Волжский бурлак

Волжский бурлак
The Volga Boatman
Жанр	историческая драма
Режиссёр	Сесил Б. ДеМилль
Продюсер	Сесил Б. ДеМилль
Автор сценария	Ленор Дж. Коффи
В главных ролях	Уильям Бойд Элинор Фэйр Виктор Варкони
Оператор	Дж. Певерелл Марли Артур Миллер Фред Уэстерберг
Композитор	Р. Х. Бассет, Хьюго Ризенфельд
Кинокомпания	DeMille Pictures Corporation
Длительность	120 минут
Бюджет	$497 356
Страна	США США
Язык	немой фильм английский (интертитры)
Год	1926
Выход фильма «Волжский бурлак» (оригинальное название — The Volga Boatman)

К:Фильмы 1926 года

«Волжский бурлак» (англ. The Volga Boatman) — немой фильм, драма Сесиля Б. ДеМилля, вышедший на экраны в 1926 году. Экранизация романа Конрада Берковичи (родом из Румынии, начал печататься в США, где и был популярен ко времени создания фильма).

Сюжет

Красавица княгиня Вера влюблена в царского офицера Дмитрия, но не может оторвать глаз от мускулистого бурлака Фёдора. Однако Фёдор не обращает внимания на княжну, он вовлечён в вихрь революционных событий Октябрьской революции. Вера остаётся с отцом, когда красноармейцы захватывают княжеское поместье, а в их числе и красный командир Фёдор. В ходе последующих событий убит один из друзей Фёдора, а цыганка Маруся, влюблённая в Фёдора и тоже ставшая большевичкой призывает красноармейцев расстрелять Веру в отместку. Фёдор соглашается, но просит всех выйти из комнаты, дабы поговорить наедине с Верой. В ходе этого разговора Фёдор понимает, что любит её и не может в неё стрелять. Они вместе бегут и попадают в руки белогвардейцев, которыми командует Дмитрий. На сей раз к расстрелу приговаривают Фёдора, но судьба-злодейка опять меняет ход истории. Вновь приходят красные и…

В конце фильма любовный треугольник — Фёдор, Вера и Дмитрий оказываются перед лицом большевистского трибунала, который в знак заслуг Фёдора перед Советской властью прощает его прегрешения и позволяет Вере и Дмитрию самим определиться со своим выбором: Вера выбирает жизнь в Советской России, а Дмитрий просит об изгнании на чужбину.

В ролях

• Уильям Бойд — Фёдор, волжский бурлак
• Элинор Фэйр — Вера, княжна
• Роберт Эдисон — князь Никита
• Виктор Варкони — князь Дмитрий
• Джулия Фэй — Маруся, цыганка
• Теодор Козлофф — Степан, кузнец
• Артур Рэнкин — Василий, бурлак
• Эдвард Брэйди — бурлак, (в титрах не указан)
• Чарльз Клэри — офицер Красной Армии, (в титрах не указан)
• Джино Коррадо — офицер Белой Армии, (в титрах не указан)
• Рут Миллер — роль не определена, (в титрах не указан)
• Юджин Паллет — революционер, (в титрах не указан)

Съёмки

Фильм был снят студией ДеМилля DeMille Pictures Corporation в Калифорнии, на реке Сакраменто с 9 ноября 1925 года по 8 января 1926 года.

Премьеры

•  — 4 апреля 1926 года состоялась американская премьера фильма.
•  — с 23 мая 1926 года начался театральный прокат фильма на всей территории Соединённых Штатов.
•  — 18 апреля 1927 года фильм был впервые показан в Европе, в столице Финляндии — Хельсинки.

О фильме

В конце 1940-х — начале 1950-х годов во времена маккартизма Сесил Б. ДеМилль был убеждённым сторонником «искоренения коммунистов из Голливуда». Однако сам он «подзабыл» к тому времени, что его фильм двадцатилетней давности как раз таки подозревался в симпатиях к коммунистическому режиму в СССР. Во вступительных титрах ДеМилль признаётся, что не в силах человека понять и объяснить русскую революцию, и что он не будет в этом фильме вставать ни на сторону красных, ни на сторону белых, ибо у каждого — своя правда. Как бы там ни было, но фильм был оценен многими на Западе именно как большевистская агитка. Когда фильм был выпущен на экраны, его даже пытались бойкотировать зрители в некоторых странах из-за его, как тогда казалось, просоветской направленности. Хотя в СССР его, наоборот, клеймили как антисоветский.

Критика

Фильм был просто уничтожен критикой, как левой, так и правой. Известнейший французский критик и историк кино Жорж Садуль, придерживающийся коммунистических взглядов, за что и был почитаем в СССР (труды его переводились на русский и издавались в стране Советов массовыми тиражами) напишет в своем многотомном издании «Всеобщая история кино»:

…Снял он и антибольшевистский боевик «Волжский бурлак» (1925), неправдоподобный и вульгарный фильм, который не спасли даже несколько сцен, навеянных известной картиной Репина.

— Жорж Садуль. Всеобщая история кино. —М.: Искусство, 1958, Т-4, Часть 2: Глава LII. СЕСИЛЬ БЛАУНТ ДЕ МИЛЛЬ. ISBN 978-5-458-30477-1

Только спустя более полувека начнёт меняться мнение критиков к данной работе режиссёра. Известный российский киновед Сергей Кудрявцев например напишет о том что режиссёр у нас практически не известен, да и вообще не дооценён, а о фильме конкретно следующее:

…есть нечто такое, что позволяет ленте Сесила Блаунта Де Милля резко выделяться на фоне других революционных картин, особенно наших, советских. Помимо уловленного вечно бунтарского, стихийного, инстинктивного стремления русского человека к свободе во что бы то ни стало и любой ценой, кроме почувствованной непреодолимой тяги влюблённых друг к другу, порой вопреки логике и презрев все социальные условности и жёстко максималистские требования революционного времени, в «Волжском бурлаке» ещё утверждается самоценность человеческой личности среди толпы. Неважно, белые или красные — они ведут себя как неуправляемое стадо, которое рванулось в стихию моральной вседозволенности и узаконенного насилия. И только трое главных героев, имеющих честь и достоинство, противостоят этому аристократическому или нищему быдлу, между кем почти уже нет никакой разницы.

— Сергей Кудрявцев, «3500. Книга кинорецензий. В 2 томах», М.: — Печатный двор, 2008.

Факты

• На съёмках фильма не обошлось без скандала: голландская актриса Джетта Гудал, ранее снимавшаяся у ДеМилля в фильме «Дорога во вчерашний день» (1925) была утверждена на роль цыганки Маруси, однако первоначально в сценарии её роль была прописана как драматическая, но в ходе работы сценарий переписывался многократно и её героиня стала выглядеть более комично. Вспыльчивая голландка начала изводить режиссёра своими претензиями, типа мол это роль не её амплуа и тому подобное. В конце концов она довела ДеМилля до бешенства и он отстранил её (хотя, актриса утверждает, что сама оставила проект). ДеМилль же отдал роль своей тогдашней любовнице Джулии Фэй. Гудал пришла в ещё большую ярость, когда узнала кому режиссёр отдал её роль и раздавала интервью направо и налево, излив кучу грязи на имя режиссёра.
• Также ДеМилль не сошёлся во мнениях с оператором Артуром Миллером, их стычки были многочисленны. В результате Миллер ушёл и был заменён на Дж. Первелла Марли.

Примечания

Литература

• Сергей Кудрявцев, «3500. Книга кинорецензий. В 2 томах», М.: — Печатный двор, 2008, ISBN 978-5-9901318-1-1, 978-5-9901318-3-5

Ссылки

• [www.silentera.com/PSFL/data/V/VolgaBoatman1926.html silentera.com (англ.)]

Отрывок, характеризующий Волжский бурлак

«Подадут или нет лошадей?» – думал Петя, невольно приближаясь к Долохову.
Лошадей подали.
– Bonjour, messieurs, [Здесь: прощайте, господа.] – сказал Долохов.
Петя хотел сказать bonsoir [добрый вечер] и не мог договорить слова. Офицеры что то шепотом говорили между собою. Долохов долго садился на лошадь, которая не стояла; потом шагом поехал из ворот. Петя ехал подле него, желая и не смея оглянуться, чтоб увидать, бегут или не бегут за ними французы.
Выехав на дорогу, Долохов поехал не назад в поле, а вдоль по деревне. В одном месте он остановился, прислушиваясь.
– Слышишь? – сказал он.
Петя узнал звуки русских голосов, увидал у костров темные фигуры русских пленных. Спустившись вниз к мосту, Петя с Долоховым проехали часового, который, ни слова не сказав, мрачно ходил по мосту, и выехали в лощину, где дожидались казаки.
– Ну, теперь прощай. Скажи Денисову, что на заре, по первому выстрелу, – сказал Долохов и хотел ехать, но Петя схватился за него рукою.
– Нет! – вскрикнул он, – вы такой герой. Ах, как хорошо! Как отлично! Как я вас люблю.
– Хорошо, хорошо, – сказал Долохов, но Петя не отпускал его, и в темноте Долохов рассмотрел, что Петя нагибался к нему. Он хотел поцеловаться. Долохов поцеловал его, засмеялся и, повернув лошадь, скрылся в темноте.

Х
Вернувшись к караулке, Петя застал Денисова в сенях. Денисов в волнении, беспокойстве и досаде на себя, что отпустил Петю, ожидал его.
– Слава богу! – крикнул он. – Ну, слава богу! – повторял он, слушая восторженный рассказ Пети. – И чег'т тебя возьми, из за тебя не спал! – проговорил Денисов. – Ну, слава богу, тепег'ь ложись спать. Еще вздг'емнем до утг'а.
– Да… Нет, – сказал Петя. – Мне еще не хочется спать. Да я и себя знаю, ежели засну, так уж кончено. И потом я привык не спать перед сражением.
Петя посидел несколько времени в избе, радостно вспоминая подробности своей поездки и живо представляя себе то, что будет завтра. Потом, заметив, что Денисов заснул, он встал и пошел на двор.
На дворе еще было совсем темно. Дождик прошел, но капли еще падали с деревьев. Вблизи от караулки виднелись черные фигуры казачьих шалашей и связанных вместе лошадей. За избушкой чернелись две фуры, у которых стояли лошади, и в овраге краснелся догоравший огонь. Казаки и гусары не все спали: кое где слышались, вместе с звуком падающих капель и близкого звука жевания лошадей, негромкие, как бы шепчущиеся голоса.
Петя вышел из сеней, огляделся в темноте и подошел к фурам. Под фурами храпел кто то, и вокруг них стояли, жуя овес, оседланные лошади. В темноте Петя узнал свою лошадь, которую он называл Карабахом, хотя она была малороссийская лошадь, и подошел к ней.
– Ну, Карабах, завтра послужим, – сказал он, нюхая ее ноздри и целуя ее.
– Что, барин, не спите? – сказал казак, сидевший под фурой.
– Нет; а… Лихачев, кажется, тебя звать? Ведь я сейчас только приехал. Мы ездили к французам. – И Петя подробно рассказал казаку не только свою поездку, но и то, почему он ездил и почему он считает, что лучше рисковать своей жизнью, чем делать наобум Лазаря.
– Что же, соснули бы, – сказал казак.
– Нет, я привык, – отвечал Петя. – А что, у вас кремни в пистолетах не обились? Я привез с собою. Не нужно ли? Ты возьми.
Казак высунулся из под фуры, чтобы поближе рассмотреть Петю.
– Оттого, что я привык все делать аккуратно, – сказал Петя. – Иные так, кое как, не приготовятся, потом и жалеют. Я так не люблю.
– Это точно, – сказал казак.
– Да еще вот что, пожалуйста, голубчик, наточи мне саблю; затупи… (но Петя боялся солгать) она никогда отточена не была. Можно это сделать?
– Отчего ж, можно.
Лихачев встал, порылся в вьюках, и Петя скоро услыхал воинственный звук стали о брусок. Он влез на фуру и сел на край ее. Казак под фурой точил саблю.
– А что же, спят молодцы? – сказал Петя.
– Кто спит, а кто так вот.
– Ну, а мальчик что?
– Весенний то? Он там, в сенцах, завалился. Со страху спится. Уж рад то был.
Долго после этого Петя молчал, прислушиваясь к звукам. В темноте послышались шаги и показалась черная фигура.
– Что точишь? – спросил человек, подходя к фуре.
– А вот барину наточить саблю.
– Хорошее дело, – сказал человек, который показался Пете гусаром. – У вас, что ли, чашка осталась?
– А вон у колеса.
Гусар взял чашку.
– Небось скоро свет, – проговорил он, зевая, и прошел куда то.
Петя должен бы был знать, что он в лесу, в партии Денисова, в версте от дороги, что он сидит на фуре, отбитой у французов, около которой привязаны лошади, что под ним сидит казак Лихачев и натачивает ему саблю, что большое черное пятно направо – караулка, и красное яркое пятно внизу налево – догоравший костер, что человек, приходивший за чашкой, – гусар, который хотел пить; но он ничего не знал и не хотел знать этого. Он был в волшебном царстве, в котором ничего не было похожего на действительность. Большое черное пятно, может быть, точно была караулка, а может быть, была пещера, которая вела в самую глубь земли. Красное пятно, может быть, был огонь, а может быть – глаз огромного чудовища. Может быть, он точно сидит теперь на фуре, а очень может быть, что он сидит не на фуре, а на страшно высокой башне, с которой ежели упасть, то лететь бы до земли целый день, целый месяц – все лететь и никогда не долетишь. Может быть, что под фурой сидит просто казак Лихачев, а очень может быть, что это – самый добрый, храбрый, самый чудесный, самый превосходный человек на свете, которого никто не знает. Может быть, это точно проходил гусар за водой и пошел в лощину, а может быть, он только что исчез из виду и совсем исчез, и его не было.
Что бы ни увидал теперь Петя, ничто бы не удивило его. Он был в волшебном царстве, в котором все было возможно.
Он поглядел на небо. И небо было такое же волшебное, как и земля. На небе расчищало, и над вершинами дерев быстро бежали облака, как будто открывая звезды. Иногда казалось, что на небе расчищало и показывалось черное, чистое небо. Иногда казалось, что эти черные пятна были тучки. Иногда казалось, что небо высоко, высоко поднимается над головой; иногда небо спускалось совсем, так что рукой можно было достать его.
Петя стал закрывать глаза и покачиваться.
Капли капали. Шел тихий говор. Лошади заржали и подрались. Храпел кто то.
– Ожиг, жиг, ожиг, жиг… – свистела натачиваемая сабля. И вдруг Петя услыхал стройный хор музыки, игравшей какой то неизвестный, торжественно сладкий гимн. Петя был музыкален, так же как Наташа, и больше Николая, но он никогда не учился музыке, не думал о музыке, и потому мотивы, неожиданно приходившие ему в голову, были для него особенно новы и привлекательны. Музыка играла все слышнее и слышнее. Напев разрастался, переходил из одного инструмента в другой. Происходило то, что называется фугой, хотя Петя не имел ни малейшего понятия о том, что такое фуга. Каждый инструмент, то похожий на скрипку, то на трубы – но лучше и чище, чем скрипки и трубы, – каждый инструмент играл свое и, не доиграв еще мотива, сливался с другим, начинавшим почти то же, и с третьим, и с четвертым, и все они сливались в одно и опять разбегались, и опять сливались то в торжественно церковное, то в ярко блестящее и победное.
«Ах, да, ведь это я во сне, – качнувшись наперед, сказал себе Петя. – Это у меня в ушах. А может быть, это моя музыка. Ну, опять. Валяй моя музыка! Ну!..»
Он закрыл глаза. И с разных сторон, как будто издалека, затрепетали звуки, стали слаживаться, разбегаться, сливаться, и опять все соединилось в тот же сладкий и торжественный гимн. «Ах, это прелесть что такое! Сколько хочу и как хочу», – сказал себе Петя. Он попробовал руководить этим огромным хором инструментов.
«Ну, тише, тише, замирайте теперь. – И звуки слушались его. – Ну, теперь полнее, веселее. Еще, еще радостнее. – И из неизвестной глубины поднимались усиливающиеся, торжественные звуки. – Ну, голоса, приставайте!» – приказал Петя. И сначала издалека послышались голоса мужские, потом женские. Голоса росли, росли в равномерном торжественном усилии. Пете страшно и радостно было внимать их необычайной красоте.