Волконская, Елизавета Григорьевна

Елизавета Григорьевна Волконская
Дата рождения:	19 (31) октября 1838(1838-10-31)
Место рождения:	Рим
Национальность:	русская
Основные интересы:	история церкви, католическая апологетика
Дата смерти:	15 (27) февраля 1897(1897-02-27) (58 лет)
Место смерти:	Санкт-Петербург
Супруг:	М. С. Волконский
Дети:	С. М. Волконский, П. М. Волконский, А. М. Волконский, В. М. Волконский
Значительные работы:	«О Церкви», «Церковное предание и русская богословская литература: Критическое сопоставление»

Елизавета Григорьевна Волконская (19 (31) октября 1838, Рим — 15 (27) февраля 1897, Санкт-Петербург) — княгиня из рода Волконских, супруга М. С. Волконского; мать С. М. Волконского, П. М. Волконского, А. М. Волконского и В. М. Волконского. Первая женщина в истории России, серьёзно занимавшаяся богословско-историческими вопросами, видный деятель российского католического движения XIX века.

Биография

Елизавета Волконская родилась в семье князя Григория Петровича Волконского, женатого на графине Марии Александровне Бенкендорф, детство и юность провела в Риме, где её отец служил в русской миссии при Папском престоле. C детства она отличалась глубокой религиозностью, в молодости много общалась с Зинаидой Волконской, которой приходилась внучатой племянницей. Зинаида Волконская оказала влияние на формирование у молодой княгини Елизаветы симпатий к католической вере.

По словам современницы, в молодости Елизавета Григорьевна «была красивой брюнеткой, мужественной в своих манерах, с румянами здоровья на свежем лице, с прямой, быстрой и решительной походкой. Ум сиял на её широком лбу и в тонкой улыбке, и она говорила низким грудным голосом также отчетливо и ясно, как совершался процесс её мыслей».

В 1859 году в Женеве Е. Г. Волконская вышла замуж за своего дальнего родственника, князя М. С. Волконского, в том же году переехала с ним в Россию. В своём петербургском доме княгиня организовала салон, бывший одним из центров культурной жизни столицы. Салон посещали Ф. И. Тютчев, Я. П. Полонский, А. К. Толстой, А. Н. Майков, И. С. Тургенев.

Несмотря на насыщенную семейную жизнь (у четы Волконских было 6 детей), она много времени уделяла богословским и церковно-историческим исследованиям, уже в зрелом возрасте выучила латынь и греческий для возможности читать Отцов Церкви в подлинниках. Многолетние исследования привели её к выводу об истинности папского примата и католической трактовки истории христианства I тысячелетия, а также, согласно её исследованиям, позволили обнаружить в русских переводах святоотеческих текстов многочисленные искажения и тенденциозные вставки.

В 1887 году она выпустила в Берлине книгу «О Церкви», в которой приводился детальный разбор всех искажений святоотеческих текстов в русских переводах и защищалась католическая точка зрения. Книга вызвала большое смятение в официальных кругах русского православия. В воспоминаниях сына княгини, театрального режиссёра и литератора С. М. Волконского, говорится:

Но ещё показательнее, нежели негодование, был тот переполох, который овладел умами. Они очутились перед новым, совершенно им незнакомым противником. Они, взросшие в неискренности официального вероисповедного доказательства, в полемических приёмах чиновно-богословской литературы, оказались лицом к лицу с искренностью, убеждённостью и логикой такой, что не поддавалась подкопу. Естественен переполох. Протоиерей Лебедев сказал: «Эту книгу писали пятнадцать иезуитов, а княгиня Волконская дала только своё имя».

Обер-прокурор К. П. Победоносцев назвал княгиню Волконскую «самой опасной женщиной в России». Книга «О Церкви» была официально запрещена к ввозу в Россию. Официальными оппонентами были назначены профессор Казанской академии Н. Я. Беляев, настоятель Казанского собора протоиерей А. А. Лебедев и профессор А. Л. Катанский. Совместными усилиями они выпустили ряд работ, посвящённых критическому рассмотрению книги, в котором помимо чисто богословских вопросов скатывались на аргументы Ad hominem, в частности обвиняя Волконскую в «отсутствии патриотизма, неблагонадежности и польских симпатиях».

Разбор их опровержений был включён во вторую книгу княгини Волконской, изданную уже после её смерти — «Церковное предание и русская богословская литература: Критическое сопоставление» (1898 год). Эта книга была издана стараниями её сына, С. М. Волконского. Ответа на эту книгу со стороны православных богословов не последовало.

Необычным обстоятельством в появлении двух богословских работ княгини Волконской было ещё и то, что их написала женщина. Фактически Волконская стала первой женщиной в истории России, серьёзно занимавшейся богословско-историческими вопросами. Помимо двух богословских трудов княгине Волконской принадлежит также труд «Род князей Волконских», посвящённый истории рода и изданный в Санкт-Петербурге в 1900 году также уже после её смерти.

В 1887 году княгиня Волконская официально перешла в Католическую церковь, вокруг неё в Санкт-Петербурге образовался небольшой католический кружок. Хотя переход русских в католицизм до 1905 года был в Российской империи законодательно запрещён, а нарушители наказывались высылкой из страны и лишением имущественных прав, власти не трогали княгиню Волконскую. Вероятно, это было связано с её высоким общественным положением и даже личным покровительством императора Александра III, который заявил: «А для меня она все-таки останется православной».

Помимо семьи и занятий богословием Елизавета Волконская большую часть своего времени уделяла благотворительности. По её инициативе в 1868 году было создано Петербургское благотворительное общество, которое насчитывало до 100 человек из числа титулованной аристократии, крупного купечества, деятелей литературы, науки и искусства. Своей целью общество провозглашало «выявление недостаточных лиц и доставление им пособия, приискание вещественных средств к улучшению их участи». Волконская бессменно занимала пост председателя общества до самой смерти. Помимо этого она также стала учредительницей «Общества попечения о выздоравливающих и слабосильных». В своей общественной деятельности пыталась пробудить в России, прежде всего в правительственных и торгово-промышленных кругах, интерес к календарной реформе, которая привела бы к замене в России юлианского календаря григорианским.

Своим ближайшим единомышленником в России считала философа В. С. Соловьёва, с которым её связывала многолетняя дружба. Первый том книги Соловьёва «История и будущность теократии» был издан при финансовой и моральной поддержке княгини Волконской. После смерти княгини Соловьёв написал обширный некролог, в котором, в частности, писал:

Скончалась русская женщина редкой силы ума и сердечной прямоты, вечно пламенеющая духом в искании высшей правды.

Считала себя горячей сторонницей свободы совести, пыталась пропагандировать в высших кругах Петербурга идею о необходимости и неизбежности её установления в России. Хотя она не дожила восемь лет до «манифеста об укреплении начал веротерпимости» 1905 года, который отменил уголовное преследование за выход из православия, её деятельность в этой области дала основания С. М. Волконскому сказать: «Верю тому, что имя княгини Е. Г. Волконской лежит невидимо под этим государственным актом. Сама она всегда мечтала о таком манифесте» Е. Г. Волконская умерла 15 февраля 1897 года от пневмонии. Отпевание провёл настоятель католического храма св. Екатерины Александрийской в Санкт-Петербурге доминиканец А. Лагранж. Похоронена на семейном кладбище в родовом имении Фалль (ныне Кейла-Йоа, близ Таллина, Эстония).

Труды

• [www.unavoce.ru/library/RusCath/books/volkonskaia1909.pdf «О Церкви: Исторический очерк»], Берлин, 1888.
• «Церковное предание и русская богословская литература: Крит. сопоставление», Фрайбург, 1898.
• «Род князей Волконских». СПб., 1900.

Дети

• Сергей Михайлович (1860—1937), режиссёр, литератор.
• Пётр Михайлович (1861—1948), его сын — князь Михаил, внук — князь Андрей Михайлович, правнук — князь Петр.
• Мария Михайловна (1863—1943), фрейлина, в 1901 году приняла католичество в Швейцарии, автор ряда религиозных сочинений, переводила на русский язык произведения католических авторов; скончалась в Риме.
• Григорий Михайлович (1864—1912)
• Александр Михайлович (1866—1934), католический священник.
• Владимир Михайлович (1868—1953), вице-председатель Государственной Думы.

Литература

• Волконская Елизавета Григорьевна // Католическая энциклопедия. — М., 2002. — Т. 1. — Ст. 1068—1069.
• Козлов-Струтинский С., Парфентьев П. Глава XV. Русские католики XIX века // История Католической Церкви в России. — СПб.: Белый камень, 2014. — С. 306. — 740 с. — ISBN 978-5-98974-014-7.

Ссылки

• [www.pravenc.ru/text/155156.html#part_3 «Волконские. Елизавета Григорьевна»] // Православная энциклопедия
• Волконский С. М. [www.sakharov-center.ru/asfcd/auth/?num=12703&t=page Мои воспоминания] : в 2 т. / Князь Сергей Волконский. — М. : Искусство, 1992. — Т. 2. — (Театральные мемуары).

Отрывок, характеризующий Волконская, Елизавета Григорьевна

– Ты куда? – спросил Борис.
– К его величеству с поручением.
– Вот он! – сказал Борис, которому послышалось, что Ростову нужно было его высочество, вместо его величества.
И он указал ему на великого князя, который в ста шагах от них, в каске и в кавалергардском колете, с своими поднятыми плечами и нахмуренными бровями, что то кричал австрийскому белому и бледному офицеру.
– Да ведь это великий князь, а мне к главнокомандующему или к государю, – сказал Ростов и тронул было лошадь.
– Граф, граф! – кричал Берг, такой же оживленный, как и Борис, подбегая с другой стороны, – граф, я в правую руку ранен (говорил он, показывая кисть руки, окровавленную, обвязанную носовым платком) и остался во фронте. Граф, держу шпагу в левой руке: в нашей породе фон Бергов, граф, все были рыцари.
Берг еще что то говорил, но Ростов, не дослушав его, уже поехал дальше.
Проехав гвардию и пустой промежуток, Ростов, для того чтобы не попасть опять в первую линию, как он попал под атаку кавалергардов, поехал по линии резервов, далеко объезжая то место, где слышалась самая жаркая стрельба и канонада. Вдруг впереди себя и позади наших войск, в таком месте, где он никак не мог предполагать неприятеля, он услыхал близкую ружейную стрельбу.
«Что это может быть? – подумал Ростов. – Неприятель в тылу наших войск? Не может быть, – подумал Ростов, и ужас страха за себя и за исход всего сражения вдруг нашел на него. – Что бы это ни было, однако, – подумал он, – теперь уже нечего объезжать. Я должен искать главнокомандующего здесь, и ежели всё погибло, то и мое дело погибнуть со всеми вместе».
Дурное предчувствие, нашедшее вдруг на Ростова, подтверждалось всё более и более, чем дальше он въезжал в занятое толпами разнородных войск пространство, находящееся за деревнею Працом.
– Что такое? Что такое? По ком стреляют? Кто стреляет? – спрашивал Ростов, ровняясь с русскими и австрийскими солдатами, бежавшими перемешанными толпами наперерез его дороги.
– А чорт их знает? Всех побил! Пропадай всё! – отвечали ему по русски, по немецки и по чешски толпы бегущих и непонимавших точно так же, как и он, того, что тут делалось.
– Бей немцев! – кричал один.
– А чорт их дери, – изменников.
– Zum Henker diese Ruesen… [К чорту этих русских…] – что то ворчал немец.
Несколько раненых шли по дороге. Ругательства, крики, стоны сливались в один общий гул. Стрельба затихла и, как потом узнал Ростов, стреляли друг в друга русские и австрийские солдаты.
«Боже мой! что ж это такое? – думал Ростов. – И здесь, где всякую минуту государь может увидать их… Но нет, это, верно, только несколько мерзавцев. Это пройдет, это не то, это не может быть, – думал он. – Только поскорее, поскорее проехать их!»
Мысль о поражении и бегстве не могла притти в голову Ростову. Хотя он и видел французские орудия и войска именно на Праценской горе, на той самой, где ему велено было отыскивать главнокомандующего, он не мог и не хотел верить этому.


Около деревни Праца Ростову велено было искать Кутузова и государя. Но здесь не только не было их, но не было ни одного начальника, а были разнородные толпы расстроенных войск.
Он погонял уставшую уже лошадь, чтобы скорее проехать эти толпы, но чем дальше он подвигался, тем толпы становились расстроеннее. По большой дороге, на которую он выехал, толпились коляски, экипажи всех сортов, русские и австрийские солдаты, всех родов войск, раненые и нераненые. Всё это гудело и смешанно копошилось под мрачный звук летавших ядер с французских батарей, поставленных на Праценских высотах.
– Где государь? где Кутузов? – спрашивал Ростов у всех, кого мог остановить, и ни от кого не мог получить ответа.
Наконец, ухватив за воротник солдата, он заставил его ответить себе.
– Э! брат! Уж давно все там, вперед удрали! – сказал Ростову солдат, смеясь чему то и вырываясь.
Оставив этого солдата, который, очевидно, был пьян, Ростов остановил лошадь денщика или берейтора важного лица и стал расспрашивать его. Денщик объявил Ростову, что государя с час тому назад провезли во весь дух в карете по этой самой дороге, и что государь опасно ранен.
– Не может быть, – сказал Ростов, – верно, другой кто.
– Сам я видел, – сказал денщик с самоуверенной усмешкой. – Уж мне то пора знать государя: кажется, сколько раз в Петербурге вот так то видал. Бледный, пребледный в карете сидит. Четверню вороных как припустит, батюшки мои, мимо нас прогремел: пора, кажется, и царских лошадей и Илью Иваныча знать; кажется, с другим как с царем Илья кучер не ездит.
Ростов пустил его лошадь и хотел ехать дальше. Шедший мимо раненый офицер обратился к нему.
– Да вам кого нужно? – спросил офицер. – Главнокомандующего? Так убит ядром, в грудь убит при нашем полку.
– Не убит, ранен, – поправил другой офицер.
– Да кто? Кутузов? – спросил Ростов.
– Не Кутузов, а как бишь его, – ну, да всё одно, живых не много осталось. Вон туда ступайте, вон к той деревне, там всё начальство собралось, – сказал этот офицер, указывая на деревню Гостиерадек, и прошел мимо.
Ростов ехал шагом, не зная, зачем и к кому он теперь поедет. Государь ранен, сражение проиграно. Нельзя было не верить этому теперь. Ростов ехал по тому направлению, которое ему указали и по которому виднелись вдалеке башня и церковь. Куда ему было торопиться? Что ему было теперь говорить государю или Кутузову, ежели бы даже они и были живы и не ранены?
– Этой дорогой, ваше благородие, поезжайте, а тут прямо убьют, – закричал ему солдат. – Тут убьют!
– О! что говоришь! сказал другой. – Куда он поедет? Тут ближе.
Ростов задумался и поехал именно по тому направлению, где ему говорили, что убьют.
«Теперь всё равно: уж ежели государь ранен, неужели мне беречь себя?» думал он. Он въехал в то пространство, на котором более всего погибло людей, бегущих с Працена. Французы еще не занимали этого места, а русские, те, которые были живы или ранены, давно оставили его. На поле, как копны на хорошей пашне, лежало человек десять, пятнадцать убитых, раненых на каждой десятине места. Раненые сползались по два, по три вместе, и слышались неприятные, иногда притворные, как казалось Ростову, их крики и стоны. Ростов пустил лошадь рысью, чтобы не видать всех этих страдающих людей, и ему стало страшно. Он боялся не за свою жизнь, а за то мужество, которое ему нужно было и которое, он знал, не выдержит вида этих несчастных.
Французы, переставшие стрелять по этому, усеянному мертвыми и ранеными, полю, потому что уже никого на нем живого не было, увидав едущего по нем адъютанта, навели на него орудие и бросили несколько ядер. Чувство этих свистящих, страшных звуков и окружающие мертвецы слились для Ростова в одно впечатление ужаса и сожаления к себе. Ему вспомнилось последнее письмо матери. «Что бы она почувствовала, – подумал он, – коль бы она видела меня теперь здесь, на этом поле и с направленными на меня орудиями».
В деревне Гостиерадеке были хотя и спутанные, но в большем порядке русские войска, шедшие прочь с поля сражения. Сюда уже не доставали французские ядра, и звуки стрельбы казались далекими. Здесь все уже ясно видели и говорили, что сражение проиграно. К кому ни обращался Ростов, никто не мог сказать ему, ни где был государь, ни где был Кутузов. Одни говорили, что слух о ране государя справедлив, другие говорили, что нет, и объясняли этот ложный распространившийся слух тем, что, действительно, в карете государя проскакал назад с поля сражения бледный и испуганный обер гофмаршал граф Толстой, выехавший с другими в свите императора на поле сражения. Один офицер сказал Ростову, что за деревней, налево, он видел кого то из высшего начальства, и Ростов поехал туда, уже не надеясь найти кого нибудь, но для того только, чтобы перед самим собою очистить свою совесть. Проехав версты три и миновав последние русские войска, около огорода, окопанного канавой, Ростов увидал двух стоявших против канавы всадников. Один, с белым султаном на шляпе, показался почему то знакомым Ростову; другой, незнакомый всадник, на прекрасной рыжей лошади (лошадь эта показалась знакомою Ростову) подъехал к канаве, толкнул лошадь шпорами и, выпустив поводья, легко перепрыгнул через канаву огорода. Только земля осыпалась с насыпи от задних копыт лошади. Круто повернув лошадь, он опять назад перепрыгнул канаву и почтительно обратился к всаднику с белым султаном, очевидно, предлагая ему сделать то же. Всадник, которого фигура показалась знакома Ростову и почему то невольно приковала к себе его внимание, сделал отрицательный жест головой и рукой, и по этому жесту Ростов мгновенно узнал своего оплакиваемого, обожаемого государя.
«Но это не мог быть он, один посреди этого пустого поля», подумал Ростов. В это время Александр повернул голову, и Ростов увидал так живо врезавшиеся в его памяти любимые черты. Государь был бледен, щеки его впали и глаза ввалились; но тем больше прелести, кротости было в его чертах. Ростов был счастлив, убедившись в том, что слух о ране государя был несправедлив. Он был счастлив, что видел его. Он знал, что мог, даже должен был прямо обратиться к нему и передать то, что приказано было ему передать от Долгорукова.
Но как влюбленный юноша дрожит и млеет, не смея сказать того, о чем он мечтает ночи, и испуганно оглядывается, ища помощи или возможности отсрочки и бегства, когда наступила желанная минута, и он стоит наедине с ней, так и Ростов теперь, достигнув того, чего он желал больше всего на свете, не знал, как подступить к государю, и ему представлялись тысячи соображений, почему это было неудобно, неприлично и невозможно.
«Как! Я как будто рад случаю воспользоваться тем, что он один и в унынии. Ему неприятно и тяжело может показаться неизвестное лицо в эту минуту печали; потом, что я могу сказать ему теперь, когда при одном взгляде на него у меня замирает сердце и пересыхает во рту?» Ни одна из тех бесчисленных речей, которые он, обращая к государю, слагал в своем воображении, не приходила ему теперь в голову. Те речи большею частию держались совсем при других условиях, те говорились большею частию в минуту побед и торжеств и преимущественно на смертном одре от полученных ран, в то время как государь благодарил его за геройские поступки, и он, умирая, высказывал ему подтвержденную на деле любовь свою.
«Потом, что же я буду спрашивать государя об его приказаниях на правый фланг, когда уже теперь 4 й час вечера, и сражение проиграно? Нет, решительно я не должен подъезжать к нему. Не должен нарушать его задумчивость. Лучше умереть тысячу раз, чем получить от него дурной взгляд, дурное мнение», решил Ростов и с грустью и с отчаянием в сердце поехал прочь, беспрестанно оглядываясь на всё еще стоявшего в том же положении нерешительности государя.
В то время как Ростов делал эти соображения и печально отъезжал от государя, капитан фон Толь случайно наехал на то же место и, увидав государя, прямо подъехал к нему, предложил ему свои услуги и помог перейти пешком через канаву. Государь, желая отдохнуть и чувствуя себя нездоровым, сел под яблочное дерево, и Толь остановился подле него. Ростов издалека с завистью и раскаянием видел, как фон Толь что то долго и с жаром говорил государю, как государь, видимо, заплакав, закрыл глаза рукой и пожал руку Толю.