Волжские финны

Волжские финны — три финно-угорские народности, живущие в бассейнах рек Мокши и Суры, а также в междуречье Волги и Белой. Волжские финны объединяют марийцев, говорящих на горномарийском и луговомарийском языках, мокшан, говорящих на мокшанском языке, и эрзян, говорящих на эрзянском языке. Особой этнографической группой мокшан считаются каратаи. Этнографических групп эрзян — две: терюхане и шокша. Языки марийский, мокшанский и эрзянский относятся к волжской подгруппе финно-угорской группы уральской семьи языков.

Численность

По примерным подсчётам, общая численность мокшан и эрзян составляла на конец XVI в. примерно 150 тыс. чел., в 1719 г. — 107 тыс. чел, по переписи населения Российской империи 1897 г. мокшан и эрзян насчитывалось 1025 тыс. чел., на 1917 г. численность её оценивалась в 1200 тыс. чел., по переписям СССР мокшан и эрзян было: в 1926 г. — 1340 тыс., в 1937 г. — 1249 тыс., в 1939 г. — 1456 тыс., в 1959 г. — 1285 тыс., в 1979 г. — 1192 тыс. чел. По переписи 1989 г., численность мокшан и эрзян в СССР составляла 1154 тыс. чел. (практически все представители мокшанского и эрзянского этноса проживали в Советском Союзе), из них в РФ — 1072,9 тыс. чел., в том числе в Мордовской АССР проживало 313,4 тыс. чел., что составляло 32,5 % населения республики. Шокша проживает в 15 населённых пунктах Теньгушевского и в 5 Торобеевского районах Мордовии. Общая численность составляет около 10 000 человек.

История

К началу XX века самые значительные из восточнофинских народов, общей численностью до 1 млн человек и проживающих в губерниях Нижегородской, Пензенской, Тамбовской, Симбирской, Казанской, Самарской, Уфимской, Оренбургской и Саратовской.

В начале XII века Гильом де Рубрук впервые говорит о мокше (Moxel). Об эрзянах (арису) впервые говорится в X веке [www.fordham.edu/halsall/source/khazars1.html в письме хазарского Кагана Иосифа]. Позже мокшане и эрзяне играют роль в истории княжеств Рязанского и Суздальско-Нижегородского. По исследованиям финнологов, основанных на изучении языка, мокшане и эрзяняне испытали некогда культурное влияние живших по соседству с ней остготов, литовцев, славян скифских и сарматских племён.

Судя по хорографическим названиям, мокшане и эрзяне населяли в древнейший период своей истории пространство между реками Волгой, Окой, Сурой и притоками Мокши, в бывших губерниях Нижегородской, Симбирской, Пензенской и Тамбовской; далее на восток она расселилась уже в позднейшее время, главным образом отступая перед русскими. Столкновения с волжскими финнами начались у русских с 1103 года, когда в летопись занесено известие о нападении муромского князя Ярослава Святославича на мокшан: «бися Ярослав с Мордвою месяца марта в 4 день и побежден бысть Ярослав». В XIII веке русские стали одолевать «поганскую мордву», это усилилось после основания в 1221 году Нижнего Новгорода на границе мордовских земель. В 1236—1237 земля эрзян и мокшан была полностью разорена Батыем.

После походов на Казань Ивана IV в 1540-е они перешли под покровительство Москвы. В XV—XVII вв. платили ясак Касимовским царям. Мокшане и эрзяне приняла активное участие в восстаниях Разина С. Т. и Пугачёва Е. И.

Татары хозяйничали, главным образом, на юге, в области мокши, тогда как эрзя, оставалась под властью своих князьков, продолжавших бороться с русскими в области Нижнего Новгорода (бывшего эрзянского Обран ош), пользуясь содействием татар. В 1377 год эрзяне под начальством ордынского царевича Арапши, разбили наголову нижегородцев и войска московского князя Дмитрия Ивановича на реке Пьяне. Этот погром не остановил, однако, русской колонизации, и подчинение мокшан и эрзян нижегородским, рязанским и московским князьям шло постепенно начиная с конца XIV века. В походе Грозного против Казани участвовал темниковский князь Еникеев с подвластными ему мокшанами.

После завоевания Казани часть эрзян была роздана боярам; остальные временно вошли в состав царских вотчин, но затем раздавались монастырям и помещикам, главным образом с целью обращения их в христианство. Рядом с русскими помещиками встречаются и туземные мурзы и князьки, перешедшие в христианство, отчасти удержавшие княжеский титул (например князья Баюшевы). Подчинение Москве выразилось прежде всего в захвате у мокшан и эрзян земель и в обложении их тяжёлыми поборами, что, по-видимому, и было причиной их участия во многих бунтах и восстаниях (начиная с эпохи первого самозванца и до Пугачёва), а также бегства на Восток. Уже в половине XVII в. мокшане и эрзяне селятся за Волгой, а в XVIII в. расселяются по Самарской, Уфимской и Оренбургской губерниям. Оставшиеся на прежних местах все более и более подвергались обрусению, отчасти насильственным путём, именно посредством массового крещения (особенно в половине XVIII в.). Новообращенные ничего не понимали в новой религии, а более ревностные язычники срывали с себя кресты и кололи иконы; тогда против них отправлялись команды и виновные наказывались и даже приговаривались за святотатство к сожжению. Попытки воскресить «старую веру», хотя и в иной, проникнутой уже христианскими понятиями форме, повторились в начале XIX в.(«Кузя-бог»). Тем не менее, мокшане и эрзяняне все-таки русели, и за Волгой, на новой почве, это обрусение шло скорее, чем на коренных землях: даже эрзя заимствовала там у своих соседей не только язык и частности быта, но и отношение к религии; среди заволжских мокшан и эрзян развиты раскольничьи секты «Людей Божиих», «Собеседников» и др. В коренной области мокшан обрусение также сделало крупные успехи; много селений даже по названиям нельзя отличить от русских. Более стойко удерживает мокша свои особенности на севере Пензенской губернии, в уу. Краснослободском, Наровчатском и Инсарском; но и здесь группы их селений, окруженные русскими, все более подвергаются русскому влиянию, чему благоприятствуют улучшение путей сообщения, истребление лесов, отхожие промыслы и, наконец, школа. Физический тип мокшан и эрзян не отличается существенно от русского.

По наблюдениям Смирнова, мокша представляет большее разнообразие типов, чем эрзя; рядом с белокурыми и сероглазыми, преобладающими у эрзян, у мокши встречаются и брюнеты, с смуглым цветом кожи и с более тонкими чертами лица. Рост мокшан и эрзян приблизительно одинаковый, но мокшане, по-видимому, отличаются большею массивностью сложения (особенно женщины). Есть разница и в женском костюме: мокшанка носит рубашку и штаны, причём рубашка у неё спускается не до пят, как у эрзянки, а поддерживается у пояса; сверх рубашки эрзянка носит выбитый кафтан, так называемый шушпан, похожий на соответственный наряд черемиски. На голове эрзянки носят круглые кокошники и снабженные спереди рогообразным выступом сороки, а у мокшанок головной убор ближе к черемисскому и заменяется иногда полотенцем или шалью, навёртываемыми в виде чалмы (впрочем, головной убор значительно варьирует в каждой группе ещё и по местностям). Мокшанки не носят также «пулая» — назадника, украшенного бисером и длинной бахромой и распространённого у эрзянок. Эрзяне составляют основную массу финно-угорского населения Заволжья. Во внешнем быту мокшан и эрзян, их жилищах, способах земледелия и т. д. сохранилось мало оригинального, хотя в старину их селения и избы отличались от русских большею разбросанностью и постановкой избы посреди двора или, если и на улицу, то окнами только в сторону двора. К их промыслам принадлежат в некоторых местностях, производства поташа, конопляного масла, домашних сукон (любимый цвет эрзян — белый). К искусству мокшане и эрзяняне равнодушнее чуваш и черемис, у которых, например, многие предметы украшаются резьбой; только женщины не менее заботятся об украшении своего костюма и старательно вышивают свои рубашки и головные уборы. В свадебных обрядах и обычаях сохранились ещё многие черты старины, отголоски старинного брачного и родового права. Переживанием родового быта является также культ предков, остатки которого можно видеть в подробностях погребальных обычаев, поминок. У мокшан и эрзян сохранилось ещё много языческих поверий, которые, однако, по своей отрывочности и сбивчивости не позволяют восстановить точнее древнюю теологию. Известно только, что эрзяне и мокшане почитали духов, хранителей, которые представлялись антропоморфно и отчасти слились с русскими представлениями о домовых, водяных, леших и т. д. Предметами поклонения были также солнце, гром и молния, заря, ветер и т. д. Можно различить следы дуализма — антагонизма между Шкаем (небом) и Шайтаном, которыми созданы, между прочим, Алганжеи (носители болезней). У мокшан и эрзян сохранились озксы — прежние языческие жертвоприношения, отчасти приуроченные к христианским праздникам.

Известные эрзяне

• Инязор Пургаз 
• Инязор Тюштя 
• Степан Разин 
• Чапаев Василий Иванович 
• Ромашкин Владимир Иванович (Йовлань Оло) 
• Абрамов Кузьма Григорьевич 
• Пуркаев Максим Алексеевич 
• Никас Сафонов 
• Наталья Водянова 
• Патриарх Никон 
• Ольга Каниськина 
• Кузьма Алексеев
• Степан Эрьзя
• Русланова Лидия Андреевна
• Надежда Кадышева
• Александр Доронин
• Видяев Фёдор Алексеевич
• Евсевьев Макар Евсевьевич

Аброськин Николай Павлович Маресьев Алексей

Известные мокшане

• Пуреш
• Мокший
• Мордвинов, Николай Семёнович
• Митрополит Антоний (Вадковский)
• Девятаев Михаил Петрович
• Шукшин, Василий Макарович
• Дорофеев, Захар Фёдорович
• Пинясов, Яков Максимович
• Хоркина Светлана
• Петров, Михаил Назарович
• Полумордвинов, Григорий Афанасьевич
• Серебренников, Борис Александрович
• Шишканов, Степан Сергеевич
• Петербургский Фёдор Иванович
• Гаврилов Н.
• Феоктистов, Александр Павлович
• Маскаев, Олег Александрович

Литература

• И. Н. Смирнов, «М. Историко-этнографический очерк» в «Известиях Общества археологии, истории и этнографии при Казанском университете» за 1892—95 гг.; лучшая новейшая монография Мордвы.

См. также

• Масторавань морот

При написании этой статьи использовался материал из Энциклопедического словаря Брокгауза и Ефрона (1890—1907).

Отрывок, характеризующий Волжские финны

– Ах нет, совсем нет, напротив, я очень рад познакомиться с вами, – сказал Пьер, и, взглянув еще раз на руки нового знакомца, ближе рассмотрел перстень. Он увидал на нем Адамову голову, знак масонства.
– Позвольте мне спросить, – сказал он. – Вы масон?
– Да, я принадлежу к братству свободных каменьщиков, сказал проезжий, все глубже и глубже вглядываясь в глаза Пьеру. – И от себя и от их имени протягиваю вам братскую руку.
– Я боюсь, – сказал Пьер, улыбаясь и колеблясь между доверием, внушаемым ему личностью масона, и привычкой насмешки над верованиями масонов, – я боюсь, что я очень далек от пониманья, как это сказать, я боюсь, что мой образ мыслей насчет всего мироздания так противоположен вашему, что мы не поймем друг друга.
– Мне известен ваш образ мыслей, – сказал масон, – и тот ваш образ мыслей, о котором вы говорите, и который вам кажется произведением вашего мысленного труда, есть образ мыслей большинства людей, есть однообразный плод гордости, лени и невежества. Извините меня, государь мой, ежели бы я не знал его, я бы не заговорил с вами. Ваш образ мыслей есть печальное заблуждение.
– Точно так же, как я могу предполагать, что и вы находитесь в заблуждении, – сказал Пьер, слабо улыбаясь.
– Я никогда не посмею сказать, что я знаю истину, – сказал масон, всё более и более поражая Пьера своею определенностью и твердостью речи. – Никто один не может достигнуть до истины; только камень за камнем, с участием всех, миллионами поколений, от праотца Адама и до нашего времени, воздвигается тот храм, который должен быть достойным жилищем Великого Бога, – сказал масон и закрыл глаза.
– Я должен вам сказать, я не верю, не… верю в Бога, – с сожалением и усилием сказал Пьер, чувствуя необходимость высказать всю правду.
Масон внимательно посмотрел на Пьера и улыбнулся, как улыбнулся бы богач, державший в руках миллионы, бедняку, который бы сказал ему, что нет у него, у бедняка, пяти рублей, могущих сделать его счастие.
– Да, вы не знаете Его, государь мой, – сказал масон. – Вы не можете знать Его. Вы не знаете Его, оттого вы и несчастны.
– Да, да, я несчастен, подтвердил Пьер; – но что ж мне делать?
– Вы не знаете Его, государь мой, и оттого вы очень несчастны. Вы не знаете Его, а Он здесь, Он во мне. Он в моих словах, Он в тебе, и даже в тех кощунствующих речах, которые ты произнес сейчас! – строгим дрожащим голосом сказал масон.
Он помолчал и вздохнул, видимо стараясь успокоиться.
– Ежели бы Его не было, – сказал он тихо, – мы бы с вами не говорили о Нем, государь мой. О чем, о ком мы говорили? Кого ты отрицал? – вдруг сказал он с восторженной строгостью и властью в голосе. – Кто Его выдумал, ежели Его нет? Почему явилось в тебе предположение, что есть такое непонятное существо? Почему ты и весь мир предположили существование такого непостижимого существа, существа всемогущего, вечного и бесконечного во всех своих свойствах?… – Он остановился и долго молчал.
Пьер не мог и не хотел прерывать этого молчания.
– Он есть, но понять Его трудно, – заговорил опять масон, глядя не на лицо Пьера, а перед собою, своими старческими руками, которые от внутреннего волнения не могли оставаться спокойными, перебирая листы книги. – Ежели бы это был человек, в существовании которого ты бы сомневался, я бы привел к тебе этого человека, взял бы его за руку и показал тебе. Но как я, ничтожный смертный, покажу всё всемогущество, всю вечность, всю благость Его тому, кто слеп, или тому, кто закрывает глаза, чтобы не видать, не понимать Его, и не увидать, и не понять всю свою мерзость и порочность? – Он помолчал. – Кто ты? Что ты? Ты мечтаешь о себе, что ты мудрец, потому что ты мог произнести эти кощунственные слова, – сказал он с мрачной и презрительной усмешкой, – а ты глупее и безумнее малого ребенка, который бы, играя частями искусно сделанных часов, осмелился бы говорить, что, потому что он не понимает назначения этих часов, он и не верит в мастера, который их сделал. Познать Его трудно… Мы веками, от праотца Адама и до наших дней, работаем для этого познания и на бесконечность далеки от достижения нашей цели; но в непонимании Его мы видим только нашу слабость и Его величие… – Пьер, с замиранием сердца, блестящими глазами глядя в лицо масона, слушал его, не перебивал, не спрашивал его, а всей душой верил тому, что говорил ему этот чужой человек. Верил ли он тем разумным доводам, которые были в речи масона, или верил, как верят дети интонациям, убежденности и сердечности, которые были в речи масона, дрожанию голоса, которое иногда почти прерывало масона, или этим блестящим, старческим глазам, состарившимся на том же убеждении, или тому спокойствию, твердости и знанию своего назначения, которые светились из всего существа масона, и которые особенно сильно поражали его в сравнении с своей опущенностью и безнадежностью; – но он всей душой желал верить, и верил, и испытывал радостное чувство успокоения, обновления и возвращения к жизни.
– Он не постигается умом, а постигается жизнью, – сказал масон.
– Я не понимаю, – сказал Пьер, со страхом чувствуя поднимающееся в себе сомнение. Он боялся неясности и слабости доводов своего собеседника, он боялся не верить ему. – Я не понимаю, – сказал он, – каким образом ум человеческий не может постигнуть того знания, о котором вы говорите.
Масон улыбнулся своей кроткой, отеческой улыбкой.
– Высшая мудрость и истина есть как бы чистейшая влага, которую мы хотим воспринять в себя, – сказал он. – Могу ли я в нечистый сосуд воспринять эту чистую влагу и судить о чистоте ее? Только внутренним очищением самого себя я могу до известной чистоты довести воспринимаемую влагу.
– Да, да, это так! – радостно сказал Пьер.
– Высшая мудрость основана не на одном разуме, не на тех светских науках физики, истории, химии и т. д., на которые распадается знание умственное. Высшая мудрость одна. Высшая мудрость имеет одну науку – науку всего, науку объясняющую всё мироздание и занимаемое в нем место человека. Для того чтобы вместить в себя эту науку, необходимо очистить и обновить своего внутреннего человека, и потому прежде, чем знать, нужно верить и совершенствоваться. И для достижения этих целей в душе нашей вложен свет Божий, называемый совестью.
– Да, да, – подтверждал Пьер.
– Погляди духовными глазами на своего внутреннего человека и спроси у самого себя, доволен ли ты собой. Чего ты достиг, руководясь одним умом? Что ты такое? Вы молоды, вы богаты, вы умны, образованы, государь мой. Что вы сделали из всех этих благ, данных вам? Довольны ли вы собой и своей жизнью?
– Нет, я ненавижу свою жизнь, – сморщась проговорил Пьер.
– Ты ненавидишь, так измени ее, очисти себя, и по мере очищения ты будешь познавать мудрость. Посмотрите на свою жизнь, государь мой. Как вы проводили ее? В буйных оргиях и разврате, всё получая от общества и ничего не отдавая ему. Вы получили богатство. Как вы употребили его? Что вы сделали для ближнего своего? Подумали ли вы о десятках тысяч ваших рабов, помогли ли вы им физически и нравственно? Нет. Вы пользовались их трудами, чтоб вести распутную жизнь. Вот что вы сделали. Избрали ли вы место служения, где бы вы приносили пользу своему ближнему? Нет. Вы в праздности проводили свою жизнь. Потом вы женились, государь мой, взяли на себя ответственность в руководстве молодой женщины, и что же вы сделали? Вы не помогли ей, государь мой, найти путь истины, а ввергли ее в пучину лжи и несчастья. Человек оскорбил вас, и вы убили его, и вы говорите, что вы не знаете Бога, и что вы ненавидите свою жизнь. Тут нет ничего мудреного, государь мой! – После этих слов, масон, как бы устав от продолжительного разговора, опять облокотился на спинку дивана и закрыл глаза. Пьер смотрел на это строгое, неподвижное, старческое, почти мертвое лицо, и беззвучно шевелил губами. Он хотел сказать: да, мерзкая, праздная, развратная жизнь, – и не смел прерывать молчание.
Масон хрипло, старчески прокашлялся и кликнул слугу.
– Что лошади? – спросил он, не глядя на Пьера.
– Привели сдаточных, – отвечал слуга. – Отдыхать не будете?
– Нет, вели закладывать.
«Неужели же он уедет и оставит меня одного, не договорив всего и не обещав мне помощи?», думал Пьер, вставая и опустив голову, изредка взглядывая на масона, и начиная ходить по комнате. «Да, я не думал этого, но я вел презренную, развратную жизнь, но я не любил ее, и не хотел этого, думал Пьер, – а этот человек знает истину, и ежели бы он захотел, он мог бы открыть мне её». Пьер хотел и не смел сказать этого масону. Проезжающий, привычными, старческими руками уложив свои вещи, застегивал свой тулупчик. Окончив эти дела, он обратился к Безухому и равнодушно, учтивым тоном, сказал ему:
– Вы куда теперь изволите ехать, государь мой?
– Я?… Я в Петербург, – отвечал Пьер детским, нерешительным голосом. – Я благодарю вас. Я во всем согласен с вами. Но вы не думайте, чтобы я был так дурен. Я всей душой желал быть тем, чем вы хотели бы, чтобы я был; но я ни в ком никогда не находил помощи… Впрочем, я сам прежде всего виноват во всем. Помогите мне, научите меня и, может быть, я буду… – Пьер не мог говорить дальше; он засопел носом и отвернулся.
Масон долго молчал, видимо что то обдумывая.
– Помощь дается токмо от Бога, – сказал он, – но ту меру помощи, которую во власти подать наш орден, он подаст вам, государь мой. Вы едете в Петербург, передайте это графу Вилларскому (он достал бумажник и на сложенном вчетверо большом листе бумаги написал несколько слов). Один совет позвольте подать вам. Приехав в столицу, посвятите первое время уединению, обсуждению самого себя, и не вступайте на прежние пути жизни. Затем желаю вам счастливого пути, государь мой, – сказал он, заметив, что слуга его вошел в комнату, – и успеха…
Проезжающий был Осип Алексеевич Баздеев, как узнал Пьер по книге смотрителя. Баздеев был одним из известнейших масонов и мартинистов еще Новиковского времени. Долго после его отъезда Пьер, не ложась спать и не спрашивая лошадей, ходил по станционной комнате, обдумывая свое порочное прошедшее и с восторгом обновления представляя себе свое блаженное, безупречное и добродетельное будущее, которое казалось ему так легко. Он был, как ему казалось, порочным только потому, что он как то случайно запамятовал, как хорошо быть добродетельным. В душе его не оставалось ни следа прежних сомнений. Он твердо верил в возможность братства людей, соединенных с целью поддерживать друг друга на пути добродетели, и таким представлялось ему масонство.


Приехав в Петербург, Пьер никого не известил о своем приезде, никуда не выезжал, и стал целые дни проводить за чтением Фомы Кемпийского, книги, которая неизвестно кем была доставлена ему. Одно и всё одно понимал Пьер, читая эту книгу; он понимал неизведанное еще им наслаждение верить в возможность достижения совершенства и в возможность братской и деятельной любви между людьми, открытую ему Осипом Алексеевичем. Через неделю после его приезда молодой польский граф Вилларский, которого Пьер поверхностно знал по петербургскому свету, вошел вечером в его комнату с тем официальным и торжественным видом, с которым входил к нему секундант Долохова и, затворив за собой дверь и убедившись, что в комнате никого кроме Пьера не было, обратился к нему: