Вокализ

Вокали́з (от фр. vocalise от лат. vocalis — звучный, гласный — от vox — голос) — пение без слов, так же пьеса для голоса без слов, из одних гласных звуков или слогов. Используется в том числе для развития голоса: в отношении его количественных характеристик и голосовой техники.

Вокализ появился в середине восемнадцатого века. Первыми произведениями, исполняющимися голосом без слов, стали упражнения композиторов Люлли и Рамо. До девятнадцатого века упражнения, написанные в технике вокализа, широко применялись в учебных целях.

В девятнадцатом веке вокализ становится популярен благодаря многочисленным этюдам, в которых голосу аккомпанировало фортепиано. Большой популярностью пользовались, например, вокализы Джузеппе Конконе.

Во второй половине ХХ века в СССР были опубликованы и нашли широкое применение в вокальной педагогике вокализы И. Н. Вилинской (1920—1986), дочери известного композитора Н. Н. Вилинского. В это же время вокализы стали популярны и в советском кино. Самые известные принадлежат Андрею Петрову в фильмах "Служебный роман" и "Осенний марафон".

Наиболее известные музыкальные произведения, основанные на вокализе — «Вокализ» Рахманинова, «Хабанера» М. Равеля, «Бразильская бахиана № 5» Вилла-Лобоса и Концерт для голоса с оркестром Р. Глиэра. В индийской классической музыке используется прием aakaar — голосовые упражнения перед пением.

Из эстрадных произведений особую популярность получил вокализ А. И. Островского «Я очень рад, ведь я наконец возвращаюсь домой» в исполнении Эдуарда Хиля. Шлягер был написан ещё в 1966 году и со временем был практически забыт, однако в 2010 году одна из концертных записей Хиля с вокализом попала в Интернет и неожиданно приобрела мировую популярность.

См. также

• Скэт
• Мелизм
• А капелла
• Песни без слов
• Музыка без слов

Литература

• Музыкальный словарь в рассказах / Михеева Л. — М.: 1986 г. 176 с.
• Spem in alium - Tallis Scholars / 10th June 2006

Отрывок, характеризующий Вокализ

– Убирайся к чорту, – сказал Анатоль и, взявшись за волосы, вышел в другую комнату и тотчас же вернулся и с ногами сел на кресло близко перед Долоховым. – Это чорт знает что такое! А? Ты посмотри, как бьется! – Он взял руку Долохова и приложил к своему сердцу. – Ah! quel pied, mon cher, quel regard! Une deesse!! [О! Какая ножка, мой друг, какой взгляд! Богиня!!] A?
Долохов, холодно улыбаясь и блестя своими красивыми, наглыми глазами, смотрел на него, видимо желая еще повеселиться над ним.
– Ну деньги выйдут, тогда что?
– Тогда что? А? – повторил Анатоль с искренним недоумением перед мыслью о будущем. – Тогда что? Там я не знаю что… Ну что глупости говорить! – Он посмотрел на часы. – Пора!
Анатоль пошел в заднюю комнату.
– Ну скоро ли вы? Копаетесь тут! – крикнул он на слуг.
Долохов убрал деньги и крикнув человека, чтобы велеть подать поесть и выпить на дорогу, вошел в ту комнату, где сидели Хвостиков и Макарин.
Анатоль в кабинете лежал, облокотившись на руку, на диване, задумчиво улыбался и что то нежно про себя шептал своим красивым ртом.
– Иди, съешь что нибудь. Ну выпей! – кричал ему из другой комнаты Долохов.
– Не хочу! – ответил Анатоль, всё продолжая улыбаться.
– Иди, Балага приехал.
Анатоль встал и вошел в столовую. Балага был известный троечный ямщик, уже лет шесть знавший Долохова и Анатоля, и служивший им своими тройками. Не раз он, когда полк Анатоля стоял в Твери, с вечера увозил его из Твери, к рассвету доставлял в Москву и увозил на другой день ночью. Не раз он увозил Долохова от погони, не раз он по городу катал их с цыганами и дамочками, как называл Балага. Не раз он с их работой давил по Москве народ и извозчиков, и всегда его выручали его господа, как он называл их. Не одну лошадь он загнал под ними. Не раз он был бит ими, не раз напаивали они его шампанским и мадерой, которую он любил, и не одну штуку он знал за каждым из них, которая обыкновенному человеку давно бы заслужила Сибирь. В кутежах своих они часто зазывали Балагу, заставляли его пить и плясать у цыган, и не одна тысяча их денег перешла через его руки. Служа им, он двадцать раз в году рисковал и своей жизнью и своей шкурой, и на их работе переморил больше лошадей, чем они ему переплатили денег. Но он любил их, любил эту безумную езду, по восемнадцати верст в час, любил перекувырнуть извозчика и раздавить пешехода по Москве, и во весь скок пролететь по московским улицам. Он любил слышать за собой этот дикий крик пьяных голосов: «пошел! пошел!» тогда как уж и так нельзя было ехать шибче; любил вытянуть больно по шее мужика, который и так ни жив, ни мертв сторонился от него. «Настоящие господа!» думал он.