Волков, Александр Александрович (режиссёр)

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск
Александр Александрович Волков
Дата рождения:

27 декабря 1885(1885-12-27)

Место рождения:

Москва, Россия

Дата смерти:

22 марта 1942(1942-03-22) (56 лет)

Место смерти:

Рим, Италия

Гражданство:

Российская империя Российская империя

Профессия:

кинорежиссёр

Карьера:

19131941

Алекса́ндр Алекса́ндрович Во́лков (фр. Alexandre Volkoff или нем. Alexander Wolkoff, 27 декабря 1885, Москва — 22 марта 1942, Рим) — русский, французский режиссёр, работал также в Германии и Италии.





Биография

Александр Волков родился 27 декабря 1885 в Москве в дворянской семье. Его отец страстно увлекался музыкой, обе сестры виртуозно играли на фортепьяно. Уже в гимназии Волков занимался живописью и написал портрет императрицы Александры Федоровны, жены Николая II. Обладая красивым голосом, он также увлекался музыкой в надежде стать профессиональным певцом. В 1902 его приняли в Императорскую оперу в Москве.

В 1905 году Волков познакомился с кинопродюсером Паулем Тиманом, который с 1904 года возглавлял представительство фирмы Gaumont в Москве и предложил ему сняться в кино. Однако Волков решил стать режиссёром. Он поступил к Тиману на службу в торговый дом «П. Тиман, Ф. Рейнгардт и С. Осипов», в то время представительство ведущих западноевропейских студий в России, и работал сценаристом, автором надписей, переводчиком, монтажером, коммерческим агентом. В 1912 году, переняв московскую студию Пате, Тиман поручил ему руководство ателье в Тифлисе. Волков дублировал датского киноактёра В. Псиландера (Гаррисона) в трагических финалах его картин.

В 1912 году дебютировал в качестве актёра в фильме Якова Протазанова «Пригвожденный». В 1913 году снял в качестве режиссёра фильм «Сны мимолётные, сны беззаботные снятся лишь раз», сентиментальную драму на сюжет стихотворения Николая Минского «Тянутся по небу тучи тяжелые», исполнив также главную роль. Критика того времени называла фильм истой поэзией кинематографа, писала, что он «выдержан в стиле первой половины XIX столетия». И далее: «Наивны и милы, как старинные пасторали, они не затрагивают глубоко ума и сердца, но глядишь на экран и испытываешь чувство искреннего эстетического удовлетворения».[1]

Из фильмов 1914 года выделяется драма «Как смерть, прекрасна», в которой, по мнению В. Вишневского, «отчётливо видно влияние символизма»; далее Вишневский пишет об интересном сюжете.[2] Кинокритика назвала фильм «исключительным шедевром как по сюжету, так и по выполнению».[1] В фильме «Беглец» по поэме Лермонтова Волков вставил сцены, отсутствовавшие в поэме, и для описания их в стихотворных интертитрах сымитировал лермонтовский стиль, что, по мнению Ю. Цивьяна, было неудачным.[3]

После тяжёлого ранения в первые месяцы Первой мировой войны и шестимесячного лечения в госпитале в 1916 году Волков поступил на службу к продюсеру Иосифу Ермольеву, так как Тиман, будучи этническим немцем, был сослан в Уфу.

Из фильмов 1916 года наиболее интересен фильм «Зелёный паук», который Вишневский назвал «интересно поставленной и художественно оформленной мелодрамой».[4] Критика того времени была недовольна «обилием внешних зрительных эффектов при скудости психологического содержания», однако отметила: «Многие mise-en-scene весьма оригинальны», «тщательно сделанные световые эффекты», «освещение действующих лиц» «совпадает с естественными источниками света», «эффекты светотени (быстрые вспышки и угасание света, освещение задних планов при затенённых передних и др.) сделаны весьма удачно и служат украшением картины».[1] Так же положительно оценила критика экранизации романов Е. Нагродской «Злые духи» и «Ничтожные» (по роману «Борьба микробов»).[1]

Фильмы периода 1917-1918 гг. не удостоились положительных отзывов ни критики, ни В. Вишневского, за исключением фильма «Заживо погребённый» (экранизация юмористической новеллы А. Беннета), по поводу которой в заключении «Кинобюллетеня» было сказано: «Инсценировка повести несомненно может считаться одной из самых выдающихся русских постановок, как со стороны её художественности, так и со стороны эффектов съёмки и весьма удачно подобранных титров».[1] О фильмах 1919-1920 гг., за исключением двух сохранившихся, практически ничего не известно.

В 1918 году фирма Ермольева, важнейшее кинопредприятие дореволюционной России, была вынуждена разместить своё производство в Ялте. В 1920 году она переехала в Константинополь, а затем во Францию. В 1921 году Волков сыграл в фильме «Пьяница» (La Rocharde), а затем сосредоточился на режиссуре. Поставил ряд фильмов с Иваном Мозжухиным в главной роли, в том числе «Дом тайны» (La Maison du Mystère, 1922), шестисерийный фильм по А. Дюма, и «Кин» (Kean, 1923) о знаменитом английском актёре XIX века.

В 1926 году в течение нескольких месяцев помогал Абелю Гансу на съемках грандиозного фильма «Наполеон» (Napoléon, 1927). Год спустя на экран вышел его зрелищный фильм «Казанова» (Casanova, 1927), который пользовался большим успехом. Затем Волков два года работал в Германии. На студии УФА снял фильмы «Тайны Востока» (Die Geheimnisse des Orients, 1928) с Николаем Колиным в главной роли, «Белый дьявол» (Der weiße Teufel, 1930) c Мозжухиным в роли Хаджи-Мурата. Вернувшись во Францию, поставил фильм «Тысяча и вторая ночь» (La mille et deuxième nuit, 1932) по «Сказкам тысячи и одной ночи». Был художественным руководителем фильма Владимира Стрижевского «Сержант Икс» (Le Sergent X, 1932), который снимался в немецком и французском вариантах. Мозжухин сыграл в нём первую звуковую роль, причём его русский акцент мотивировался сценарием. В 1934 году Волков поставил ремейк фильма «Дитя карнавала» (L`Enfant du carnaval).

Так как он культивировал «русский стиль» и марьеризм, который был вытеснен во Франции поэтическим реализмом, в тридцатые годы Волков работал мало. В 1936 году он снял в Германии фильм «Стенька Разин» (Stjenka Rasin), а в 1941 в Италии — «Имперская любовь» (Amore imperiale), ставший его последней работой.

Александр Волков умер 22 марта 1942 года в Риме.

Фильмография

В России, режиссёр

  1. 1913 — Сны мимолётные, сны беззаботные снятся лишь раз (не сохранился)
  2. 1914 — Беглец (сохранился не полностью: 1-я часть из 2-х)
  3. 1914 — Исмаил-Бей (не сохранился)
  4. 1914 — Как смерть, прекрасна (не сохранился)
  5. 1916 — Его глаза (режиссёр под вопросом, также приписывается В. Висковскому) (сохранился не полностью: 2 части из 5)
  6. 1916 — Зелёный паук (не сохранился)
  7. 1916 — Злые духи (не сохранился)
  8. 1916 — На вершине славы (не сохранился)
  9. 1916 — Ничтожные (не сохранился)
  10. 1916 — Пляска смерти (режиссёр под вопросом, также приписывается Я. Протазанову) (не сохранился)
  11. 1917 — Виновен ли? (не сохранился)
  12. 1917 — Горькая доля (не сохранился)
  13. 1917 — И тайну поглотили волны… (режиссёр под вопросом, также приписывается Ч. Сабинскому) (сохранился не полностью: 3-я и 4-я части из 5)
  14. 1917 — Кулисы экрана (режиссёр под вопросом, также приписывается Г. Азагарову) (сохранился не полностью: 1 часть из 8)
  15. 1917 — Песнь свободы (не сохранился)
  16. 1918 — А он, мятежный, ищет бури… (не сохранился)
  17. 1918 — Дармоедка (сорежиссёр А. Ивановского) (не сохранился)
  18. 1918 — Заживо погребённый (не сохранился)
  19. 1918 — И огонь сошёл с небес (не сохранился)
  20. 1918 — Конкурс красоты (режиссёр под вопросом)
  21. 1918 — Профессор (не сохранился)
  22. 1919 — Жизнь — родине, честь — никому (сохранился не полностью)
  23. 1919 — Законов всех сильней (режиссёр под вопросом) (не сохранился)
  24. 1919 — Люди гибнут за металл
  25. 1919 — Паутина (режиссёр под вопросом) (не сохранился)
  26. 1919 — Страх (режиссёр под вопросом) (не сохранился)
  27. 1920 — Белые чайки (режиссёр под вопросом) (не сохранился)
  28. 1920 — Жизнь не простила (режиссёр под вопросом, также приписывается А. Вершинину) (не сохранился)
  29. 1920 — Ненужная победа (режиссёр под вопросом, также приписывается И. Сойферу) (не сохранился)

В России, актёр

  1. 1912 — Пригвождённый — Виктор, жених Дины
  2. 1913 — Клеймо прошедших наслаждений — профессор Малышев
  3. 1913 — О чём рыдала скрипка — доктор Волков
  4. 1913 — Разбитая ваза — он
  5. 1913 — Сны мимолётные, сны беззаботные снятся лишь раз… — поэт
  6. 1914 — Арена мести
  7. 1914 — Вавочка — доктор Тихменев
  8. 1914 — Как смерть, прекрасна — барон Фей
  9. 1915 — Он — «он»
  10. 1915 — Портрет Дориана Грея — сэр Джеффи
  11. 1916 — Жена или мать — Андрей, муж Ирины
  12. 1917 — Крёстный путь

За границей

Напишите отзыв о статье "Волков, Александр Александрович (режиссёр)"

Примечания

  1. 1 2 3 4 5 Короткий В. Режиссёры и операторы русского игрового кино (1897-1921). — М.: НИИ киноискусства, 2009. — С. 99-101.
  2. Вишневский Вен. Художественные фильмы дореволюционной России (1907-1917). — М.: Госкиноиздат, 1945. — С. 41.
  3. Цивьян Ю. Историческая рецепция кино. Кинематограф в России (1896-1930). — Рига: Знание, 1991. — С. 305.
  4. Вишневский Вен. Художественные фильмы дореволюционной России (1907-1917). — М.: Госкиноиздат, 1945. — С. 97.

Литература

  • Вишневский Вен. Художественные фильмы дореволюционной России. Фильмографическое описание. М.: Госкиноиздат, 1945.
  • Jörg Schöning (Red.): Fantaisies russes. Russische Filmemacher in Berlin und Paris 1920-1930. edition text + kritik, München 1995.

Ссылки

Отрывок, характеризующий Волков, Александр Александрович (режиссёр)

После чая Соня увидала робеющую горничную девушку, выжидавшую ее у двери Наташи. Она пропустила ее и, подслушав у двери, узнала, что опять было передано письмо. И вдруг Соне стало ясно, что у Наташи был какой нибудь страшный план на нынешний вечер. Соня постучалась к ней. Наташа не пустила ее.
«Она убежит с ним! думала Соня. Она на всё способна. Нынче в лице ее было что то особенно жалкое и решительное. Она заплакала, прощаясь с дяденькой, вспоминала Соня. Да это верно, она бежит с ним, – но что мне делать?» думала Соня, припоминая теперь те признаки, которые ясно доказывали, почему у Наташи было какое то страшное намерение. «Графа нет. Что мне делать, написать к Курагину, требуя от него объяснения? Но кто велит ему ответить? Писать Пьеру, как просил князь Андрей в случае несчастия?… Но может быть, в самом деле она уже отказала Болконскому (она вчера отослала письмо княжне Марье). Дяденьки нет!» Сказать Марье Дмитриевне, которая так верила в Наташу, Соне казалось ужасно. «Но так или иначе, думала Соня, стоя в темном коридоре: теперь или никогда пришло время доказать, что я помню благодеяния их семейства и люблю Nicolas. Нет, я хоть три ночи не буду спать, а не выйду из этого коридора и силой не пущу ее, и не дам позору обрушиться на их семейство», думала она.


Анатоль последнее время переселился к Долохову. План похищения Ростовой уже несколько дней был обдуман и приготовлен Долоховым, и в тот день, когда Соня, подслушав у двери Наташу, решилась оберегать ее, план этот должен был быть приведен в исполнение. Наташа в десять часов вечера обещала выйти к Курагину на заднее крыльцо. Курагин должен был посадить ее в приготовленную тройку и везти за 60 верст от Москвы в село Каменку, где был приготовлен расстриженный поп, который должен был обвенчать их. В Каменке и была готова подстава, которая должна была вывезти их на Варшавскую дорогу и там на почтовых они должны были скакать за границу.
У Анатоля были и паспорт, и подорожная, и десять тысяч денег, взятые у сестры, и десять тысяч, занятые через посредство Долохова.
Два свидетеля – Хвостиков, бывший приказный, которого употреблял для игры Долохов и Макарин, отставной гусар, добродушный и слабый человек, питавший беспредельную любовь к Курагину – сидели в первой комнате за чаем.
В большом кабинете Долохова, убранном от стен до потолка персидскими коврами, медвежьими шкурами и оружием, сидел Долохов в дорожном бешмете и сапогах перед раскрытым бюро, на котором лежали счеты и пачки денег. Анатоль в расстегнутом мундире ходил из той комнаты, где сидели свидетели, через кабинет в заднюю комнату, где его лакей француз с другими укладывал последние вещи. Долохов считал деньги и записывал.
– Ну, – сказал он, – Хвостикову надо дать две тысячи.
– Ну и дай, – сказал Анатоль.
– Макарка (они так звали Макарина), этот бескорыстно за тебя в огонь и в воду. Ну вот и кончены счеты, – сказал Долохов, показывая ему записку. – Так?
– Да, разумеется, так, – сказал Анатоль, видимо не слушавший Долохова и с улыбкой, не сходившей у него с лица, смотревший вперед себя.
Долохов захлопнул бюро и обратился к Анатолю с насмешливой улыбкой.
– А знаешь что – брось всё это: еще время есть! – сказал он.
– Дурак! – сказал Анатоль. – Перестань говорить глупости. Ежели бы ты знал… Это чорт знает, что такое!
– Право брось, – сказал Долохов. – Я тебе дело говорю. Разве это шутка, что ты затеял?
– Ну, опять, опять дразнить? Пошел к чорту! А?… – сморщившись сказал Анатоль. – Право не до твоих дурацких шуток. – И он ушел из комнаты.
Долохов презрительно и снисходительно улыбался, когда Анатоль вышел.
– Ты постой, – сказал он вслед Анатолю, – я не шучу, я дело говорю, поди, поди сюда.
Анатоль опять вошел в комнату и, стараясь сосредоточить внимание, смотрел на Долохова, очевидно невольно покоряясь ему.
– Ты меня слушай, я тебе последний раз говорю. Что мне с тобой шутить? Разве я тебе перечил? Кто тебе всё устроил, кто попа нашел, кто паспорт взял, кто денег достал? Всё я.
– Ну и спасибо тебе. Ты думаешь я тебе не благодарен? – Анатоль вздохнул и обнял Долохова.
– Я тебе помогал, но всё же я тебе должен правду сказать: дело опасное и, если разобрать, глупое. Ну, ты ее увезешь, хорошо. Разве это так оставят? Узнается дело, что ты женат. Ведь тебя под уголовный суд подведут…
– Ах! глупости, глупости! – опять сморщившись заговорил Анатоль. – Ведь я тебе толковал. А? – И Анатоль с тем особенным пристрастием (которое бывает у людей тупых) к умозаключению, до которого они дойдут своим умом, повторил то рассуждение, которое он раз сто повторял Долохову. – Ведь я тебе толковал, я решил: ежели этот брак будет недействителен, – cказал он, загибая палец, – значит я не отвечаю; ну а ежели действителен, всё равно: за границей никто этого не будет знать, ну ведь так? И не говори, не говори, не говори!
– Право, брось! Ты только себя свяжешь…
– Убирайся к чорту, – сказал Анатоль и, взявшись за волосы, вышел в другую комнату и тотчас же вернулся и с ногами сел на кресло близко перед Долоховым. – Это чорт знает что такое! А? Ты посмотри, как бьется! – Он взял руку Долохова и приложил к своему сердцу. – Ah! quel pied, mon cher, quel regard! Une deesse!! [О! Какая ножка, мой друг, какой взгляд! Богиня!!] A?
Долохов, холодно улыбаясь и блестя своими красивыми, наглыми глазами, смотрел на него, видимо желая еще повеселиться над ним.
– Ну деньги выйдут, тогда что?
– Тогда что? А? – повторил Анатоль с искренним недоумением перед мыслью о будущем. – Тогда что? Там я не знаю что… Ну что глупости говорить! – Он посмотрел на часы. – Пора!
Анатоль пошел в заднюю комнату.
– Ну скоро ли вы? Копаетесь тут! – крикнул он на слуг.
Долохов убрал деньги и крикнув человека, чтобы велеть подать поесть и выпить на дорогу, вошел в ту комнату, где сидели Хвостиков и Макарин.
Анатоль в кабинете лежал, облокотившись на руку, на диване, задумчиво улыбался и что то нежно про себя шептал своим красивым ртом.
– Иди, съешь что нибудь. Ну выпей! – кричал ему из другой комнаты Долохов.
– Не хочу! – ответил Анатоль, всё продолжая улыбаться.
– Иди, Балага приехал.
Анатоль встал и вошел в столовую. Балага был известный троечный ямщик, уже лет шесть знавший Долохова и Анатоля, и служивший им своими тройками. Не раз он, когда полк Анатоля стоял в Твери, с вечера увозил его из Твери, к рассвету доставлял в Москву и увозил на другой день ночью. Не раз он увозил Долохова от погони, не раз он по городу катал их с цыганами и дамочками, как называл Балага. Не раз он с их работой давил по Москве народ и извозчиков, и всегда его выручали его господа, как он называл их. Не одну лошадь он загнал под ними. Не раз он был бит ими, не раз напаивали они его шампанским и мадерой, которую он любил, и не одну штуку он знал за каждым из них, которая обыкновенному человеку давно бы заслужила Сибирь. В кутежах своих они часто зазывали Балагу, заставляли его пить и плясать у цыган, и не одна тысяча их денег перешла через его руки. Служа им, он двадцать раз в году рисковал и своей жизнью и своей шкурой, и на их работе переморил больше лошадей, чем они ему переплатили денег. Но он любил их, любил эту безумную езду, по восемнадцати верст в час, любил перекувырнуть извозчика и раздавить пешехода по Москве, и во весь скок пролететь по московским улицам. Он любил слышать за собой этот дикий крик пьяных голосов: «пошел! пошел!» тогда как уж и так нельзя было ехать шибче; любил вытянуть больно по шее мужика, который и так ни жив, ни мертв сторонился от него. «Настоящие господа!» думал он.
Анатоль и Долохов тоже любили Балагу за его мастерство езды и за то, что он любил то же, что и они. С другими Балага рядился, брал по двадцати пяти рублей за двухчасовое катанье и с другими только изредка ездил сам, а больше посылал своих молодцов. Но с своими господами, как он называл их, он всегда ехал сам и никогда ничего не требовал за свою работу. Только узнав через камердинеров время, когда были деньги, он раз в несколько месяцев приходил поутру, трезвый и, низко кланяясь, просил выручить его. Его всегда сажали господа.
– Уж вы меня вызвольте, батюшка Федор Иваныч или ваше сиятельство, – говорил он. – Обезлошадничал вовсе, на ярманку ехать уж ссудите, что можете.
И Анатоль и Долохов, когда бывали в деньгах, давали ему по тысяче и по две рублей.
Балага был русый, с красным лицом и в особенности красной, толстой шеей, приземистый, курносый мужик, лет двадцати семи, с блестящими маленькими глазами и маленькой бородкой. Он был одет в тонком синем кафтане на шелковой подкладке, надетом на полушубке.
Он перекрестился на передний угол и подошел к Долохову, протягивая черную, небольшую руку.
– Федору Ивановичу! – сказал он, кланяясь.
– Здорово, брат. – Ну вот и он.
– Здравствуй, ваше сиятельство, – сказал он входившему Анатолю и тоже протянул руку.
– Я тебе говорю, Балага, – сказал Анатоль, кладя ему руки на плечи, – любишь ты меня или нет? А? Теперь службу сослужи… На каких приехал? А?
– Как посол приказал, на ваших на зверьях, – сказал Балага.
– Ну, слышишь, Балага! Зарежь всю тройку, а чтобы в три часа приехать. А?
– Как зарежешь, на чем поедем? – сказал Балага, подмигивая.
– Ну, я тебе морду разобью, ты не шути! – вдруг, выкатив глаза, крикнул Анатоль.
– Что ж шутить, – посмеиваясь сказал ямщик. – Разве я для своих господ пожалею? Что мочи скакать будет лошадям, то и ехать будем.
– А! – сказал Анатоль. – Ну садись.
– Что ж, садись! – сказал Долохов.
– Постою, Федор Иванович.
– Садись, врешь, пей, – сказал Анатоль и налил ему большой стакан мадеры. Глаза ямщика засветились на вино. Отказываясь для приличия, он выпил и отерся шелковым красным платком, который лежал у него в шапке.
– Что ж, когда ехать то, ваше сиятельство?
– Да вот… (Анатоль посмотрел на часы) сейчас и ехать. Смотри же, Балага. А? Поспеешь?
– Да как выезд – счастлив ли будет, а то отчего же не поспеть? – сказал Балага. – Доставляли же в Тверь, в семь часов поспевали. Помнишь небось, ваше сиятельство.
– Ты знаешь ли, на Рожество из Твери я раз ехал, – сказал Анатоль с улыбкой воспоминания, обращаясь к Макарину, который во все глаза умиленно смотрел на Курагина. – Ты веришь ли, Макарка, что дух захватывало, как мы летели. Въехали в обоз, через два воза перескочили. А?
– Уж лошади ж были! – продолжал рассказ Балага. – Я тогда молодых пристяжных к каурому запрег, – обратился он к Долохову, – так веришь ли, Федор Иваныч, 60 верст звери летели; держать нельзя, руки закоченели, мороз был. Бросил вожжи, держи, мол, ваше сиятельство, сам, так в сани и повалился. Так ведь не то что погонять, до места держать нельзя. В три часа донесли черти. Издохла левая только.


Анатоль вышел из комнаты и через несколько минут вернулся в подпоясанной серебряным ремнем шубке и собольей шапке, молодцовато надетой на бекрень и очень шедшей к его красивому лицу. Поглядевшись в зеркало и в той самой позе, которую он взял перед зеркалом, став перед Долоховым, он взял стакан вина.
– Ну, Федя, прощай, спасибо за всё, прощай, – сказал Анатоль. – Ну, товарищи, друзья… он задумался… – молодости… моей, прощайте, – обратился он к Макарину и другим.
Несмотря на то, что все они ехали с ним, Анатоль видимо хотел сделать что то трогательное и торжественное из этого обращения к товарищам. Он говорил медленным, громким голосом и выставив грудь покачивал одной ногой. – Все возьмите стаканы; и ты, Балага. Ну, товарищи, друзья молодости моей, покутили мы, пожили, покутили. А? Теперь, когда свидимся? за границу уеду. Пожили, прощай, ребята. За здоровье! Ура!.. – сказал он, выпил свой стакан и хлопнул его об землю.
– Будь здоров, – сказал Балага, тоже выпив свой стакан и обтираясь платком. Макарин со слезами на глазах обнимал Анатоля. – Эх, князь, уж как грустно мне с тобой расстаться, – проговорил он.
– Ехать, ехать! – закричал Анатоль.
Балага было пошел из комнаты.
– Нет, стой, – сказал Анатоль. – Затвори двери, сесть надо. Вот так. – Затворили двери, и все сели.
– Ну, теперь марш, ребята! – сказал Анатоль вставая.
Лакей Joseph подал Анатолю сумку и саблю, и все вышли в переднюю.
– А шуба где? – сказал Долохов. – Эй, Игнатка! Поди к Матрене Матвеевне, спроси шубу, салоп соболий. Я слыхал, как увозят, – сказал Долохов, подмигнув. – Ведь она выскочит ни жива, ни мертва, в чем дома сидела; чуть замешкаешься, тут и слезы, и папаша, и мамаша, и сейчас озябла и назад, – а ты в шубу принимай сразу и неси в сани.