Волейбол на Олимпийских играх

Соревнования по волейболу на летних Олимпийских играх впервые появились на летних Олимпийских играх 1964 в Токио и с тех пор включались в программу каждых последующих Игр.

История и система соревнований

Волейбол был признан олимпийским видом спорта решением 53-й сессии Международного олимпийского комитета, проходившей в 1957 году в Софии. К этому периоду Международная федерация волейбола (FIVB) объединяла 115 национальных федераций. Тем не менее в программу летних Олимпийских игр 1960 в Риме волейбол включён не был — менять программу и календарь соревнований было уже поздно.

В первом олимпийском турнире по волейболу участвовали 6 женских и 10 мужских команд, в дальнейшем их количество увеличивалось, что привело к изменению формата олимпийских турниров: на Играх 1964 и 1968 года соревнования проводились по круговой системе, с 1972 года введёны матчи на выбывание (плей-офф, или олимпийская система).

К 1996 году количество участников олимпийских турниров увеличено до 12 и была введена новая система квалификации на Игры. Отбор производится по итогам предшествующих Играм розыгрышей Кубка мира, континентальных и мировых отборочных турниров.

Олимпийские турниры проходят для мужских и женских команд по одинаковой схеме, которая предусматривает проведение игр строго через день и включает в себя два этапа: сначала участники соревнований играют по круговой системе в двух группах (A и B), затем команды, занявшие в группах 1—4-е места, играют по системе с выбыванием, начиная с четвертьфинала. Классификационные матчи на Олимпийских играх не проводятся: проигравшие в четвертьфинале занимают 5-е место, пятые команды групп A и B классифицируются на 9-м месте, аутсайдеры группового этапа — на 11-м месте.

Пляжный волейбол присутствовал на Олимпийских играх 1992 года в Барселоне в качестве показательного вида спорта, 24 сентября 1993 года на 101-й сессии Международного олимпийского комитета в Монте-Карло был признан олимпийским видом спорта и дебютировал в соревновательной программе на Олимпийских играх 1996 года в Атланте. Мужской и женский турниры в этой дисциплине начали проводиться одновременно.

Как и в классическом волейболе, турниры состоят из группового этапа и плей-офф. В них участвуют по 24 команды (не более двух от одной страны), в число которых входят команда страны-организатора, действующие чемпионы мира (с 2015 года), 15 лидеров рейтинга Международной федерации волейбола, 5 победителей Континентального кубка и 2 команды по результатам финала Кубка мира.

Призёры соревнований

Волейбол

Мужчины

Год	Место проведения	Финал			Матч за 3-е место
		1-е место	Счёт	2-е место	3-е место	Счёт	4-е место
1964	Токио	СССР		Чехословакия	Япония		Румыния
1968	Мехико	СССР		Япония	Чехословакия		ГДР
1972	Мюнхен	Япония	3 : 1 11:15, 15:2, 15:10, 15:10	ГДР	СССР	3 : 0 15:11, 15:8, 15:13	Болгария
1976	Монреаль	Польша	3 : 2 11:15, 15:13, 12:15, 19:17, 15:7	СССР	Куба	3 : 0 15:8, 15:9, 15:8	Япония
1980	Москва	СССР	3 : 1 15:7, 15:13, 14:16, 15:11	Болгария	Румыния	3 : 1 15:10, 9:15, 15:13, 15:9	Польша
1984	Лос-Анджелес	США	3 : 0 15:6, 15:6, 15:7	Бразилия	Италия	3 : 0 15:11, 15:12, 15:8	Канада
1988	Сеул	США	3 : 1 13:15, 15:10, 15:4, 15:8	СССР	Аргентина	3 : 2 15:10, 15:17, 15:8, 12:15, 15:9	Бразилия
1992	Барселона	Бразилия	3 : 0 15:12, 15:8, 15:5	Нидерланды	США	3 : 1 12:15, 15:13, 15:7, 15:11	Куба
1996	Атланта	Нидерланды	3 : 2 15:12, 9:15, 16:14, 9:15, 17:15	Италия	Югославия	3 : 1 15:8, 7:15, 15:8, 15:9	Россия
2000	Сидней	Югославия	3 : 0 25:22, 25:22, 25:20	Россия	Италия	3 : 0 25:16, 25:15, 25:18	Аргентина
2004	Афины	Бразилия	3 : 1 25:15, 24:26, 25:20, 25:22	Италия	Россия	3 : 0 25:22, 27:25, 25:16	США
2008	Пекин	США	3 : 1 20:25, 25:22, 25:21, 25:23	Бразилия	Россия	3 : 0 25:22, 25:19, 25:23	Италия
2012	Лондон	Россия	3 : 2 19:25, 20:25, 29:27, 25:22, 15:9	Бразилия	Италия	3 : 1 25:19, 23:25, 25:22, 25:21	Болгария
2016	Рио-де-Жанейро	Бразилия	3 : 0 25:22, 28:26, 26:24	Италия	США	3 : 2 23:25, 21:25, 25:19, 25:19, 15:13	Россия

Женщины

Год	Место проведения	Финал			Матч за 3-е место
		1-е место	Счёт	2-е место	3-е место	Счёт	4-е место
1964	Токио	Япония		СССР	Польша		Румыния
1968	Мехико	СССР		Япония	Польша		Перу
1972	Мюнхен	СССР	3 : 2 15:11, 4:15, 15:11, 9:15, 15:11	Япония	КНДР	3 : 0 15:7, 15:9, 15:9	Южная Корея
1976	Монреаль	Япония	3 : 0 15:7, 15:8, 15:2	СССР	Южная Корея	3 : 1 12:15, 15:12, 15:10, 15:6	Венгрия
1980	Москва	СССР	3 : 1 15:12, 11:15, 15:13, 15:7	ГДР	Болгария	3 : 2 15:5, 13:15, 6:15, 15:4, 15:8	Венгрия
1984	Лос-Анджелес	Китай	3 : 0 16:14, 15:3, 15:9	США	Япония	3 : 1 13:15, 15:4, 15:7, 15:10	Перу
1988	Сеул	СССР	3 : 2 10:15, 12:15, 15:13, 15:7, 17:15	Перу	Китай	3 : 0 15:13, 15:6, 15:6	Япония
1992	Барселона	Куба	3 : 1 16:14, 12:15, 15:12, 15:13	Объединённая команда	США	3 : 0 15:8, 15:6, 15:13	Бразилия
1996	Атланта	Куба	3 : 1 14:16, 15:12, 17:15, 15:6	Китай	Бразилия	3 : 2 15:13, 4:15, 16:14, 8:15, 15:13	Россия
2000	Сидней	Куба	3 : 2 25:27, 32:34, 25:19, 25:18, 15:7	Россия	Бразилия	3 : 0 25:18, 25:22, 25:21	США
2004	Афины	Китай	3 : 2 28:30, 25:27, 25:20, 25:23, 15:12	Россия	Куба	3 : 1 25:22, 25:22, 14:25, 25:17	Бразилия
2008	Пекин	Бразилия	3 : 1 25:15, 18:25, 25:13, 25:21	США	Китай	3 : 1 25:16, 21:25, 25:13, 25:20	Куба
2012	Лондон	Бразилия	3 : 1 11:25, 25:17, 25:20, 25:17	США	Япония	3 : 0 25:22, 26:24, 25:21	Южная Корея
2016	Рио-де-Жанейро	Китай	3 : 1 19:25, 25:17, 25:22, 25:23	Сербия	США	3 : 1 25:23, 25:27, 25:22, 25:19	Нидерланды

Пляжный волейбол

Мужчины

Год	Место проведения	Финал			Матч за 3-е место
		1-е место	Счёт	2-е место	3-е место	Счёт	4-е место
1996	Атланта	США Карч Кирай Кент Стеффес	2 : 0 12:5, 12:8	США Майк Додд Майк Уитмарш	Канада Джон Чайлд Марк Макхис	2 : 0 12:5, 12:8	Португалия Жоан Бренья Мигель Майя
2000	Сидней	США Дэйн Блэнтон Эрик Фоноймоана	2 : 0 12:11, 12:9	Бразилия Зе Марко Рикарду	Германия Йёрг Аман Аксель Хагер	2 : 0 12:9, 12:6	Португалия Жоан Бренья Мигель Майя
2004	Афины	Бразилия Эмануэль Рикарду	2 : 0 21:16, 21:15	Испания Хавьер Босма Пабло Эррера	Швейцария Патрик Хойшер Штефан Кобель	2 : 1 19:21, 21:17, 15:13	Австралия Джульен Проссер Марк Уильямс
2008	Пекин	США Тодд Роджерс Филлип Дэлхоссер	2 : 1 23:21, 17:21, 15:4	Бразилия Марсиу Фабиу	Бразилия Эмануэль Рикарду	2 : 0 21:15, 21:10	Грузия Ренато Гомес Жорже Терсейро
2012	Лондон	Германия Юлиус Бринк Йонас Рекерман	2 : 1 23:21, 16:21, 16:14	Бразилия Эмануэль Алисон	Латвия Мартиньш Плявиньш Янис Шмединьш	2 : 1 19:21, 21:19, 15:11	Нидерланды Рейндер Нюммердор Ричард Схёйл
2016	Рио-де-Жанейро	Бразилия Алисон Бруно	2 : 0 21:19, 21:17	Италия Даниэле Лупо Паоло Николаи	Нидерланды Александер Брауэр Роберт Меувсен	2 : 0 23:21, 22:20	Россия Константин Семёнов Вячеслав Красильников

Женщины

Год	Место проведения	Финал			Матч за 3-е место
		1-е место	Счёт	2-е место	3-е место	Счёт	4-е место
1996	Атланта	Бразилия Сандра Пирес Джеки Силва	2 : 0 12:11, 12:6	Бразилия Моника Родригес Адриана Самюэль	Австралия Нэтэли Кук Керри Поттэрст	2 : 0 12:11, 12:7	США Барбра Фонтана Линда Хэнли
2000	Сидней	Австралия Нэтэли Кук Керри Поттэрст	2 : 0 12:11, 12:10	Бразилия Шелда Беде Адриана Беар	Бразилия Сандра Пирес Адриана Самюэль	2 : 0 12:4, 12:6	Япония Юкико Такахаси Мика Теру Саики
2004	Афины	США Кэрри Уолш Мисти Мэй	2 : 0 21:17, 21:11	Бразилия Шелда Беде Адриана Беар	США Холли Макпик Элейн Янгз	2 : 1 21:18, 15:21, 15:9	Австралия Нэтэли Кук Николь Сандерсон
2008	Пекин	США Кэрри Уолш Мисти Мэй-Трейнор	2 : 0 21:18, 21:18	Китай Тянь Цзя Ван Цзе	Китай Сюэ Чэнь Чжан Си	2 : 0 21:19, 21:17	Бразилия Талита Рената
2012	Лондон	США Кэрри Уолш Мисти Мэй-Трейнор	2 : 0 21:16, 21:16	США Дженнифер Кесси Эйприл Росс	Бразилия Жулиана Фелисберта Лариса Франса	2 : 1 11:21, 21:19, 15:12	Китай Сюэ Чэнь Чжан Си
2016	Рио-де-Жанейро	Германия Лаура Людвиг Кира Валькенхорст	2 : 0 21:18, 21:14	Бразилия Агата Беднарчук Барбара Сейшас	США Эйприл Росс Керри Уолш Дженнингс	2 : 1 17:21, 21:17, 15:9	Бразилия Талита Лариса Франса

Литература

Булдакова Л. С., Никитин Л. П. Шесть в защите — шесть в нападении. Волейбол на Олимпиадах. — М.: Советская Россия, 1979. — 112 с.

См. также

• Список призёров Олимпийских игр по волейболу

Ссылки

• [www.sports-reference.com/olympics/sports/VOL/ Волейбол] и [www.sports-reference.com/olympics/sports/BVO/ пляжный волейбол] на Олимпийских играх  (англ.)

Отрывок, характеризующий Волейбол на Олимпийских играх

– A vos places! [По местам!] – вдруг закричал голос.
Между пленными и конвойными произошло радостное смятение и ожидание чего то счастливого и торжественного. Со всех сторон послышались крики команды, и с левой стороны, рысью объезжая пленных, показались кавалеристы, хорошо одетые, на хороших лошадях. На всех лицах было выражение напряженности, которая бывает у людей при близости высших властей. Пленные сбились в кучу, их столкнули с дороги; конвойные построились.
– L'Empereur! L'Empereur! Le marechal! Le duc! [Император! Император! Маршал! Герцог!] – и только что проехали сытые конвойные, как прогремела карета цугом, на серых лошадях. Пьер мельком увидал спокойное, красивое, толстое и белое лицо человека в треугольной шляпе. Это был один из маршалов. Взгляд маршала обратился на крупную, заметную фигуру Пьера, и в том выражении, с которым маршал этот нахмурился и отвернул лицо, Пьеру показалось сострадание и желание скрыть его.
Генерал, который вел депо, с красным испуганным лицом, погоняя свою худую лошадь, скакал за каретой. Несколько офицеров сошлось вместе, солдаты окружили их. У всех были взволнованно напряженные лица.
– Qu'est ce qu'il a dit? Qu'est ce qu'il a dit?.. [Что он сказал? Что? Что?..] – слышал Пьер.
Во время проезда маршала пленные сбились в кучу, и Пьер увидал Каратаева, которого он не видал еще в нынешнее утро. Каратаев в своей шинельке сидел, прислонившись к березе. В лице его, кроме выражения вчерашнего радостного умиления при рассказе о безвинном страдании купца, светилось еще выражение тихой торжественности.
Каратаев смотрел на Пьера своими добрыми, круглыми глазами, подернутыми теперь слезою, и, видимо, подзывал его к себе, хотел сказать что то. Но Пьеру слишком страшно было за себя. Он сделал так, как будто не видал его взгляда, и поспешно отошел.
Когда пленные опять тронулись, Пьер оглянулся назад. Каратаев сидел на краю дороги, у березы; и два француза что то говорили над ним. Пьер не оглядывался больше. Он шел, прихрамывая, в гору.
Сзади, с того места, где сидел Каратаев, послышался выстрел. Пьер слышал явственно этот выстрел, но в то же мгновение, как он услыхал его, Пьер вспомнил, что он не кончил еще начатое перед проездом маршала вычисление о том, сколько переходов оставалось до Смоленска. И он стал считать. Два французские солдата, из которых один держал в руке снятое, дымящееся ружье, пробежали мимо Пьера. Они оба были бледны, и в выражении их лиц – один из них робко взглянул на Пьера – было что то похожее на то, что он видел в молодом солдате на казни. Пьер посмотрел на солдата и вспомнил о том, как этот солдат третьего дня сжег, высушивая на костре, свою рубаху и как смеялись над ним.
Собака завыла сзади, с того места, где сидел Каратаев. «Экая дура, о чем она воет?» – подумал Пьер.
Солдаты товарищи, шедшие рядом с Пьером, не оглядывались, так же как и он, на то место, с которого послышался выстрел и потом вой собаки; но строгое выражение лежало на всех лицах.


Депо, и пленные, и обоз маршала остановились в деревне Шамшеве. Все сбилось в кучу у костров. Пьер подошел к костру, поел жареного лошадиного мяса, лег спиной к огню и тотчас же заснул. Он спал опять тем же сном, каким он спал в Можайске после Бородина.
Опять события действительности соединялись с сновидениями, и опять кто то, сам ли он или кто другой, говорил ему мысли, и даже те же мысли, которые ему говорились в Можайске.
«Жизнь есть всё. Жизнь есть бог. Все перемещается и движется, и это движение есть бог. И пока есть жизнь, есть наслаждение самосознания божества. Любить жизнь, любить бога. Труднее и блаженнее всего любить эту жизнь в своих страданиях, в безвинности страданий».
«Каратаев» – вспомнилось Пьеру.
И вдруг Пьеру представился, как живой, давно забытый, кроткий старичок учитель, который в Швейцарии преподавал Пьеру географию. «Постой», – сказал старичок. И он показал Пьеру глобус. Глобус этот был живой, колеблющийся шар, не имеющий размеров. Вся поверхность шара состояла из капель, плотно сжатых между собой. И капли эти все двигались, перемещались и то сливались из нескольких в одну, то из одной разделялись на многие. Каждая капля стремилась разлиться, захватить наибольшее пространство, но другие, стремясь к тому же, сжимали ее, иногда уничтожали, иногда сливались с нею.
– Вот жизнь, – сказал старичок учитель.
«Как это просто и ясно, – подумал Пьер. – Как я мог не знать этого прежде».
– В середине бог, и каждая капля стремится расшириться, чтобы в наибольших размерах отражать его. И растет, сливается, и сжимается, и уничтожается на поверхности, уходит в глубину и опять всплывает. Вот он, Каратаев, вот разлился и исчез. – Vous avez compris, mon enfant, [Понимаешь ты.] – сказал учитель.
– Vous avez compris, sacre nom, [Понимаешь ты, черт тебя дери.] – закричал голос, и Пьер проснулся.
Он приподнялся и сел. У костра, присев на корточках, сидел француз, только что оттолкнувший русского солдата, и жарил надетое на шомпол мясо. Жилистые, засученные, обросшие волосами, красные руки с короткими пальцами ловко поворачивали шомпол. Коричневое мрачное лицо с насупленными бровями ясно виднелось в свете угольев.
– Ca lui est bien egal, – проворчал он, быстро обращаясь к солдату, стоявшему за ним. – …brigand. Va! [Ему все равно… разбойник, право!]
И солдат, вертя шомпол, мрачно взглянул на Пьера. Пьер отвернулся, вглядываясь в тени. Один русский солдат пленный, тот, которого оттолкнул француз, сидел у костра и трепал по чем то рукой. Вглядевшись ближе, Пьер узнал лиловую собачонку, которая, виляя хвостом, сидела подле солдата.
– А, пришла? – сказал Пьер. – А, Пла… – начал он и не договорил. В его воображении вдруг, одновременно, связываясь между собой, возникло воспоминание о взгляде, которым смотрел на него Платон, сидя под деревом, о выстреле, слышанном на том месте, о вое собаки, о преступных лицах двух французов, пробежавших мимо его, о снятом дымящемся ружье, об отсутствии Каратаева на этом привале, и он готов уже был понять, что Каратаев убит, но в то же самое мгновенье в его душе, взявшись бог знает откуда, возникло воспоминание о вечере, проведенном им с красавицей полькой, летом, на балконе своего киевского дома. И все таки не связав воспоминаний нынешнего дня и не сделав о них вывода, Пьер закрыл глаза, и картина летней природы смешалась с воспоминанием о купанье, о жидком колеблющемся шаре, и он опустился куда то в воду, так что вода сошлась над его головой.
Перед восходом солнца его разбудили громкие частые выстрелы и крики. Мимо Пьера пробежали французы.
– Les cosaques! [Казаки!] – прокричал один из них, и через минуту толпа русских лиц окружила Пьера.
Долго не мог понять Пьер того, что с ним было. Со всех сторон он слышал вопли радости товарищей.
– Братцы! Родимые мои, голубчики! – плача, кричали старые солдаты, обнимая казаков и гусар. Гусары и казаки окружали пленных и торопливо предлагали кто платья, кто сапоги, кто хлеба. Пьер рыдал, сидя посреди их, и не мог выговорить ни слова; он обнял первого подошедшего к нему солдата и, плача, целовал его.
Долохов стоял у ворот разваленного дома, пропуская мимо себя толпу обезоруженных французов. Французы, взволнованные всем происшедшим, громко говорили между собой; но когда они проходили мимо Долохова, который слегка хлестал себя по сапогам нагайкой и глядел на них своим холодным, стеклянным, ничего доброго не обещающим взглядом, говор их замолкал. С другой стороны стоял казак Долохова и считал пленных, отмечая сотни чертой мела на воротах.
– Сколько? – спросил Долохов у казака, считавшего пленных.
– На вторую сотню, – отвечал казак.
– Filez, filez, [Проходи, проходи.] – приговаривал Долохов, выучившись этому выражению у французов, и, встречаясь глазами с проходившими пленными, взгляд его вспыхивал жестоким блеском.
Денисов, с мрачным лицом, сняв папаху, шел позади казаков, несших к вырытой в саду яме тело Пети Ростова.


С 28 го октября, когда начались морозы, бегство французов получило только более трагический характер замерзающих и изжаривающихся насмерть у костров людей и продолжающих в шубах и колясках ехать с награбленным добром императора, королей и герцогов; но в сущности своей процесс бегства и разложения французской армии со времени выступления из Москвы нисколько не изменился.
От Москвы до Вязьмы из семидесятитрехтысячной французской армии, не считая гвардии (которая во всю войну ничего не делала, кроме грабежа), из семидесяти трех тысяч осталось тридцать шесть тысяч (из этого числа не более пяти тысяч выбыло в сражениях). Вот первый член прогрессии, которым математически верно определяются последующие.
Французская армия в той же пропорции таяла и уничтожалась от Москвы до Вязьмы, от Вязьмы до Смоленска, от Смоленска до Березины, от Березины до Вильны, независимо от большей или меньшей степени холода, преследования, заграждения пути и всех других условий, взятых отдельно. После Вязьмы войска французские вместо трех колонн сбились в одну кучу и так шли до конца. Бертье писал своему государю (известно, как отдаленно от истины позволяют себе начальники описывать положение армии). Он писал:
«Je crois devoir faire connaitre a Votre Majeste l'etat de ses troupes dans les differents corps d'annee que j'ai ete a meme d'observer depuis deux ou trois jours dans differents passages. Elles sont presque debandees. Le nombre des soldats qui suivent les drapeaux est en proportion du quart au plus dans presque tous les regiments, les autres marchent isolement dans differentes directions et pour leur compte, dans l'esperance de trouver des subsistances et pour se debarrasser de la discipline. En general ils regardent Smolensk comme le point ou ils doivent se refaire. Ces derniers jours on a remarque que beaucoup de soldats jettent leurs cartouches et leurs armes. Dans cet etat de choses, l'interet du service de Votre Majeste exige, quelles que soient ses vues ulterieures qu'on rallie l'armee a Smolensk en commencant a la debarrasser des non combattans, tels que hommes demontes et des bagages inutiles et du materiel de l'artillerie qui n'est plus en proportion avec les forces actuelles. En outre les jours de repos, des subsistances sont necessaires aux soldats qui sont extenues par la faim et la fatigue; beaucoup sont morts ces derniers jours sur la route et dans les bivacs. Cet etat de choses va toujours en augmentant et donne lieu de craindre que si l'on n'y prete un prompt remede, on ne soit plus maitre des troupes dans un combat. Le 9 November, a 30 verstes de Smolensk».
[Долгом поставляю донести вашему величеству о состоянии корпусов, осмотренных мною на марше в последние три дня. Они почти в совершенном разброде. Только четвертая часть солдат остается при знаменах, прочие идут сами по себе разными направлениями, стараясь сыскать пропитание и избавиться от службы. Все думают только о Смоленске, где надеются отдохнуть. В последние дни много солдат побросали патроны и ружья. Какие бы ни были ваши дальнейшие намерения, но польза службы вашего величества требует собрать корпуса в Смоленске и отделить от них спешенных кавалеристов, безоружных, лишние обозы и часть артиллерии, ибо она теперь не в соразмерности с числом войск. Необходимо продовольствие и несколько дней покоя; солдаты изнурены голодом и усталостью; в последние дни многие умерли на дороге и на биваках. Такое бедственное положение беспрестанно усиливается и заставляет опасаться, что, если не будут приняты быстрые меры для предотвращения зла, мы скоро не будем иметь войска в своей власти в случае сражения. 9 ноября, в 30 верстах от Смоленка.]
Ввалившись в Смоленск, представлявшийся им обетованной землей, французы убивали друг друга за провиант, ограбили свои же магазины и, когда все было разграблено, побежали дальше.
Все шли, сами не зная, куда и зачем они идут. Еще менее других знал это гений Наполеона, так как никто ему не приказывал. Но все таки он и его окружающие соблюдали свои давнишние привычки: писались приказы, письма, рапорты, ordre du jour [распорядок дня]; называли друг друга:
«Sire, Mon Cousin, Prince d'Ekmuhl, roi de Naples» [Ваше величество, брат мой, принц Экмюльский, король Неаполитанский.] и т.д. Но приказы и рапорты были только на бумаге, ничто по ним не исполнялось, потому что не могло исполняться, и, несмотря на именование друг друга величествами, высочествами и двоюродными братьями, все они чувствовали, что они жалкие и гадкие люди, наделавшие много зла, за которое теперь приходилось расплачиваться. И, несмотря на то, что они притворялись, будто заботятся об армии, они думали только каждый о себе и о том, как бы поскорее уйти и спастись.


Действия русского и французского войск во время обратной кампании от Москвы и до Немана подобны игре в жмурки, когда двум играющим завязывают глаза и один изредка звонит колокольчиком, чтобы уведомить о себе ловящего. Сначала тот, кого ловят, звонит, не боясь неприятеля, но когда ему приходится плохо, он, стараясь неслышно идти, убегает от своего врага и часто, думая убежать, идет прямо к нему в руки.
Сначала наполеоновские войска еще давали о себе знать – это было в первый период движения по Калужской дороге, но потом, выбравшись на Смоленскую дорогу, они побежали, прижимая рукой язычок колокольчика, и часто, думая, что они уходят, набегали прямо на русских.
При быстроте бега французов и за ними русских и вследствие того изнурения лошадей, главное средство приблизительного узнавания положения, в котором находится неприятель, – разъезды кавалерии, – не существовало. Кроме того, вследствие частых и быстрых перемен положений обеих армий, сведения, какие и были, не могли поспевать вовремя. Если второго числа приходило известие о том, что армия неприятеля была там то первого числа, то третьего числа, когда можно было предпринять что нибудь, уже армия эта сделала два перехода и находилась совсем в другом положении.
Одна армия бежала, другая догоняла. От Смоленска французам предстояло много различных дорог; и, казалось бы, тут, простояв четыре дня, французы могли бы узнать, где неприятель, сообразить что нибудь выгодное и предпринять что нибудь новое. Но после четырехдневной остановки толпы их опять побежали не вправо, не влево, но, без всяких маневров и соображений, по старой, худшей дороге, на Красное и Оршу – по пробитому следу.
Ожидая врага сзади, а не спереди, французы бежали, растянувшись и разделившись друг от друга на двадцать четыре часа расстояния. Впереди всех бежал император, потом короли, потом герцоги. Русская армия, думая, что Наполеон возьмет вправо за Днепр, что было одно разумно, подалась тоже вправо и вышла на большую дорогу к Красному. И тут, как в игре в жмурки, французы наткнулись на наш авангард. Неожиданно увидав врага, французы смешались, приостановились от неожиданности испуга, но потом опять побежали, бросая своих сзади следовавших товарищей. Тут, как сквозь строй русских войск, проходили три дня, одна за одной, отдельные части французов, сначала вице короля, потом Даву, потом Нея. Все они побросали друг друга, побросали все свои тяжести, артиллерию, половину народа и убегали, только по ночам справа полукругами обходя русских.
Ней, шедший последним (потому что, несмотря на несчастное их положение или именно вследствие его, им хотелось побить тот пол, который ушиб их, он занялся нзрыванием никому не мешавших стен Смоленска), – шедший последним, Ней, с своим десятитысячным корпусом, прибежал в Оршу к Наполеону только с тысячью человеками, побросав и всех людей, и все пушки и ночью, украдучись, пробравшись лесом через Днепр.
От Орши побежали дальше по дороге к Вильно, точно так же играя в жмурки с преследующей армией. На Березине опять замешались, многие потонули, многие сдались, но те, которые перебрались через реку, побежали дальше. Главный начальник их надел шубу и, сев в сани, поскакал один, оставив своих товарищей. Кто мог – уехал тоже, кто не мог – сдался или умер.


Казалось бы, в этой то кампании бегства французов, когда они делали все то, что только можно было, чтобы погубить себя; когда ни в одном движении этой толпы, начиная от поворота на Калужскую дорогу и до бегства начальника от армии, не было ни малейшего смысла, – казалось бы, в этот период кампании невозможно уже историкам, приписывающим действия масс воле одного человека, описывать это отступление в их смысле. Но нет. Горы книг написаны историками об этой кампании, и везде описаны распоряжения Наполеона и глубокомысленные его планы – маневры, руководившие войском, и гениальные распоряжения его маршалов.
Отступление от Малоярославца тогда, когда ему дают дорогу в обильный край и когда ему открыта та параллельная дорога, по которой потом преследовал его Кутузов, ненужное отступление по разоренной дороге объясняется нам по разным глубокомысленным соображениям. По таким же глубокомысленным соображениям описывается его отступление от Смоленска на Оршу. Потом описывается его геройство при Красном, где он будто бы готовится принять сражение и сам командовать, и ходит с березовой палкой и говорит:
– J'ai assez fait l'Empereur, il est temps de faire le general, [Довольно уже я представлял императора, теперь время быть генералом.] – и, несмотря на то, тотчас же после этого бежит дальше, оставляя на произвол судьбы разрозненные части армии, находящиеся сзади.
Потом описывают нам величие души маршалов, в особенности Нея, величие души, состоящее в том, что он ночью пробрался лесом в обход через Днепр и без знамен и артиллерии и без девяти десятых войска прибежал в Оршу.
И, наконец, последний отъезд великого императора от геройской армии представляется нам историками как что то великое и гениальное. Даже этот последний поступок бегства, на языке человеческом называемый последней степенью подлости, которой учится стыдиться каждый ребенок, и этот поступок на языке историков получает оправдание.
Тогда, когда уже невозможно дальше растянуть столь эластичные нити исторических рассуждений, когда действие уже явно противно тому, что все человечество называет добром и даже справедливостью, является у историков спасительное понятие о величии. Величие как будто исключает возможность меры хорошего и дурного. Для великого – нет дурного. Нет ужаса, который бы мог быть поставлен в вину тому, кто велик.
– «C'est grand!» [Это величественно!] – говорят историки, и тогда уже нет ни хорошего, ни дурного, а есть «grand» и «не grand». Grand – хорошо, не grand – дурно. Grand есть свойство, по их понятиям, каких то особенных животных, называемых ими героями. И Наполеон, убираясь в теплой шубе домой от гибнущих не только товарищей, но (по его мнению) людей, им приведенных сюда, чувствует que c'est grand, и душа его покойна.
«Du sublime (он что то sublime видит в себе) au ridicule il n'y a qu'un pas», – говорит он. И весь мир пятьдесят лет повторяет: «Sublime! Grand! Napoleon le grand! Du sublime au ridicule il n'y a qu'un pas». [величественное… От величественного до смешного только один шаг… Величественное! Великое! Наполеон великий! От величественного до смешного только шаг.]
И никому в голову не придет, что признание величия, неизмеримого мерой хорошего и дурного, есть только признание своей ничтожности и неизмеримой малости.
Для нас, с данной нам Христом мерой хорошего и дурного, нет неизмеримого. И нет величия там, где нет простоты, добра и правды.


Кто из русских людей, читая описания последнего периода кампании 1812 года, не испытывал тяжелого чувства досады, неудовлетворенности и неясности. Кто не задавал себе вопросов: как не забрали, не уничтожили всех французов, когда все три армии окружали их в превосходящем числе, когда расстроенные французы, голодая и замерзая, сдавались толпами и когда (как нам рассказывает история) цель русских состояла именно в том, чтобы остановить, отрезать и забрать в плен всех французов.
Каким образом то русское войско, которое, слабее числом французов, дало Бородинское сражение, каким образом это войско, с трех сторон окружавшее французов и имевшее целью их забрать, не достигло своей цели? Неужели такое громадное преимущество перед нами имеют французы, что мы, с превосходными силами окружив, не могли побить их? Каким образом это могло случиться?
История (та, которая называется этим словом), отвечая на эти вопросы, говорит, что это случилось оттого, что Кутузов, и Тормасов, и Чичагов, и тот то, и тот то не сделали таких то и таких то маневров.
Но отчего они не сделали всех этих маневров? Отчего, ежели они были виноваты в том, что не достигнута была предназначавшаяся цель, – отчего их не судили и не казнили? Но, даже ежели и допустить, что виною неудачи русских были Кутузов и Чичагов и т. п., нельзя понять все таки, почему и в тех условиях, в которых находились русские войска под Красным и под Березиной (в обоих случаях русские были в превосходных силах), почему не взято в плен французское войско с маршалами, королями и императорами, когда в этом состояла цель русских?
Объяснение этого странного явления тем (как то делают русские военные историки), что Кутузов помешал нападению, неосновательно потому, что мы знаем, что воля Кутузова не могла удержать войска от нападения под Вязьмой и под Тарутиным.
Почему то русское войско, которое с слабейшими силами одержало победу под Бородиным над неприятелем во всей его силе, под Красным и под Березиной в превосходных силах было побеждено расстроенными толпами французов?
Если цель русских состояла в том, чтобы отрезать и взять в плен Наполеона и маршалов, и цель эта не только не была достигнута, и все попытки к достижению этой цели всякий раз были разрушены самым постыдным образом, то последний период кампании совершенно справедливо представляется французами рядом побед и совершенно несправедливо представляется русскими историками победоносным.
Русские военные историки, настолько, насколько для них обязательна логика, невольно приходят к этому заключению и, несмотря на лирические воззвания о мужестве и преданности и т. д., должны невольно признаться, что отступление французов из Москвы есть ряд побед Наполеона и поражений Кутузова.
Но, оставив совершенно в стороне народное самолюбие, чувствуется, что заключение это само в себе заключает противуречие, так как ряд побед французов привел их к совершенному уничтожению, а ряд поражений русских привел их к полному уничтожению врага и очищению своего отечества.
Источник этого противуречия лежит в том, что историками, изучающими события по письмам государей и генералов, по реляциям, рапортам, планам и т. п., предположена ложная, никогда не существовавшая цель последнего периода войны 1812 года, – цель, будто бы состоявшая в том, чтобы отрезать и поймать Наполеона с маршалами и армией.
Цели этой никогда не было и не могло быть, потому что она не имела смысла, и достижение ее было совершенно невозможно.
Цель эта не имела никакого смысла, во первых, потому, что расстроенная армия Наполеона со всей возможной быстротой бежала из России, то есть исполняла то самое, что мог желать всякий русский. Для чего же было делать различные операции над французами, которые бежали так быстро, как только они могли?
Во вторых, бессмысленно было становиться на дороге людей, всю свою энергию направивших на бегство.
В третьих, бессмысленно было терять свои войска для уничтожения французских армий, уничтожавшихся без внешних причин в такой прогрессии, что без всякого загораживания пути они не могли перевести через границу больше того, что они перевели в декабре месяце, то есть одну сотую всего войска.
В четвертых, бессмысленно было желание взять в плен императора, королей, герцогов – людей, плен которых в высшей степени затруднил бы действия русских, как то признавали самые искусные дипломаты того времени (J. Maistre и другие). Еще бессмысленнее было желание взять корпуса французов, когда свои войска растаяли наполовину до Красного, а к корпусам пленных надо было отделять дивизии конвоя, и когда свои солдаты не всегда получали полный провиант и забранные уже пленные мерли с голода.
Весь глубокомысленный план о том, чтобы отрезать и поймать Наполеона с армией, был подобен тому плану огородника, который, выгоняя из огорода потоптавшую его гряды скотину, забежал бы к воротам и стал бы по голове бить эту скотину. Одно, что можно бы было сказать в оправдание огородника, было бы то, что он очень рассердился. Но это нельзя было даже сказать про составителей проекта, потому что не они пострадали от потоптанных гряд.
Но, кроме того, что отрезывание Наполеона с армией было бессмысленно, оно было невозможно.
Невозможно это было, во первых, потому что, так как из опыта видно, что движение колонн на пяти верстах в одном сражении никогда не совпадает с планами, то вероятность того, чтобы Чичагов, Кутузов и Витгенштейн сошлись вовремя в назначенное место, была столь ничтожна, что она равнялась невозможности, как то и думал Кутузов, еще при получении плана сказавший, что диверсии на большие расстояния не приносят желаемых результатов.
Во вторых, невозможно было потому, что, для того чтобы парализировать ту силу инерции, с которой двигалось назад войско Наполеона, надо было без сравнения большие войска, чем те, которые имели русские.
В третьих, невозможно это было потому, что военное слово отрезать не имеет никакого смысла. Отрезать можно кусок хлеба, но не армию. Отрезать армию – перегородить ей дорогу – никак нельзя, ибо места кругом всегда много, где можно обойти, и есть ночь, во время которой ничего не видно, в чем могли бы убедиться военные ученые хоть из примеров Красного и Березины. Взять же в плен никак нельзя без того, чтобы тот, кого берут в плен, на это не согласился, как нельзя поймать ласточку, хотя и можно взять ее, когда она сядет на руку. Взять в плен можно того, кто сдается, как немцы, по правилам стратегии и тактики. Но французские войска совершенно справедливо не находили этого удобным, так как одинаковая голодная и холодная смерть ожидала их на бегстве и в плену.
В четвертых же, и главное, это было невозможно потому, что никогда, с тех пор как существует мир, не было войны при тех страшных условиях, при которых она происходила в 1812 году, и русские войска в преследовании французов напрягли все свои силы и не могли сделать большего, не уничтожившись сами.
В движении русской армии от Тарутина до Красного выбыло пятьдесят тысяч больными и отсталыми, то есть число, равное населению большого губернского города. Половина людей выбыла из армии без сражений.
И об этом то периоде кампании, когда войска без сапог и шуб, с неполным провиантом, без водки, по месяцам ночуют в снегу и при пятнадцати градусах мороза; когда дня только семь и восемь часов, а остальное ночь, во время которой не может быть влияния дисциплины; когда, не так как в сраженье, на несколько часов только люди вводятся в область смерти, где уже нет дисциплины, а когда люди по месяцам живут, всякую минуту борясь с смертью от голода и холода; когда в месяц погибает половина армии, – об этом то периоде кампании нам рассказывают историки, как Милорадович должен был сделать фланговый марш туда то, а Тормасов туда то и как Чичагов должен был передвинуться туда то (передвинуться выше колена в снегу), и как тот опрокинул и отрезал, и т. д., и т. д.
Русские, умиравшие наполовину, сделали все, что можно сделать и должно было сделать для достижения достойной народа цели, и не виноваты в том, что другие русские люди, сидевшие в теплых комнатах, предполагали сделать то, что было невозможно.