубицы оказались бессильны против стен, и первые попытки к штурму отбиты. В нетерпении Наполеон приблизился к цепи стрелков и был ранен в ногу; появление его после перевязки верхом перед войсками возбудило энтузиазм. Артиллерии Ланна удается завалить ров обломками высокого каменного дома, Ланн лично схватил штурмовую лестницу, за ним бросились гренадеры, проникли в город, отворили Штраубингские ворота и в 7 часов вечера 85-й пехотный полк врывается в Регенсбург.

Австрийская армия почти вся уже была на левом берегу, а огонь её артиллерии остановил дальнейшее продвижение французов; лишь в полночь снялся с позиции австрийский арьергард.

Результатами пятидневного боя явились: ослабление австрийской армии на треть (60 тысяч и 100 орудий), открытие прямых путей к Вене, обеспечение надолго тыла армии Наполеона; готовившиеся восстания в Германии замерли и в письме с Хаммской позиции генералиссимус предлагал мир.

События до первой переправы через Дунай

Наполеон, оставив корпус Даву для демонстраций против эрцгерцога Карла до его отступления и временно корпус Вандама у Экмюля, главные силы направил по шоссе Ландсгут — Браунау к Вене; для охранения тыла в Баварии сенатором Бомоном формировался подвижной резерв, а в государствах Рейнского союза образована резервная армия Жюно (14 тысяч); для обеспечения операционной линии слева корпус Массена направлен правым берегом Дуная через Штраубинг, Пассау на Линц; корпус Даву, дивизия Дюпо (с берегов Немецкого моря) и саксонский корпус Бернадотта должны были последовательно сменять Массена и друг друга в Регенсбурге и вниз по Дунаю, всем приказано собирать средства для переправы; с целью обезопасить операцию справа, корпус Лефевра назначен для усмирения Тироля.

Движение к Вене началось 24 апреля, в этот же день Гиллер перешел в наступление и разбил Бессьера у Неймаркта, но узнав о поражении эрцгерцога Карла, отступил на Инн, куда потянулся Иелахич из Мюнхена. 26 апреля Массена деблокировал Пассау; затем опрокинул 6-и тысячный отряд Дедовича (из войск Гилдера) и овладел переправой в Шардинге.

В этот день Гиллер переправился через Зальцу у Бурггаузена. Массена в нерешительности простоял 4 дня в Шардинге, а Наполеон с 28 по 30 апреля задержался в Бурггаузене из-за разрушенных мостов и половодья реки Зальцы.

2 мая Гиллер успел стянуть войска к Линцу, туда же подходил авангард Массена, а Ланн овладел Вельсом; однако, мосты на Трауне оказались разрушенными. Гиллер получил предписание, если не удастся переправиться у Линца, удерживаться на реках Траун и Энс с целью дать главной армии подойти к Матгаузенской переправе. 3 мая Гиллер занял сильную Эберсбергскую позицию на правом берегу Траун. От Линца подходил Массена, а от Вельса правым берегом уже двигался авангард Бессьера. Подозревая движение австрийских колонн на левом берегу Дуная к переправе, Массена приказывает бригаде Кегорна атаковать город; бригада пробегает мост, но, подкрепленная остальной частью дивизии Клапареда, еле удерживается в ближайших домах; пришлось пустить в дело вторую дивизию Леграна, которая овладевает замком, но с трудом удерживается в городе. Появление с юга обходной колонны заставляет Гиллера отступать за Энс. Массена потерял до 4,5 тысяч.

В тот же день Гиллер разрушил за собою мосты на Энсе, а 4 мая готовился переправиться у Матгаузена, но случайно плотами сорван был мост. Только 6 мая Наполеон мог двинуться от Энса по единственной дороге Амштетен — Санкт-Пельтен.

Лишь 27 апреля узнал эрцгерцог Карл о движении Наполеона и 28 апреля выступил с Хаммской позиции на Клаттау — Будвейс, прикрываясь отрядом Кленау к Дунаю и 3-м корпусом Коловрата (ранее командир 2-го корпуса) у Пильзена. 4 мая в Будвейсе генералиссимус узнал об Эберсбергском бое и лишь 7 мая тронулся на Цветель к Кремсу. В виду переправы корпуса Вандама у Линца на левый берег, корпус Коловрата передвинут от Пильзена на Фрейштадт, куда прибыл 16 мая. Гиллер, оставив 10-тысячный отряд Дедовича на правом берегу, 8 мая переправился у Маутерна и уничтожил мост.

10 мая Наполеон подошел к Вене, а главные силы австрийцев к Цветелю. Эрцгерцог Максимилиан в Вене имел до 25 тысяч и мог бы удержаться до прибытия главных сил, но когда Наполеон направил Массена к Земмерингу с целью захвата мостов с юга-востока, в ночь на 12 мая оставил столицу; 13 мая французы вступили в город. Эрцгерцог Карл, рассчитывавший переправиться у Вены и с Гиллером оборонять столицу, 16 мая соединился с его войсками у подошвы Бизамберга и простоял здесь до 19 мая, имея на Дунае цепь постов с отрядами в Кремсе, Штокерау и Шпице, 2 пехотных полка кордоном в Штаделау, Асперне, Эслингене и Энцерсдорфе и полк в Пресбурге для охраны переправы.

Генералиссимус пытался остановить успехи противника операциями на его сообщениях: 17 мая 20-тысячный корпус Коловрата атаковал 10 тысяч Вандама у Линца, но подошедший 15-тысячный корпус Бернадотта отбил его с уроном; эрцгерцог Иоганн не решился исполнить полученное им 16 мая в Клагенфурте приказание двинуться к Линцу (350 километров) для совместных действий с Коловратом, опасаясь иметь на фланге армию вице-короля.

Наполеон, намереваясь нанести новый удар, на случай неудачи под Веной, ещё на пути к ней приводит в оборонительное состояние все важные пункты на сообщениях; у Пассау возводится укрепленный лагерь на 80 тысяч и печи на 100 тысяч рационов хлеба в сутки, в Линце строятся тет-де-поны и образуются склады. Предстояло перекинуть 100-тысячную армию через наиболее трудный участок Дуная. Сначала Наполеон наметил переправу у Нуссдорфа (через 2 рукава), а у острова Лобау — демонстрацию. Ещё в ночь на 12 мая 500 вольтижёров Ланна переправились на остров Шварцлахе и отбросили посты, но были частью уничтожены, частью взяты в плен. Тогда Массена поручено устройство переправы у Лобау (через 4 рукава) и приступили к сбору материалов; вечером 18 мая 800 человек дивизии Молитора переплыли на Лобау, опрокинули 3 роты и заняли северный берег; 19 мая вечером Наполеон приказал сооружать одновременно мосты через три ближайших рукава; мосты эти окончены к полудню 20 мая и по ним двинулись войска Массена, корпуса Удино и Даву следовали к Эберсдорфу.

В 3 часа дня Молитор, выбрав входящий угол последнего рукава, переправил на понтонах 200 вольтижёров, которые отбросили посты и заняли лесок против переправы. Около 6 часов последний мост был готов и конница Лассаля направилась на правый берег, за нею дивизии Молитора и Буде. К утру 20 мая генералиссимус направил авангард Кленау (4 батальона, 16 эскадронов) к Адерклаа, в тот же день 2-й и 4-й корпус передвинуты к Герасдорфу и Зейрингу, 6-й корпус остался у Штаммерсдорфа с 5-м корпусом князя Рейса; поздно вечером 1-й корпус направлен к Герасдорфу; гренадеры за Зейрингом, резервная конница Лихтенштейна утром 20 мая подошла к Адерклаа. 20 мая Кленау, двинувшись с 2 конными полками на разведку, около 3 часов подошел к Эслингену, куда собрались посты, и стал продвигаться вперед, но, встреченный огнём вольтижёров, расположился за Эслингеном; в 7 часов Лассаль атаковал Кленау, но был отброшен; Кленау отошел к Адерклаа. 21 и 22 мая переправившись, Наполеон, вследствие поднятия воды в Дунае и разрыва мостов, потерпел неудачу при Асперн-Эслингене и возвратился на правый берег, оставив на острове Лобау корпус Массена.

В оставлении Массена на острове Лобау лежал зародыш второй переправы. Остров Лобау представлял выгодный плацдарм для переправы большой армии, при условии прочной связи его с правым берегом через бурливый южный рукав. После восстановления прежнего моста на судах, приступили к устройству другого, на сваях, шириной в 3 хода повозки, на что потребовался целый месяц работы; выше его устроена эстакада и организована крейсерская команда для перехвата разрушительных снарядов. Одновременно заготовлялись разного рода мосты для переправы через малый рукав на левый берег, приготовлялось по 5 паромов на корпус, на 300 человек и 2 орудия каждый. На острове возведены батареи на 101 орудие большого калибра из Венского арсенала, устроены шоссе, госпитали, хлебопекарни и магазины; на случай отступления с острова Лобау построен обширный тет-де-пон, прикрывавший 4 прочных моста.

Пополнив армию 40 тысячами конскриптов, Наполеон довёл свои силы до 340 тысяч, а не считая изолированных в Польше корпуса Понятовскаго (23 тысячи) и русской армии Голицына (30 тысяч) — 287 тысяч; притянув армию вице-короля и уменьшив отряды по обеспечению операционной линии (от Рейна) до 85 тысяч, 202 тысячи было собрано в точке столкновения (боевой состав 170 тысяч и 584 орудия).

Эрцгерцог Карл, в ожидании новой переправы в том же пункте, собирает войска на позициях Русбаха и Бизамберга и притягивает большую часть 3-го корпуса Коловрата. Эрцгерцог Иоганн 1 июня в Керменде получил приказание следовать к Пресбургу на соединение с главными силами, но уклонился от этого; когда же пришло вторичное приказание, дорога к этому городу была уже занята Даву. Усилив армию ландвером Богемии и Моравии, генералиссимус имел до 300 тысяч, а без польской армии — 265 тысяч; при расходе 94 тысяч на второстепенные задачи и 41 тысячу на обеспечение операционной линии, на Мархфельдской равнине оставалось 128 тысяч (боевой состав 110 тысяч и 452 орудия).

В конце июня французские войска находились: Массена на Лобау, гвардия, кавалерия, Удино, Бернадотт, Вандам — между Веной и Эберсдорфом; передовые отряды занимали правый берег от Шпица до Фишамента и острова на Дунае; Даву, итальянская армия и Мармон, оставив заслоны, следовали к Лобау.

У австрийцев на высотах за рекой Русбах и на высотах Бизамберга находилось 6 корпусов, гренадеры и конница Лихтенштейна; передовые отряды занимали линию Шпиц, Эслинген, Мюллейтен, Орт. Для отвлечения внимания от Лобау Наполеон приказывает восстановить мосты у Шпица, занять дивизией Таборские острова, устроить на них укрепления с артиллерией большого калибра и навести мосты с правого берега к островам; в виду этого, опасаясь за правый фланг, генералиссимус в день решительного боя оставляет 23-тысячный корпус Рейса против Нуссдорфа. Настойчивые действия Даву против Пресбурга повлекли несвоевременную отдачу приказания и позднее выступление эрцгерцога Иоганна (12 тысяч) к полю битвы. Ожидая переправу в том же месте, австрийцы привели в оборонительное состояние линию Асперн-Энцерсдорф, но далее к югу ограничились одним редутом и замком Саксенганг. Для утверждения противника в этом предположении, 30 июня в 5 часов вечера дивизия Леграна начала переправу в прежнем пункте с наводкой понтонного моста и устройством тет-де-пона. В тех же видах 2 июля вольтижёры Пеле овладели островом Мельниц, навели понтонный мост и 3 июля построили редут напротив Эслингена. 3 июля император личной разведкой убеждается, что эрцгерцог ожидает переправу с северной стороны Лобау.

Ещё 30 июня генералиссимус приказал: 6-му корпусу Кленау (14 тысяч) занять линию Асперн — Энцерсдорф, Нордману (14 тысяч) оставаться на линии Энцерсдорф — Орт, для подкрепления его 4-му корпусу Розенберга (18 тысяч) выступить к Виттау, корпусам Гогенцоллерна (2-й) и Бельгарда (1-й) подвинуться к Брейтенлее и Рашдорфу и с конницей Лихтенштейна служить подкреплением Кленау; 3-му корпусу Коловрата и гренадерам быть готовыми двинуться к переправе. В общем, против северной стороны Лобау сосредоточилось 96 тысяч, против восточной — 32 тысячи. 3 июля эрцгерцог решает отойти на прежние позиции, чтобы встретить противника на Русбахе, а правым крылом маневрировать на его сообщения. В ночь на 4 июля авангарды Кленау и Нордмана занимали линию от Штаделау на Асперн-Эслинген — Энцерсдорф — Мюллейтен — Орт, три корпуса на Русбахе (1-й у Ваграма, 2-й у Баумерсдорф, 4-й у Марграфен-Нейзидель), гренадерский корпус между Герасдорфом и Зейрингом, 3-й — у Гагебрунна, 5-й — оставался на Бизамберге.

К 4 июля на Лобау к Массена прибыли корпуса Даву и Удино (до 100 тысяч), у Эберсдорфа сосредоточились резервная конница, гвардия, большая часть итальянской армии и корпус Бернадотта. 5 и 6 июля состоялась переправа французской армии и вслед за этим — Ваграмское сражение, окончившееся поражением австрийцев.

События до заключения перемирия

Австрийская армия отошла на Бизамберг-Штаммерсдорфския высоты. Ночью армия сосредоточилась у Корнейбурга, 6-й корпус оставлен арьергардом на позиции Штаммерсдорф-Гагенбрунн, 4-й корпус передвинут к Волькерсдорфу; 7 июля армия начала движение на Цнайм в Богемию, а Розенберг по Брюнской дороге на Никольсбург. Наполеон избирает главным направлением для преследования путь на Брюнн, с целью воспрепятствовать возможному соединению армий обоих эрцгерцогов и 7 июля направляет Даву на Никольсбург, Массена — на Бизамберг в Богемию; прочие корпуса двигает до линии Штаммерсдорф-Волькерсдорф, одновременно Мармона и корпус итальянской армии с вице-королём направляет через Зибенбрунн к реке Мораве против эрцгерцога Иоганна; Вандам оставлен в Вене.

8 июля движение продолжается: большею частью армии за Даву, остальными — за Массена. Лишь 9 июля, вследствие того, что Розенберг самовольно свернул с Никольсбургской дороги на Цнайм, Наполеон уяснил себе обстановку и, оставив Даву на этой дороге, направляет всю конницу и несколько корпусов к Цнайму. По приказанию генералиссимуса, 9 июля Розенберг вновь выходит на Никольсбургское шоссе. Эрцгерцог Карл рассчитывал остановить Массена на Иетцельсдорфской позиции за рекой Моравой, но движение Наполеона к Цнайму выводило противника на фланг этой позиции.

В ночь на 10 июля эрцгерцог с конницей и гренадерским корпусом делает форсированный марш и в 6 часов утра прибывает к Цнайму; конница Наполеона уже находилась в 14 километрах, а в нескольких километрах позади бивакировала армия; упорными боями у Тешвица и Круковица (в 7 километрах к востоку от Цнайма) гренадеры выигрывают время, пока к вечеру 10 июля не подошли прочие корпуса.

В ночь на 11 июля Наполеон сосредоточивает с юга и востока 130 тысяч против 60-70 тысяч австрийцев. Для прикрытия растянувшихся по дороге на Будвейс обозов, генералиссимус 11 июля принимает бой; французы овладевают важнейшими пунктами, масса конницы готова охватить тыл, на 12 июля назревала катастрофа, но в ночь получено известие о перемирии, на которое Наполеон согласился в виду неудач на Пиренейском полуострове: австрийцы оставили побережье Адриатического моря, долину Инна, часть Моравии и Венгрии с Брюнном, Пресбургом, Раабом, Тироль и Форальберг, в герцогстве Варшавском войска оставлены на занятых позициях.

Остатки армии генералиссимуса, потерявшей с 3 по 12 июля 46 тысяч, отходят вглубь Богемии, а затем к Ольмюцу.

Действия на второстепенных театрах

На Итальянском театре

10 апреля австрийская армия эрцгерцога Иоганна вторглась во Фриуль к Удине, застигла врасплох армию вице-короля 16 апреля при Сачиле и вынудила её отступить к Вероне; вследствие распутицы эрцгерцог подвигался медленно и вице-король к 26 апреля успел сосредоточить до 60 тысяч. Между тем, с главного театра доходят до Иоганна неблагоприятные вести и 1 мая начинается обратное движение; вице-король 8 мая форсировал реку Пиаве, 10 мая перешел реку Тальяменто и освободил крепость Пальманову; эрцгерцог 12 мая прибыл в Понтебу и продолжал отступать к Виллаху на Грац, выслав из Тарвиса к Лайбаху 9-й корпус бана Гиулая поддержать Стойхевича против Мармона.

Принц Евгений направил правую колонну Макдональда овладеть Лайбахом и с Мармоном присоединиться в Граце, среднюю Серраса — на Предильский укрепленный лагерь (взять 18 мая), левую (вице-король) — на форт Мальборгетто (взят 17 мая). 20 мая левая и средняя колонны соединились в Клагенфурте; отделив дивизию Руска к Шпиталю против Шателера и отправив за эрцгерцогом колонну Груши вдоль Дравы, Евгений направился чрез Брук на Вену. Макдональд форсировал реку Изонцо, овладел укреплениями Превальда и Лайбаха; отряд Шильта от Пальмановы захватил Триест. Узнав о движении Иелахича от Ротенмана на Брук, вице-король отрядил две дивизии, которые 25 мая разбили его войска при Сен-Михеле; 27 мая Евгений в Бруке вошел в связь с легкою конницею Наполеона, а Макдональд подходил к Марбургу. Эрцгерцог Иоганн, узнав о поражении Иелахича, 26 мая начал отступление к Керменду; Макдональд 30 мая занял Грац и вошел в связь с Евгением. Дабы не допустить соединения эрцгерцогов Карла и Иоганна и не иметь последнего у себя в тылу, Наполеон поручает Даву (около 20 тысяч) овладеть Пресбургским тет-де-поном, а вице-королю, достигшему Нейштадта — атаковать Иоганна и овладеть крепостью Рааб.

1 июня передовые части Даву подошли правым берегом к Пресбургу, но нападение их отбито; через день маршал со всеми силами овладел островом Энгерау, где простоял около трех недель, употребляя все средства для разрушения моста, но безуспешно. 3 июня Даву сменен дивизией Бараге д’Иллье корпуса Евгения и потянулся к Лобау. Вице-король направился на Эденбург, а 7 июня соединился в Гюнсе с Макдональдом, оставившим Бруссье с 6 тысячами у Граца против корпуса бана Гиулая; эрцгерцог Иоганн в ночь на 8 июня оставил Керменд и двинулся правым берегом Рааба в укрепленный лагерь при крепости Рааб. 14 июня эрцгерцог Иоганн принял бой у Рааба и потерпел поражение, а к рассвету 15 июня расположился за укреплениями Коморна. Евгений, направляясь за Иоганном, оставил отряд Лористона для осады Рааба, которая сдалась 22 июня. Эрцгерцог Иоганн направился левым берегом Дуная на Пресбург, оставив отряды в Бече и Коморне.

В Тироле

С началом войны население Тироля поднялось под руководством Андреаса Гофера и с отрядом Шателера (10,5 тысяч) уничтожало слабые баварские гарнизоны; Шателер, который должен был содействовать Иоганну у Вероны, двинулся от Бриксена к Триенту, но при известии о неудачах эрцгерцога Карла двинулся обратно к Инсбруку.

После Регенсбургского боя баварский корпус Лефевра двинулся от Ландсгута на Мюнхен и 30 апреля занял Зальцбург, а затем повернул на Куфштейн; Шателер выступил навстречу и разбит на-голову у Воргля. Лефевр занял столицу Тироля и усмирил восстание.

При движении к Грацу эрцгерцог Иоганн приказал Шателеру и Иелахичу идти к нему на соединение; для покровительства восстанию оставлен лишь слабый отряд Буоля на Бреннере. Когда после Аспернского сражения Лефевр передвинулся в Зальцбург, горцы наводнили собой долину Инна и вынудили оставленную дивизию Деруа отступить к Куфштейну и далее к Розенгейму. Тирольцы стали производить набеги, угрожая Аугсбургу и Мюнхену.

Наполеон организовал в Баварии и Италии резервные части для занятия северного и южного выходов из Тироля, а дивизию Деруа в конце июня приказал двинуть к Линцу. Ко времени Ваграмскаго боя Тирольское ополчение и отряд Буоля успели занять Триент и Бриксен и выходы в долины Леха, Изара и Инна, но приготовления к более активным действиям прерваны известием о перемирии. Бригада Буоля, по условию, очистила Тироль; однако, окончательно покорить эту область французским войскам удалось лишь в ноябре.

В Далмации

27 и 28 апреля бригада Стойхевича с успехом атаковала французские войска Мармона (10 тысяч) в укрепленном лагере у Зары. Получив известия о победах на Дунае и движении итальянской армии, Мармон начал наступление к Карлштадту, 13 мая разбил бригаду Стойхевича и взял его в плен, вынудил 10-и тысячный отряд 9-го корпуса бана Гиулая отступить на Карлштадт, а сам двинулся на Фиуме, где 28 мая вошел в связь с Макдональдом.

Мармон выступил 16 июня из Лайбаха на Марбург, где 20 мая наткнулся на всю армию Кроатскаго бана на позиции впереди Дравы; показывая намерение атаковать, Мармон ночью фланговым маршем отходить через Виндишгрец на Фелькермаркт, а на следующий день направляется на Грац. Гиулай двинулся на перерез к Грацу и 24 июня авангард его достиг Кальсдорфа. Но после незначительных столкновений с передовыми войсками Мармона, он отступил к Фюрстенвальду; Мармон двинулся за ним, но получил приказание спешить к Вене, куда двинулся через Брук. Гиулай 3 июля вернулся в Грац и направил отряд к Леобену в тыл Наполеону, но последний уже успел нанести решительный удар.

В Северной Германии

Тайные общества недовольных из Пруссии распространились по всей Германии, однако активные попытки их членов не увенчались успехом: 3 апреля прусский офицер Катт, собрав отряд, двинулся к Магдебургу, но был разогнан вестфальскими войсками; в самой Вестфалии полковник гвардии Дернберг стал во главе крестьянских ополчений и двинулся к столице, но был разбит войсками, сохранившими верность; 28 апреля майор Шилль с гусарским полком выступил из Берлина на Дрезден, но, узнав об успехах Наполеона, направился в Вестфалию; окруженный французскими войсками, он бросился на Нижнюю Эльбу для связи с английской эскадрой и 25 мая захватил крепость Штральзунд; 31 мая крепость была взята голландской дивизией Грасьена и храбрый партизан погиб.

После Аспернского сражения Австрия решила поддержать восстание в Германии: отряд Аменде (7 тысяч) направлен на Дрезден, Радивоевича (6 тысяч) от Эгера на Байрейт, герцогу Брауштвейг-Эльскому было разрешено сформировать 2 тысячный отряд волонтеров. Против Радивоевича Наполеон назначил Жюно со сборными вспомогательными войсками, оттеснившими Радивоевича от Байрейта, а на Дрезден направился король Жером, занявший его 30 июня.

Эрцгерцог Карл для объединения действий послал в Саксонию Кинмайера с конницей. Прибыв к Аменде, Кинмайер с отрядом Брауншвейг-Эльса напал на Жюно (8 тысяч), преследовавшего Радивоевича, разбил его 9 июля у Гефреса и отбросил на Амберг, а затем обратился на вестфальского короля у Гофа (15 тысяч), но тот отступил; успехи Кинмайера прерваны известием о перемирии; герцог Брауншвейгский бросился к Северному морю, у Гальберштадта заставил вестфальский полк Меронне, двигавшийся ему наперерез, положить оружие, прорвался через 5-и тысячный отряд Регеля и по нижнему Везеру на лодках достиг английских кораблей.

В герцогстве Варшавском

10 апреля эрцгерцог Фердинанд (35 тысяч) начал наступление в пределы Польши, где у Понятовскаго было не более 16 тысяч; обещанные русские войска (князя Голицина) медленно сосредоточивались у Белостока. 19 апреля у Рашина Понятовский принял бой, был разбит и отброшен в Варшаву. После капитуляции Варшавы эрцгерцог направился на Торн.

Польский генерал тем временем усилился подкреплениями, организовал восстание, разбил отряд Мора у Грохова и Гуры, быстро овладел Люблином, Замостьем и всей страной на правом берегу Вислы и захватил Львов. Овладев лишь тет-де-поном Торна, Фердинанд вынужден был возвращаться к Варшаве с намерением двинуться к Сандомиру, откуда Понятовский угрожал его сообщениям на Краков. Князь Голицын уклонился от посылки подкреплений к Сандомиру. Эрцгерцог Фердинанд оставляет Монде с 13 тысячами близ Варшавы, а сам направляется к Сандомиру. Монде, видя наступление Домбровского и Зайончека с ополченскими отрядами от Кутно и Модлина, отступил на Пилицу, и Варшава вновь занята поляками. 4 июня эрцгерцог приблизился к Сандомиру по левому берегу, но, потерпев неудачу при его атаке, перешел у Полянца на правый берег и атаковал Понятовского на реке Вислоке; последний отступил к Сану.

Тем временем, Монде, преследуемый Домбровским через Раву и Зайончеком через Варку к Радому, уничтожил мост на Пилице у Новомяста, чем остановил Домбровского, и у Едлинска разбил на-голову Зайончека и отбросил его на Козенице, но, не развив успеха, по приказанию Фердинанда, двинулся к Сандомиру.

Эрцгерцог между тем атаковал Понятовскаго впереди Сана; последний рассчитывал на содействие находившейся вблизи русской дивизии Суворова; однако, направленная к Сану бригада Сиверса под пустыми предлогами уклонилась от содействия и в ночь с 13 на 14 июня поляки отступили за Сан, а 18 июня, после ряда штурмов, сдали Сандомир, к которому с севера успел подойти Монде. Так как князь Голицын не соглашался на совместные действия на левом берегу Вислы, Понятовский уступил русским всю страну по правому берегу, а сам спустился к Пулавам, где занялся усилением своей армии; русский корпус занял позиции польских войск, восстанавливая австрийские власти. В то же время Фердинанд, вероятно, с целью приблизиться к главному театру, направился к Петрокову, где сдал командование Монде. Монде с 24 тысячами продолжал отступление на Краков, Понятовский же с 23 тысячами направился от Радома ему вслед и 14 июля авангард Рожнецкого достиг Кракова; австрийцы ночью передали город прибывшей на подводах бригаде Сиверса и отступили в австрийскую Силезию.

В Нидерландах

В Нидерландах британский корпус, потеряв 4000 солдат убитыми и ранеными, добился незначительных успехов. Но это уже никак не повлияло на войну. Австрия к этому времени потерпела поражение.

Шёнбруннский мир

14 октября 1809 года был подписан Шёнбруннский мирный договор между Австрией и Францией. Поражение австрийцев было ужасно не столько в военном отношении, сколько в моральном и политическом.

Австрия лишилась выхода к Адриатическому морю. Также Австрия обязывалась передать Франции часть Каринтии и Хорватии. Франция получила графство Гёрц (Горица), Истрию с Триестом, Крайну, Фиуме (современная Риека). Впоследствии Наполеон I образует из них Иллирийские провинции. К герцогству Варшавскому переходила Западная Галиция, Баварии — Тироль и Зальцбургская область, России — Тарнопольский округ (как компенсация за её участие в войне на стороне Франции).

Всего по Шенбруннскому миру Австрия потеряла примерно 100 000 км² с 3,5 млн населения, уплатила 75 миллионов гульденов контрибуции, независимо от содержания французской армии до выхода её из пределов страны и обязалась содержать собственную армию не более 150 тысяч.

Статистика войны Пятой коалиции 1809 года

Страны	Население 1809 г.	Войск	Убито и умерло от ран
Франция	29 200 000	200 000 при 430 орудиях	31 000
Российская империя	41 190 400	70 000	4
Неаполь	4 950 000
Голландия	2 191 000
герцогство Варшавское	2 600 000
Рейнский союз	11 000 000
Швейцария	1 500 000
Всего	92 631 400	345 000
Австрия	21 100 000	560 000 при 790 орудиях	около 100 000 убитыми и ранеными
Великобритания	11 750 000	40 000	4066
Испания	11 400 000
Всего	44 250 000
Всего	188 322 400

Ссылки

• [en.wikipedia.org/wiki/War_of_the_Fifth_Coalition]
• [www.napoleonguide.com/campaign_5coalit.htm]
• [mega.km.ru/bes_98/encyclop.asp?TopicNumber=42151&search=%ED%E0%EF%EE%EB%E5%EE%ED%EE%E2%F1%EA%E8%E5+%E2%EE%E9%ED%FB#srch0]
• [www.krugosvet.ru/articles/114/1011440/1011440a3.htm]
• [encarta.msn.com/encnet/refpages/RefArticle.aspx?refid=761565675&pn=2]
• [www.hrono.ru/proekty/ostu/napoleon.html]
• [web.archive.org/web/20050509071610/www.cultinfo.ru/fulltext/1/001/008/080/543.htm]
• [users.erols.com/mwhite28/wars19c.htm#Napoleonic]
• [www.populstat.info/]

Литература

• Военная энциклопедия / Под ред. В. Ф. Новицкого и др. — СПб.: т-во И. В. Сытина, 1911—1915.
• Мерников А. Г., Спектор А. А. Всемирная история войн. — Минск, 2005.
• Балязин В. Н. Александр I. Десятый император России. — М., 2009. — с. 134—135

Отрывок, характеризующий Война пятой коалиции

В то время, как отец объяснялся с сыном, у матери с дочерью происходило не менее важное объяснение. Наташа взволнованная прибежала к матери.
– Мама!… Мама!… он мне сделал…
– Что сделал?
– Сделал, сделал предложение. Мама! Мама! – кричала она. Графиня не верила своим ушам. Денисов сделал предложение. Кому? Этой крошечной девочке Наташе, которая еще недавно играла в куклы и теперь еще брала уроки.
– Наташа, полно, глупости! – сказала она, еще надеясь, что это была шутка.
– Ну вот, глупости! – Я вам дело говорю, – сердито сказала Наташа. – Я пришла спросить, что делать, а вы мне говорите: «глупости»…
Графиня пожала плечами.
– Ежели правда, что мосьё Денисов сделал тебе предложение, то скажи ему, что он дурак, вот и всё.
– Нет, он не дурак, – обиженно и серьезно сказала Наташа.
– Ну так что ж ты хочешь? Вы нынче ведь все влюблены. Ну, влюблена, так выходи за него замуж! – сердито смеясь, проговорила графиня. – С Богом!
– Нет, мама, я не влюблена в него, должно быть не влюблена в него.
– Ну, так так и скажи ему.
– Мама, вы сердитесь? Вы не сердитесь, голубушка, ну в чем же я виновата?
– Нет, да что же, мой друг? Хочешь, я пойду скажу ему, – сказала графиня, улыбаясь.
– Нет, я сама, только научите. Вам всё легко, – прибавила она, отвечая на ее улыбку. – А коли бы видели вы, как он мне это сказал! Ведь я знаю, что он не хотел этого сказать, да уж нечаянно сказал.
– Ну всё таки надо отказать.
– Нет, не надо. Мне так его жалко! Он такой милый.
– Ну, так прими предложение. И то пора замуж итти, – сердито и насмешливо сказала мать.
– Нет, мама, мне так жалко его. Я не знаю, как я скажу.
– Да тебе и нечего говорить, я сама скажу, – сказала графиня, возмущенная тем, что осмелились смотреть, как на большую, на эту маленькую Наташу.
– Нет, ни за что, я сама, а вы слушайте у двери, – и Наташа побежала через гостиную в залу, где на том же стуле, у клавикорд, закрыв лицо руками, сидел Денисов. Он вскочил на звук ее легких шагов.
– Натали, – сказал он, быстрыми шагами подходя к ней, – решайте мою судьбу. Она в ваших руках!
– Василий Дмитрич, мне вас так жалко!… Нет, но вы такой славный… но не надо… это… а так я вас всегда буду любить.
Денисов нагнулся над ее рукою, и она услыхала странные, непонятные для нее звуки. Она поцеловала его в черную, спутанную, курчавую голову. В это время послышался поспешный шум платья графини. Она подошла к ним.
– Василий Дмитрич, я благодарю вас за честь, – сказала графиня смущенным голосом, но который казался строгим Денисову, – но моя дочь так молода, и я думала, что вы, как друг моего сына, обратитесь прежде ко мне. В таком случае вы не поставили бы меня в необходимость отказа.
– Г'афиня, – сказал Денисов с опущенными глазами и виноватым видом, хотел сказать что то еще и запнулся.
Наташа не могла спокойно видеть его таким жалким. Она начала громко всхлипывать.
– Г'афиня, я виноват перед вами, – продолжал Денисов прерывающимся голосом, – но знайте, что я так боготво'ю вашу дочь и всё ваше семейство, что две жизни отдам… – Он посмотрел на графиню и, заметив ее строгое лицо… – Ну п'ощайте, г'афиня, – сказал он, поцеловал ее руку и, не взглянув на Наташу, быстрыми, решительными шагами вышел из комнаты.

На другой день Ростов проводил Денисова, который не хотел более ни одного дня оставаться в Москве. Денисова провожали у цыган все его московские приятели, и он не помнил, как его уложили в сани и как везли первые три станции.
После отъезда Денисова, Ростов, дожидаясь денег, которые не вдруг мог собрать старый граф, провел еще две недели в Москве, не выезжая из дому, и преимущественно в комнате барышень.
Соня была к нему нежнее и преданнее чем прежде. Она, казалось, хотела показать ему, что его проигрыш был подвиг, за который она теперь еще больше любит его; но Николай теперь считал себя недостойным ее.
Он исписал альбомы девочек стихами и нотами, и не простившись ни с кем из своих знакомых, отослав наконец все 43 тысячи и получив росписку Долохова, уехал в конце ноября догонять полк, который уже был в Польше.



После своего объяснения с женой, Пьер поехал в Петербург. В Торжке на cтанции не было лошадей, или не хотел их смотритель. Пьер должен был ждать. Он не раздеваясь лег на кожаный диван перед круглым столом, положил на этот стол свои большие ноги в теплых сапогах и задумался.
– Прикажете чемоданы внести? Постель постелить, чаю прикажете? – спрашивал камердинер.
Пьер не отвечал, потому что ничего не слыхал и не видел. Он задумался еще на прошлой станции и всё продолжал думать о том же – о столь важном, что он не обращал никакого .внимания на то, что происходило вокруг него. Его не только не интересовало то, что он позже или раньше приедет в Петербург, или то, что будет или не будет ему места отдохнуть на этой станции, но всё равно было в сравнении с теми мыслями, которые его занимали теперь, пробудет ли он несколько часов или всю жизнь на этой станции.
Смотритель, смотрительша, камердинер, баба с торжковским шитьем заходили в комнату, предлагая свои услуги. Пьер, не переменяя своего положения задранных ног, смотрел на них через очки, и не понимал, что им может быть нужно и каким образом все они могли жить, не разрешив тех вопросов, которые занимали его. А его занимали всё одни и те же вопросы с самого того дня, как он после дуэли вернулся из Сокольников и провел первую, мучительную, бессонную ночь; только теперь в уединении путешествия, они с особенной силой овладели им. О чем бы он ни начинал думать, он возвращался к одним и тем же вопросам, которых он не мог разрешить, и не мог перестать задавать себе. Как будто в голове его свернулся тот главный винт, на котором держалась вся его жизнь. Винт не входил дальше, не выходил вон, а вертелся, ничего не захватывая, всё на том же нарезе, и нельзя было перестать вертеть его.
Вошел смотритель и униженно стал просить его сиятельство подождать только два часика, после которых он для его сиятельства (что будет, то будет) даст курьерских. Смотритель очевидно врал и хотел только получить с проезжего лишние деньги. «Дурно ли это было или хорошо?», спрашивал себя Пьер. «Для меня хорошо, для другого проезжающего дурно, а для него самого неизбежно, потому что ему есть нечего: он говорил, что его прибил за это офицер. А офицер прибил за то, что ему ехать надо было скорее. А я стрелял в Долохова за то, что я счел себя оскорбленным, а Людовика XVI казнили за то, что его считали преступником, а через год убили тех, кто его казнил, тоже за что то. Что дурно? Что хорошо? Что надо любить, что ненавидеть? Для чего жить, и что такое я? Что такое жизнь, что смерть? Какая сила управляет всем?», спрашивал он себя. И не было ответа ни на один из этих вопросов, кроме одного, не логического ответа, вовсе не на эти вопросы. Ответ этот был: «умрешь – всё кончится. Умрешь и всё узнаешь, или перестанешь спрашивать». Но и умереть было страшно.
Торжковская торговка визгливым голосом предлагала свой товар и в особенности козловые туфли. «У меня сотни рублей, которых мне некуда деть, а она в прорванной шубе стоит и робко смотрит на меня, – думал Пьер. И зачем нужны эти деньги? Точно на один волос могут прибавить ей счастья, спокойствия души, эти деньги? Разве может что нибудь в мире сделать ее и меня менее подверженными злу и смерти? Смерть, которая всё кончит и которая должна притти нынче или завтра – всё равно через мгновение, в сравнении с вечностью». И он опять нажимал на ничего не захватывающий винт, и винт всё так же вертелся на одном и том же месте.
Слуга его подал ему разрезанную до половины книгу романа в письмах m mе Suza. [мадам Сюза.] Он стал читать о страданиях и добродетельной борьбе какой то Аmelie de Mansfeld. [Амалии Мансфельд.] «И зачем она боролась против своего соблазнителя, думал он, – когда она любила его? Не мог Бог вложить в ее душу стремления, противного Его воле. Моя бывшая жена не боролась и, может быть, она была права. Ничего не найдено, опять говорил себе Пьер, ничего не придумано. Знать мы можем только то, что ничего не знаем. И это высшая степень человеческой премудрости».
Всё в нем самом и вокруг него представлялось ему запутанным, бессмысленным и отвратительным. Но в этом самом отвращении ко всему окружающему Пьер находил своего рода раздражающее наслаждение.
– Осмелюсь просить ваше сиятельство потесниться крошечку, вот для них, – сказал смотритель, входя в комнату и вводя за собой другого, остановленного за недостатком лошадей проезжающего. Проезжающий был приземистый, ширококостый, желтый, морщинистый старик с седыми нависшими бровями над блестящими, неопределенного сероватого цвета, глазами.
Пьер снял ноги со стола, встал и перелег на приготовленную для него кровать, изредка поглядывая на вошедшего, который с угрюмо усталым видом, не глядя на Пьера, тяжело раздевался с помощью слуги. Оставшись в заношенном крытом нанкой тулупчике и в валеных сапогах на худых костлявых ногах, проезжий сел на диван, прислонив к спинке свою очень большую и широкую в висках, коротко обстриженную голову и взглянул на Безухого. Строгое, умное и проницательное выражение этого взгляда поразило Пьера. Ему захотелось заговорить с проезжающим, но когда он собрался обратиться к нему с вопросом о дороге, проезжающий уже закрыл глаза и сложив сморщенные старые руки, на пальце одной из которых был большой чугунный перстень с изображением Адамовой головы, неподвижно сидел, или отдыхая, или о чем то глубокомысленно и спокойно размышляя, как показалось Пьеру. Слуга проезжающего был весь покрытый морщинами, тоже желтый старичек, без усов и бороды, которые видимо не были сбриты, а никогда и не росли у него. Поворотливый старичек слуга разбирал погребец, приготовлял чайный стол, и принес кипящий самовар. Когда всё было готово, проезжающий открыл глаза, придвинулся к столу и налив себе один стакан чаю, налил другой безбородому старичку и подал ему. Пьер начинал чувствовать беспокойство и необходимость, и даже неизбежность вступления в разговор с этим проезжающим.
Слуга принес назад свой пустой, перевернутый стакан с недокусанным кусочком сахара и спросил, не нужно ли чего.
– Ничего. Подай книгу, – сказал проезжающий. Слуга подал книгу, которая показалась Пьеру духовною, и проезжающий углубился в чтение. Пьер смотрел на него. Вдруг проезжающий отложил книгу, заложив закрыл ее и, опять закрыв глаза и облокотившись на спинку, сел в свое прежнее положение. Пьер смотрел на него и не успел отвернуться, как старик открыл глаза и уставил свой твердый и строгий взгляд прямо в лицо Пьеру.
Пьер чувствовал себя смущенным и хотел отклониться от этого взгляда, но блестящие, старческие глаза неотразимо притягивали его к себе.


– Имею удовольствие говорить с графом Безухим, ежели я не ошибаюсь, – сказал проезжающий неторопливо и громко. Пьер молча, вопросительно смотрел через очки на своего собеседника.
– Я слышал про вас, – продолжал проезжающий, – и про постигшее вас, государь мой, несчастье. – Он как бы подчеркнул последнее слово, как будто он сказал: «да, несчастье, как вы ни называйте, я знаю, что то, что случилось с вами в Москве, было несчастье». – Весьма сожалею о том, государь мой.
Пьер покраснел и, поспешно спустив ноги с постели, нагнулся к старику, неестественно и робко улыбаясь.
– Я не из любопытства упомянул вам об этом, государь мой, но по более важным причинам. – Он помолчал, не выпуская Пьера из своего взгляда, и подвинулся на диване, приглашая этим жестом Пьера сесть подле себя. Пьеру неприятно было вступать в разговор с этим стариком, но он, невольно покоряясь ему, подошел и сел подле него.
– Вы несчастливы, государь мой, – продолжал он. – Вы молоды, я стар. Я бы желал по мере моих сил помочь вам.
– Ах, да, – с неестественной улыбкой сказал Пьер. – Очень вам благодарен… Вы откуда изволите проезжать? – Лицо проезжающего было не ласково, даже холодно и строго, но несмотря на то, и речь и лицо нового знакомца неотразимо привлекательно действовали на Пьера.
– Но если по каким либо причинам вам неприятен разговор со мною, – сказал старик, – то вы так и скажите, государь мой. – И он вдруг улыбнулся неожиданно, отечески нежной улыбкой.
– Ах нет, совсем нет, напротив, я очень рад познакомиться с вами, – сказал Пьер, и, взглянув еще раз на руки нового знакомца, ближе рассмотрел перстень. Он увидал на нем Адамову голову, знак масонства.
– Позвольте мне спросить, – сказал он. – Вы масон?
– Да, я принадлежу к братству свободных каменьщиков, сказал проезжий, все глубже и глубже вглядываясь в глаза Пьеру. – И от себя и от их имени протягиваю вам братскую руку.
– Я боюсь, – сказал Пьер, улыбаясь и колеблясь между доверием, внушаемым ему личностью масона, и привычкой насмешки над верованиями масонов, – я боюсь, что я очень далек от пониманья, как это сказать, я боюсь, что мой образ мыслей насчет всего мироздания так противоположен вашему, что мы не поймем друг друга.
– Мне известен ваш образ мыслей, – сказал масон, – и тот ваш образ мыслей, о котором вы говорите, и который вам кажется произведением вашего мысленного труда, есть образ мыслей большинства людей, есть однообразный плод гордости, лени и невежества. Извините меня, государь мой, ежели бы я не знал его, я бы не заговорил с вами. Ваш образ мыслей есть печальное заблуждение.
– Точно так же, как я могу предполагать, что и вы находитесь в заблуждении, – сказал Пьер, слабо улыбаясь.
– Я никогда не посмею сказать, что я знаю истину, – сказал масон, всё более и более поражая Пьера своею определенностью и твердостью речи. – Никто один не может достигнуть до истины; только камень за камнем, с участием всех, миллионами поколений, от праотца Адама и до нашего времени, воздвигается тот храм, который должен быть достойным жилищем Великого Бога, – сказал масон и закрыл глаза.
– Я должен вам сказать, я не верю, не… верю в Бога, – с сожалением и усилием сказал Пьер, чувствуя необходимость высказать всю правду.
Масон внимательно посмотрел на Пьера и улыбнулся, как улыбнулся бы богач, державший в руках миллионы, бедняку, который бы сказал ему, что нет у него, у бедняка, пяти рублей, могущих сделать его счастие.
– Да, вы не знаете Его, государь мой, – сказал масон. – Вы не можете знать Его. Вы не знаете Его, оттого вы и несчастны.
– Да, да, я несчастен, подтвердил Пьер; – но что ж мне делать?
– Вы не знаете Его, государь мой, и оттого вы очень несчастны. Вы не знаете Его, а Он здесь, Он во мне. Он в моих словах, Он в тебе, и даже в тех кощунствующих речах, которые ты произнес сейчас! – строгим дрожащим голосом сказал масон.
Он помолчал и вздохнул, видимо стараясь успокоиться.
– Ежели бы Его не было, – сказал он тихо, – мы бы с вами не говорили о Нем, государь мой. О чем, о ком мы говорили? Кого ты отрицал? – вдруг сказал он с восторженной строгостью и властью в голосе. – Кто Его выдумал, ежели Его нет? Почему явилось в тебе предположение, что есть такое непонятное существо? Почему ты и весь мир предположили существование такого непостижимого существа, существа всемогущего, вечного и бесконечного во всех своих свойствах?… – Он остановился и долго молчал.
Пьер не мог и не хотел прерывать этого молчания.
– Он есть, но понять Его трудно, – заговорил опять масон, глядя не на лицо Пьера, а перед собою, своими старческими руками, которые от внутреннего волнения не могли оставаться спокойными, перебирая листы книги. – Ежели бы это был человек, в существовании которого ты бы сомневался, я бы привел к тебе этого человека, взял бы его за руку и показал тебе. Но как я, ничтожный смертный, покажу всё всемогущество, всю вечность, всю благость Его тому, кто слеп, или тому, кто закрывает глаза, чтобы не видать, не понимать Его, и не увидать, и не понять всю свою мерзость и порочность? – Он помолчал. – Кто ты? Что ты? Ты мечтаешь о себе, что ты мудрец, потому что ты мог произнести эти кощунственные слова, – сказал он с мрачной и презрительной усмешкой, – а ты глупее и безумнее малого ребенка, который бы, играя частями искусно сделанных часов, осмелился бы говорить, что, потому что он не понимает назначения этих часов, он и не верит в мастера, который их сделал. Познать Его трудно… Мы веками, от праотца Адама и до наших дней, работаем для этого познания и на бесконечность далеки от достижения нашей цели; но в непонимании Его мы видим только нашу слабость и Его величие… – Пьер, с замиранием сердца, блестящими глазами глядя в лицо масона, слушал его, не перебивал, не спрашивал его, а всей душой верил тому, что говорил ему этот чужой человек. Верил ли он тем разумным доводам, которые были в речи масона, или верил, как верят дети интонациям, убежденности и сердечности, которые были в речи масона, дрожанию голоса, которое иногда почти прерывало масона, или этим блестящим, старческим глазам, состарившимся на том же убеждении, или тому спокойствию, твердости и знанию своего назначения, которые светились из всего существа масона, и которые особенно сильно поражали его в сравнении с своей опущенностью и безнадежностью; – но он всей душой желал верить, и верил, и испытывал радостное чувство успокоения, обновления и возвращения к жизни.
– Он не постигается умом, а постигается жизнью, – сказал масон.
– Я не понимаю, – сказал Пьер, со страхом чувствуя поднимающееся в себе сомнение. Он боялся неясности и слабости доводов своего собеседника, он боялся не верить ему. – Я не понимаю, – сказал он, – каким образом ум человеческий не может постигнуть того знания, о котором вы говорите.
Масон улыбнулся своей кроткой, отеческой улыбкой.
– Высшая мудрость и истина есть как бы чистейшая влага, которую мы хотим воспринять в себя, – сказал он. – Могу ли я в нечистый сосуд воспринять эту чистую влагу и судить о чистоте ее? Только внутренним очищением самого себя я могу до известной чистоты довести воспринимаемую влагу.
– Да, да, это так! – радостно сказал Пьер.
– Высшая мудрость основана не на одном разуме, не на тех светских науках физики, истории, химии и т. д., на которые распадается знание умственное. Высшая мудрость одна. Высшая мудрость имеет одну науку – науку всего, науку объясняющую всё мироздание и занимаемое в нем место человека. Для того чтобы вместить в себя эту науку, необходимо очистить и обновить своего внутреннего человека, и потому прежде, чем знать, нужно верить и совершенствоваться. И для достижения этих целей в душе нашей вложен свет Божий, называемый совестью.
– Да, да, – подтверждал Пьер.
– Погляди духовными глазами на своего внутреннего человека и спроси у самого себя, доволен ли ты собой. Чего ты достиг, руководясь одним умом? Что ты такое? Вы молоды, вы богаты, вы умны, образованы, государь мой. Что вы сделали из всех этих благ, данных вам? Довольны ли вы собой и своей жизнью?
– Нет, я ненавижу свою жизнь, – сморщась проговорил Пьер.
– Ты ненавидишь, так измени ее, очисти себя, и по мере очищения ты будешь познавать мудрость. Посмотрите на свою жизнь, государь мой. Как вы проводили ее? В буйных оргиях и разврате, всё получая от общества и ничего не отдавая ему. Вы получили богатство. Как вы употребили его? Что вы сделали для ближнего своего? Подумали ли вы о десятках тысяч ваших рабов, помогли ли вы им физически и нравственно? Нет. Вы пользовались их трудами, чтоб вести распутную жизнь. Вот что вы сделали. Избрали ли вы место служения, где бы вы приносили пользу своему ближнему? Нет. Вы в праздности проводили свою жизнь. Потом вы женились, государь мой, взяли на себя ответственность в руководстве молодой женщины, и что же вы сделали? Вы не помогли ей, государь мой, найти путь истины, а ввергли ее в пучину лжи и несчастья. Человек оскорбил вас, и вы убили его, и вы говорите, что вы не знаете Бога, и что вы ненавидите свою жизнь. Тут нет ничего мудреного, государь мой! – После этих слов, масон, как бы устав от продолжительного разговора, опять облокотился на спинку дивана и закрыл глаза. Пьер смотрел на это строгое, неподвижное, старческое, почти мертвое лицо, и беззвучно шевелил губами. Он хотел сказать: да, мерзкая, праздная, развратная жизнь, – и не смел прерывать молчание.
Масон хрипло, старчески прокашлялся и кликнул слугу.
– Что лошади? – спросил он, не глядя на Пьера.
– Привели сдаточных, – отвечал слуга. – Отдыхать не будете?
– Нет, вели закладывать.
«Неужели же он уедет и оставит меня одного, не договорив всего и не обещав мне помощи?», думал Пьер, вставая и опустив голову, изредка взглядывая на масона, и начиная ходить по комнате. «Да, я не думал этого, но я вел презренную, развратную жизнь, но я не любил ее, и не хотел этого, думал Пьер, – а этот человек знает истину, и ежели бы он захотел, он мог бы открыть мне её». Пьер хотел и не смел сказать этого масону. Проезжающий, привычными, старческими руками уложив свои вещи, застегивал свой тулупчик. Окончив эти дела, он обратился к Безухому и равнодушно, учтивым тоном, сказал ему:
– Вы куда теперь изволите ехать, государь мой?
– Я?… Я в Петербург, – отвечал Пьер детским, нерешительным голосом. – Я благодарю вас. Я во всем согласен с вами. Но вы не думайте, чтобы я был так дурен. Я всей душой желал быть тем, чем вы хотели бы, чтобы я был; но я ни в ком никогда не находил помощи… Впрочем, я сам прежде всего виноват во всем. Помогите мне, научите меня и, может быть, я буду… – Пьер не мог говорить дальше; он засопел носом и отвернулся.
Масон долго молчал, видимо что то обдумывая.
– Помощь дается токмо от Бога, – сказал он, – но ту меру помощи, которую во власти подать наш орден, он подаст вам, государь мой. Вы едете в Петербург, передайте это графу Вилларскому (он достал бумажник и на сложенном вчетверо большом листе бумаги написал несколько слов). Один совет позвольте подать вам. Приехав в столицу, посвятите первое время уединению, обсуждению самого себя, и не вступайте на прежние пути жизни. Затем желаю вам счастливого пути, государь мой, – сказал он, заметив, что слуга его вошел в комнату, – и успеха…
Проезжающий был Осип Алексеевич Баздеев, как узнал Пьер по книге смотрителя. Баздеев был одним из известнейших масонов и мартинистов еще Новиковского времени. Долго после его отъезда Пьер, не ложась спать и не спрашивая лошадей, ходил по станционной комнате, обдумывая свое порочное прошедшее и с восторгом обновления представляя себе свое блаженное, безупречное и добродетельное будущее, которое казалось ему так легко. Он был, как ему казалось, порочным только потому, что он как то случайно запамятовал, как хорошо быть добродетельным. В душе его не оставалось ни следа прежних сомнений. Он твердо верил в возможность братства людей, соединенных с целью поддерживать друг друга на пути добродетели, и таким представлялось ему масонство.


Приехав в Петербург, Пьер никого не известил о своем приезде, никуда не выезжал, и стал целые дни проводить за чтением Фомы Кемпийского, книги, которая неизвестно кем была доставлена ему. Одно и всё одно понимал Пьер, читая эту книгу; он понимал неизведанное еще им наслаждение верить в возможность достижения совершенства и в возможность братской и деятельной любви между людьми, открытую ему Осипом Алексеевичем. Через неделю после его приезда молодой польский граф Вилларский, которого Пьер поверхностно знал по петербургскому свету, вошел вечером в его комнату с тем официальным и торжественным видом, с которым входил к нему секундант Долохова и, затворив за собой дверь и убедившись, что в комнате никого кроме Пьера не было, обратился к нему:
– Я приехал к вам с поручением и предложением, граф, – сказал он ему, не садясь. – Особа, очень высоко поставленная в нашем братстве, ходатайствовала о том, чтобы вы были приняты в братство ранее срока, и предложила мне быть вашим поручителем. Я за священный долг почитаю исполнение воли этого лица. Желаете ли вы вступить за моим поручительством в братство свободных каменьщиков?
Холодный и строгий тон человека, которого Пьер видел почти всегда на балах с любезною улыбкою, в обществе самых блестящих женщин, поразил Пьера.
– Да, я желаю, – сказал Пьер.
Вилларский наклонил голову. – Еще один вопрос, граф, сказал он, на который я вас не как будущего масона, но как честного человека (galant homme) прошу со всею искренностью отвечать мне: отреклись ли вы от своих прежних убеждений, верите ли вы в Бога?
Пьер задумался. – Да… да, я верю в Бога, – сказал он.
– В таком случае… – начал Вилларский, но Пьер перебил его. – Да, я верю в Бога, – сказал он еще раз.
– В таком случае мы можем ехать, – сказал Вилларский. – Карета моя к вашим услугам.
Всю дорогу Вилларский молчал. На вопросы Пьера, что ему нужно делать и как отвечать, Вилларский сказал только, что братья, более его достойные, испытают его, и что Пьеру больше ничего не нужно, как говорить правду.
Въехав в ворота большого дома, где было помещение ложи, и пройдя по темной лестнице, они вошли в освещенную, небольшую прихожую, где без помощи прислуги, сняли шубы. Из передней они прошли в другую комнату. Какой то человек в странном одеянии показался у двери. Вилларский, выйдя к нему навстречу, что то тихо сказал ему по французски и подошел к небольшому шкафу, в котором Пьер заметил невиданные им одеяния. Взяв из шкафа платок, Вилларский наложил его на глаза Пьеру и завязал узлом сзади, больно захватив в узел его волоса. Потом он пригнул его к себе, поцеловал и, взяв за руку, повел куда то. Пьеру было больно от притянутых узлом волос, он морщился от боли и улыбался от стыда чего то. Огромная фигура его с опущенными руками, с сморщенной и улыбающейся физиономией, неверными робкими шагами подвигалась за Вилларским.
Проведя его шагов десять, Вилларский остановился.
– Что бы ни случилось с вами, – сказал он, – вы должны с мужеством переносить всё, ежели вы твердо решились вступить в наше братство. (Пьер утвердительно отвечал наклонением головы.) Когда вы услышите стук в двери, вы развяжете себе глаза, – прибавил Вилларский; – желаю вам мужества и успеха. И, пожав руку Пьеру, Вилларский вышел.
Оставшись один, Пьер продолжал всё так же улыбаться. Раза два он пожимал плечами, подносил руку к платку, как бы желая снять его, и опять опускал ее. Пять минут, которые он пробыл с связанными глазами, показались ему часом. Руки его отекли, ноги подкашивались; ему казалось, что он устал. Он испытывал самые сложные и разнообразные чувства. Ему было и страшно того, что с ним случится, и еще более страшно того, как бы ему не выказать страха. Ему было любопытно узнать, что будет с ним, что откроется ему; но более всего ему было радостно, что наступила минута, когда он наконец вступит на тот путь обновления и деятельно добродетельной жизни, о котором он мечтал со времени своей встречи с Осипом Алексеевичем. В дверь послышались сильные удары. Пьер снял повязку и оглянулся вокруг себя. В комнате было черно – темно: только в одном месте горела лампада, в чем то белом. Пьер подошел ближе и увидал, что лампада стояла на черном столе, на котором лежала одна раскрытая книга. Книга была Евангелие; то белое, в чем горела лампада, был человечий череп с своими дырами и зубами. Прочтя первые слова Евангелия: «Вначале бе слово и слово бе к Богу», Пьер обошел стол и увидал большой, наполненный чем то и открытый ящик. Это был гроб с костями. Его нисколько не удивило то, что он увидал. Надеясь вступить в совершенно новую жизнь, совершенно отличную от прежней, он ожидал всего необыкновенного, еще более необыкновенного чем то, что он видел. Череп, гроб, Евангелие – ему казалось, что он ожидал всего этого, ожидал еще большего. Стараясь вызвать в себе чувство умиленья, он смотрел вокруг себя. – «Бог, смерть, любовь, братство людей», – говорил он себе, связывая с этими словами смутные, но радостные представления чего то. Дверь отворилась, и кто то вошел.
При слабом свете, к которому однако уже успел Пьер приглядеться, вошел невысокий человек. Видимо с света войдя в темноту, человек этот остановился; потом осторожными шагами он подвинулся к столу и положил на него небольшие, закрытые кожаными перчатками, руки.
Невысокий человек этот был одет в белый, кожаный фартук, прикрывавший его грудь и часть ног, на шее было надето что то вроде ожерелья, и из за ожерелья выступал высокий, белый жабо, окаймлявший его продолговатое лицо, освещенное снизу.
– Для чего вы пришли сюда? – спросил вошедший, по шороху, сделанному Пьером, обращаясь в его сторону. – Для чего вы, неверующий в истины света и не видящий света, для чего вы пришли сюда, чего хотите вы от нас? Премудрости, добродетели, просвещения?
В ту минуту как дверь отворилась и вошел неизвестный человек, Пьер испытал чувство страха и благоговения, подобное тому, которое он в детстве испытывал на исповеди: он почувствовал себя с глазу на глаз с совершенно чужим по условиям жизни и с близким, по братству людей, человеком. Пьер с захватывающим дыханье биением сердца подвинулся к ритору (так назывался в масонстве брат, приготовляющий ищущего к вступлению в братство). Пьер, подойдя ближе, узнал в риторе знакомого человека, Смольянинова, но ему оскорбительно было думать, что вошедший был знакомый человек: вошедший был только брат и добродетельный наставник. Пьер долго не мог выговорить слова, так что ритор должен был повторить свой вопрос.
– Да, я… я… хочу обновления, – с трудом выговорил Пьер.
– Хорошо, – сказал Смольянинов, и тотчас же продолжал: – Имеете ли вы понятие о средствах, которыми наш святой орден поможет вам в достижении вашей цели?… – сказал ритор спокойно и быстро.
– Я… надеюсь… руководства… помощи… в обновлении, – сказал Пьер с дрожанием голоса и с затруднением в речи, происходящим и от волнения, и от непривычки говорить по русски об отвлеченных предметах.
– Какое понятие вы имеете о франк масонстве?
– Я подразумеваю, что франк масонство есть fraterienité [братство]; и равенство людей с добродетельными целями, – сказал Пьер, стыдясь по мере того, как он говорил, несоответственности своих слов с торжественностью минуты. Я подразумеваю…
– Хорошо, – сказал ритор поспешно, видимо вполне удовлетворенный этим ответом. – Искали ли вы средств к достижению своей цели в религии?
– Нет, я считал ее несправедливою, и не следовал ей, – сказал Пьер так тихо, что ритор не расслышал его и спросил, что он говорит. – Я был атеистом, – отвечал Пьер.
– Вы ищете истины для того, чтобы следовать в жизни ее законам; следовательно, вы ищете премудрости и добродетели, не так ли? – сказал ритор после минутного молчания.
– Да, да, – подтвердил Пьер.
Ритор прокашлялся, сложил на груди руки в перчатках и начал говорить:
– Теперь я должен открыть вам главную цель нашего ордена, – сказал он, – и ежели цель эта совпадает с вашею, то вы с пользою вступите в наше братство. Первая главнейшая цель и купно основание нашего ордена, на котором он утвержден, и которого никакая сила человеческая не может низвергнуть, есть сохранение и предание потомству некоего важного таинства… от самых древнейших веков и даже от первого человека до нас дошедшего, от которого таинства, может быть, зависит судьба рода человеческого. Но так как сие таинство такого свойства, что никто не может его знать и им пользоваться, если долговременным и прилежным очищением самого себя не приуготовлен, то не всяк может надеяться скоро обрести его. Поэтому мы имеем вторую цель, которая состоит в том, чтобы приуготовлять наших членов, сколько возможно, исправлять их сердце, очищать и просвещать их разум теми средствами, которые нам преданием открыты от мужей, потрудившихся в искании сего таинства, и тем учинять их способными к восприятию оного. Очищая и исправляя наших членов, мы стараемся в третьих исправлять и весь человеческий род, предлагая ему в членах наших пример благочестия и добродетели, и тем стараемся всеми силами противоборствовать злу, царствующему в мире. Подумайте об этом, и я опять приду к вам, – сказал он и вышел из комнаты.
– Противоборствовать злу, царствующему в мире… – повторил Пьер, и ему представилась его будущая деятельность на этом поприще. Ему представлялись такие же люди, каким он был сам две недели тому назад, и он мысленно обращал к ним поучительно наставническую речь. Он представлял себе порочных и несчастных людей, которым он помогал словом и делом; представлял себе угнетателей, от которых он спасал их жертвы. Из трех поименованных ритором целей, эта последняя – исправление рода человеческого, особенно близка была Пьеру. Некое важное таинство, о котором упомянул ритор, хотя и подстрекало его любопытство, не представлялось ему существенным; а вторая цель, очищение и исправление себя, мало занимала его, потому что он в эту минуту с наслаждением чувствовал себя уже вполне исправленным от прежних пороков и готовым только на одно доброе.
Через полчаса вернулся ритор передать ищущему те семь добродетелей, соответствующие семи ступеням храма Соломона, которые должен был воспитывать в себе каждый масон. Добродетели эти были: 1) скромность , соблюдение тайны ордена, 2) повиновение высшим чинам ордена, 3) добронравие, 4) любовь к человечеству, 5) мужество, 6) щедрость и 7) любовь к смерти.
– В седьмых старайтесь, – сказал ритор, – частым помышлением о смерти довести себя до того, чтобы она не казалась вам более страшным врагом, но другом… который освобождает от бедственной сей жизни в трудах добродетели томившуюся душу, для введения ее в место награды и успокоения.
«Да, это должно быть так», – думал Пьер, когда после этих слов ритор снова ушел от него, оставляя его уединенному размышлению. «Это должно быть так, но я еще так слаб, что люблю свою жизнь, которой смысл только теперь по немногу открывается мне». Но остальные пять добродетелей, которые перебирая по пальцам вспомнил Пьер, он чувствовал в душе своей: и мужество , и щедрость , и добронравие , и любовь к человечеству , и в особенности повиновение , которое даже не представлялось ему добродетелью, а счастьем. (Ему так радостно было теперь избавиться от своего произвола и подчинить свою волю тому и тем, которые знали несомненную истину.) Седьмую добродетель Пьер забыл и никак не мог вспомнить ее.
В третий раз ритор вернулся скорее и спросил Пьера, всё ли он тверд в своем намерении, и решается ли подвергнуть себя всему, что от него потребуется.
– Я готов на всё, – сказал Пьер.
– Еще должен вам сообщить, – сказал ритор, – что орден наш учение свое преподает не словами токмо, но иными средствами, которые на истинного искателя мудрости и добродетели действуют, может быть, сильнее, нежели словесные токмо объяснения. Сия храмина убранством своим, которое вы видите, уже должна была изъяснить вашему сердцу, ежели оно искренно, более нежели слова; вы увидите, может быть, и при дальнейшем вашем принятии подобный образ изъяснения. Орден наш подражает древним обществам, которые открывали свое учение иероглифами. Иероглиф, – сказал ритор, – есть наименование какой нибудь неподверженной чувствам вещи, которая содержит в себе качества, подобные изобразуемой.
Пьер знал очень хорошо, что такое иероглиф, но не смел говорить. Он молча слушал ритора, по всему чувствуя, что тотчас начнутся испытанья.
– Ежели вы тверды, то я должен приступить к введению вас, – говорил ритор, ближе подходя к Пьеру. – В знак щедрости прошу вас отдать мне все драгоценные вещи.
– Но я с собою ничего не имею, – сказал Пьер, полагавший, что от него требуют выдачи всего, что он имеет.
– То, что на вас есть: часы, деньги, кольца…
Пьер поспешно достал кошелек, часы, и долго не мог снять с жирного пальца обручальное кольцо. Когда это было сделано, масон сказал:
– В знак повиновенья прошу вас раздеться. – Пьер снял фрак, жилет и левый сапог по указанию ритора. Масон открыл рубашку на его левой груди, и, нагнувшись, поднял его штанину на левой ноге выше колена. Пьер поспешно хотел снять и правый сапог и засучить панталоны, чтобы избавить от этого труда незнакомого ему человека, но масон сказал ему, что этого не нужно – и подал ему туфлю на левую ногу. С детской улыбкой стыдливости, сомнения и насмешки над самим собою, которая против его воли выступала на лицо, Пьер стоял, опустив руки и расставив ноги, перед братом ритором, ожидая его новых приказаний.
– И наконец, в знак чистосердечия, я прошу вас открыть мне главное ваше пристрастие, – сказал он.
– Мое пристрастие! У меня их было так много, – сказал Пьер.
– То пристрастие, которое более всех других заставляло вас колебаться на пути добродетели, – сказал масон.
Пьер помолчал, отыскивая.
«Вино? Объедение? Праздность? Леность? Горячность? Злоба? Женщины?» Перебирал он свои пороки, мысленно взвешивая их и не зная которому отдать преимущество.
– Женщины, – сказал тихим, чуть слышным голосом Пьер. Масон не шевелился и не говорил долго после этого ответа. Наконец он подвинулся к Пьеру, взял лежавший на столе платок и опять завязал ему глаза.
– Последний раз говорю вам: обратите всё ваше внимание на самого себя, наложите цепи на свои чувства и ищите блаженства не в страстях, а в своем сердце. Источник блаженства не вне, а внутри нас…
Пьер уже чувствовал в себе этот освежающий источник блаженства, теперь радостью и умилением переполнявший его душу.


Скоро после этого в темную храмину пришел за Пьером уже не прежний ритор, а поручитель Вилларский, которого он узнал по голосу. На новые вопросы о твердости его намерения, Пьер отвечал: «Да, да, согласен», – и с сияющею детскою улыбкой, с открытой, жирной грудью, неровно и робко шагая одной разутой и одной обутой ногой, пошел вперед с приставленной Вилларским к его обнаженной груди шпагой. Из комнаты его повели по коридорам, поворачивая взад и вперед, и наконец привели к дверям ложи. Вилларский кашлянул, ему ответили масонскими стуками молотков, дверь отворилась перед ними. Чей то басистый голос (глаза Пьера всё были завязаны) сделал ему вопросы о том, кто он, где, когда родился? и т. п. Потом его опять повели куда то, не развязывая ему глаз, и во время ходьбы его говорили ему аллегории о трудах его путешествия, о священной дружбе, о предвечном Строителе мира, о мужестве, с которым он должен переносить труды и опасности. Во время этого путешествия Пьер заметил, что его называли то ищущим, то страждущим, то требующим, и различно стучали при этом молотками и шпагами. В то время как его подводили к какому то предмету, он заметил, что произошло замешательство и смятение между его руководителями. Он слышал, как шопотом заспорили между собой окружающие люди и как один настаивал на том, чтобы он был проведен по какому то ковру. После этого взяли его правую руку, положили на что то, а левою велели ему приставить циркуль к левой груди, и заставили его, повторяя слова, которые читал другой, прочесть клятву верности законам ордена. Потом потушили свечи, зажгли спирт, как это слышал по запаху Пьер, и сказали, что он увидит малый свет. С него сняли повязку, и Пьер как во сне увидал, в слабом свете спиртового огня, несколько людей, которые в таких же фартуках, как и ритор, стояли против него и держали шпаги, направленные в его грудь. Между ними стоял человек в белой окровавленной рубашке. Увидав это, Пьер грудью надвинулся вперед на шпаги, желая, чтобы они вонзились в него. Но шпаги отстранились от него и ему тотчас же опять надели повязку. – Теперь ты видел малый свет, – сказал ему чей то голос. Потом опять зажгли свечи, сказали, что ему надо видеть полный свет, и опять сняли повязку и более десяти голосов вдруг сказали: sic transit gloria mundi. [так проходит мирская слава.]
Пьер понемногу стал приходить в себя и оглядывать комнату, где он был, и находившихся в ней людей. Вокруг длинного стола, покрытого черным, сидело человек двенадцать, всё в тех же одеяниях, как и те, которых он прежде видел. Некоторых Пьер знал по петербургскому обществу. На председательском месте сидел незнакомый молодой человек, в особом кресте на шее. По правую руку сидел итальянец аббат, которого Пьер видел два года тому назад у Анны Павловны. Еще был тут один весьма важный сановник и один швейцарец гувернер, живший прежде у Курагиных. Все торжественно молчали, слушая слова председателя, державшего в руке молоток. В стене была вделана горящая звезда; с одной стороны стола был небольшой ковер с различными изображениями, с другой было что то в роде алтаря с Евангелием и черепом. Кругом стола было 7 больших, в роде церковных, подсвечников. Двое из братьев подвели Пьера к алтарю, поставили ему ноги в прямоугольное положение и приказали ему лечь, говоря, что он повергается к вратам храма.
– Он прежде должен получить лопату, – сказал шопотом один из братьев.
– А! полноте пожалуйста, – сказал другой.
Пьер, растерянными, близорукими глазами, не повинуясь, оглянулся вокруг себя, и вдруг на него нашло сомнение. «Где я? Что я делаю? Не смеются ли надо мной? Не будет ли мне стыдно вспоминать это?» Но сомнение это продолжалось только одно мгновение. Пьер оглянулся на серьезные лица окружавших его людей, вспомнил всё, что он уже прошел, и понял, что нельзя остановиться на половине дороги. Он ужаснулся своему сомнению и, стараясь вызвать в себе прежнее чувство умиления, повергся к вратам храма. И действительно чувство умиления, еще сильнейшего, чем прежде, нашло на него. Когда он пролежал несколько времени, ему велели встать и надели на него такой же белый кожаный фартук, какие были на других, дали ему в руки лопату и три пары перчаток, и тогда великий мастер обратился к нему. Он сказал ему, чтобы он старался ничем не запятнать белизну этого фартука, представляющего крепость и непорочность; потом о невыясненной лопате сказал, чтобы он трудился ею очищать свое сердце от пороков и снисходительно заглаживать ею сердце ближнего. Потом про первые перчатки мужские сказал, что значения их он не может знать, но должен хранить их, про другие перчатки мужские сказал, что он должен надевать их в собраниях и наконец про третьи женские перчатки сказал: «Любезный брат, и сии женские перчатки вам определены суть. Отдайте их той женщине, которую вы будете почитать больше всех. Сим даром уверите в непорочности сердца вашего ту, которую изберете вы себе в достойную каменьщицу». И помолчав несколько времени, прибавил: – «Но соблюди, любезный брат, да не украшают перчатки сии рук нечистых». В то время как великий мастер произносил эти последние слова, Пьеру показалось, что председатель смутился. Пьер смутился еще больше, покраснел до слез, как краснеют дети, беспокойно стал оглядываться и произошло неловкое молчание.
Молчание это было прервано одним из братьев, который, подведя Пьера к ковру, начал из тетради читать ему объяснение всех изображенных на нем фигур: солнца, луны, молотка. отвеса, лопаты, дикого и кубического камня, столба, трех окон и т. д. Потом Пьеру назначили его место, показали ему знаки ложи, сказали входное слово и наконец позволили сесть. Великий мастер начал читать устав. Устав был очень длинен, и Пьер от радости, волнения и стыда не был в состоянии понимать того, что читали. Он вслушался только в последние слова устава, которые запомнились ему.
«В наших храмах мы не знаем других степеней, – читал „великий мастер, – кроме тех, которые находятся между добродетелью и пороком. Берегись делать какое нибудь различие, могущее нарушить равенство. Лети на помощь к брату, кто бы он ни был, настави заблуждающегося, подними упадающего и не питай никогда злобы или вражды на брата. Будь ласков и приветлив. Возбуждай во всех сердцах огнь добродетели. Дели счастье с ближним твоим, и да не возмутит никогда зависть чистого сего наслаждения. Прощай врагу твоему, не мсти ему, разве только деланием ему добра. Исполнив таким образом высший закон, ты обрящешь следы древнего, утраченного тобой величества“.
Кончил он и привстав обнял Пьера и поцеловал его. Пьер, с слезами радости на глазах, смотрел вокруг себя, не зная, что отвечать на поздравления и возобновления знакомств, с которыми окружили его. Он не признавал никаких знакомств; во всех людях этих он видел только братьев, с которыми сгорал нетерпением приняться за дело.
Великий мастер стукнул молотком, все сели по местам, и один прочел поучение о необходимости смирения.
Великий мастер предложил исполнить последнюю обязанность, и важный сановник, который носил звание собирателя милостыни, стал обходить братьев. Пьеру хотелось записать в лист милостыни все деньги, которые у него были, но он боялся этим выказать гордость, и записал столько же, сколько записывали другие.
Заседание было кончено, и по возвращении домой, Пьеру казалось, что он приехал из какого то дальнего путешествия, где он провел десятки лет, совершенно изменился и отстал от прежнего порядка и привычек жизни.


На другой день после приема в ложу, Пьер сидел дома, читая книгу и стараясь вникнуть в значение квадрата, изображавшего одной своей стороною Бога, другою нравственное, третьею физическое и четвертою смешанное. Изредка он отрывался от книги и квадрата и в воображении своем составлял себе новый план жизни. Вчера в ложе ему сказали, что до сведения государя дошел слух о дуэли, и что Пьеру благоразумнее бы было удалиться из Петербурга. Пьер предполагал ехать в свои южные имения и заняться там своими крестьянами. Он радостно обдумывал эту новую жизнь, когда неожиданно в комнату вошел князь Василий.
– Мой друг, что ты наделал в Москве? За что ты поссорился с Лёлей, mon сher? [дорогой мoй?] Ты в заблуждении, – сказал князь Василий, входя в комнату. – Я всё узнал, я могу тебе сказать верно, что Элен невинна перед тобой, как Христос перед жидами. – Пьер хотел отвечать, но он перебил его. – И зачем ты не обратился прямо и просто ко мне, как к другу? Я всё знаю, я всё понимаю, – сказал он, – ты вел себя, как прилично человеку, дорожащему своей честью; может быть слишком поспешно, но об этом мы не будем судить. Одно ты помни, в какое положение ты ставишь ее и меня в глазах всего общества и даже двора, – прибавил он, понизив голос. – Она живет в Москве, ты здесь. Помни, мой милый, – он потянул его вниз за руку, – здесь одно недоразуменье; ты сам, я думаю, чувствуешь. Напиши сейчас со мною письмо, и она приедет сюда, всё объяснится, а то я тебе скажу, ты очень легко можешь пострадать, мой милый.
Князь Василий внушительно взглянул на Пьера. – Мне из хороших источников известно, что вдовствующая императрица принимает живой интерес во всем этом деле. Ты знаешь, она очень милостива к Элен.
Несколько раз Пьер собирался говорить, но с одной стороны князь Василий не допускал его до этого, с другой стороны сам Пьер боялся начать говорить в том тоне решительного отказа и несогласия, в котором он твердо решился отвечать своему тестю. Кроме того слова масонского устава: «буди ласков и приветлив» вспоминались ему. Он морщился, краснел, вставал и опускался, работая над собою в самом трудном для него в жизни деле – сказать неприятное в глаза человеку, сказать не то, чего ожидал этот человек, кто бы он ни был. Он так привык повиноваться этому тону небрежной самоуверенности князя Василия, что и теперь он чувствовал, что не в силах будет противостоять ей; но он чувствовал, что от того, что он скажет сейчас, будет зависеть вся дальнейшая судьба его: пойдет ли он по старой, прежней дороге, или по той новой, которая так привлекательно была указана ему масонами, и на которой он твердо верил, что найдет возрождение к новой жизни.
– Ну, мой милый, – шутливо сказал князь Василий, – скажи же мне: «да», и я от себя напишу ей, и мы убьем жирного тельца. – Но князь Василий не успел договорить своей шутки, как Пьер с бешенством в лице, которое напоминало его отца, не глядя в глаза собеседнику, проговорил шопотом:
– Князь, я вас не звал к себе, идите, пожалуйста, идите! – Он вскочил и отворил ему дверь.
– Идите же, – повторил он, сам себе не веря и радуясь выражению смущенности и страха, показавшемуся на лице князя Василия.
– Что с тобой? Ты болен?
– Идите! – еще раз проговорил дрожащий голос. И князь Василий должен был уехать, не получив никакого объяснения.
Через неделю Пьер, простившись с новыми друзьями масонами и оставив им большие суммы на милостыни, уехал в свои именья. Его новые братья дали ему письма в Киев и Одессу, к тамошним масонам, и обещали писать ему и руководить его в его новой деятельности.


Дело Пьера с Долоховым было замято, и, несмотря на тогдашнюю строгость государя в отношении дуэлей, ни оба противника, ни их секунданты не пострадали. Но история дуэли, подтвержденная разрывом Пьера с женой, разгласилась в обществе. Пьер, на которого смотрели снисходительно, покровительственно, когда он был незаконным сыном, которого ласкали и прославляли, когда он был лучшим женихом Российской империи, после своей женитьбы, когда невестам и матерям нечего было ожидать от него, сильно потерял во мнении общества, тем более, что он не умел и не желал заискивать общественного благоволения. Теперь его одного обвиняли в происшедшем, говорили, что он бестолковый ревнивец, подверженный таким же припадкам кровожадного бешенства, как и его отец. И когда, после отъезда Пьера, Элен вернулась в Петербург, она была не только радушно, но с оттенком почтительности, относившейся к ее несчастию, принята всеми своими знакомыми. Когда разговор заходил о ее муже, Элен принимала достойное выражение, которое она – хотя и не понимая его значения – по свойственному ей такту, усвоила себе. Выражение это говорило, что она решилась, не жалуясь, переносить свое несчастие, и что ее муж есть крест, посланный ей от Бога. Князь Василий откровеннее высказывал свое мнение. Он пожимал плечами, когда разговор заходил о Пьере, и, указывая на лоб, говорил:
– Un cerveau fele – je le disais toujours. [Полусумасшедший – я всегда это говорил.]
– Я вперед сказала, – говорила Анна Павловна о Пьере, – я тогда же сейчас сказала, и прежде всех (она настаивала на своем первенстве), что это безумный молодой человек, испорченный развратными идеями века. Я тогда еще сказала это, когда все восхищались им и он только приехал из за границы, и помните, у меня как то вечером представлял из себя какого то Марата. Чем же кончилось? Я тогда еще не желала этой свадьбы и предсказала всё, что случится.
Анна Павловна по прежнему давала у себя в свободные дни такие вечера, как и прежде, и такие, какие она одна имела дар устроивать, вечера, на которых собиралась, во первых, la creme de la veritable bonne societe, la fine fleur de l'essence intellectuelle de la societe de Petersbourg, [сливки настоящего хорошего общества, цвет интеллектуальной эссенции петербургского общества,] как говорила сама Анна Павловна. Кроме этого утонченного выбора общества, вечера Анны Павловны отличались еще тем, что всякий раз на своем вечере Анна Павловна подавала своему обществу какое нибудь новое, интересное лицо, и что нигде, как на этих вечерах, не высказывался так очевидно и твердо градус политического термометра, на котором стояло настроение придворного легитимистского петербургского общества.
В конце 1806 года, когда получены были уже все печальные подробности об уничтожении Наполеоном прусской армии под Иеной и Ауерштетом и о сдаче большей части прусских крепостей, когда войска наши уж вступили в Пруссию, и началась наша вторая война с Наполеоном, Анна Павловна собрала у себя вечер. La creme de la veritable bonne societe [Сливки настоящего хорошего общества] состояла из обворожительной и несчастной, покинутой мужем, Элен, из MorteMariet'a, обворожительного князя Ипполита, только что приехавшего из Вены, двух дипломатов, тетушки, одного молодого человека, пользовавшегося в гостиной наименованием просто d'un homme de beaucoup de merite, [весьма достойный человек,] одной вновь пожалованной фрейлины с матерью и некоторых других менее заметных особ.
Лицо, которым как новинкой угащивала в этот вечер Анна Павловна своих гостей, был Борис Друбецкой, только что приехавший курьером из прусской армии и находившийся адъютантом у очень важного лица.
Градус политического термометра, указанный на этом вечере обществу, был следующий: сколько бы все европейские государи и полководцы ни старались потворствовать Бонапартию, для того чтобы сделать мне и вообще нам эти неприятности и огорчения, мнение наше на счет Бонапартия не может измениться. Мы не перестанем высказывать свой непритворный на этот счет образ мыслей, и можем сказать только прусскому королю и другим: тем хуже для вас. Tu l'as voulu, George Dandin, [Ты этого хотел, Жорж Дандэн,] вот всё, что мы можем сказать. Вот что указывал политический термометр на вечере Анны Павловны. Когда Борис, который должен был быть поднесен гостям, вошел в гостиную, уже почти всё общество было в сборе, и разговор, руководимый Анной Павловной, шел о наших дипломатических сношениях с Австрией и о надежде на союз с нею.
Борис в щегольском, адъютантском мундире, возмужавший, свежий и румяный, свободно вошел в гостиную и был отведен, как следовало, для приветствия к тетушке и снова присоединен к общему кружку.
Анна Павловна дала поцеловать ему свою сухую руку, познакомила его с некоторыми незнакомыми ему лицами и каждого шопотом определила ему.
– Le Prince Hyppolite Kouraguine – charmant jeune homme. M r Kroug charge d'affaires de Kopenhague – un esprit profond, и просто: М r Shittoff un homme de beaucoup de merite [Князь Ипполит Курагин, милый молодой человек. Г. Круг, Копенгагенский поверенный в делах, глубокий ум. Г. Шитов, весьма достойный человек] про того, который носил это наименование.
Борис за это время своей службы, благодаря заботам Анны Михайловны, собственным вкусам и свойствам своего сдержанного характера, успел поставить себя в самое выгодное положение по службе. Он находился адъютантом при весьма важном лице, имел весьма важное поручение в Пруссию и только что возвратился оттуда курьером. Он вполне усвоил себе ту понравившуюся ему в Ольмюце неписанную субординацию, по которой прапорщик мог стоять без сравнения выше генерала, и по которой, для успеха на службе, были нужны не усилия на службе, не труды, не храбрость, не постоянство, а нужно было только уменье обращаться с теми, которые вознаграждают за службу, – и он часто сам удивлялся своим быстрым успехам и тому, как другие могли не понимать этого. Вследствие этого открытия его, весь образ жизни его, все отношения с прежними знакомыми, все его планы на будущее – совершенно изменились. Он был не богат, но последние свои деньги он употреблял на то, чтобы быть одетым лучше других; он скорее лишил бы себя многих удовольствий, чем позволил бы себе ехать в дурном экипаже или показаться в старом мундире на улицах Петербурга. Сближался он и искал знакомств только с людьми, которые были выше его, и потому могли быть ему полезны. Он любил Петербург и презирал Москву. Воспоминание о доме Ростовых и о его детской любви к Наташе – было ему неприятно, и он с самого отъезда в армию ни разу не был у Ростовых. В гостиной Анны Павловны, в которой присутствовать он считал за важное повышение по службе, он теперь тотчас же понял свою роль и предоставил Анне Павловне воспользоваться тем интересом, который в нем заключался, внимательно наблюдая каждое лицо и оценивая выгоды и возможности сближения с каждым из них. Он сел на указанное ему место возле красивой Элен, и вслушивался в общий разговор.
– Vienne trouve les bases du traite propose tellement hors d'atteinte, qu'on ne saurait y parvenir meme par une continuite de succes les plus brillants, et elle met en doute les moyens qui pourraient nous les procurer. C'est la phrase authentique du cabinet de Vienne, – говорил датский charge d'affaires. [Вена находит основания предлагаемого договора до того невозможными, что достигнуть их нельзя даже рядом самых блестящих успехов: и она сомневается в средствах, которые могут их нам доставить. Это подлинная фраза венского кабинета, – сказал датский поверенный в делах.]
– C'est le doute qui est flatteur! – сказал l'homme a l'esprit profond, с тонкой улыбкой. [Сомнение лестно! – сказал глубокий ум,]
– Il faut distinguer entre le cabinet de Vienne et l'Empereur d'Autriche, – сказал МorteMariet. – L'Empereur d'Autriche n'a jamais pu penser a une chose pareille, ce n'est que le cabinet qui le dit. [Необходимо различать венский кабинет и австрийского императора. Австрийский император никогда не мог этого думать, это говорит только кабинет.]
– Eh, mon cher vicomte, – вмешалась Анна Павловна, – l'Urope (она почему то выговаривала l'Urope, как особенную тонкость французского языка, которую она могла себе позволить, говоря с французом) l'Urope ne sera jamais notre alliee sincere. [Ах, мой милый виконт, Европа никогда не будет нашей искренней союзницей.]
Вслед за этим Анна Павловна навела разговор на мужество и твердость прусского короля с тем, чтобы ввести в дело Бориса.
Борис внимательно слушал того, кто говорит, ожидая своего череда, но вместе с тем успевал несколько раз оглядываться на свою соседку, красавицу Элен, которая с улыбкой несколько раз встретилась глазами с красивым молодым адъютантом.
Весьма естественно, говоря о положении Пруссии, Анна Павловна попросила Бориса рассказать свое путешествие в Глогау и положение, в котором он нашел прусское войско. Борис, не торопясь, чистым и правильным французским языком, рассказал весьма много интересных подробностей о войсках, о дворе, во всё время своего рассказа старательно избегая заявления своего мнения насчет тех фактов, которые он передавал. На несколько времени Борис завладел общим вниманием, и Анна Павловна чувствовала, что ее угощенье новинкой было принято с удовольствием всеми гостями. Более всех внимания к рассказу Бориса выказала Элен. Она несколько раз спрашивала его о некоторых подробностях его поездки и, казалось, весьма была заинтересована положением прусской армии. Как только он кончил, она с своей обычной улыбкой обратилась к нему:
– Il faut absolument que vous veniez me voir, [Необходимо нужно, чтоб вы приехали повидаться со мною,] – сказала она ему таким тоном, как будто по некоторым соображениям, которые он не мог знать, это было совершенно необходимо.
– Mariedi entre les 8 et 9 heures. Vous me ferez grand plaisir. [Во вторник, между 8 и 9 часами. Вы мне сделаете большое удовольствие.] – Борис обещал исполнить ее желание и хотел вступить с ней в разговор, когда Анна Павловна отозвала его под предлогом тетушки, которая желала его cлышать.
– Вы ведь знаете ее мужа? – сказала Анна Павловна, закрыв глаза и грустным жестом указывая на Элен. – Ах, это такая несчастная и прелестная женщина! Не говорите при ней о нем, пожалуйста не говорите. Ей слишком тяжело!


Когда Борис и Анна Павловна вернулись к общему кружку, разговором в нем завладел князь Ипполит.
Он, выдвинувшись вперед на кресле, сказал: Le Roi de Prusse! [Прусский король!] и сказав это, засмеялся. Все обратились к нему: Le Roi de Prusse? – спросил Ипполит, опять засмеялся и опять спокойно и серьезно уселся в глубине своего кресла. Анна Павловна подождала его немного, но так как Ипполит решительно, казалось, не хотел больше говорить, она начала речь о том, как безбожный Бонапарт похитил в Потсдаме шпагу Фридриха Великого.
– C'est l'epee de Frederic le Grand, que je… [Это шпага Фридриха Великого, которую я…] – начала было она, но Ипполит перебил ее словами:
– Le Roi de Prusse… – и опять, как только к нему обратились, извинился и замолчал. Анна Павловна поморщилась. MorteMariet, приятель Ипполита, решительно обратился к нему:
– Voyons a qui en avez vous avec votre Roi de Prusse? [Ну так что ж о прусском короле?]
Ипполит засмеялся, как будто ему стыдно было своего смеха.
– Non, ce n'est rien, je voulais dire seulement… [Нет, ничего, я только хотел сказать…] (Он намерен был повторить шутку, которую он слышал в Вене, и которую он целый вечер собирался поместить.) Je voulais dire seulement, que nous avons tort de faire la guerre рour le roi de Prusse. [Я только хотел сказать, что мы напрасно воюем pour le roi de Prusse . (Непереводимая игра слов, имеющая значение: «по пустякам».)]
Борис осторожно улыбнулся так, что его улыбка могла быть отнесена к насмешке или к одобрению шутки, смотря по тому, как она будет принята. Все засмеялись.
– Il est tres mauvais, votre jeu de mot, tres spirituel, mais injuste, – грозя сморщенным пальчиком, сказала Анна Павловна. – Nous ne faisons pas la guerre pour le Roi de Prusse, mais pour les bons principes. Ah, le mechant, ce prince Hippolytel [Ваша игра слов не хороша, очень умна, но несправедлива; мы не воюем pour le roi de Prusse (т. e. по пустякам), а за добрые начала. Ах, какой он злой, этот князь Ипполит!] – сказала она.
Разговор не утихал целый вечер, обращаясь преимущественно около политических новостей. В конце вечера он особенно оживился, когда дело зашло о наградах, пожалованных государем.
– Ведь получил же в прошлом году NN табакерку с портретом, – говорил l'homme a l'esprit profond, [человек глубокого ума,] – почему же SS не может получить той же награды?
– Je vous demande pardon, une tabatiere avec le portrait de l'Empereur est une recompense, mais point une distinction, – сказал дипломат, un cadeau plutot. [Извините, табакерка с портретом Императора есть награда, а не отличие; скорее подарок.]
– Il y eu plutot des antecedents, je vous citerai Schwarzenberg. [Были примеры – Шварценберг.]
– C'est impossible, [Это невозможно,] – возразил другой.
– Пари. Le grand cordon, c'est different… [Лента – это другое дело…]
Когда все поднялись, чтоб уезжать, Элен, очень мало говорившая весь вечер, опять обратилась к Борису с просьбой и ласковым, значительным приказанием, чтобы он был у нее во вторник.
– Мне это очень нужно, – сказала она с улыбкой, оглядываясь на Анну Павловну, и Анна Павловна той грустной улыбкой, которая сопровождала ее слова при речи о своей высокой покровительнице, подтвердила желание Элен. Казалось, что в этот вечер из каких то слов, сказанных Борисом о прусском войске, Элен вдруг открыла необходимость видеть его. Она как будто обещала ему, что, когда он приедет во вторник, она объяснит ему эту необходимость.
Приехав во вторник вечером в великолепный салон Элен, Борис не получил ясного объяснения, для чего было ему необходимо приехать. Были другие гости, графиня мало говорила с ним, и только прощаясь, когда он целовал ее руку, она с странным отсутствием улыбки, неожиданно, шопотом, сказала ему: Venez demain diner… le soir. Il faut que vous veniez… Venez. [Приезжайте завтра обедать… вечером. Надо, чтоб вы приехали… Приезжайте.]
В этот свой приезд в Петербург Борис сделался близким человеком в доме графини Безуховой.


Война разгоралась, и театр ее приближался к русским границам. Всюду слышались проклятия врагу рода человеческого Бонапартию; в деревнях собирались ратники и рекруты, и с театра войны приходили разноречивые известия, как всегда ложные и потому различно перетолковываемые.
Жизнь старого князя Болконского, князя Андрея и княжны Марьи во многом изменилась с 1805 года.
В 1806 году старый князь был определен одним из восьми главнокомандующих по ополчению, назначенных тогда по всей России. Старый князь, несмотря на свою старческую слабость, особенно сделавшуюся заметной в тот период времени, когда он считал своего сына убитым, не счел себя вправе отказаться от должности, в которую был определен самим государем, и эта вновь открывшаяся ему деятельность возбудила и укрепила его. Он постоянно бывал в разъездах по трем вверенным ему губерниям; был до педантизма исполнителен в своих обязанностях, строг до жестокости с своими подчиненными, и сам доходил до малейших подробностей дела. Княжна Марья перестала уже брать у своего отца математические уроки, и только по утрам, сопутствуемая кормилицей, с маленьким князем Николаем (как звал его дед) входила в кабинет отца, когда он был дома. Грудной князь Николай жил с кормилицей и няней Савишной на половине покойной княгини, и княжна Марья большую часть дня проводила в детской, заменяя, как умела, мать маленькому племяннику. M lle Bourienne тоже, как казалось, страстно любила мальчика, и княжна Марья, часто лишая себя, уступала своей подруге наслаждение нянчить маленького ангела (как называла она племянника) и играть с ним.
У алтаря лысогорской церкви была часовня над могилой маленькой княгини, и в часовне был поставлен привезенный из Италии мраморный памятник, изображавший ангела, расправившего крылья и готовящегося подняться на небо. У ангела была немного приподнята верхняя губа, как будто он сбирался улыбнуться, и однажды князь Андрей и княжна Марья, выходя из часовни, признались друг другу, что странно, лицо этого ангела напоминало им лицо покойницы. Но что было еще страннее и чего князь Андрей не сказал сестре, было то, что в выражении, которое дал случайно художник лицу ангела, князь Андрей читал те же слова кроткой укоризны, которые он прочел тогда на лице своей мертвой жены: «Ах, зачем вы это со мной сделали?…»
Вскоре после возвращения князя Андрея, старый князь отделил сына и дал ему Богучарово, большое имение, находившееся в 40 верстах от Лысых Гор. Частью по причине тяжелых воспоминаний, связанных с Лысыми Горами, частью потому, что не всегда князь Андрей чувствовал себя в силах переносить характер отца, частью и потому, что ему нужно было уединение, князь Андрей воспользовался Богучаровым, строился там и проводил в нем большую часть времени.
Князь Андрей, после Аустерлицкой кампании, твердо pешил никогда не служить более в военной службе; и когда началась война, и все должны были служить, он, чтобы отделаться от действительной службы, принял должность под начальством отца по сбору ополчения. Старый князь с сыном как бы переменились ролями после кампании 1805 года. Старый князь, возбужденный деятельностью, ожидал всего хорошего от настоящей кампании; князь Андрей, напротив, не участвуя в войне и в тайне души сожалея о том, видел одно дурное.