Война центральных равнин

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск
Война центральных равнин
Основной конфликт: Эра милитаристов в Китае

Примерное расположение центральных равнин в Китае
Дата

май — ноябрь 1930 года

Место

Китай

Итог

поражение мятежников

Противники
Центральное правительство мятежные милитаристы
Командующие
Чан Кайши
Чжан Сюэлян
Янь Сишань
Фэн Юйсян
Ли Цзунжэнь
Силы сторон
неизвестно неизвестно
Потери
≈ 90 000 ≈ 150 000

Война центральных равнин (кит. трад. 中原大戰, упр. 中原大战, пиньинь: Zhōngyúan Dàzhàn, май-ноябрь 1930) — гражданская война в гоминьдановском Китае, вызванная протестами против концентрации власти в руках Чан Кайши. Боевые действия велись на территории, которая в русской географической традиции называется Великой Китайской равниной, а в китайской географической традиции подразделяется на несколько равнин — отсюда и название.





Предыстория

После того, как в марте 1925 года в Пекине скончался Сунь Ятсен, началась борьба между группировками внутри партии Гоминьдан. Наиболее влиятельными фигурами были Ван Цзинвэй, Ху Ханьмин и Ляо Чжункай. В августе Ляо Чжункай был застрелен в Гуанчжоу, в организации его убийства обвинили Ху Ханьмина, который был арестован. Таким образом, из наиболее влиятельных фигур остался лишь Ван Цзинвэй. Однако в связи с тем, что военный министр Национального правительства Сюй Цзуньчжи также был замешан в убийстве Ляо Чжункая, то руководство прогоминьдановскими вооружёнными силами сосредоточилось в руках руководителя академии Вампу Чан Кайши. 20 марта 1926 года Чан Кайши произвёл военный переворот, арестовав многих представителей левого крыла и коммунистов. Напуганный действиями Чан Кайши, Ван Цзинвэй, сославшись на болезнь, спешно покинул Гуанчжоу и до следующего года выехал «для лечения» в Европу. После его отъезда Чан Кайши сосредоточил в своих руках всю полноту гражданской и военной власти.

В 1926 году начался Северный поход, в результате которого Китай оказался объединённым под властью партии Гоминьдан. Однако во многом единство было чисто внешним, так как многие милитаристы просто объявляли себя сторонниками Национального правительства, на деле сохраняя свои войска и власть на местах. В результате к концу 1928 года Национально-революционная армия состояла из четырёх армейских групп:

  • 1-я группа, или Центральная армия — войска Академии Вампу, подчинённые Чан Кайши
  • 2-я группа, или «Народная армия» (она же Северо-Западная) — войска, подчинённые Фэн Юйсяну
  • 3-я группа, войска которой подчинялись Янь Сишаню из Шаньсийской клики
  • 4-я группа, войска которой подчинялись Ли Цзунжэню из Новой клики Гуанси

10 октября 1928 года Чан Кайши стал председателем Национального правительства Китайской республики, а 29 декабря 1928 года Чжан Сюэлян осуществил смену флагов на Северо-Востоке. Северный поход был объявлен завершённым, в связи с выполнением задачи объединения страны, и встала задача реорганизации армии. Оказалось, что несмотря на признание Центрального правительства, местные военачальники из бывших милитаристов, примкнувших к Гоминьдану, хотят сохранить за собой административную и партийную власть и сбор налогов на местах. На этой почве начались столкновения между ними и Чан Кайши.

В феврале-марте 1929 года началась война гоминьдановских армий с гуансийской группировкой Ли Цзунжэня и Бай Чунси. В сентябре 1929 года против Чан Кайши в центральном Китае выступил Чжан Факуй, в октябре-ноябре на северо-западе — Фэн Юйсян, в начале декабря в провинции Хэнань — Тан Шэнчжи. Однако война против Фэн Юйсяна, обладавшего крупнейшей армией, была успешной для Центрального правительства, и Народная армия была вытеснена в окраинные провинции Чахар и Суйюань.

В это время против Чан Кайши выступила влиятельная оппозиция — Движение за реорганизацию Гоминьдана. Лидеры этого движения — Ван Цзинвэй и Чэнь Гунбо — обвиняли правительство в коррупции и нарушении прав народа. Их поддержали многие недовольные милитаристы. В февраля 1930 года Янь Сишань открыто потребовал отставки Чан Кайши. Прочие противники Чан Кайши согласились признать Янь Сишаня своим военным лидером.

1 марта 1930 года в Нанкине состоялся IV Пленум ЦИК Гоминьдана, который исключил Ван Цзинвэя из партии. 18 марта войска Янь Сишаня заняли Бэйпин и вновь переименовали город в Пекин. Все крупные милитаристы Китая разделились в своих симпатиях к Чан Кайши или его противникам; неопределённой оставалась лишь позиция Чжан Сюэляна в Маньчжурии.

Ход боевых действий

Войска античанкайшистской коалиции планировали нанести несколько ударов. Ли Цзунжэнь должен был продвигаться из Гуанси в Хунань и ударить на Ухань. Янь Сишань и Фэн Юйсян должны были двинуться через Шаньдун, который только что покинули японские войска и в котором ещё не было войск центрального правительства, на Сюйчжоу, а оттуда, вдоль железной дороги, на столицу Чан Кайши Нанкин. Чан Кайши отправил генерала Хань Фуцзюя оборонять южный берег Хуанхэ, а Центральную армию под командованием генерала Лю Чжи разместил в Сюйчжоу.

Используя преимущество в авиации, войска центрального правительства ударили первыми. К концу мая Чэнь Чэн разгромил сильнейшего противника — Северо-Западную армию Фэн Юйсяна; шаньсийские войска Янь Сишаня не смогли прийти к ней на помощь. К августу на севере бои велись по всей линии фронта от Кайфэна до Сюйчжоу, потери с обеих сторон достигли 200 тысяч человек. Однако Северо-Западная и Шаньсийская армия действовали нескоординированно, не приходили друг другу на помощь, что позволяло войска центрального правительства держаться.

Тем временем на юге войска Ли Цзунжэня заняли Юэян, однако войска Чан Кайши перерезали им пути снабжения, и вынудили отступить обратно в Гуанси. Избавившись от угрозы с юга, войска центрального правительства перенесли центр боевых действий в Шаньдун, высадившись в Циндао и взяв 25 августа столицу провинции город Цзинань (занятый войсками Янь Сишаня 15 июня).

В сентябре 1930 года в Пекине было образовано сепаратистское правительство во главе с Янь Сишанем, в состав которого вошли Ван Цзинвэй, Фэн Юйсян, Ли Цзунжэнь и др. Сепаратисты, однако, не выдвинули никакой конкретной политической и экономической программы кроме требования об усилении роли местных властей и, соответственно, уменьшения роли Гоминьдана на местах. Пекин был объявлен столицей Китая в противовес Нанкину.

18 сентября 1930 года Чжан Сюэлян неожиданно встал на сторону Чан Кайши, и занял Бэйпин (Пекин) и Тяньцзинь. В октябре 1930 года войска центрального правительства нанесли поражение Фэн Юйсяну. С мятежом «старых милитаристов» было покончено.

Итоги и последствия

В этой войне сторонники центрального правительства потеряли убитыми и ранеными около 90 тысяч человек, их противники — порядка 150 тысяч человек. Война почти довела центральное правительство до банкротства. Войска Фэн Юйсяна влились в армию Чжан Сюэляна, Янь Сишань также отдался под покровительство Чжан Сюэляна. Ли Цзунжэнь, вернувшись в Гуанси, стал готовиться к новым битвам против Чан Кайши, но последовавшая в следующем году японская интервенция в Маньчжурию вынудила милитаристов, стоявших на патриотических позициях, отложить внутренние распри перед лицом внешней угрозы.

Источники

  • О. Е. Непомнин «История Китая. XX век» — Москва, издательство «Крафт+», 2011. ISBN 978-5-89282-445-3
  • С. Л. Тихвинский «Избранные произведения» в 5 кн. Книга 3 «История Китая. 1919—1949: Борьба за объединение и независимость Китая. Чжоу Эньлай». — Москва, «Наука», 2006. ISBN 5-02-034997-6


Напишите отзыв о статье "Война центральных равнин"

Отрывок, характеризующий Война центральных равнин

Сперанский, всё еще смеясь, подал князю Андрею свою белую, нежную руку.
– Очень рад вас видеть, князь, – сказал он. – Минутку… обратился он к Магницкому, прерывая его рассказ. – У нас нынче уговор: обед удовольствия, и ни слова про дела. – И он опять обратился к рассказчику, и опять засмеялся.
Князь Андрей с удивлением и грустью разочарования слушал его смех и смотрел на смеющегося Сперанского. Это был не Сперанский, а другой человек, казалось князю Андрею. Всё, что прежде таинственно и привлекательно представлялось князю Андрею в Сперанском, вдруг стало ему ясно и непривлекательно.
За столом разговор ни на мгновение не умолкал и состоял как будто бы из собрания смешных анекдотов. Еще Магницкий не успел докончить своего рассказа, как уж кто то другой заявил свою готовность рассказать что то, что было еще смешнее. Анекдоты большею частью касались ежели не самого служебного мира, то лиц служебных. Казалось, что в этом обществе так окончательно было решено ничтожество этих лиц, что единственное отношение к ним могло быть только добродушно комическое. Сперанский рассказал, как на совете сегодняшнего утра на вопрос у глухого сановника о его мнении, сановник этот отвечал, что он того же мнения. Жерве рассказал целое дело о ревизии, замечательное по бессмыслице всех действующих лиц. Столыпин заикаясь вмешался в разговор и с горячностью начал говорить о злоупотреблениях прежнего порядка вещей, угрожая придать разговору серьезный характер. Магницкий стал трунить над горячностью Столыпина, Жерве вставил шутку и разговор принял опять прежнее, веселое направление.
Очевидно, Сперанский после трудов любил отдохнуть и повеселиться в приятельском кружке, и все его гости, понимая его желание, старались веселить его и сами веселиться. Но веселье это казалось князю Андрею тяжелым и невеселым. Тонкий звук голоса Сперанского неприятно поражал его, и неумолкавший смех своей фальшивой нотой почему то оскорблял чувство князя Андрея. Князь Андрей не смеялся и боялся, что он будет тяжел для этого общества. Но никто не замечал его несоответственности общему настроению. Всем было, казалось, очень весело.
Он несколько раз желал вступить в разговор, но всякий раз его слово выбрасывалось вон, как пробка из воды; и он не мог шутить с ними вместе.
Ничего не было дурного или неуместного в том, что они говорили, всё было остроумно и могло бы быть смешно; но чего то, того самого, что составляет соль веселья, не только не было, но они и не знали, что оно бывает.
После обеда дочь Сперанского с своей гувернанткой встали. Сперанский приласкал дочь своей белой рукой, и поцеловал ее. И этот жест показался неестественным князю Андрею.
Мужчины, по английски, остались за столом и за портвейном. В середине начавшегося разговора об испанских делах Наполеона, одобряя которые, все были одного и того же мнения, князь Андрей стал противоречить им. Сперанский улыбнулся и, очевидно желая отклонить разговор от принятого направления, рассказал анекдот, не имеющий отношения к разговору. На несколько мгновений все замолкли.
Посидев за столом, Сперанский закупорил бутылку с вином и сказав: «нынче хорошее винцо в сапожках ходит», отдал слуге и встал. Все встали и также шумно разговаривая пошли в гостиную. Сперанскому подали два конверта, привезенные курьером. Он взял их и прошел в кабинет. Как только он вышел, общее веселье замолкло и гости рассудительно и тихо стали переговариваться друг с другом.
– Ну, теперь декламация! – сказал Сперанский, выходя из кабинета. – Удивительный талант! – обратился он к князю Андрею. Магницкий тотчас же стал в позу и начал говорить французские шутливые стихи, сочиненные им на некоторых известных лиц Петербурга, и несколько раз был прерываем аплодисментами. Князь Андрей, по окончании стихов, подошел к Сперанскому, прощаясь с ним.
– Куда вы так рано? – сказал Сперанский.
– Я обещал на вечер…
Они помолчали. Князь Андрей смотрел близко в эти зеркальные, непропускающие к себе глаза и ему стало смешно, как он мог ждать чего нибудь от Сперанского и от всей своей деятельности, связанной с ним, и как мог он приписывать важность тому, что делал Сперанский. Этот аккуратный, невеселый смех долго не переставал звучать в ушах князя Андрея после того, как он уехал от Сперанского.
Вернувшись домой, князь Андрей стал вспоминать свою петербургскую жизнь за эти четыре месяца, как будто что то новое. Он вспоминал свои хлопоты, искательства, историю своего проекта военного устава, который был принят к сведению и о котором старались умолчать единственно потому, что другая работа, очень дурная, была уже сделана и представлена государю; вспомнил о заседаниях комитета, членом которого был Берг; вспомнил, как в этих заседаниях старательно и продолжительно обсуживалось всё касающееся формы и процесса заседаний комитета, и как старательно и кратко обходилось всё что касалось сущности дела. Он вспомнил о своей законодательной работе, о том, как он озабоченно переводил на русский язык статьи римского и французского свода, и ему стало совестно за себя. Потом он живо представил себе Богучарово, свои занятия в деревне, свою поездку в Рязань, вспомнил мужиков, Дрона старосту, и приложив к ним права лиц, которые он распределял по параграфам, ему стало удивительно, как он мог так долго заниматься такой праздной работой.


На другой день князь Андрей поехал с визитами в некоторые дома, где он еще не был, и в том числе к Ростовым, с которыми он возобновил знакомство на последнем бале. Кроме законов учтивости, по которым ему нужно было быть у Ростовых, князю Андрею хотелось видеть дома эту особенную, оживленную девушку, которая оставила ему приятное воспоминание.
Наташа одна из первых встретила его. Она была в домашнем синем платье, в котором она показалась князю Андрею еще лучше, чем в бальном. Она и всё семейство Ростовых приняли князя Андрея, как старого друга, просто и радушно. Всё семейство, которое строго судил прежде князь Андрей, теперь показалось ему составленным из прекрасных, простых и добрых людей. Гостеприимство и добродушие старого графа, особенно мило поразительное в Петербурге, было таково, что князь Андрей не мог отказаться от обеда. «Да, это добрые, славные люди, думал Болконский, разумеется, не понимающие ни на волос того сокровища, которое они имеют в Наташе; но добрые люди, которые составляют наилучший фон для того, чтобы на нем отделялась эта особенно поэтическая, переполненная жизни, прелестная девушка!»
Князь Андрей чувствовал в Наташе присутствие совершенно чуждого для него, особенного мира, преисполненного каких то неизвестных ему радостей, того чуждого мира, который еще тогда, в отрадненской аллее и на окне, в лунную ночь, так дразнил его. Теперь этот мир уже более не дразнил его, не был чуждый мир; но он сам, вступив в него, находил в нем новое для себя наслаждение.
После обеда Наташа, по просьбе князя Андрея, пошла к клавикордам и стала петь. Князь Андрей стоял у окна, разговаривая с дамами, и слушал ее. В середине фразы князь Андрей замолчал и почувствовал неожиданно, что к его горлу подступают слезы, возможность которых он не знал за собой. Он посмотрел на поющую Наташу, и в душе его произошло что то новое и счастливое. Он был счастлив и ему вместе с тем было грустно. Ему решительно не об чем было плакать, но он готов был плакать. О чем? О прежней любви? О маленькой княгине? О своих разочарованиях?… О своих надеждах на будущее?… Да и нет. Главное, о чем ему хотелось плакать, была вдруг живо сознанная им страшная противуположность между чем то бесконечно великим и неопределимым, бывшим в нем, и чем то узким и телесным, чем он был сам и даже была она. Эта противуположность томила и радовала его во время ее пения.