Волков, Сергей Петрович (краевед)

Сергей Петрович Волков
Волков С. П. 1963 год.
Род деятельности:	Культурно-просветительский
Место рождения:	Бронницы, Московская губерния, Россия
Гражданство:	Российская империя Российская империя→ РСФСР РСФСР → СССР СССР
Место смерти:	Подольск, Московская область, СССР
Супруга:	Татьяна Фёдоровна Волкова (Тихонова)
Дети:	Нина, Игорь, Альтаир, Сергей

Серге́й Петро́вич Во́лков (25 августа 1889 года, Бронницы, Московская губерния — 13 июня 1971 года, Подольск, Московская область) — краевед, писатель, педагог.

Начало биографии

Сергей Петрович Волков родился 25 августа 1889 года в городе Бронницы, Московской губернии, в семье священнослужителя. В 1892 году отца переводят на работу в Орловско-Ливенскую епархию, и семья переезжает в Ливны. Здесь Сергей, как и многие дети местных клириков, был отправлен на учёбу в Ливенское духовное училище, поскольку там им полагалось бесплатное образование. Обучение в училище было закончено в 1904 году по I разряду. Затем он поступает в Орловскую духовную семинарию и заканчивает её.

Однако священнослужителем стать было не суждено. Чувствуя твёрдую склонность к живописи, которая возникла, видимо, ещё при обучении в Духовном училище, где витала память о недавнем воспитаннике Николае Лосеве, ставшем придворным художником, С. П. Волков готовится к поступлению в Московское училище живописи, ваяния и зодчества. После нескольких лет это удается и он становится учеником известного живописца, профессора Константина Алексеевича Коровина.

Пришёл 1914 год. Началась Первая мировая война и учёба в училище живописи прекратилась. Как студента, Сергея отправляют под Харьков, для ускоренного обучения в Чугуевском военном училище. По окончании, он получает первый офицерский чин — прапорщика и направляется в действующую армию на Кавказский фронт. Конкретно — Карское направление (Карс — Эрзерум), то есть в Турцию.

Война на территории Турции длилась для Сергея Петровича с 1915 по осень 1917 года, когда уже в звании поручика командуя ротой, при объезде своих передовых позиций, он попадает под артобстрел и получает тяжёлую контузию. Для лечения его эвакуируют в Россию, а после выздоравливания отправляют на переформирование в качестве командира батальона. В этот момент происходит Октябрьский переворот и принимается Декрет о мире. Формирование новых частей для фронта заканчивается и армия фактически прекращает своё существование. Сергей Петрович возвращается по месту постоянного жительства в город Ливны.

1 ноября 1918 года уездная ливенская газета «Свободный пахарь» сообщила о предстоящем 7 ноября открытии в селе Борки Дома детей. Тогда это село было центром Борковской волости Ливенского уезда, в настоящее время оно является центром Борковского сельского поселения Тербунского района Липецкой области.

Дом детей располагался в неоготическом Борковском замке великого князя Андрея Владимировича Романова. Он рассчитывался на 200 беженцев с Украины и Белоруссии. Организовывались мастерские и трудовая школа. Руководство Домом детей возлагалось на хозяйственную коллегию, куда вошёл и С. П. Волков. Ему и его ровеснику А. Д. Нацкому, была поручена воспитательная часть. Кстати, Александр Дмитриевич Нацкий позже стал прототипом Шацкого — героя повести К. Г. Паустовского «Кара-Бугаз».

При Доме детей Сергею Петровичу удалось создать и организовать работу школ I и II ступеней. Позже их реорганизовали в Школу крестьянской молодёжи (ШКМ), а ещё позже в Борковскую среднюю школу существующую и ныне. Выражение благодарности по этому поводу было опубликовано в уездной газете «Свободный пахарь» 5 марта 1919 года. Кроме воспитательной работы, обязанности Сергея Петровича в то тяжёлое, голодное время, состояли из занятий с детьми по курсу начальной школы, физкультуре, а также, из заготовки дров и разного текущего ремонта — помещений, обуви, мебели и т. п..

После начала Гражданской войны, в марте 1919 года Сергей Петрович призывается в Красную Армию. Как офицера имевшего опыт боевых действий и контактов с мусульманским населением, его направляют в качестве командира батальона на Туркестанский фронт, в район города Гурьева. В скором времени он назначается заместителем, а потом и командиром Второго Татарского полка. Боевые действия сначала проходили в районе нижней Волги, реки Урал, Семиречья. Позже сместились к Бухаре. Специфика войны тех лет на юге Средней Азии, в некотором смысле, показана в фильме Белое солнце пустыни. У Волкова С. П. туркестанские воспоминания нашли отражение в серии акварелей одна из которых представлена в данной статье.

Местный колорит и общение с басмачами завершилось в начале 1921 года. Пулевое ранение в грудь на вылет опасно задело лёгкое. Сергея Петровича комиссовали и он вновь возвратился в Ливны.

Создание городской пионерской организации

В сентябре 1921 году, когда Гражданская война пошла на убыль, началось восстановление мирной жизни. Уездный комитет РКП(б) организует в Ливнах городской Дом воспитания, своего рода прообраз будущего Дома пионеров. В качестве заведующего, по совместительству со службой в военном комиссариате, направляют туда С. П. Волкова.

Работа началась с размещения в газете «Свободный пахарь» сообщения о возможности занять досуг детей. Оно привлекло первых добровольцев. Занятия с ними Сергей Петрович строил на методах скаутского движения, создав городской клуб «Красный скаут». К лету 1922 года клуб включал шесть отрядов, состоящих из ребят живших неподалёку друг от друга. Общая численность была порядка 200 человек. Отряды объединялись в дружину, работой которой руководил штаб. Каждый отряд имел своё название, обычно по названию улиц, например имени Дзержинского, свой цветной флаг и галстук в цвет флага.

Подростки 8-13 лет состояли в кружках по интересам. Осуществлялась стрелковая, строевая и физическая подготовки, выступали с показательными спортивными упражнениями, ходили в походы, в том числе лодочные по Сосне, проводили читки, ставили спектакли. Периодически устраивали революционные игры, например:

Красная искра — Двое убегают от преследователей. Задача убегающих вернуться в исходное место не попавшись преследователям.

Конспиративное собрание — Группа ребят прячется в лесном массиве и шёпотом ведёт беседу. Задача другой группы незаметно отыскать конспираторов.

Бросай метко — К колышку привязывают карикатуру врага социализма, например, попа, Муссолини, Пуанкаре и т. п. Играющие с 15 шагов, как в городках, бросают по этим целям палки.

Улицы и переулки — Две группы изображают сотрудников ЧК и спекулянтов. Чекисты ловят и арестовывают спекулянтов.

В 1922 году, после образования Всероссийского Пионерского движения имени Спартака, клуб «Красный скаут» был переименован в «Красный пионер». Теперь эта дата считается датой создания ливенской пионерской организации.

Сергей Петрович организовывал работу среди ливенских подростков с 1921 по 1924 годы. В 1926 году единая общегородская пионерская организация была распущена, а её место заняли пионерские дружины формируемые на базе школ.

В настоящее время материалы по истории ливенской пионерии хранятся в Музее истории школы.

Работа в ливенском педагогическом техникуме

В августе 1921 году в Ливнах, в здании бывшей женской гимназии открывается педагогическое училище, позже переименованное в педагогический техникум. Оно создается для подготовки учителей начальных школ, которые в то время составляли основную массу учебных заведений России. Директором назначается М. Н. Белоцерковский — отец Сергея и Олега Белоцерковских, брат революционного драматурга Билль-Белоцерковского. С. П. Волков приглашается туда для работы в качестве преподавателя рисования, военного дела, физкультуры и труда.

История работы в педагогическом училище как бы делится на два этапа. Первый — становление самого учебного заведения и направление основных сил на борьбу с неграмотностью. В этот период Сергей Петрович одновременно с работой в училище продолжает руководить пионерской организацией города. Он также много времени отдаёт изучению истории Ливен и занятиям живописью, с предпочтением исторических сюжетов.

Второй этап относится в тридцатым годам XX века. Он характеризуется усилением внимания к военной подготовке населения. В 1931 году впервые вводятся спортивные нормы ГТО. В Ливнах создаётся первичная организация ОСОАВИАХИМа. В эти годы Сергей Петрович, как преподаватель военного дела, одновременно работает и в бывшем Духовном Училище.

Одной из баз ливенского ОСОАВИАХИМа становится педучилище, в котором Сергей Петрович продолжает работать. Он организует массовую подготовку учащихся и сдачу ими оборонных норм. Наиболее популярными явились нормы и значки «Ворошиловский стрелок» и «Готов к противовоздушной и противохимической обороне». Кроме того, регулярно проводились легкоатлетические, лыжные и военизированные кроссы. Допризывники проходили сборы в урочище Липовчик.

Проиллюстрировать сложность подготовки ОСОАВИАХИМовцев тех лет может один из лыжных пробегов, организованный 20 февраля 1939 года, посвящённый 21-й годовщине Красной Армии. Группа школьников совершила переход Ливны — Орёл, то есть порядка 140 км, за 19 часов. Шли они по снежной целине на деревянных лыжах прикреплённых ремешками к валенкам. Лыжные палки были бамбуковыми.

Ливенская лётно-планёрная школа

Педагогическое училище с момента своего создания и до начала Отечественной войны было значительным культурным центром Ливен. Его задачей являлась не просто подготовка преподавательских кадров для района, а подготовка будущих проводников политики партии в среду подрастающего поколения. Поэтому на воспитательно-патриотическую работу, под видом которой осуществлялась идеологическая индоктринация, власть выделяла заметные по тем временам средства.

По этой причине стало возможным наиболее замечательное достижение Волкова С. П., как руководителя ОСОАВИАХИМа в педагогическом училище — организация в 1939 году лётно-планёрной школы, провинциального вклада в развитие планеризма СССР. Для этого, с помощью шефов — расквартированного в городе 18-го стрелкового полка, где, кстати, в 1928-29 годах служил будущий известный авиаконструктор Микоян А. И., удалось получить несколько одно- и двухместных планёров заводского изготовления.

Теоретическая подготовка проходила в угловом двухэтажном здании по ул. Свердлова, напротив современного здания Госбанка. Позже перед самой войной в этом здании располагался военкомат.

Планёры базировались за Сосной на Беломестненском, ныне застроенном выгоне. Там же, напротив городского сада, называемом сейчас городской парк, до самой Адамовской мельницы они летали. Занятия проводил бывший военлёт Демидов, уволенный из армии по ранению. Позже, Демидов ушел на фронт добровольцем и воевал в качестве стрелка в экипаже штурмовика своего брата.

Для провинциальной молодёжи предвоенного времени, полёты на планёрах, вполне сравнимы по экзотичности с нынешней работой космонавтов. Отличие лишь в том, что всё происходило в их родном городе и было общедоступно.

Кстати, связь довоенных Ливен с авиацией, символизирует также авиаконструктор Поликарпов Н. Н. и доктор Рошаль Л. М., родившийся в семье военного лётчика. А послевоенная причастность к авиационно-космической тематике выражена деятельностью профессора академии им. Н. Е. Жуковского — Белоцерковского С. М.

Годы Второй мировой войны

В армию Сергея Петровича призвали в июле 1941 года и 52-й День рождения был встречен в рядах РККА.

Сначала С. П. Волкова отправляют на формирование в Мичуринск, затем на фронт. Однако уже в мае 1942 года сказались последствия ранения гражданской войны и его по болезни демобилизовали.

После возвращения в прифронтовые Ливны, Волков С. П. назначается на должность начальника штаба противовоздушной обороны города, а вслед за окончательным освобождением города, Сергей Петрович назначается председателем ливенского райсовета ОСОАВИАХИМа.

Главной задачей этого периода явилась не только подготовка допризывной молодёжи к службе в армии, но и ликвидация следов недавних боевых действий, а именно обезвреживание оставшихся мин и снарядов. С этой целью, ливенские допризывники направлялись в Елец на курсы разминирования. С их помощью за год удалось полностью очистить и город, и весь Ливенский район, включая пахотные земли остро необходимые восстанавливаемому сельскому хозяйству.

Послевоенные годы

Ещё до войны, знакомство с работами Гавриила Пясецкого, увлекло Волкова С. П. историей ливенского края. Наставшее мирное время предоставило для этого новые возможности, давшие интересные результаты. К этому периоду, например, относится его участие в исследовании биографии выдающегося русского учёного Евграфа Васильевича Быханова, жившего и работавшего в Ливнах во второй половине XIX века.

Выйдя в 1949 году на пенсию, Сергей Петрович занимается популяризацией культуры среди жителей Ливен и района, в особенности молодой их части. С этой целью, в 1949 году им организуется первая городская выставка живописи, включавшая всего 58 работ. Через некоторое время такая выставка проведена вновь. Затем ещё. Выставки стали праздниками не только для участников, но и для всего небольшого городка. Кроме живописи, здесь экспонировалось прикладное и народное искусство.

Руководство города заметило интерес к предметам творчества среди жителей и в 1954 году поручило Александру Никифоровичу Селищеву, молодому тогда художнику и непременному участнику всех художественных выставок, создать Изостудию, существующую и ныне в качестве Ливенской Детской Художественной школы.

Работа с историческими документами позволила Волкову С. П. постепенно собрать и обобщить значительные материалы по краеведению. Сначала из них сформировался цикл лекций, с которыми Сергей Петрович регулярно выступал по линии Общества Знание. К концу 50-х годов XX века, благодаря помощи секретаря горкома партии Дубровской З. В., появилась возможность издать их в виде книги. В 1959 году эта книга вышла из печати. Она стала первой объёмной публикацией советского периода об истории края.

Кстати, именно это время, по сути, стало началом возрождения Ливенского краеведческого музея. Собирая материалы по истории края, пропагандируя исторические сведения о Ливенской земле, выступая с циклами лекций в Ливнах и районе, С. П. Волков пробудил интерес к краеведению у ливенской молодёжи. Результаты его работы и работ этой молодёжи, накапливаясь как снежный ком, привели сначала к созданию, по инициативе и трудами О. Л. Якубсона, небольшого краеведческого музея в ливенской средней школе № 1, а позже, в 1966 году, к организации нового городского музея со статусом народного. В настоящее время музей продолжает существовать в форме Муниципального учреждения.

Завершение

В 1962 году, в Ливнах, умирает жена Сергея Петровича — Татьяна Фёдоровна, и он перебирается в город Подольск, к Альтаиру, своему среднему сыну.

Жизнь на новом месте не становится спокойней. Как и в Ливнах, Волков С. П. продолжает работу в Обществе «Знание», выступая с лекциями по искусству. Как и в Ливнах, продолжаются занятия живописью и историей орловщины. Но постепенно годы взяли своё.

13 июня 1971 года Волков Сергей Петрович скончался. Его похоронили на подольском городском кладбище на Красной горке.

Память

Некрологи о смерти Сергея Петровича были опубликованы в газете «Подольский рабочий» (15.06.71) и ливенской газете «Знамя Ленина» (16.06.71).

К 110-й годовщине со дня рождения С. П. Волкова и 40-летию выхода из печати его книги «Ливны», в 1999 году, краеведческим музеем была организована юбилейная конференция в которой, кроме общественности города, приняли участие его коллеги и члены семьи. Этим датам, посвящался также второй выпуск альманаха «Наше наследие» за 1999 год, где детально описывался его жизненный путь и особенности того непростого времени.

Материалы рассказывающие о жизни Сергея Петровича Волкова хранятся в Ливенском краеведческом музее, и Музее истории школы, расположенном в здании бывшего Ливенского Педагогического техникума.

См. также

• Ливенский краеведческий музей
• Гавриил Пясецкий
• Геннадий Рыжкин
• Александр Селищев
• Олег Якубсон

Отрывок, характеризующий Волков, Сергей Петрович (краевед)

Ядра всё так же равномерно свистели и шлепались на лед, в воду и чаще всего в толпу, покрывавшую плотину, пруды и берег.


На Праценской горе, на том самом месте, где он упал с древком знамени в руках, лежал князь Андрей Болконский, истекая кровью, и, сам не зная того, стонал тихим, жалостным и детским стоном.
К вечеру он перестал стонать и совершенно затих. Он не знал, как долго продолжалось его забытье. Вдруг он опять чувствовал себя живым и страдающим от жгучей и разрывающей что то боли в голове.
«Где оно, это высокое небо, которое я не знал до сих пор и увидал нынче?» было первою его мыслью. «И страдания этого я не знал также, – подумал он. – Да, я ничего, ничего не знал до сих пор. Но где я?»
Он стал прислушиваться и услыхал звуки приближающегося топота лошадей и звуки голосов, говоривших по французски. Он раскрыл глаза. Над ним было опять всё то же высокое небо с еще выше поднявшимися плывущими облаками, сквозь которые виднелась синеющая бесконечность. Он не поворачивал головы и не видал тех, которые, судя по звуку копыт и голосов, подъехали к нему и остановились.
Подъехавшие верховые были Наполеон, сопутствуемый двумя адъютантами. Бонапарте, объезжая поле сражения, отдавал последние приказания об усилении батарей стреляющих по плотине Аугеста и рассматривал убитых и раненых, оставшихся на поле сражения.
– De beaux hommes! [Красавцы!] – сказал Наполеон, глядя на убитого русского гренадера, который с уткнутым в землю лицом и почернелым затылком лежал на животе, откинув далеко одну уже закоченевшую руку.
– Les munitions des pieces de position sont epuisees, sire! [Батарейных зарядов больше нет, ваше величество!] – сказал в это время адъютант, приехавший с батарей, стрелявших по Аугесту.
– Faites avancer celles de la reserve, [Велите привезти из резервов,] – сказал Наполеон, и, отъехав несколько шагов, он остановился над князем Андреем, лежавшим навзничь с брошенным подле него древком знамени (знамя уже, как трофей, было взято французами).
– Voila une belle mort, [Вот прекрасная смерть,] – сказал Наполеон, глядя на Болконского.
Князь Андрей понял, что это было сказано о нем, и что говорит это Наполеон. Он слышал, как называли sire того, кто сказал эти слова. Но он слышал эти слова, как бы он слышал жужжание мухи. Он не только не интересовался ими, но он и не заметил, а тотчас же забыл их. Ему жгло голову; он чувствовал, что он исходит кровью, и он видел над собою далекое, высокое и вечное небо. Он знал, что это был Наполеон – его герой, но в эту минуту Наполеон казался ему столь маленьким, ничтожным человеком в сравнении с тем, что происходило теперь между его душой и этим высоким, бесконечным небом с бегущими по нем облаками. Ему было совершенно всё равно в эту минуту, кто бы ни стоял над ним, что бы ни говорил об нем; он рад был только тому, что остановились над ним люди, и желал только, чтоб эти люди помогли ему и возвратили бы его к жизни, которая казалась ему столь прекрасною, потому что он так иначе понимал ее теперь. Он собрал все свои силы, чтобы пошевелиться и произвести какой нибудь звук. Он слабо пошевелил ногою и произвел самого его разжалобивший, слабый, болезненный стон.
– А! он жив, – сказал Наполеон. – Поднять этого молодого человека, ce jeune homme, и свезти на перевязочный пункт!
Сказав это, Наполеон поехал дальше навстречу к маршалу Лану, который, сняв шляпу, улыбаясь и поздравляя с победой, подъезжал к императору.
Князь Андрей не помнил ничего дальше: он потерял сознание от страшной боли, которую причинили ему укладывание на носилки, толчки во время движения и сондирование раны на перевязочном пункте. Он очнулся уже только в конце дня, когда его, соединив с другими русскими ранеными и пленными офицерами, понесли в госпиталь. На этом передвижении он чувствовал себя несколько свежее и мог оглядываться и даже говорить.
Первые слова, которые он услыхал, когда очнулся, – были слова французского конвойного офицера, который поспешно говорил:
– Надо здесь остановиться: император сейчас проедет; ему доставит удовольствие видеть этих пленных господ.
– Нынче так много пленных, чуть не вся русская армия, что ему, вероятно, это наскучило, – сказал другой офицер.
– Ну, однако! Этот, говорят, командир всей гвардии императора Александра, – сказал первый, указывая на раненого русского офицера в белом кавалергардском мундире.
Болконский узнал князя Репнина, которого он встречал в петербургском свете. Рядом с ним стоял другой, 19 летний мальчик, тоже раненый кавалергардский офицер.
Бонапарте, подъехав галопом, остановил лошадь.
– Кто старший? – сказал он, увидав пленных.
Назвали полковника, князя Репнина.
– Вы командир кавалергардского полка императора Александра? – спросил Наполеон.
– Я командовал эскадроном, – отвечал Репнин.
– Ваш полк честно исполнил долг свой, – сказал Наполеон.
– Похвала великого полководца есть лучшая награда cолдату, – сказал Репнин.
– С удовольствием отдаю ее вам, – сказал Наполеон. – Кто этот молодой человек подле вас?
Князь Репнин назвал поручика Сухтелена.
Посмотрев на него, Наполеон сказал, улыбаясь:
– II est venu bien jeune se frotter a nous. [Молод же явился он состязаться с нами.]
– Молодость не мешает быть храбрым, – проговорил обрывающимся голосом Сухтелен.
– Прекрасный ответ, – сказал Наполеон. – Молодой человек, вы далеко пойдете!
Князь Андрей, для полноты трофея пленников выставленный также вперед, на глаза императору, не мог не привлечь его внимания. Наполеон, видимо, вспомнил, что он видел его на поле и, обращаясь к нему, употребил то самое наименование молодого человека – jeune homme, под которым Болконский в первый раз отразился в его памяти.
– Et vous, jeune homme? Ну, а вы, молодой человек? – обратился он к нему, – как вы себя чувствуете, mon brave?
Несмотря на то, что за пять минут перед этим князь Андрей мог сказать несколько слов солдатам, переносившим его, он теперь, прямо устремив свои глаза на Наполеона, молчал… Ему так ничтожны казались в эту минуту все интересы, занимавшие Наполеона, так мелочен казался ему сам герой его, с этим мелким тщеславием и радостью победы, в сравнении с тем высоким, справедливым и добрым небом, которое он видел и понял, – что он не мог отвечать ему.
Да и всё казалось так бесполезно и ничтожно в сравнении с тем строгим и величественным строем мысли, который вызывали в нем ослабление сил от истекшей крови, страдание и близкое ожидание смерти. Глядя в глаза Наполеону, князь Андрей думал о ничтожности величия, о ничтожности жизни, которой никто не мог понять значения, и о еще большем ничтожестве смерти, смысл которой никто не мог понять и объяснить из живущих.
Император, не дождавшись ответа, отвернулся и, отъезжая, обратился к одному из начальников:
– Пусть позаботятся об этих господах и свезут их в мой бивуак; пускай мой доктор Ларрей осмотрит их раны. До свидания, князь Репнин, – и он, тронув лошадь, галопом поехал дальше.
На лице его было сиянье самодовольства и счастия.
Солдаты, принесшие князя Андрея и снявшие с него попавшийся им золотой образок, навешенный на брата княжною Марьею, увидав ласковость, с которою обращался император с пленными, поспешили возвратить образок.
Князь Андрей не видал, кто и как надел его опять, но на груди его сверх мундира вдруг очутился образок на мелкой золотой цепочке.
«Хорошо бы это было, – подумал князь Андрей, взглянув на этот образок, который с таким чувством и благоговением навесила на него сестра, – хорошо бы это было, ежели бы всё было так ясно и просто, как оно кажется княжне Марье. Как хорошо бы было знать, где искать помощи в этой жизни и чего ждать после нее, там, за гробом! Как бы счастлив и спокоен я был, ежели бы мог сказать теперь: Господи, помилуй меня!… Но кому я скажу это! Или сила – неопределенная, непостижимая, к которой я не только не могу обращаться, но которой не могу выразить словами, – великое всё или ничего, – говорил он сам себе, – или это тот Бог, который вот здесь зашит, в этой ладонке, княжной Марьей? Ничего, ничего нет верного, кроме ничтожества всего того, что мне понятно, и величия чего то непонятного, но важнейшего!»
Носилки тронулись. При каждом толчке он опять чувствовал невыносимую боль; лихорадочное состояние усилилось, и он начинал бредить. Те мечтания об отце, жене, сестре и будущем сыне и нежность, которую он испытывал в ночь накануне сражения, фигура маленького, ничтожного Наполеона и над всем этим высокое небо, составляли главное основание его горячечных представлений.
Тихая жизнь и спокойное семейное счастие в Лысых Горах представлялись ему. Он уже наслаждался этим счастием, когда вдруг являлся маленький Напoлеон с своим безучастным, ограниченным и счастливым от несчастия других взглядом, и начинались сомнения, муки, и только небо обещало успокоение. К утру все мечтания смешались и слились в хаос и мрак беспамятства и забвения, которые гораздо вероятнее, по мнению самого Ларрея, доктора Наполеона, должны были разрешиться смертью, чем выздоровлением.
– C'est un sujet nerveux et bilieux, – сказал Ларрей, – il n'en rechappera pas. [Это человек нервный и желчный, он не выздоровеет.]
Князь Андрей, в числе других безнадежных раненых, был сдан на попечение жителей.


В начале 1806 года Николай Ростов вернулся в отпуск. Денисов ехал тоже домой в Воронеж, и Ростов уговорил его ехать с собой до Москвы и остановиться у них в доме. На предпоследней станции, встретив товарища, Денисов выпил с ним три бутылки вина и подъезжая к Москве, несмотря на ухабы дороги, не просыпался, лежа на дне перекладных саней, подле Ростова, который, по мере приближения к Москве, приходил все более и более в нетерпение.
«Скоро ли? Скоро ли? О, эти несносные улицы, лавки, калачи, фонари, извозчики!» думал Ростов, когда уже они записали свои отпуски на заставе и въехали в Москву.
– Денисов, приехали! Спит! – говорил он, всем телом подаваясь вперед, как будто он этим положением надеялся ускорить движение саней. Денисов не откликался.
– Вот он угол перекресток, где Захар извозчик стоит; вот он и Захар, и всё та же лошадь. Вот и лавочка, где пряники покупали. Скоро ли? Ну!
– К какому дому то? – спросил ямщик.
– Да вон на конце, к большому, как ты не видишь! Это наш дом, – говорил Ростов, – ведь это наш дом! Денисов! Денисов! Сейчас приедем.
Денисов поднял голову, откашлялся и ничего не ответил.
– Дмитрий, – обратился Ростов к лакею на облучке. – Ведь это у нас огонь?
– Так точно с и у папеньки в кабинете светится.
– Еще не ложились? А? как ты думаешь? Смотри же не забудь, тотчас достань мне новую венгерку, – прибавил Ростов, ощупывая новые усы. – Ну же пошел, – кричал он ямщику. – Да проснись же, Вася, – обращался он к Денисову, который опять опустил голову. – Да ну же, пошел, три целковых на водку, пошел! – закричал Ростов, когда уже сани были за три дома от подъезда. Ему казалось, что лошади не двигаются. Наконец сани взяли вправо к подъезду; над головой своей Ростов увидал знакомый карниз с отбитой штукатуркой, крыльцо, тротуарный столб. Он на ходу выскочил из саней и побежал в сени. Дом также стоял неподвижно, нерадушно, как будто ему дела не было до того, кто приехал в него. В сенях никого не было. «Боже мой! все ли благополучно?» подумал Ростов, с замиранием сердца останавливаясь на минуту и тотчас пускаясь бежать дальше по сеням и знакомым, покривившимся ступеням. Всё та же дверная ручка замка, за нечистоту которой сердилась графиня, также слабо отворялась. В передней горела одна сальная свеча.
Старик Михайла спал на ларе. Прокофий, выездной лакей, тот, который был так силен, что за задок поднимал карету, сидел и вязал из покромок лапти. Он взглянул на отворившуюся дверь, и равнодушное, сонное выражение его вдруг преобразилось в восторженно испуганное.
– Батюшки, светы! Граф молодой! – вскрикнул он, узнав молодого барина. – Что ж это? Голубчик мой! – И Прокофий, трясясь от волненья, бросился к двери в гостиную, вероятно для того, чтобы объявить, но видно опять раздумал, вернулся назад и припал к плечу молодого барина.
– Здоровы? – спросил Ростов, выдергивая у него свою руку.
– Слава Богу! Всё слава Богу! сейчас только покушали! Дай на себя посмотреть, ваше сиятельство!
– Всё совсем благополучно?
– Слава Богу, слава Богу!
Ростов, забыв совершенно о Денисове, не желая никому дать предупредить себя, скинул шубу и на цыпочках побежал в темную, большую залу. Всё то же, те же ломберные столы, та же люстра в чехле; но кто то уж видел молодого барина, и не успел он добежать до гостиной, как что то стремительно, как буря, вылетело из боковой двери и обняло и стало целовать его. Еще другое, третье такое же существо выскочило из другой, третьей двери; еще объятия, еще поцелуи, еще крики, слезы радости. Он не мог разобрать, где и кто папа, кто Наташа, кто Петя. Все кричали, говорили и целовали его в одно и то же время. Только матери не было в числе их – это он помнил.
– А я то, не знал… Николушка… друг мой!
– Вот он… наш то… Друг мой, Коля… Переменился! Нет свечей! Чаю!
– Да меня то поцелуй!
– Душенька… а меня то.
Соня, Наташа, Петя, Анна Михайловна, Вера, старый граф, обнимали его; и люди и горничные, наполнив комнаты, приговаривали и ахали.
Петя повис на его ногах. – А меня то! – кричал он. Наташа, после того, как она, пригнув его к себе, расцеловала всё его лицо, отскочила от него и держась за полу его венгерки, прыгала как коза всё на одном месте и пронзительно визжала.
Со всех сторон были блестящие слезами радости, любящие глаза, со всех сторон были губы, искавшие поцелуя.
Соня красная, как кумач, тоже держалась за его руку и вся сияла в блаженном взгляде, устремленном в его глаза, которых она ждала. Соне минуло уже 16 лет, и она была очень красива, особенно в эту минуту счастливого, восторженного оживления. Она смотрела на него, не спуская глаз, улыбаясь и задерживая дыхание. Он благодарно взглянул на нее; но всё еще ждал и искал кого то. Старая графиня еще не выходила. И вот послышались шаги в дверях. Шаги такие быстрые, что это не могли быть шаги его матери.
Но это была она в новом, незнакомом еще ему, сшитом без него платье. Все оставили его, и он побежал к ней. Когда они сошлись, она упала на его грудь рыдая. Она не могла поднять лица и только прижимала его к холодным снуркам его венгерки. Денисов, никем не замеченный, войдя в комнату, стоял тут же и, глядя на них, тер себе глаза.
– Василий Денисов, друг вашего сына, – сказал он, рекомендуясь графу, вопросительно смотревшему на него.
– Милости прошу. Знаю, знаю, – сказал граф, целуя и обнимая Денисова. – Николушка писал… Наташа, Вера, вот он Денисов.
Те же счастливые, восторженные лица обратились на мохнатую фигуру Денисова и окружили его.
– Голубчик, Денисов! – визгнула Наташа, не помнившая себя от восторга, подскочила к нему, обняла и поцеловала его. Все смутились поступком Наташи. Денисов тоже покраснел, но улыбнулся и взяв руку Наташи, поцеловал ее.
Денисова отвели в приготовленную для него комнату, а Ростовы все собрались в диванную около Николушки.
Старая графиня, не выпуская его руки, которую она всякую минуту целовала, сидела с ним рядом; остальные, столпившись вокруг них, ловили каждое его движенье, слово, взгляд, и не спускали с него восторженно влюбленных глаз. Брат и сестры спорили и перехватывали места друг у друга поближе к нему, и дрались за то, кому принести ему чай, платок, трубку.
Ростов был очень счастлив любовью, которую ему выказывали; но первая минута его встречи была так блаженна, что теперешнего его счастия ему казалось мало, и он всё ждал чего то еще, и еще, и еще.
На другое утро приезжие спали с дороги до 10 го часа.
В предшествующей комнате валялись сабли, сумки, ташки, раскрытые чемоданы, грязные сапоги. Вычищенные две пары со шпорами были только что поставлены у стенки. Слуги приносили умывальники, горячую воду для бритья и вычищенные платья. Пахло табаком и мужчинами.
– Гей, Г'ишка, т'убку! – крикнул хриплый голос Васьки Денисова. – Ростов, вставай!
Ростов, протирая слипавшиеся глаза, поднял спутанную голову с жаркой подушки.
– А что поздно? – Поздно, 10 й час, – отвечал Наташин голос, и в соседней комнате послышалось шуршанье крахмаленных платьев, шопот и смех девичьих голосов, и в чуть растворенную дверь мелькнуло что то голубое, ленты, черные волоса и веселые лица. Это была Наташа с Соней и Петей, которые пришли наведаться, не встал ли.
– Николенька, вставай! – опять послышался голос Наташи у двери.
– Сейчас!
В это время Петя, в первой комнате, увидав и схватив сабли, и испытывая тот восторг, который испытывают мальчики, при виде воинственного старшего брата, и забыв, что сестрам неприлично видеть раздетых мужчин, отворил дверь.
– Это твоя сабля? – кричал он. Девочки отскочили. Денисов с испуганными глазами спрятал свои мохнатые ноги в одеяло, оглядываясь за помощью на товарища. Дверь пропустила Петю и опять затворилась. За дверью послышался смех.
– Николенька, выходи в халате, – проговорил голос Наташи.
– Это твоя сабля? – спросил Петя, – или это ваша? – с подобострастным уважением обратился он к усатому, черному Денисову.
Ростов поспешно обулся, надел халат и вышел. Наташа надела один сапог с шпорой и влезала в другой. Соня кружилась и только что хотела раздуть платье и присесть, когда он вышел. Обе были в одинаковых, новеньких, голубых платьях – свежие, румяные, веселые. Соня убежала, а Наташа, взяв брата под руку, повела его в диванную, и у них начался разговор. Они не успевали спрашивать друг друга и отвечать на вопросы о тысячах мелочей, которые могли интересовать только их одних. Наташа смеялась при всяком слове, которое он говорил и которое она говорила, не потому, чтобы было смешно то, что они говорили, но потому, что ей было весело и она не в силах была удерживать своей радости, выражавшейся смехом.
– Ах, как хорошо, отлично! – приговаривала она ко всему. Ростов почувствовал, как под влиянием жарких лучей любви, в первый раз через полтора года, на душе его и на лице распускалась та детская улыбка, которою он ни разу не улыбался с тех пор, как выехал из дома.
– Нет, послушай, – сказала она, – ты теперь совсем мужчина? Я ужасно рада, что ты мой брат. – Она тронула его усы. – Мне хочется знать, какие вы мужчины? Такие ли, как мы? Нет?
– Отчего Соня убежала? – спрашивал Ростов.
– Да. Это еще целая история! Как ты будешь говорить с Соней? Ты или вы?
– Как случится, – сказал Ростов.
– Говори ей вы, пожалуйста, я тебе после скажу.
– Да что же?
– Ну я теперь скажу. Ты знаешь, что Соня мой друг, такой друг, что я руку сожгу для нее. Вот посмотри. – Она засучила свой кисейный рукав и показала на своей длинной, худой и нежной ручке под плечом, гораздо выше локтя (в том месте, которое закрыто бывает и бальными платьями) красную метину.
– Это я сожгла, чтобы доказать ей любовь. Просто линейку разожгла на огне, да и прижала.
Сидя в своей прежней классной комнате, на диване с подушечками на ручках, и глядя в эти отчаянно оживленные глаза Наташи, Ростов опять вошел в тот свой семейный, детский мир, который не имел ни для кого никакого смысла, кроме как для него, но который доставлял ему одни из лучших наслаждений в жизни; и сожжение руки линейкой, для показания любви, показалось ему не бесполезно: он понимал и не удивлялся этому.
– Так что же? только? – спросил он.
– Ну так дружны, так дружны! Это что, глупости – линейкой; но мы навсегда друзья. Она кого полюбит, так навсегда; а я этого не понимаю, я забуду сейчас.
– Ну так что же?
– Да, так она любит меня и тебя. – Наташа вдруг покраснела, – ну ты помнишь, перед отъездом… Так она говорит, что ты это всё забудь… Она сказала: я буду любить его всегда, а он пускай будет свободен. Ведь правда, что это отлично, благородно! – Да, да? очень благородно? да? – спрашивала Наташа так серьезно и взволнованно, что видно было, что то, что она говорила теперь, она прежде говорила со слезами.
Ростов задумался.
– Я ни в чем не беру назад своего слова, – сказал он. – И потом, Соня такая прелесть, что какой же дурак станет отказываться от своего счастия?
– Нет, нет, – закричала Наташа. – Мы про это уже с нею говорили. Мы знали, что ты это скажешь. Но это нельзя, потому что, понимаешь, ежели ты так говоришь – считаешь себя связанным словом, то выходит, что она как будто нарочно это сказала. Выходит, что ты всё таки насильно на ней женишься, и выходит совсем не то.
Ростов видел, что всё это было хорошо придумано ими. Соня и вчера поразила его своей красотой. Нынче, увидав ее мельком, она ему показалась еще лучше. Она была прелестная 16 тилетняя девочка, очевидно страстно его любящая (в этом он не сомневался ни на минуту). Отчего же ему было не любить ее теперь, и не жениться даже, думал Ростов, но теперь столько еще других радостей и занятий! «Да, они это прекрасно придумали», подумал он, «надо оставаться свободным».
– Ну и прекрасно, – сказал он, – после поговорим. Ах как я тебе рад! – прибавил он.
– Ну, а что же ты, Борису не изменила? – спросил брат.
– Вот глупости! – смеясь крикнула Наташа. – Ни об нем и ни о ком я не думаю и знать не хочу.
– Вот как! Так ты что же?
– Я? – переспросила Наташа, и счастливая улыбка осветила ее лицо. – Ты видел Duport'a?
– Нет.
– Знаменитого Дюпора, танцовщика не видал? Ну так ты не поймешь. Я вот что такое. – Наташа взяла, округлив руки, свою юбку, как танцуют, отбежала несколько шагов, перевернулась, сделала антраша, побила ножкой об ножку и, став на самые кончики носков, прошла несколько шагов.
– Ведь стою? ведь вот, – говорила она; но не удержалась на цыпочках. – Так вот я что такое! Никогда ни за кого не пойду замуж, а пойду в танцовщицы. Только никому не говори.
Ростов так громко и весело захохотал, что Денисову из своей комнаты стало завидно, и Наташа не могла удержаться, засмеялась с ним вместе. – Нет, ведь хорошо? – всё говорила она.
– Хорошо, за Бориса уже не хочешь выходить замуж?
Наташа вспыхнула. – Я не хочу ни за кого замуж итти. Я ему то же самое скажу, когда увижу.
– Вот как! – сказал Ростов.
– Ну, да, это всё пустяки, – продолжала болтать Наташа. – А что Денисов хороший? – спросила она.
– Хороший.
– Ну и прощай, одевайся. Он страшный, Денисов?
– Отчего страшный? – спросил Nicolas. – Нет. Васька славный.
– Ты его Васькой зовешь – странно. А, что он очень хорош?
– Очень хорош.
– Ну, приходи скорей чай пить. Все вместе.
И Наташа встала на цыпочках и прошлась из комнаты так, как делают танцовщицы, но улыбаясь так, как только улыбаются счастливые 15 летние девочки. Встретившись в гостиной с Соней, Ростов покраснел. Он не знал, как обойтись с ней. Вчера они поцеловались в первую минуту радости свидания, но нынче они чувствовали, что нельзя было этого сделать; он чувствовал, что все, и мать и сестры, смотрели на него вопросительно и от него ожидали, как он поведет себя с нею. Он поцеловал ее руку и назвал ее вы – Соня . Но глаза их, встретившись, сказали друг другу «ты» и нежно поцеловались. Она просила своим взглядом у него прощения за то, что в посольстве Наташи она смела напомнить ему о его обещании и благодарила его за его любовь. Он своим взглядом благодарил ее за предложение свободы и говорил, что так ли, иначе ли, он никогда не перестанет любить ее, потому что нельзя не любить ее.