Войны в Ломбардии

К:Википедия:Статьи без источников (тип: не указан)

Войны в Ломбардии — общее название серии военных конфликтов в Центральной и Северной Италии между Венецианской республикой и Миланским герцогством (с различными союзниками). Они происходили с 1425 года до подписания Лодийского мира в 1454 году. В ходе этих войн изменилась политическая структура Италии: из коммунн и городов сложились пять государств, составлявших политическую карту Италии вплоть до Итальянских войн. Важнейшие политические центры Тосканы и Северной Италии — Сиена, Пиза, Урбино, Мантуя, Феррара — подверглись политической маргинализации. Войны, разбиваемые на четыре кампании, были борьбой за гегемонию в Северной Италии, которая разрушила экономику Ломбардии и ослабила мощь Венеции.

Первая кампания

Первая из четырёх кампаний, направленных против территориальных амбиций миланского герцога Филиппо Мария Висконти, была связана со смертью Джорджио Орделаффи, синьора Форли. Он сделал Висконти опекуном своего девятилетнего наследника Теобальдо II. Мать последнего — Лукреция дельи Алидози, дочь синьора Имолы — не согласилась с этим и сделала регентом себя. Не согласившись с этим, форливцы восстали и призвали на помощь миланского кондотьера Аньоло делла Пергола (14 мая 1423 года). Флорентийская республика отреагировала на это объявлением войны Висконти. Её кондотьер Пандольфо Малатеста вторгся в Романью, чтобы помочь правившим в Имоле представителям семьи Алидози, но был разбит, а город был взят штурмом 14 февраля 1424 года. Последний правитель Имолы — Луиджи дельи Алидози — был отослан в Милан, а несколько дней спустя правитель Фаэнцы — Гвидантонио Манфреди — встал на сторону Висконти. Флорентийская армия, которой на этот раз командовал Карло Малатеста, была в июле разбита вновь в сражении при Загонаре; взятый в плен Карло был отпущен Висконти и тоже присоединился к нему. Тогда Флоренция наняла Никколо Пиччинино и Оддо да Монтоне, но эти двое также были разбиты при Валь ди Ламоне. Оддо был убит, но Пиччинино смог убедить Манфреди объявить войну Висконти.

После поражения в Романье Флоренция решила атаковать Висконти со стороны Лигурии, вступив в союз с арагонцами из Неаполя, однако как флот из 24 галер, посланный арагонцами в Геную, так и наземная армия потерпели неудачу. Тем временем Висконти нанял Пиччинино и другого кондотьера — Франческо Сфорца, а также послал армию под руководством Гвидо Торелло вторгнуться в Тоскану. Торелло разбил флорентийскую армию при Ангиари и при Фаджуоле.

Флорентийские несчастья были уравновешены пактом, подписанным 4 декабря 1425 года с Венецианской республикой. В соответствии с соглашением, все завоевания в Ломбардии доставались венецианцам, все завоевания в Романье и Тоскане — флорентийцам, капитан-генералом Лиги назначался кондотьер Франческо Буссоне да Карманьола. В 1426 году Буссоне, которому ещё недавно платил Висконти, после долгой осады с активным использованием артиллерии взял Брешиа (26 ноября 1426 года), которую сам недавно брал для Висконти. Тем временем венецианский флот под командованием Франческо Бембо продвинулся по реке По до Падуи, и флорентийцы вернули все свои владения в Тоскане. Висконти, который уже отдал Форли и Имолу римскому Папе, чтобы заслужить его благосклонность, запросил перемирия. Благодаря посредничеству папского легата Никколо дельи Альбергати, 30 декабря 1426 года в Венеции был подписан мир. Висконти получил обратно земли, оккупированные флорентийцами в Лигурии, но ему пришлось отказаться от района Верчелли, завоёванного герцогом Савойи Амадеем VIII, и Брешиа, перешедшей Венеции, а также пообещать не вторгаться в Романью и Тоскану.

Вторая кампания

Мир, однако, длился не очень долго. По совету императора Сигизмунда Висконти не стал ратифицировать мирный договор, и в мае 1427 года война разразилась вновь. Поначалу миланцы смогли взять Казальмагджоре и Брешелло; посланный туда флот был сожжён венецианским флотом под командованием Бембо, однако Никколо Пиччинино смог 29 мая победить Буссоне при Готтоленго. Венецианский командующий вынудил его отступить и захватил 12 июля Казальмаджоре, в то время как Орландо Паллавичино, владевший несколькими замками возле Пармы, восстал против Висконти, а Амадей VIII и Джованни Якопо Монферратский вторглись в Ломбардию с востока.

Висконти мог рассчитывать на некоторых из лучших кондотьеров своего времени — таких, как Сфорца, Делла Пергола, Пиччинино и Гвидо Торелло. Однако, так как они были завистливыми, главнокомандующим он сделал Карло Малатеста. Последний командовал миланцами в битве при Маклодио (4 октября 1427 года) и проиграл венецианцам, которыми командовал Буссоне. Итог сражения был, тем не менее, не бесспорным, и Висконти был вынужден примириться с Амадеем, отдав ему Верчелли и выдав за него свою дочь Марию. Тем не менее, так как Сфорца был побеждён генуэзскими изгнанниками, и требовалась помощь Сигизмунда, Висконти запросил мира. При посредничестве Папы 18 апреля 1428 года был подписан мирный договор в Ферраре. В Бергамо и Крема размещался венецианский губернатор, подтверждалось венецианское владение Брешиа и её окружением. Флорентийцы получили обратно потерянные ими опорные пункты за исключением города Вольтерра, восставшего против них. Войска под командованием Никколо Фортебраччо, отправленные усмирить город, были потом посланы против Лукки, правивший которым Паоло Гвиниджи ранее выступал на стороне Висконти.

Третья кампания

Третья война (1431—1433) началась, когда Висконти поддержал Лукку, направив туда Франческо Сфорцу с 3000 всадников. Однако Сфорца был за 50 000 дукатов перекуплен флорентийцами, продолжившими осаду Лукки после ухода кондотьера. Призываемый осаждёнными на помощь Висконти вынудил Генуэзскую республику объявить войну Флоренции. Поражение на берегах реки Серкио их командира Гвидантонио да Монтефельтро 2 декабря 1430 года вынудило флорентийцев вновь запросить помощи у Венеции, и при поддержке нового папы Евгения IV, венецианца по происхождению, восстановить Лигу. Висконти ответил на это, снова наняв Пиччинино и Сфорцу, которым пришлось вновь противостоять Буссоне.

17 мая 1431 года армия Лиги была разбита при Сончино, в то время как Луиджи Колонна разбил венецианцев при Кремоне, Кристофоро Лавелло отбросил войска Монтферрата, а Пиччинино занял сильные позиции в Тоскане. Другим источником горестей для восстановленной Лиги стало уничтожение флота реки По, устроенное Никколо Тревизани около Павии 23 июня. В 1431 году Висконти также нашёл ценного союзника в лице Амадея VIII Савойского в обмен на помощь против Джованни Якопо Монтферратского.

Венецианцы выиграли у генуэзцев 27 августа 1431 года морское сражение при Сан Фруттуозо, но на земле Буссоне, командовавший венецианскими войсками, двигался осторожно, избегая сражений, и возникло подозрение, что он был подкуплен Висконти, в то время как к последнему присоединился Сигизмунд, прибывший в Италию для получения императорской короны. В итоге Буссоне был отстранён; отозванный Советом десяти, в марте 1432 года он был арестован и обезглавлен перед Дворцом дожей. В ноябре 1432 года Пиччинино разбил венецианскую армию в битве при Делебио с помощью объединённой армии Милана и Вальтеллины, куда в 1431 году вторглись войска Венеции.

Мирный договор, подписанный в мае 1433 года в Ферраре, зафиксировал шаткое статус-кво. Война Флоренции с Луккой и союзниками этого города аналогично завершилась возвратом к предвоенному положению, однако отсутствие успехов у лидеров участников Лиги привело к потере ими большей части своей харизмы: венецианский дож Франческо Фоскари был на грани отстранения; Козимо Медичи был арестован и изгнан в Падую. Другим результатом мирного договора стало то, что Монтферрат стал сателлитом Савойи.

Четвёртая кампания

В четвёртой войне спорные вопросы персонализировались в боях соперничающих друг с другом кондотьеров: Гаттамелата, а позднее — Франческо Сфорца номинально сражались за Венецию, в то время как сторону Висконти возглавлял Никколо Пиччинино, пообещавший папе Евгению IV отвоевать для него Марке. Вместо этого он, вполне в духе того времени, поступил наоборот: завоевав Равенну и Болонью он вынудил их признать Милан своим сюзереном.

Пиччинино, которого поддержал Джанфранческо Гонзага, вторгся во владения Венеции в Ломбардии. В сентябре 1438 года он начал осаду Брешиа и атаковал Бергамо и Верону. В ответ на это Венеция заключила союз с Флоренцией и Франческо Сфорцей, в котором участвовали некоторые из знаменитых кондотьеров того времени — такие как Асторре II Манфреди, Пьетро Перзальяно и Николо III Феррарский. В обмен на поддержку последнего было восстановлено древнее владение Полезине.

Миланцы были разбиты в Тоскане и у Сончино (14 июня 1440). Военное счастье стало клониться в сторону Венеции, и Сфорца прибыл в Венецию чтобы получить свою долю триумфа. Однако Пиччинино вернулся в феврале 1441 года в Романью и разгромил гарнизон Сфорцы в Кьяри. Сфорца осадил Мартиненго, но когда Пиччинино отрезал ему все пути к отступлению, ситуация стала казаться более предпочтительной для Милана. Полагая, что победа у него в руках, Пиччинино потребовал у Висконти в обмен на неё синьорию Пьяченца. Герцог Милана предпочёл вместо этого предложить соглашение Сфорце.

На поле Каврианы Сфорца выступил как переговорщик между двумя сторонами, совершив то, за что Буссоне поплатился головой. При подписании мирного договора в Кремоне 20 ноября 1441 года никаких крупных территориальных изменений не произошло: Венеция сохранила Равенну, Флоренция — долину Казентино. Пиччинино получил в награду земли Орландо Паллавичино в Парменза, в то время как Филиппо Мария Висконти признал независимость Генуи и вновь пообещал прекратить вмешательство в ситуацию в Тоскане и Романье.

Итоги

Произошли важные династические и политические изменения: Франческо Сфорца стал служить Висконти и женился на его дочери, в то время как Флоренция вышла на новый виток своей истории под руководством Козимо Медичи. После смерти Висконти в 1447 году Франческо Сфорца, поддержанный Медичи, в мае 1450 года с триумфом вошёл в Милан. Сформировались две коалиции: Милан Сфорцы в союзе с Флоренцией Медичи противостоял Венеции и арагонскому Неаполитанскому королевству. Основным театром военных действий оставалась Ломбардия, где обе стороны подписали в мае 1454 года Лодийский мир — компромисс, сформировавший основу для общего согласия между четырьмя соперниками: Венецией, Миланом, Флоренцией и Неаполем. Этот мир был благословлён папой Николаем V, представлявшим пятую силу Италии. Лодийский мир часто рассматривают как проявление постоянно подчёркиваемого принципа европейской политики — баланса сил.

Отрывок, характеризующий Войны в Ломбардии

– Все от божьего наказания, – сказал Дрон. – Какие лошади были, под войска разобрали, а какие подохли, нынче год какой. Не то лошадей кормить, а как бы самим с голоду не помереть! И так по три дня не емши сидят. Нет ничего, разорили вконец.
Княжна Марья внимательно слушала то, что он говорил ей.
– Мужики разорены? У них хлеба нет? – спросила она.
– Голодной смертью помирают, – сказал Дрон, – не то что подводы…
– Да отчего же ты не сказал, Дронушка? Разве нельзя помочь? Я все сделаю, что могу… – Княжне Марье странно было думать, что теперь, в такую минуту, когда такое горе наполняло ее душу, могли быть люди богатые и бедные и что могли богатые не помочь бедным. Она смутно знала и слышала, что бывает господский хлеб и что его дают мужикам. Она знала тоже, что ни брат, ни отец ее не отказали бы в нужде мужикам; она только боялась ошибиться как нибудь в словах насчет этой раздачи мужикам хлеба, которым она хотела распорядиться. Она была рада тому, что ей представился предлог заботы, такой, для которой ей не совестно забыть свое горе. Она стала расспрашивать Дронушку подробности о нуждах мужиков и о том, что есть господского в Богучарове.
– Ведь у нас есть хлеб господский, братнин? – спросила она.
– Господский хлеб весь цел, – с гордостью сказал Дрон, – наш князь не приказывал продавать.
– Выдай его мужикам, выдай все, что им нужно: я тебе именем брата разрешаю, – сказала княжна Марья.
Дрон ничего не ответил и глубоко вздохнул.
– Ты раздай им этот хлеб, ежели его довольно будет для них. Все раздай. Я тебе приказываю именем брата, и скажи им: что, что наше, то и ихнее. Мы ничего не пожалеем для них. Так ты скажи.
Дрон пристально смотрел на княжну, в то время как она говорила.
– Уволь ты меня, матушка, ради бога, вели от меня ключи принять, – сказал он. – Служил двадцать три года, худого не делал; уволь, ради бога.
Княжна Марья не понимала, чего он хотел от нее и от чего он просил уволить себя. Она отвечала ему, что она никогда не сомневалась в его преданности и что она все готова сделать для него и для мужиков.


Через час после этого Дуняша пришла к княжне с известием, что пришел Дрон и все мужики, по приказанию княжны, собрались у амбара, желая переговорить с госпожою.
– Да я никогда не звала их, – сказала княжна Марья, – я только сказала Дронушке, чтобы раздать им хлеба.
– Только ради бога, княжна матушка, прикажите их прогнать и не ходите к ним. Все обман один, – говорила Дуняша, – а Яков Алпатыч приедут, и поедем… и вы не извольте…
– Какой же обман? – удивленно спросила княжна
– Да уж я знаю, только послушайте меня, ради бога. Вот и няню хоть спросите. Говорят, не согласны уезжать по вашему приказанию.
– Ты что нибудь не то говоришь. Да я никогда не приказывала уезжать… – сказала княжна Марья. – Позови Дронушку.
Пришедший Дрон подтвердил слова Дуняши: мужики пришли по приказанию княжны.
– Да я никогда не звала их, – сказала княжна. – Ты, верно, не так передал им. Я только сказала, чтобы ты им отдал хлеб.
Дрон, не отвечая, вздохнул.
– Если прикажете, они уйдут, – сказал он.
– Нет, нет, я пойду к ним, – сказала княжна Марья
Несмотря на отговариванье Дуняши и няни, княжна Марья вышла на крыльцо. Дрон, Дуняша, няня и Михаил Иваныч шли за нею. «Они, вероятно, думают, что я предлагаю им хлеб с тем, чтобы они остались на своих местах, и сама уеду, бросив их на произвол французов, – думала княжна Марья. – Я им буду обещать месячину в подмосковной, квартиры; я уверена, что Andre еще больше бы сделав на моем месте», – думала она, подходя в сумерках к толпе, стоявшей на выгоне у амбара.
Толпа, скучиваясь, зашевелилась, и быстро снялись шляпы. Княжна Марья, опустив глаза и путаясь ногами в платье, близко подошла к ним. Столько разнообразных старых и молодых глаз было устремлено на нее и столько было разных лиц, что княжна Марья не видала ни одного лица и, чувствуя необходимость говорить вдруг со всеми, не знала, как быть. Но опять сознание того, что она – представительница отца и брата, придало ей силы, и она смело начала свою речь.
– Я очень рада, что вы пришли, – начала княжна Марья, не поднимая глаз и чувствуя, как быстро и сильно билось ее сердце. – Мне Дронушка сказал, что вас разорила война. Это наше общее горе, и я ничего не пожалею, чтобы помочь вам. Я сама еду, потому что уже опасно здесь и неприятель близко… потому что… Я вам отдаю все, мои друзья, и прошу вас взять все, весь хлеб наш, чтобы у вас не было нужды. А ежели вам сказали, что я отдаю вам хлеб с тем, чтобы вы остались здесь, то это неправда. Я, напротив, прошу вас уезжать со всем вашим имуществом в нашу подмосковную, и там я беру на себя и обещаю вам, что вы не будете нуждаться. Вам дадут и домы и хлеба. – Княжна остановилась. В толпе только слышались вздохи.
– Я не от себя делаю это, – продолжала княжна, – я это делаю именем покойного отца, который был вам хорошим барином, и за брата, и его сына.
Она опять остановилась. Никто не прерывал ее молчания.
– Горе наше общее, и будем делить всё пополам. Все, что мое, то ваше, – сказала она, оглядывая лица, стоявшие перед нею.
Все глаза смотрели на нее с одинаковым выражением, значения которого она не могла понять. Было ли это любопытство, преданность, благодарность, или испуг и недоверие, но выражение на всех лицах было одинаковое.
– Много довольны вашей милостью, только нам брать господский хлеб не приходится, – сказал голос сзади.
– Да отчего же? – сказала княжна.
Никто не ответил, и княжна Марья, оглядываясь по толпе, замечала, что теперь все глаза, с которыми она встречалась, тотчас же опускались.
– Отчего же вы не хотите? – спросила она опять.
Никто не отвечал.
Княжне Марье становилось тяжело от этого молчанья; она старалась уловить чей нибудь взгляд.
– Отчего вы не говорите? – обратилась княжна к старому старику, который, облокотившись на палку, стоял перед ней. – Скажи, ежели ты думаешь, что еще что нибудь нужно. Я все сделаю, – сказала она, уловив его взгляд. Но он, как бы рассердившись за это, опустил совсем голову и проговорил:
– Чего соглашаться то, не нужно нам хлеба.
– Что ж, нам все бросить то? Не согласны. Не согласны… Нет нашего согласия. Мы тебя жалеем, а нашего согласия нет. Поезжай сама, одна… – раздалось в толпе с разных сторон. И опять на всех лицах этой толпы показалось одно и то же выражение, и теперь это было уже наверное не выражение любопытства и благодарности, а выражение озлобленной решительности.
– Да вы не поняли, верно, – с грустной улыбкой сказала княжна Марья. – Отчего вы не хотите ехать? Я обещаю поселить вас, кормить. А здесь неприятель разорит вас…
Но голос ее заглушали голоса толпы.
– Нет нашего согласия, пускай разоряет! Не берем твоего хлеба, нет согласия нашего!
Княжна Марья старалась уловить опять чей нибудь взгляд из толпы, но ни один взгляд не был устремлен на нее; глаза, очевидно, избегали ее. Ей стало странно и неловко.
– Вишь, научила ловко, за ней в крепость иди! Дома разори да в кабалу и ступай. Как же! Я хлеб, мол, отдам! – слышались голоса в толпе.
Княжна Марья, опустив голову, вышла из круга и пошла в дом. Повторив Дрону приказание о том, чтобы завтра были лошади для отъезда, она ушла в свою комнату и осталась одна с своими мыслями.


Долго эту ночь княжна Марья сидела у открытого окна в своей комнате, прислушиваясь к звукам говора мужиков, доносившегося с деревни, но она не думала о них. Она чувствовала, что, сколько бы она ни думала о них, она не могла бы понять их. Она думала все об одном – о своем горе, которое теперь, после перерыва, произведенного заботами о настоящем, уже сделалось для нее прошедшим. Она теперь уже могла вспоминать, могла плакать и могла молиться. С заходом солнца ветер затих. Ночь была тихая и свежая. В двенадцатом часу голоса стали затихать, пропел петух, из за лип стала выходить полная луна, поднялся свежий, белый туман роса, и над деревней и над домом воцарилась тишина.
Одна за другой представлялись ей картины близкого прошедшего – болезни и последних минут отца. И с грустной радостью она теперь останавливалась на этих образах, отгоняя от себя с ужасом только одно последнее представление его смерти, которое – она чувствовала – она была не в силах созерцать даже в своем воображении в этот тихий и таинственный час ночи. И картины эти представлялись ей с такой ясностью и с такими подробностями, что они казались ей то действительностью, то прошедшим, то будущим.
То ей живо представлялась та минута, когда с ним сделался удар и его из сада в Лысых Горах волокли под руки и он бормотал что то бессильным языком, дергал седыми бровями и беспокойно и робко смотрел на нее.
«Он и тогда хотел сказать мне то, что он сказал мне в день своей смерти, – думала она. – Он всегда думал то, что он сказал мне». И вот ей со всеми подробностями вспомнилась та ночь в Лысых Горах накануне сделавшегося с ним удара, когда княжна Марья, предчувствуя беду, против его воли осталась с ним. Она не спала и ночью на цыпочках сошла вниз и, подойдя к двери в цветочную, в которой в эту ночь ночевал ее отец, прислушалась к его голосу. Он измученным, усталым голосом говорил что то с Тихоном. Ему, видно, хотелось поговорить. «И отчего он не позвал меня? Отчего он не позволил быть мне тут на месте Тихона? – думала тогда и теперь княжна Марья. – Уж он не выскажет никогда никому теперь всего того, что было в его душе. Уж никогда не вернется для него и для меня эта минута, когда бы он говорил все, что ему хотелось высказать, а я, а не Тихон, слушала бы и понимала его. Отчего я не вошла тогда в комнату? – думала она. – Может быть, он тогда же бы сказал мне то, что он сказал в день смерти. Он и тогда в разговоре с Тихоном два раза спросил про меня. Ему хотелось меня видеть, а я стояла тут, за дверью. Ему было грустно, тяжело говорить с Тихоном, который не понимал его. Помню, как он заговорил с ним про Лизу, как живую, – он забыл, что она умерла, и Тихон напомнил ему, что ее уже нет, и он закричал: „Дурак“. Ему тяжело было. Я слышала из за двери, как он, кряхтя, лег на кровать и громко прокричал: „Бог мой!Отчего я не взошла тогда? Что ж бы он сделал мне? Что бы я потеряла? А может быть, тогда же он утешился бы, он сказал бы мне это слово“. И княжна Марья вслух произнесла то ласковое слово, которое он сказал ей в день смерти. «Ду ше нь ка! – повторила княжна Марья это слово и зарыдала облегчающими душу слезами. Она видела теперь перед собою его лицо. И не то лицо, которое она знала с тех пор, как себя помнила, и которое она всегда видела издалека; а то лицо – робкое и слабое, которое она в последний день, пригибаясь к его рту, чтобы слышать то, что он говорил, в первый раз рассмотрела вблизи со всеми его морщинами и подробностями.
«Душенька», – повторила она.
«Что он думал, когда сказал это слово? Что он думает теперь? – вдруг пришел ей вопрос, и в ответ на это она увидала его перед собой с тем выражением лица, которое у него было в гробу на обвязанном белым платком лице. И тот ужас, который охватил ее тогда, когда она прикоснулась к нему и убедилась, что это не только не был он, но что то таинственное и отталкивающее, охватил ее и теперь. Она хотела думать о другом, хотела молиться и ничего не могла сделать. Она большими открытыми глазами смотрела на лунный свет и тени, всякую секунду ждала увидеть его мертвое лицо и чувствовала, что тишина, стоявшая над домом и в доме, заковывала ее.