Вологез I

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск
Вологез I
др.-греч. ΟΛΑΓΑΣΗΣ<tr><td colspan="2" style="text-align: center; border-top: solid darkgray 1px;"></td></tr>

<tr><td colspan="2" style="text-align: center;">Монета приписываемая царю Вологезу I</td></tr>

царь Парфии
51 — 78
Предшественник: Вонон II
Преемник: Пакор II
 
Род: Аршакиды

Вологез I (на пехлеви Балаш или Валахш) — царь Парфии, правил в 5178 годах. Из династии Аршакидов.

Сын Вонона II и греческой наложницы. Вероятно, Вологез являлся самым старшим по возрасту, поскольку братья уступили его претензиям на трон.





Правление

Обстоятельства повлёкшие войну с Римом

Вспых­нув­шая вскоре после его вступления на престол вой­на меж­ду армя­на­ми и ибе­ра­ми вызва­ла край­нюю напря­жен­ность и в отно­ше­ни­ях рим­лян с пар­фя­на­ми. Около 52 года Фарасман Иберийский отправил своего сына Радамиста на завоевание Армении, которая в это время находилась в руках проримски настроенного царя Митридата, брата иберийского правителя. Вскоре Митридат был осажден в Горнеях (Гарни), недалеко от столицы Артаксаты. С ним в осажденном городе находился римский гарнизон под командованием префекта Целия Поллиона и центуриона Касперия. Радамист попытался подкупить Поллиона, чтобы тот сдал Горней; префект склонялся к тому, чтобы принять предложение, но Касперий отказался стать соучастником этого дела. Он добился временного перемирия и намеревался убедить Фарасмана прекратить войну, а в случае неудачи известить обо всём легата Сирии Уммидия Квадрата. Касперий добрался до Фарасмана, но его переговоры с ним оказались безуспешными, так как иберийский царь тайно написал письмо Радамисту, требуя, чтобы тот продолжал осаду всеми возможными средствами. Размер взятки, предложенной Поллиону, увеличился, и при отсутствии сдерживающего влияния центуриона сделка вскоре была заключена. Римские солдаты заставили Митридата сдаться, угрожая отказом сражаться. Митридат, его жена и все его дети были убиты по приказу Радамиста, который таким образом завладел Арменией.[1]

Квадрат узнал об этих событиях (возможно, от центуриона Касперия) и созвал военный совет. Фарасману приказали отозвать Радамиста и уйти из Армении, но никаких других действий предпринято не было. Прокуратор Каппадокии Юлий Пелигн собрал какое-то количество провинциальных вспомогательных войск, якобы с целью отвоевать Армению, а в действительности — обобрать своих союзников. Покинутый своими войсками, он был вынужден бежать к Радамисту, которого убедил принять корону и в коронации которого принял участие. Когда Квадрат узнал о происходящих событиях, он отправил Гельвидия Приска с легионом солдат, чтобы навести порядок. Приск уже пересёк Тавр и в какой-то мере восстановил порядок, когда его отозвали. Эта внезапная перемена в планах римлян была вызвана тем фактом, что Вологез I замышлял вторжение в Армению, и присутствие римских легионов на земле, которая считалась парфянской, определенно могло привести к неприятностям.[2]

Вологез имел двух братьев — Пакора и Тиридата. Пакору — среднему брату — Вологез отдал Мидию Атропатену. Теперь же ему было важно найти подходящую территорию для младшего брата, Тиридата. Поскольку вопрос с Арменией, которая считалась частью собственно ПарфииК:Википедия:Статьи без источников (тип: не указан)[источник не указан 2869 дней], оставался в то время неурегулированным, Вологез увидел в этом возможность усилить свои позиции и в то же время обеспечить сатрапию для Тиридата.

Походы в Армению и Адиабену

Вскоре Вологез начал поход в Армению, где столкнулся с лишь незначительным сопротивлением. Он быстро занял важный город Тигранакерт и затем столицу Артаксату. Из-за наступившей суровой зимы и связанного с этим недостатка продовольствия Вологез был вынужден прекратить своё наступление. Радамист, который сбежал при его приближении, тотчас же вернулся и начал править с особой жестокостью, по крайней мере судя по известиям из Армении, которые достигли Рима.[3]

Между тем знать Адиабены, недовольная правлением Изата II, предложила Вологезу вмешаться в этот конфликт. Парфянский правитель потребовал, чтобы Изат отказался от особых привилегий, пожалованных ему Артабаном III, и вернулся к своему статусу вассала Парфянской империи. Полностью осознавая возможные последствия неповиновения, Изат отправил своих жен и детей в цитадель, собрал все хлебные запасы в хорошо укрепленных местах и сжег весь фураж в сельской местности. Когда эти приготовления были закончены, Изат занял позицию с 6000 кавалерии на реке Верхний Заб, которая отделяла Адиабену от Мидии. Вологез прибыл на место форсированным маршем и расположился лагерем поблизости, откуда послал Изату письма, похваляясь величием Парфянской империи, протянувшейся от Евфрата до границ Бактрии. Взаимный обмен посланиями между ними продолжался до тех пор, пока угроза вторжения в Восточную Парфию племен, живущих к востоку от Каспийского моря, заставила Вологеза уйти.[4]

Вскоре после возвращения Радамиста в Армению её народ вновь восстал и изгнал его из страны. Жена Радамиста Зенобия, которая сопровождала его во время бегства, настолько утомилась, что уже не могла идти дальше. И тогда, чтобы она не попала в руки врагов, Радамист заколол её и бросил в реку Аракс. Какие-то пастухи нашли её живой и привели в Артаксату, откуда она была отправлена к Тиридату. Парфянский принц хорошо обращался с ней, причём не только из соображений гуманности, но и потому, что с её помощью мог законно претендовать на армянский престол. Тиридат вернулся в Армению около 54 года.[5]

Подготовка римлян к войне

Император Клавдий был отравлен в октябре 54 года, и на трон взошёл юный Нерон. К декабрю известия о событиях в Армении достигли Рима, и немедленно начались приготовления к войне. Восточные легионы набирались до боевой численности и затем отправлялись в направлении Армении. Антиох IV Коммагенский и Агриппа II из Халкиды (Анджара) были обязаны собрать войска и держать их в готовности для вторжения в Парфию; следовало также построить мосты через Евфрат. Малую Армению отдали Аристобулу, сыну прежнего царя Ирода из Халкиды и двоюродному брату Агриппы II, а Софену — Сохему, вероятно, из того же самого рода, что и тот, кто только что унаследовал трон Эмессы. Для командования силами, собранными для «удержания» Армении, из Германии призвали Гнея Корбулона. Он был закаленным ветераном и успешным в смысле карьеры человеком, и его назначение, несомненно, было мудрым решением. Легионы X Fretensis и XII Fulminata, а также некоторые восточные вспомогательные войска должны были оставаться в Сирии вместе с Уммидием Квадратом, наместником этой провинции. Равное количество союзников, легионы III Gallica и VI Ferrata были отданы Корбулону, в распоряжение которого поступили также когорты, зимовавшие в Каппадокии. Союзные правители получили приказ подчиняться этим полководцам в той мере, как этого требовали обстоятельства. Корбулон поспешил в Киликию, где встретил Квадрата, который очень боялся, что его более привлекательный по своим личным качествам сослуживец получит всю славу. Римские командующие отправили посланников к Вологезу; для того чтобы избежать войны, последний предложил римлянам некоторых важных членов своей семьи в качестве заложников. Несомненно, Вологезу было выгодны такие условия, так как его сын Вардан незадолго до этого поднял восстание. Сомнительно, чтобы ему когда-либо удалось сместить своего отца или же самому стать царём, так как восстание, очевидно, было подавлено.[6][7]

Вторжение римлян в Армению

Большой помехой для Корбулона стало жалкое состояние восточных легионов. Тацит рассказывает, что многие ветераны едва знали, что делать с оружием, а в некоторых случаях войска даже не снабжались доспехами. Тех, кто были слишком старыми или непригодными к военной службе, отослали домой, увеличив численность за счёт набора солдат из Галатии и Каппадокии. К ним был добавлен легион X Fretensis, который был заменен в Сирии легионом IV Scythica, прибывшим из Мёзии. В конце 57 году Корбулон почувствовал, что условия стали значительно лучше, и смог отправиться в Армению, где в условиях жестокого холода провёл в палатках зиму 57/58 года. У многих солдат были обморожены руки и ноги, но Корбулон, чья высокая и внушительная фигура всегда бросалась в глаза, расхаживал среди них с непокрытой головой и старался подбодрить их. Не выдержав таких трудностей, многие дезертировали, но введение смертной казни за первый проступок (вместо третьего, как было принято до этого) прекратило бегство солдат. Командование вспомогательными войсками, распределенными по гарнизонам в стратегически важных пунктах, было передано Паццию Орфиту. Вопреки строгим приказам, Орфит вступил в бой с врагом и был жестоко разгромлен.[8][9]

Весной 58 года, когда погодные условия улучшились, кампания возобновилась. При поддержке своего брата Вологеза Парфянского Тиридат начал грабить сторонников Рима. Его всадникам удалось избежать встречи с войсками, посланными против них, и продолжить свои успешные рейды. Корбулон напрасно пытался поймать Тиридата и в конце концов был вынужден перенять тактику противника, разделив своих людей на отряды, чтобы грабить страну. В то же время он посоветовал Антиоху Коммагенскому наступать через армянскую границу. Фарасман Иберийский также встал на сторону римлян, и «инсохи» (возможно, мосхи или гениохи) своими активными действиями досаждали армянам. Вологез и большинство его войск были отвлечены восстанием в Гиркании, которое в конечном итоге привело к окончательной потере этой территории Парфией. Гирканцы отправили послов в Рим за помощью, которая, очевидно, так и не была им оказана.[10][11]

Корбулон знал об этом затруднении парфянских войск. Поэтому, когда Тиридат предпринял пробную попытку примирения и пожелал узнать причину вражеского вторжения, римский командующий, не колеблясь, ответил, что Тиридату следует обратиться в качестве просителя к Нерону, от которого он может получить своё царство назад скорее мирным путем, чем через пролитие крови. Последовали расширенные переговоры, но их завершению в итоге помешали попытки вероломства и неопределенность позиций с обеих сторон.[12]

Успехи римлян

С этого момента началась серьезная борьба. Корбулон сохранил командование над одной из частей римских войск, тогда как легат Корнелий Флакк возглавил вторую часть, а лагерный префект Инстей Капитон — третью. Воланд — самая мощная из крепостей — пала в результате штурма в первый же день. Все мужское население крепости было убито, а неспособные сражаться проданы победителям. Карательные экспедиции, посланные римским командованием, без труда овладели другими укрепленными пунктами. Столь легкий успех побудил Корбулона отправиться к Артаксате с намерением осадить и этот город. У Тиридата не было достаточно сил, чтобы сдержать римский натиск в течение сколько-нибудь длительного времени, и поэтому он попытался заставить римлян нарушить их боевой порядок и таким образом открыться для атак его кавалерии. Благодаря дисциплине и выучке под руководством Корбулона, римские шеренги стояли твердо, и парфянская уловка не удалась. Не решившись вступить в открытый бой, Тиридат ночью сбежал, вероятно, рассчитывая получить убежище у Вологеза. Артаксата сдалась без борьбы. Мирным жителям сохранили жизнь, но крепостные стены разрушили, а город сожгли. Рим отпраздновал эту победу воздвижением статуй и триумфальных арок, а также провозглашением новых праздников.[13][14]

Весной 59 года Корбулон направился на юг и, пройдя у границы страны мардов и через страну тавравнитов, подошёл к Тигранокерту. Во время этого похода армия больше пострадала от разного рода трудностей, чем от атак со стороны армян, а две крепости, которые оказали сопротивление, были захвачены: одна — штурмом, другая — осадой. Из Тигранокерта пришли послы, чтобы предложить Корбулону золотую корону и известить его, что город готов к сдаче. Но когда римская армия подошла к стенам города, ворота, по-видимому, оказались закрытыми. Чтобы избежать длительной осады, Корбулон казнил знатного армянина, захваченного в плен, и забросил его голову в город. Она упала посреди военного совета, что и ускорило сдачу города без дальнейшего сопротивления. Укрепленный пункт под названием Легерда оказал Корбулону упорное сопротивление, и его взяли штурмом. Очевидно, Корбулон зимовал в Тигранокерте.[15][16][17]

Приблизительно в это же время гирканские послы, которые побывали в Риме, возвращались домой. Они пересекли Евфрат, скорее всего около Мелитены, и встретились с Корбулоном. Затем они, очевидно, проследовали на восток, в свои земли.[11]

На следующий год (60 г.) Тиридат предпринял попытку вернуть себе царство, начав наступление со стороны Мидии Атропатены. Корбулон послал легата Севера Верулана со вспомогательными войсками, а сам быстро, насколько это было возможно, последовал за ним. Огнём и мечом страна армян вскоре была приведена к покорности. Так Армения оказалась полностью во владении римлян, и Нерон назначил её правителем Тиграна V, правнука Архелая, последнего царя Каппадокии. Разные части Армении были доверены Фарасману Иберийскому, Полемону Понтийскому, Аристобулу из Малой Армении и Антиоху Коммагенскому — для того чтобы усилить контроль над вновь завоеванными территориями, так как часть населения всё ещё симпатизировала парфянам. Оставив для поддержки нового правителя 1000 легионеров с 3000 или 4000 конных и вспомогательных пехотных войск, Корбулон вернулся в Сирию, где заменил умершего Квадрата.[18]

Второй этап войны

Упрочив своё положение, в 61 году Тигран выступил в поход с целью вторгнуться в Адиабену и разграбить её. То ли ситуация в Гиркании стала для парфян совершенно безнадежной, то ли Вологез посчитал это вторжение в Адиабену достаточно важным событием, но он вернулся с гирканского фронта. В Парфии ропот со стороны недовольной знати поощрял Тиридат, низвергнутый правитель Армении, который полагал, что его брат Вологез не оказал ему достаточной поддержки. Монобаз, правитель подвергнувшейся атаке Адиабены, намеревался скорее сдаться римлянам, чем оказаться в плену у Тиграна. Вологез созвал совет знати и вновь подтвердил права своего брата на Армению. Свою кавалерию он передал парфянскому аристократу Монезу — с приказом действовать вместе с Монобазом и войсками Адиабены, чтобы изгнать Тиграна из Армении, в то время как он сам планировал отказаться от соперничества с Гирканией и с основными силами парфянского войска напасть на Сирию. Корбулон отправил в Армению два легиона под командованием Севера Верулана и Веттия Болана — возможно, это были легионы IV Scythica и XII Fulminata — и разместил на Евфрате легионы III Gallica, VI Ferrata и X Fretensis, численность которых увеличил за счёт рекрутского набора. Все переправы были защищены, а запасы воды тщательно охранялись. Учитывая серьезность ситуации, Корбулон попросил Нерона послать ещё одного командующего, чтобы тот возглавил военные действия в Армении.[19]

Тигран предвидел сложности с парфянами, поэтому отступил в Тигранокерту. Монез с парфянскими войсками отрезал конвои, доставляющие продовольствие в этот город, и вскоре после этого сам появился под его стенами. Попытка штурма оказалась безуспешной, и началась осада. Когда Корбулон услышал об этих событиях, он пригрозил Вологезу вторжением в Месопотамию, если эта осада не будет снята. Посланник Корбулона настиг парфянского царя в Низибисе. Вологез был настроен искать мира, поскольку римляне были хорошо подготовлены к военной кампании, да и осажденный город достаточно силен, тогда как фураж для парфянской кавалерии был уничтожен нашествием саранчи. По этим причинам враждующим сторонам удалось заключить соглашение, и было объявлено, что Вологез посылает в Рим послов с просьбой отдать Армению под его контроль. Монезу было приказано снять осаду с Тигранокерта, а парфянский монарх вернулся в свою страну. Уступки со стороны римлян были обнародованы не сразу: Тиграну и поддерживающим его римским легионам также следовало покинуть Армению. Солдаты провели зиму 61/62 года на временных квартирах на каппадокийской границе.[20]

Действия Цезенния Пета

В ответ на просьбу Корбулона наместником Каппадокии назначили Луция Цезенния Пета. Войска были разделены; легионы VI Scythica, XII Fulminata, V Macedonica, который недавно ушёл из Мёзии, и некоторые союзные войска из Понта, Галатии и Каппадокии были отданы под командование Пета, а легионы III Gallica, IV Ferrata и X Fretensis — Корбулона. Корбулон занял позицию на Евфрате, где мог эффективно противодействовать любому продвижению парфян в этом направлении.

Вернулись посланники, которых Вологез отправил в Рим; их миссия оказалась безуспешной, и парфяне готовились возобновить военные действия. Пет сразу же перешёл в наступление. Планируя захват Тигранокерта, он пересёк Евфрат, вероятно, около Мелитены (Малатья), с двумя своими легионами - IV Scythica под командованием Фунизулана Веттониана и XII Fulminata под командованием Калавия Сабина. Легион V Macedonica был оставлен на зиму в Понте. После того как Пет захватил некоторые из близлежащих крепостей, из-за наступления холодов он был вынужден зазимовать в Рандее на реке Арсаний, притоке Евфрата. Теперь, когда римляне совершили первый ход в борьбе, Вологез решительно выступил в поход. Пет сильно ослабил свои легионы, дав отпуска всем, кто за ними обратился. Кроме того, в его распоряжении были не те войска, что подготовил Корбулон, да и часть лучших воинов находилась с легионом V Macedonica в Понте. Одна когорта была отправлена для охраны жены и маленького сына Пета, которые в целях безопасности укрылись в крепости Арсамосата.[21]

Между тем Корбулон сумел построить мост через Евфрат, возможно, около Зевгмы, находясь под плотным вражеским обстрелом. Он привёл большие корабли, снабженные башнями с размещенными на них баллистами и катапультами, с помощью которых удалось очистить от неприятеля холмы на противоположной стороне реки. Так был построен мост и разбит лагерь, защищавший предмостные укрепления. Этот успех заставил парфян отказаться от планов вторжения в Сирию и повернуть все свои силы против римлян в Армении.[22]

Наступление Вологеза

Как только Пет услышал о наступлении Вологеза, он сразу же двинулся навстречу парфянам. Вологез легко заставил его вернуться в свой лагерь, но не сумел до конца использовать полученное таким образом преимущество. Ситуация осложнилась ещё и тем, что Пет разделил свои войска и послал 3000 человек охранять ближайшие проходы Тавра, в то время как остальных держал в зимнем лагере около Рандеи. Желая подстраховаться, он известил Корбулона о серьезности своего положения. Как только тот узнал эту новость, 1000 человек из каждого легиона, 800 кавалеристов и такое же количество сил вспомогательных войск получили приказ немедленно приготовиться к маршу. Тем временем положение Пета становилось всё более и более опасным. Враг быстро разбил передовые посты и изолированные друг от друга римские отряды, после чего приступил к регулярной осаде римского лагеря. К Корбулону снова отправились гонцы, на этот раз с мольбой о немедленной помощи.[23]

Переговоры о перемирии

Теперь Корбулон выступил в поход. Оставив часть своих войск защищать укрепленные пункты вдоль Евфрата, он двинулся кратчайшим и наиболее обеспеченным провизией маршрутом через Коммагену, Каппадокию и затем Армению. Чтобы избежать тех трудностей, с которыми пришлось столкнуться Пету, Корбулон вёз пшеницу на верблюдах, следовавших за его армией. Вскоре он начал встречать беглецов из осажденного римского лагеря и с этого момента стал двигаться форсированным маршем с большой скоростью. Однако Пет не мог дожидаться его прибытия и вступил в переговоры с парфянами. Несомненно, последние знали о том, что подмога осаждённым римлянам близка, и были рады заключить мир. Римской миссии пришлось вести переговоры с командующим парфянской кавалерией Вазаком. Соглашение было достигнуто на второй день, когда Корбулон находился всего лишь в трех днях пути от цели. Монобаз Адиабенский выступил в качестве свидетеля договора, заключенного таким образом, что его условия были, естественно, выгодны парфянам.[24]

Осаду лагеря следовало снять, и все римские солдаты были обязаны уйти из Армении. Все укрепления, припасы и провизия переходили парфянам. После выполнения этих условий Вологез получил полную свободу отправить послов к Нерону для обсуждения армянского вопроса. Кроме того, римляне были вынуждены построить мост через реку Арсаний (Мурат), которая протекала перед их лагерем, что можно расценивать в качестве видимого символа их поражения. Все условия договора были точно выполнены, но не без дополнительных осложнений для побежденной стороны: ещё даже до того, как римские войска покинули свои укрепления, пришли армяне и захватили оружие и одежду легионеров, а те не посмели протестовать, дабы не спровоцировать всеобщую бойню.[25]

Пет поспешил к Евфрату, бросая по пути раненых солдат. Там он встретил Корбулона и попытался убедить его вернуться вместе с ним и возобновить наступление. Корбулон разумно отказался. Он вернулся прямо в Сирию, а Пет провёл зиму в Каппадокии. Вологез отправил Монеза к Корбулону с требованием, чтобы римляне покинули укрепленные пункты на восточной стороне Евфрата. Переговоры происходили на мосту, который построил Корбулон, но только после того, как была разрушена его центральная часть. Римский командующий согласился эвакуировать укрепления, если парфяне уйдут из Армении. Это условие было принято.[26]

Весной 63 года в Рим прибыли послы, отправленные Вологезом. Они предложили, чтобы Тиридат получил корону Армении в римском штабе, поскольку обязанности мага мешают ему прибыть в Рим для инвеституры. Хотя их предложение отклонили, в обратный путь послы отправились с подарками; из этого они могли сделать вывод, что если бы Тиридат появился в Риме лично, то эта просьба была бы удовлетворена.[27]

Возобновление боевых действий

Затем началась подготовка к продолжению войны. Управление Сирией поручили Цестию Галлу, а войска, численность которых возросла за счёт легиона XV Apollinaris из Паннонии под командованием Мария Цельса, передали под командование Корбулона. Поскольку Пет вернулся в Рим, политическое влияние Корбулона возросло настолько, что Тацит сравнил его с властью, данной Помпею законом Манилия. Легионы IV Scythica и XII Fulminata, которые потеряли своих лучших людей и ослабли духом, отправили в Сирию. Затем в Мелитене собрались отборные войска, готовые к переходу через Евфрат. Они состояли из легионов III Gallica и VI Ferrata (оба из Сирии), V Macedonica, который ранее находился в Понте, и недавно прибывшего XV Apollinaris. Туда пришли также первоклассные подразделения из Иллирии и Египта, причём из последнего, вероятно, часть легиона XXII Deiotariana, и вспомогательные войска союзных царей.[28]

Продвигаясь по Армении тем же путем, что Лукулл и Пет, Корбулон разрушал цитадели и сеял страх по всей стране. От Тиридата и Вологеза поступили предложения о мире, и на обратном пути парфянских послов сопровождали несколько римских центурионов, которые везли послания примирительного характера. Вологез хитроумно предложил провести встречу в Рандее, где Пет был вынужден сдаться. Тиберий Александр и зять Корбулона Анний Винициан отправились в лагерь Тиридата в качестве заложников на случай засады. Главнокомандующие, каждый в сопровождении 20 всадников, встретились и договорились о том, что Тиридат получит Армению, но только из рук Нерона. Несколько дней спустя, во время формальной церемонии перед собравшимися римскими и парфянскими войсками армянский монарх снял корону со своей головы и положил ее к ногам статуи Нерона, воздвигнутой специально для этого случая.[29]

Мир с римлянами

Данное мирное соглашение было достигнуто в конце 63 года, но окончательно реализовано только в 66 году. Несомненно, часть этого времени заняло долгое путешествие, которое предпринял Тиридат, чтобы навестить свою мать и своих братьев, царя Атропатены Пакора и парфянского монарха Вологеза, находившегося в Экбатане. Тем временем дочь Тиридата и его царство оставались заложниками римлян. Римские войска на восточной границе сохраняли полную боевую готовность, и есть свидетельство о том, что переправу около Мелитены использовали подразделения, продвигавшиеся на армянскую территорию.[30]

Во время долгого путешествия в Рим Тиридата сопровождали 3000 всадников, жена, его собственные сыновья, а также сыновья его двух братьев Пакора и Вологеза I, и царя Адиабены Монобаза, на содержание, которых из римской государственной казны были выделены большие суммы денег. Прибыв в Рим, Тиридат вновь продемонстрировал смирение перед Нероном, который затем, в присутствии огромных толп народа, провозгласил его царём Армении и возложил ему на голову диадему. Пробыв какое-то время в Риме, Тиридат вернулся домой. С собой он привёз много дорогих подарков и большое количество ремесленников для того, чтобы восстановить столичный город Артаксату. Таким образом, по итогам войны с Римом был заключен мир на условиях того, что царями Армении будут Аршакиды, а утверждать их будут в Риме. Такой исход, несомненно, следует признать успехом Парфии, которая укрепила своё влияние в Армении.[31]

Последние года жизни

После этого настал сравнительно мирный период. Мир, установившийся после временного разрешения армянского вопроса, является причиной скудости информации о Парфии в этот период. Даже длительность правления Вологеза I вызывает споры; вероятно, оно продолжалось до 79/80 года. В 66 и 67 году Рим проводил широкомасштабные приготовления к войне: был создан новый легион, I Italica, а один из первоклассных легионов, XIV Gemina (Martia Victrix), начал передислокацию в направлении восточного фронта. Перед самой смертью в 68 году Нерон был поглощен планами крупной экспедиции, нацеленной на кавказские Железные Ворота. Существует предположение, что её конечной целью являлись албаны, или же что это мог быть ложный маневр, чтобы отвлечь парфян и таким образом воспрепятствовать их помощи иудеям. Но в любом случае едва ли можно было избежать враждебных отношений с парфянами. Смутные времена, которые наступили после смерти Нерона, положили конец всем этим приготовлениям. Следует, однако, отметить, что Воло­гез, отправ­ляя в сенат послов для воз­об­нов­ле­ния сою­за, с осо­бен­ной настой­чи­во­стью про­сил, чтобы память Неро­на оста­ва­лась в почё­те.[32][33][34][35]

В 69 году Веспасиан провозгласил себя императором. Вологез, узнав об этом событии, в следующем году отправил послов в Александрию, чтобы предложить ему использовать 40-тысячную парфянскую конницу. Письмо, которое они везли, было адресовано так: «Царь царей Аршак приветствует Флавия Веспасиана». Возможно, это приветствие как-то повлияло на последовавший вежливый отказ, но скорее всего Веспасиан считал, что полностью владеет ситуацией. Сохем Эмесский и Антиох Коммагенский присоединили свои войска к Веспасиану. Были отправлены посольства к парфянам и армянам с целью установления с ними мирных отношений. В 71 году по случаю римских побед над иудеями Вологез направил свои поздравления Титу в Зевгму и подарил ему золотой венок. Этот подарок был принят, а послам, которые его привезли, перед отъездом устроили пир.[36][37][38][39]

В 72 году произошёл инцидент, который таил в себе угрозу установившимся мирным отношениям. Луций Цезенний Пет, участник кампании Корбулона, а теперь наместник Сирии, сообщил Веспасиану о готовящемся союзе Антиоха Коммагенского и его сына Епифана с Вологезом против Рима. Этот союз мог представлять опасность, так как Самосата, столица Коммагены, располагалась на Евфрате около одной из лучших переправ через эту реку, и, следовательно, парфяне получили бы прекрасную базу для операций в Сирии и Киликии. Пета уполномочили выступить против Антиоха, что он и сделал со всей возможной стремительностью. Продвигаясь вперед с легионом X Fretensis и вспомогательными войсками, предоставленными Аристобулом из Халкиды и Сохемом из Эмесы, Пет захватил Антиоха Коммагенского врасплох. Царь забрал своих жену и детей и сбежал ещё до прихода римлян, которые без боя вступили в Самосату. Хотя сам Антиох не был склонен решать этот вопрос силой оружия, его сыновья Епифан и Каллиник вместе с теми войсками, которые сумели собрать, преградили путь римлянам. Битва длилась целый день и закончилась с наступлением ночи, причём ни одна из сторон так и не смогла добиться перевеса. Однако коммагенский царь снова пустился в бегство. Это привело его войска в такое уныние, что они перешли к римлянам, а царевичи, сопровождаемые охраной всего лишь из 10 человек, бежали искать убежища у Вологеза. Парфяне оказали сыновьям Антиоха радушный приём, но позже выдали их Велию Руфу, которого прислал Веспасиан. Римляне посадили Антиоха под арест, но позволили ему жить в Спарте, где предоставили достаточно денег, чтобы он смог содержать подобающее его царскому достоинству поместье. Малая Армения и Коммагена были превращены в римские провинции с размещением там гарнизонов. Поглощение этих приграничных царств происходило в соответствии с политикой, начатой Тиберием, а теперь продолженной Веспасианом, который более чем основательно ознакомился с ситуацией на Востоке во время своей кампании в Иудее.[40]

Около 72 года аланы, кочевое племя с севера, вторглись в пределы Парфии. Они наступали со своей территории близ Меотийского озера (Азовского моря), заключили союз с царём тогда независимой Гиркании и проследовали на юг через Железные Ворота Кавказа и оттуда в Мидию Атропатену. Брат Вологеза I Пакор, назначенный правителем этой страны при восшествии Вологеза на парфянский престол, был изгнан в какое-то отдаленное место. Его гарем попал в руки аланов, но ему удалось выкупить жену и наложниц. Аланские орды продолжили свой поход на запад и нанесли поражение царю Армении Тиридату на его же территории, а самого царя едва не захватили в плен при помощи аркана. Удовлетворенные добычей, аланы вернулись на север.[41]

В 75 году Вологез обратился к Риму за помощью против аланов, однако Веспасиан не послал к ним ни Тита, ни Домициана, как просил парфянский монарх. Римское войско находилось по крайней мере у одного из перевалов Кавказа, и Веспасиан помог Митридату Иберийскому укрепить его столицу Мцхету. Внешне эти приготовления служили цели обуздания аланов, но, возможно, они были направлены также и против парфян. В 76 году Марк Ульпий Траян, отец будущего императора, получил триумфальные знаки отличия за какую-то дипломатическую победу над парфянами. Труд Валерия Флакка, часть которого, вероятно, была написана примерно в это же время, ясно отражает интерес Рима к аланам и кавказскому региону.[42][43]

В апреле 78 года царь по имени Пакор начал чеканить монеты на монетном дворе Селевкии-Ктесифона; однако и Вологез I продолжал выпускать свои монеты там же, причём даже в течение того же самого месяца. В свете данного свидетельства борьба между претендентом на власть и действующим правителем длилась до конца следующего года, когда Вологез исчез с исторической сцены.

Влияние Вологеза на иранскую культуру

При Вологезе был отмечен рост парфянской культуры. Вологез настойчиво боролся против влияния эллинизма, возвращаясь к иранским обычаям и традициям ахеменидских времен. Он заменил греческий алфавит пехлеви письмом, на основе арамейского алфавита; на некоторых его монетах инициалы его имени отображены буквами пехлевийского языка. Также он возвращал иранским городам их исконные иранские названия взамен их эллинизированных вариантов.

Согласно зороастрийской традиции, Вологез I с помощью дастуров своего времени предпринял первую попытку собирания и кодификации авестийских текстов, сохранявшихся в разрозненных отрывках и в устной передаче. При нём экземпляры Авесты рассылались по городам и передавались для изучения и сохранения. На некоторых его монетах в первый раз появляется изображение храма огня, что положило начало традиции, которая продолжалась в течение нескольких сотен лет до конца правления Сасанидов.

Во время правления Вологеза I вблизи Вавилона был основан новый город Вологазия или Вологезокерта. Возможно, этот царь намеревался создать новый торговый центр вместо более древней Селевкии, где партийная борьба часто нарушала ход торговли и неоднократно возникала оппозиция царской власти. Вологезокерта часто упоминается в надписях из Пальмиры как пункт назначения пальмирских караванов. После перемещения торговли в этот новый центр, роста значимости более парфянского в этническом смысле Ктесифона на другой стороне реки и разрушений, причиненных последовавшими одно за другим римскими вторжениями, старый царский город Селевкия ещё быстрее приходит в упадок во II веке.

Напишите отзыв о статье "Вологез I"

Примечания

  1. [ancientrome.ru/antlitr/t.htm?a=1340780792#044 Корнелий Тацит. Анналы. Книга XII, главы 44—47]
  2. [ancientrome.ru/antlitr/t.htm?a=1340780792#048 Корнелий Тацит. Анналы. Книга XII, главы 48—49]
  3. [ancientrome.ru/antlitr/t.htm?a=1340780792#050 Корнелий Тацит. Анналы. Книга XII, глава 50]
  4. [www.vehi.net/istoriya/israil/flavii/drevnosti/20.html#_ftnref14 Иосиф Флавий. Иудейские древности. XX, гл. 4, §2]
  5. [ancientrome.ru/antlitr/t.htm?a=1340780792#051 Корнелий Тацит. Анналы. Книга XII, глава 51]
  6. [ancientrome.ru/antlitr/t.htm?a=1340780848#006 Корнелий Тацит. Анналы. Книга XIII, главы 6—9]
  7. [www.vehi.net/istoriya/israil/flavii/drevnosti/20.html#_ftnref33 Иосиф Флавий. Иудейские древности. XX, гл. 8, §4]
  8. [ancientrome.ru/antlitr/t.htm?a=1340780848#034 Корнелий Тацит. Анналы. Книга XIII, главы 34—36]
  9. [xlegio.ru/sources/frontinus/book-4.html#402 Секст Юлий Фронтин. Стратегемы. Книга IV, глава II, §3]
  10. [ancientrome.ru/antlitr/t.htm?a=1340780848#037 Корнелий Тацит. Анналы. Книга XIII, глава 37]
  11. 1 2 [ancientrome.ru/antlitr/t.htm?a=1340780910#025 Корнелий Тацит. Анналы. Книга XIV, глава 25]
  12. [ancientrome.ru/antlitr/t.htm?a=1340780848#037 Корнелий Тацит. Анналы. Книга XIII, главы 37—39]
  13. [ancientrome.ru/antlitr/t.htm?a=1340780848#039 Корнелий Тацит. Анналы. Книга XIII, главы 39—41]
  14. [penelope.uchicago.edu/Thayer/E/Roman/Texts/Cassius_Dio/62*.html Дион Кассий. Римская история. Книга LXII, глава 19]
  15. [ancientrome.ru/antlitr/t.htm?a=1340780910#023 Корнелий Тацит. Анналы. Книга XIV, главы 23—25]
  16. [xlegio.ru/sources/frontinus/book-2.html#209 Секст Юлий Фронтин. Стратегемы. Книга II, глава IX, §5]
  17. [penelope.uchicago.edu/Thayer/E/Roman/Texts/Cassius_Dio/62*.html Дион Кассий. Римская история. Книга LXII, глава 20]
  18. [ancientrome.ru/antlitr/t.htm?a=1340780910#026 Корнелий Тацит. Анналы. Книга XIV, глава 26]
  19. [ancientrome.ru/antlitr/t.htm?a=1340780976#001 Корнелий Тацит. Анналы. Книга XV, главы 1—3]
  20. [ancientrome.ru/antlitr/t.htm?a=1340780976#004 Корнелий Тацит. Анналы. Книга XV, главы 4—6]
  21. [ancientrome.ru/antlitr/t.htm?a=1340780976#006 Корнелий Тацит. Анналы. Книга XV, главы 6—9]
  22. [ancientrome.ru/antlitr/t.htm?a=1340780976#009 Корнелий Тацит. Анналы. Книга XV, глава 9]
  23. [ancientrome.ru/antlitr/t.htm?a=1340780976#010 Корнелий Тацит. Анналы. Книга XV, главы 10—11]
  24. [ancientrome.ru/antlitr/t.htm?a=1340780976#012 Корнелий Тацит. Анналы. Книга XV, главы 12—14]
  25. [ancientrome.ru/antlitr/t.htm?a=1340780976#014 Корнелий Тацит. Анналы. Книга XV, главы 14—15]
  26. [ancientrome.ru/antlitr/t.htm?a=1340780976#016 Корнелий Тацит. Анналы. Книга XV, главы 16—17]
  27. [ancientrome.ru/antlitr/t.htm?a=1340780976#024 Корнелий Тацит. Анналы. Книга XV, глава 24]
  28. [ancientrome.ru/antlitr/t.htm?a=1340780976#025 Корнелий Тацит. Анналы. Книга XV, главы 25—26]
  29. [ancientrome.ru/antlitr/t.htm?a=1340780976#027 Корнелий Тацит. Анналы. Книга XV, главы 27—29]
  30. [ancientrome.ru/antlitr/t.htm?a=1340780976#030 Корнелий Тацит. Анналы. Книга XV, главы 30—31]
  31. [ancientrome.ru/antlitr/t.htm?a=1354646662#13 Гай Светоний Транквилл. Жизнь двенадцати цезарей. Книга VI «Нерон», 13]
  32. [ancientrome.ru/antlitr/t.htm?a=1354646662#19 Гай Светоний Транквилл. Жизнь двенадцати цезарей. Книга VI «Нерон», 19 (2)]
  33. [ancientrome.ru/antlitr/t.htm?a=1354646662#57 Гай Светоний Транквилл. Жизнь двенадцати цезарей. Книга VI «Нерон», 57 (2)]
  34. [penelope.uchicago.edu/Thayer/E/Roman/Texts/Cassius_Dio/62*.html Дион Кассий. Римская история. Книга LXIII, глава 8]
  35. [ancientrome.ru/antlitr/t.htm?a=1343791057#006 Корнелий Тацит. История. Книга I, глава 6]
  36. [ancientrome.ru/antlitr/t.htm?a=1354714680#6 Гай Светоний Транквилл. Жизнь двенадцати цезарей. Книга VIII «Божественный Веспасиан», 6 (4)]
  37. [penelope.uchicago.edu/Thayer/E/Roman/Texts/Cassius_Dio/65*.html Дион Кассий. Римская история. Книга LXVI, глава 11 (3)]
  38. [ancientrome.ru/antlitr/t.htm?a=1343791911#081 Корнелий Тацит. История. Книга II, глава 81]
  39. [www.vehi.net/istoriya/israil/flavii/voina/07.html#_ftnref13 Иосиф Флавий. Иудейская война. VII, гл. 5, §2]
  40. [www.vehi.net/istoriya/israil/flavii/voina/07.html#_ftnref30 Иосиф Флавий. Иудейская война. VII, гл. 7, §1—3]
  41. [www.vehi.net/istoriya/israil/flavii/voina/07.html#_ftnref30 Иосиф Флавий. Иудейская война. VII, гл. 7, §4]
  42. [ancientrome.ru/antlitr/t.htm?a=1354717625#2 Гай Светоний Транквилл. Жизнь двенадцати цезарей. Книга VIII «Домициан», 2 (2)]
  43. [penelope.uchicago.edu/Thayer/E/Roman/Texts/Cassius_Dio/65*.html Дион Кассий. Римская история. Книга LXVI, глава 15 (3)]

Ссылки

  • [www.iranicaonline.org/articles/balas-proper-name##1 Энциклопедия Ираника: Balāš I (Вологез I)]
  • [www.parthia.com/vologases1.htm Vologases I (c. A.D. 51 - 78)]

Литература

Аршакиды (цари Парфии)

Аршак I ПарфянскийАршак II ПарфянскийАртабан I Фрияпатий (Приапат)Фраат IМитридат I ПарфянскийФраат IIАртабан IIМитридат II ПарфянскийГотарз IОрод IНеизвестные правители ПарфииСанатрук ПарфянскийФраат IIIМитридат III ПарфянскийОрод IIПакор IФраат IVТиридат IIФраат VМуза ПарфянскаяОрод IIIВонон IАртабан IIIТиридат IIIВардан IГотарз IIВонон IIВологез IВологез IIПакор IIАртабан IVВологез IIХосрой (Ороз)Митридат IVВологез IIIВологез IVВологез VАртабан V

Отрывок, характеризующий Вологез I

Чем далее подвигался он вперед, ближе к неприятелю, тем порядочнее и веселее становился вид войск. Самый сильный беспорядок и уныние были в том обозе перед Цнаймом, который объезжал утром князь Андрей и который был в десяти верстах от французов. В Грунте тоже чувствовалась некоторая тревога и страх чего то. Но чем ближе подъезжал князь Андрей к цепи французов, тем самоувереннее становился вид наших войск. Выстроенные в ряд, стояли в шинелях солдаты, и фельдфебель и ротный рассчитывали людей, тыкая пальцем в грудь крайнему по отделению солдату и приказывая ему поднимать руку; рассыпанные по всему пространству, солдаты тащили дрова и хворост и строили балаганчики, весело смеясь и переговариваясь; у костров сидели одетые и голые, суша рубахи, подвертки или починивая сапоги и шинели, толпились около котлов и кашеваров. В одной роте обед был готов, и солдаты с жадными лицами смотрели на дымившиеся котлы и ждали пробы, которую в деревянной чашке подносил каптенармус офицеру, сидевшему на бревне против своего балагана. В другой, более счастливой роте, так как не у всех была водка, солдаты, толпясь, стояли около рябого широкоплечего фельдфебеля, который, нагибая бочонок, лил в подставляемые поочередно крышки манерок. Солдаты с набожными лицами подносили ко рту манерки, опрокидывали их и, полоща рот и утираясь рукавами шинелей, с повеселевшими лицами отходили от фельдфебеля. Все лица были такие спокойные, как будто всё происходило не в виду неприятеля, перед делом, где должна была остаться на месте, по крайней мере, половина отряда, а как будто где нибудь на родине в ожидании спокойной стоянки. Проехав егерский полк, в рядах киевских гренадеров, молодцоватых людей, занятых теми же мирными делами, князь Андрей недалеко от высокого, отличавшегося от других балагана полкового командира, наехал на фронт взвода гренадер, перед которыми лежал обнаженный человек. Двое солдат держали его, а двое взмахивали гибкие прутья и мерно ударяли по обнаженной спине. Наказываемый неестественно кричал. Толстый майор ходил перед фронтом и, не переставая и не обращая внимания на крик, говорил:
– Солдату позорно красть, солдат должен быть честен, благороден и храбр; а коли у своего брата украл, так в нем чести нет; это мерзавец. Еще, еще!
И всё слышались гибкие удары и отчаянный, но притворный крик.
– Еще, еще, – приговаривал майор.
Молодой офицер, с выражением недоумения и страдания в лице, отошел от наказываемого, оглядываясь вопросительно на проезжавшего адъютанта.
Князь Андрей, выехав в переднюю линию, поехал по фронту. Цепь наша и неприятельская стояли на левом и на правом фланге далеко друг от друга, но в средине, в том месте, где утром проезжали парламентеры, цепи сошлись так близко, что могли видеть лица друг друга и переговариваться между собой. Кроме солдат, занимавших цепь в этом месте, с той и с другой стороны стояло много любопытных, которые, посмеиваясь, разглядывали странных и чуждых для них неприятелей.
С раннего утра, несмотря на запрещение подходить к цепи, начальники не могли отбиться от любопытных. Солдаты, стоявшие в цепи, как люди, показывающие что нибудь редкое, уж не смотрели на французов, а делали свои наблюдения над приходящими и, скучая, дожидались смены. Князь Андрей остановился рассматривать французов.
– Глянь ка, глянь, – говорил один солдат товарищу, указывая на русского мушкатера солдата, который с офицером подошел к цепи и что то часто и горячо говорил с французским гренадером. – Вишь, лопочет как ловко! Аж хранцуз то за ним не поспевает. Ну ка ты, Сидоров!
– Погоди, послушай. Ишь, ловко! – отвечал Сидоров, считавшийся мастером говорить по французски.
Солдат, на которого указывали смеявшиеся, был Долохов. Князь Андрей узнал его и прислушался к его разговору. Долохов, вместе с своим ротным, пришел в цепь с левого фланга, на котором стоял их полк.
– Ну, еще, еще! – подстрекал ротный командир, нагибаясь вперед и стараясь не проронить ни одного непонятного для него слова. – Пожалуйста, почаще. Что он?
Долохов не отвечал ротному; он был вовлечен в горячий спор с французским гренадером. Они говорили, как и должно было быть, о кампании. Француз доказывал, смешивая австрийцев с русскими, что русские сдались и бежали от самого Ульма; Долохов доказывал, что русские не сдавались, а били французов.
– Здесь велят прогнать вас и прогоним, – говорил Долохов.
– Только старайтесь, чтобы вас не забрали со всеми вашими казаками, – сказал гренадер француз.
Зрители и слушатели французы засмеялись.
– Вас заставят плясать, как при Суворове вы плясали (on vous fera danser [вас заставят плясать]), – сказал Долохов.
– Qu'est ce qu'il chante? [Что он там поет?] – сказал один француз.
– De l'histoire ancienne, [Древняя история,] – сказал другой, догадавшись, что дело шло о прежних войнах. – L'Empereur va lui faire voir a votre Souvara, comme aux autres… [Император покажет вашему Сувара, как и другим…]
– Бонапарте… – начал было Долохов, но француз перебил его.
– Нет Бонапарте. Есть император! Sacre nom… [Чорт возьми…] – сердито крикнул он.
– Чорт его дери вашего императора!
И Долохов по русски, грубо, по солдатски обругался и, вскинув ружье, отошел прочь.
– Пойдемте, Иван Лукич, – сказал он ротному.
– Вот так по хранцузски, – заговорили солдаты в цепи. – Ну ка ты, Сидоров!
Сидоров подмигнул и, обращаясь к французам, начал часто, часто лепетать непонятные слова:
– Кари, мала, тафа, сафи, мутер, каска, – лопотал он, стараясь придавать выразительные интонации своему голосу.
– Го, го, го! ха ха, ха, ха! Ух! Ух! – раздался между солдатами грохот такого здорового и веселого хохота, невольно через цепь сообщившегося и французам, что после этого нужно было, казалось, разрядить ружья, взорвать заряды и разойтись поскорее всем по домам.
Но ружья остались заряжены, бойницы в домах и укреплениях так же грозно смотрели вперед и так же, как прежде, остались друг против друга обращенные, снятые с передков пушки.


Объехав всю линию войск от правого до левого фланга, князь Андрей поднялся на ту батарею, с которой, по словам штаб офицера, всё поле было видно. Здесь он слез с лошади и остановился у крайнего из четырех снятых с передков орудий. Впереди орудий ходил часовой артиллерист, вытянувшийся было перед офицером, но по сделанному ему знаку возобновивший свое равномерное, скучливое хождение. Сзади орудий стояли передки, еще сзади коновязь и костры артиллеристов. Налево, недалеко от крайнего орудия, был новый плетеный шалашик, из которого слышались оживленные офицерские голоса.
Действительно, с батареи открывался вид почти всего расположения русских войск и большей части неприятеля. Прямо против батареи, на горизонте противоположного бугра, виднелась деревня Шенграбен; левее и правее можно было различить в трех местах, среди дыма их костров, массы французских войск, которых, очевидно, большая часть находилась в самой деревне и за горою. Левее деревни, в дыму, казалось что то похожее на батарею, но простым глазом нельзя было рассмотреть хорошенько. Правый фланг наш располагался на довольно крутом возвышении, которое господствовало над позицией французов. По нем расположена была наша пехота, и на самом краю видны были драгуны. В центре, где и находилась та батарея Тушина, с которой рассматривал позицию князь Андрей, был самый отлогий и прямой спуск и подъем к ручью, отделявшему нас от Шенграбена. Налево войска наши примыкали к лесу, где дымились костры нашей, рубившей дрова, пехоты. Линия французов была шире нашей, и ясно было, что французы легко могли обойти нас с обеих сторон. Сзади нашей позиции был крутой и глубокий овраг, по которому трудно было отступать артиллерии и коннице. Князь Андрей, облокотясь на пушку и достав бумажник, начертил для себя план расположения войск. В двух местах он карандашом поставил заметки, намереваясь сообщить их Багратиону. Он предполагал, во первых, сосредоточить всю артиллерию в центре и, во вторых, кавалерию перевести назад, на ту сторону оврага. Князь Андрей, постоянно находясь при главнокомандующем, следя за движениями масс и общими распоряжениями и постоянно занимаясь историческими описаниями сражений, и в этом предстоящем деле невольно соображал будущий ход военных действий только в общих чертах. Ему представлялись лишь следующего рода крупные случайности: «Ежели неприятель поведет атаку на правый фланг, – говорил он сам себе, – Киевский гренадерский и Подольский егерский должны будут удерживать свою позицию до тех пор, пока резервы центра не подойдут к ним. В этом случае драгуны могут ударить во фланг и опрокинуть их. В случае же атаки на центр, мы выставляем на этом возвышении центральную батарею и под ее прикрытием стягиваем левый фланг и отступаем до оврага эшелонами», рассуждал он сам с собою…
Всё время, что он был на батарее у орудия, он, как это часто бывает, не переставая, слышал звуки голосов офицеров, говоривших в балагане, но не понимал ни одного слова из того, что они говорили. Вдруг звук голосов из балагана поразил его таким задушевным тоном, что он невольно стал прислушиваться.
– Нет, голубчик, – говорил приятный и как будто знакомый князю Андрею голос, – я говорю, что коли бы возможно было знать, что будет после смерти, тогда бы и смерти из нас никто не боялся. Так то, голубчик.
Другой, более молодой голос перебил его:
– Да бойся, не бойся, всё равно, – не минуешь.
– А всё боишься! Эх вы, ученые люди, – сказал третий мужественный голос, перебивая обоих. – То то вы, артиллеристы, и учены очень оттого, что всё с собой свезти можно, и водочки и закусочки.
И владелец мужественного голоса, видимо, пехотный офицер, засмеялся.
– А всё боишься, – продолжал первый знакомый голос. – Боишься неизвестности, вот чего. Как там ни говори, что душа на небо пойдет… ведь это мы знаем, что неба нет, a сфера одна.
Опять мужественный голос перебил артиллериста.
– Ну, угостите же травником то вашим, Тушин, – сказал он.
«А, это тот самый капитан, который без сапог стоял у маркитанта», подумал князь Андрей, с удовольствием признавая приятный философствовавший голос.
– Травничку можно, – сказал Тушин, – а всё таки будущую жизнь постигнуть…
Он не договорил. В это время в воздухе послышался свист; ближе, ближе, быстрее и слышнее, слышнее и быстрее, и ядро, как будто не договорив всего, что нужно было, с нечеловеческою силой взрывая брызги, шлепнулось в землю недалеко от балагана. Земля как будто ахнула от страшного удара.
В то же мгновение из балагана выскочил прежде всех маленький Тушин с закушенною на бок трубочкой; доброе, умное лицо его было несколько бледно. За ним вышел владетель мужественного голоса, молодцоватый пехотный офицер, и побежал к своей роте, на бегу застегиваясь.


Князь Андрей верхом остановился на батарее, глядя на дым орудия, из которого вылетело ядро. Глаза его разбегались по обширному пространству. Он видел только, что прежде неподвижные массы французов заколыхались, и что налево действительно была батарея. На ней еще не разошелся дымок. Французские два конные, вероятно, адъютанта, проскакали по горе. Под гору, вероятно, для усиления цепи, двигалась явственно видневшаяся небольшая колонна неприятеля. Еще дым первого выстрела не рассеялся, как показался другой дымок и выстрел. Сраженье началось. Князь Андрей повернул лошадь и поскакал назад в Грунт отыскивать князя Багратиона. Сзади себя он слышал, как канонада становилась чаще и громче. Видно, наши начинали отвечать. Внизу, в том месте, где проезжали парламентеры, послышались ружейные выстрелы.
Лемарруа (Le Marierois) с грозным письмом Бонапарта только что прискакал к Мюрату, и пристыженный Мюрат, желая загладить свою ошибку, тотчас же двинул свои войска на центр и в обход обоих флангов, надеясь еще до вечера и до прибытия императора раздавить ничтожный, стоявший перед ним, отряд.
«Началось! Вот оно!» думал князь Андрей, чувствуя, как кровь чаще начинала приливать к его сердцу. «Но где же? Как же выразится мой Тулон?» думал он.
Проезжая между тех же рот, которые ели кашу и пили водку четверть часа тому назад, он везде видел одни и те же быстрые движения строившихся и разбиравших ружья солдат, и на всех лицах узнавал он то чувство оживления, которое было в его сердце. «Началось! Вот оно! Страшно и весело!» говорило лицо каждого солдата и офицера.
Не доехав еще до строившегося укрепления, он увидел в вечернем свете пасмурного осеннего дня подвигавшихся ему навстречу верховых. Передовой, в бурке и картузе со смушками, ехал на белой лошади. Это был князь Багратион. Князь Андрей остановился, ожидая его. Князь Багратион приостановил свою лошадь и, узнав князя Андрея, кивнул ему головой. Он продолжал смотреть вперед в то время, как князь Андрей говорил ему то, что он видел.
Выражение: «началось! вот оно!» было даже и на крепком карем лице князя Багратиона с полузакрытыми, мутными, как будто невыспавшимися глазами. Князь Андрей с беспокойным любопытством вглядывался в это неподвижное лицо, и ему хотелось знать, думает ли и чувствует, и что думает, что чувствует этот человек в эту минуту? «Есть ли вообще что нибудь там, за этим неподвижным лицом?» спрашивал себя князь Андрей, глядя на него. Князь Багратион наклонил голову, в знак согласия на слова князя Андрея, и сказал: «Хорошо», с таким выражением, как будто всё то, что происходило и что ему сообщали, было именно то, что он уже предвидел. Князь Андрей, запихавшись от быстроты езды, говорил быстро. Князь Багратион произносил слова с своим восточным акцентом особенно медленно, как бы внушая, что торопиться некуда. Он тронул, однако, рысью свою лошадь по направлению к батарее Тушина. Князь Андрей вместе с свитой поехал за ним. За князем Багратионом ехали: свитский офицер, личный адъютант князя, Жерков, ординарец, дежурный штаб офицер на энглизированной красивой лошади и статский чиновник, аудитор, который из любопытства попросился ехать в сражение. Аудитор, полный мужчина с полным лицом, с наивною улыбкой радости оглядывался вокруг, трясясь на своей лошади, представляя странный вид в своей камлотовой шинели на фурштатском седле среди гусар, казаков и адъютантов.
– Вот хочет сраженье посмотреть, – сказал Жерков Болконскому, указывая на аудитора, – да под ложечкой уж заболело.
– Ну, полно вам, – проговорил аудитор с сияющею, наивною и вместе хитрою улыбкой, как будто ему лестно было, что он составлял предмет шуток Жеркова, и как будто он нарочно старался казаться глупее, чем он был в самом деле.
– Tres drole, mon monsieur prince, [Очень забавно, мой господин князь,] – сказал дежурный штаб офицер. (Он помнил, что по французски как то особенно говорится титул князь, и никак не мог наладить.)
В это время они все уже подъезжали к батарее Тушина, и впереди их ударилось ядро.
– Что ж это упало? – наивно улыбаясь, спросил аудитор.
– Лепешки французские, – сказал Жерков.
– Этим то бьют, значит? – спросил аудитор. – Страсть то какая!
И он, казалось, распускался весь от удовольствия. Едва он договорил, как опять раздался неожиданно страшный свист, вдруг прекратившийся ударом во что то жидкое, и ш ш ш шлеп – казак, ехавший несколько правее и сзади аудитора, с лошадью рухнулся на землю. Жерков и дежурный штаб офицер пригнулись к седлам и прочь поворотили лошадей. Аудитор остановился против казака, со внимательным любопытством рассматривая его. Казак был мертв, лошадь еще билась.
Князь Багратион, прищурившись, оглянулся и, увидав причину происшедшего замешательства, равнодушно отвернулся, как будто говоря: стоит ли глупостями заниматься! Он остановил лошадь, с приемом хорошего ездока, несколько перегнулся и выправил зацепившуюся за бурку шпагу. Шпага была старинная, не такая, какие носились теперь. Князь Андрей вспомнил рассказ о том, как Суворов в Италии подарил свою шпагу Багратиону, и ему в эту минуту особенно приятно было это воспоминание. Они подъехали к той самой батарее, у которой стоял Болконский, когда рассматривал поле сражения.
– Чья рота? – спросил князь Багратион у фейерверкера, стоявшего у ящиков.
Он спрашивал: чья рота? а в сущности он спрашивал: уж не робеете ли вы тут? И фейерверкер понял это.
– Капитана Тушина, ваше превосходительство, – вытягиваясь, закричал веселым голосом рыжий, с покрытым веснушками лицом, фейерверкер.
– Так, так, – проговорил Багратион, что то соображая, и мимо передков проехал к крайнему орудию.
В то время как он подъезжал, из орудия этого, оглушая его и свиту, зазвенел выстрел, и в дыму, вдруг окружившем орудие, видны были артиллеристы, подхватившие пушку и, торопливо напрягаясь, накатывавшие ее на прежнее место. Широкоплечий, огромный солдат 1 й с банником, широко расставив ноги, отскочил к колесу. 2 й трясущейся рукой клал заряд в дуло. Небольшой сутуловатый человек, офицер Тушин, спотыкнувшись на хобот, выбежал вперед, не замечая генерала и выглядывая из под маленькой ручки.
– Еще две линии прибавь, как раз так будет, – закричал он тоненьким голоском, которому он старался придать молодцоватость, не шедшую к его фигуре. – Второе! – пропищал он. – Круши, Медведев!
Багратион окликнул офицера, и Тушин, робким и неловким движением, совсем не так, как салютуют военные, а так, как благословляют священники, приложив три пальца к козырьку, подошел к генералу. Хотя орудия Тушина были назначены для того, чтоб обстреливать лощину, он стрелял брандскугелями по видневшейся впереди деревне Шенграбен, перед которой выдвигались большие массы французов.
Никто не приказывал Тушину, куда и чем стрелять, и он, посоветовавшись с своим фельдфебелем Захарченком, к которому имел большое уважение, решил, что хорошо было бы зажечь деревню. «Хорошо!» сказал Багратион на доклад офицера и стал оглядывать всё открывавшееся перед ним поле сражения, как бы что то соображая. С правой стороны ближе всего подошли французы. Пониже высоты, на которой стоял Киевский полк, в лощине речки слышалась хватающая за душу перекатная трескотня ружей, и гораздо правее, за драгунами, свитский офицер указывал князю на обходившую наш фланг колонну французов. Налево горизонт ограничивался близким лесом. Князь Багратион приказал двум баталионам из центра итти на подкрепление направо. Свитский офицер осмелился заметить князю, что по уходе этих баталионов орудия останутся без прикрытия. Князь Багратион обернулся к свитскому офицеру и тусклыми глазами посмотрел на него молча. Князю Андрею казалось, что замечание свитского офицера было справедливо и что действительно сказать было нечего. Но в это время прискакал адъютант от полкового командира, бывшего в лощине, с известием, что огромные массы французов шли низом, что полк расстроен и отступает к киевским гренадерам. Князь Багратион наклонил голову в знак согласия и одобрения. Шагом поехал он направо и послал адъютанта к драгунам с приказанием атаковать французов. Но посланный туда адъютант приехал через полчаса с известием, что драгунский полковой командир уже отступил за овраг, ибо против него был направлен сильный огонь, и он понапрасну терял людей и потому спешил стрелков в лес.
– Хорошо! – сказал Багратион.
В то время как он отъезжал от батареи, налево тоже послышались выстрелы в лесу, и так как было слишком далеко до левого фланга, чтобы успеть самому приехать во время, князь Багратион послал туда Жеркова сказать старшему генералу, тому самому, который представлял полк Кутузову в Браунау, чтобы он отступил сколь можно поспешнее за овраг, потому что правый фланг, вероятно, не в силах будет долго удерживать неприятеля. Про Тушина же и баталион, прикрывавший его, было забыто. Князь Андрей тщательно прислушивался к разговорам князя Багратиона с начальниками и к отдаваемым им приказаниям и к удивлению замечал, что приказаний никаких отдаваемо не было, а что князь Багратион только старался делать вид, что всё, что делалось по необходимости, случайности и воле частных начальников, что всё это делалось хоть не по его приказанию, но согласно с его намерениями. Благодаря такту, который выказывал князь Багратион, князь Андрей замечал, что, несмотря на эту случайность событий и независимость их от воли начальника, присутствие его сделало чрезвычайно много. Начальники, с расстроенными лицами подъезжавшие к князю Багратиону, становились спокойны, солдаты и офицеры весело приветствовали его и становились оживленнее в его присутствии и, видимо, щеголяли перед ним своею храбростию.


Князь Багратион, выехав на самый высокий пункт нашего правого фланга, стал спускаться книзу, где слышалась перекатная стрельба и ничего не видно было от порохового дыма. Чем ближе они спускались к лощине, тем менее им становилось видно, но тем чувствительнее становилась близость самого настоящего поля сражения. Им стали встречаться раненые. Одного с окровавленной головой, без шапки, тащили двое солдат под руки. Он хрипел и плевал. Пуля попала, видно, в рот или в горло. Другой, встретившийся им, бодро шел один, без ружья, громко охая и махая от свежей боли рукою, из которой кровь лилась, как из стклянки, на его шинель. Лицо его казалось больше испуганным, чем страдающим. Он минуту тому назад был ранен. Переехав дорогу, они стали круто спускаться и на спуске увидали несколько человек, которые лежали; им встретилась толпа солдат, в числе которых были и не раненые. Солдаты шли в гору, тяжело дыша, и, несмотря на вид генерала, громко разговаривали и махали руками. Впереди, в дыму, уже были видны ряды серых шинелей, и офицер, увидав Багратиона, с криком побежал за солдатами, шедшими толпой, требуя, чтоб они воротились. Багратион подъехал к рядам, по которым то там, то здесь быстро щелкали выстрелы, заглушая говор и командные крики. Весь воздух пропитан был пороховым дымом. Лица солдат все были закопчены порохом и оживлены. Иные забивали шомполами, другие посыпали на полки, доставали заряды из сумок, третьи стреляли. Но в кого они стреляли, этого не было видно от порохового дыма, не уносимого ветром. Довольно часто слышались приятные звуки жужжанья и свистения. «Что это такое? – думал князь Андрей, подъезжая к этой толпе солдат. – Это не может быть атака, потому что они не двигаются; не может быть карре: они не так стоят».
Худощавый, слабый на вид старичок, полковой командир, с приятною улыбкой, с веками, которые больше чем наполовину закрывали его старческие глаза, придавая ему кроткий вид, подъехал к князю Багратиону и принял его, как хозяин дорогого гостя. Он доложил князю Багратиону, что против его полка была конная атака французов, но что, хотя атака эта отбита, полк потерял больше половины людей. Полковой командир сказал, что атака была отбита, придумав это военное название тому, что происходило в его полку; но он действительно сам не знал, что происходило в эти полчаса во вверенных ему войсках, и не мог с достоверностью сказать, была ли отбита атака или полк его был разбит атакой. В начале действий он знал только то, что по всему его полку стали летать ядра и гранаты и бить людей, что потом кто то закричал: «конница», и наши стали стрелять. И стреляли до сих пор уже не в конницу, которая скрылась, а в пеших французов, которые показались в лощине и стреляли по нашим. Князь Багратион наклонил голову в знак того, что всё это было совершенно так, как он желал и предполагал. Обратившись к адъютанту, он приказал ему привести с горы два баталиона 6 го егерского, мимо которых они сейчас проехали. Князя Андрея поразила в эту минуту перемена, происшедшая в лице князя Багратиона. Лицо его выражало ту сосредоточенную и счастливую решимость, которая бывает у человека, готового в жаркий день броситься в воду и берущего последний разбег. Не было ни невыспавшихся тусклых глаз, ни притворно глубокомысленного вида: круглые, твердые, ястребиные глаза восторженно и несколько презрительно смотрели вперед, очевидно, ни на чем не останавливаясь, хотя в его движениях оставалась прежняя медленность и размеренность.
Полковой командир обратился к князю Багратиону, упрашивая его отъехать назад, так как здесь было слишком опасно. «Помилуйте, ваше сиятельство, ради Бога!» говорил он, за подтверждением взглядывая на свитского офицера, который отвертывался от него. «Вот, изволите видеть!» Он давал заметить пули, которые беспрестанно визжали, пели и свистали около них. Он говорил таким тоном просьбы и упрека, с каким плотник говорит взявшемуся за топор барину: «наше дело привычное, а вы ручки намозолите». Он говорил так, как будто его самого не могли убить эти пули, и его полузакрытые глаза придавали его словам еще более убедительное выражение. Штаб офицер присоединился к увещаниям полкового командира; но князь Багратион не отвечал им и только приказал перестать стрелять и построиться так, чтобы дать место подходившим двум баталионам. В то время как он говорил, будто невидимою рукой потянулся справа налево, от поднявшегося ветра, полог дыма, скрывавший лощину, и противоположная гора с двигающимися по ней французами открылась перед ними. Все глаза были невольно устремлены на эту французскую колонну, подвигавшуюся к нам и извивавшуюся по уступам местности. Уже видны были мохнатые шапки солдат; уже можно было отличить офицеров от рядовых; видно было, как трепалось о древко их знамя.
– Славно идут, – сказал кто то в свите Багратиона.
Голова колонны спустилась уже в лощину. Столкновение должно было произойти на этой стороне спуска…
Остатки нашего полка, бывшего в деле, поспешно строясь, отходили вправо; из за них, разгоняя отставших, подходили стройно два баталиона 6 го егерского. Они еще не поровнялись с Багратионом, а уже слышен был тяжелый, грузный шаг, отбиваемый в ногу всею массой людей. С левого фланга шел ближе всех к Багратиону ротный командир, круглолицый, статный мужчина с глупым, счастливым выражением лица, тот самый, который выбежал из балагана. Он, видимо, ни о чем не думал в эту минуту, кроме того, что он молодцом пройдет мимо начальства.
С фрунтовым самодовольством он шел легко на мускулистых ногах, точно он плыл, без малейшего усилия вытягиваясь и отличаясь этою легкостью от тяжелого шага солдат, шедших по его шагу. Он нес у ноги вынутую тоненькую, узенькую шпагу (гнутую шпажку, не похожую на оружие) и, оглядываясь то на начальство, то назад, не теряя шагу, гибко поворачивался всем своим сильным станом. Казалось, все силы души его были направлены на то,чтобы наилучшим образом пройти мимо начальства, и, чувствуя, что он исполняет это дело хорошо, он был счастлив. «Левой… левой… левой…», казалось, внутренно приговаривал он через каждый шаг, и по этому такту с разно образно строгими лицами двигалась стена солдатских фигур, отягченных ранцами и ружьями, как будто каждый из этих сотен солдат мысленно через шаг приговаривал: «левой… левой… левой…». Толстый майор, пыхтя и разрознивая шаг, обходил куст по дороге; отставший солдат, запыхавшись, с испуганным лицом за свою неисправность, рысью догонял роту; ядро, нажимая воздух, пролетело над головой князя Багратиона и свиты и в такт: «левой – левой!» ударилось в колонну. «Сомкнись!» послышался щеголяющий голос ротного командира. Солдаты дугой обходили что то в том месте, куда упало ядро; старый кавалер, фланговый унтер офицер, отстав около убитых, догнал свой ряд, подпрыгнув, переменил ногу, попал в шаг и сердито оглянулся. «Левой… левой… левой…», казалось, слышалось из за угрожающего молчания и однообразного звука единовременно ударяющих о землю ног.
– Молодцами, ребята! – сказал князь Багратион.
«Ради… ого го го го го!…» раздалось по рядам. Угрюмый солдат, шедший слева, крича, оглянулся глазами на Багратиона с таким выражением, как будто говорил: «сами знаем»; другой, не оглядываясь и как будто боясь развлечься, разинув рот, кричал и проходил.
Велено было остановиться и снять ранцы.
Багратион объехал прошедшие мимо его ряды и слез с лошади. Он отдал казаку поводья, снял и отдал бурку, расправил ноги и поправил на голове картуз. Голова французской колонны, с офицерами впереди, показалась из под горы.
«С Богом!» проговорил Багратион твердым, слышным голосом, на мгновение обернулся к фронту и, слегка размахивая руками, неловким шагом кавалериста, как бы трудясь, пошел вперед по неровному полю. Князь Андрей чувствовал, что какая то непреодолимая сила влечет его вперед, и испытывал большое счастие. [Тут произошла та атака, про которую Тьер говорит: «Les russes se conduisirent vaillamment, et chose rare a la guerre, on vit deux masses d'infanterie Mariecher resolument l'une contre l'autre sans qu'aucune des deux ceda avant d'etre abordee»; а Наполеон на острове Св. Елены сказал: «Quelques bataillons russes montrerent de l'intrepidite„. [Русские вели себя доблестно, и вещь – редкая на войне, две массы пехоты шли решительно одна против другой, и ни одна из двух не уступила до самого столкновения“. Слова Наполеона: [Несколько русских батальонов проявили бесстрашие.]
Уже близко становились французы; уже князь Андрей, шедший рядом с Багратионом, ясно различал перевязи, красные эполеты, даже лица французов. (Он ясно видел одного старого французского офицера, который вывернутыми ногами в штиблетах с трудом шел в гору.) Князь Багратион не давал нового приказания и всё так же молча шел перед рядами. Вдруг между французами треснул один выстрел, другой, третий… и по всем расстроившимся неприятельским рядам разнесся дым и затрещала пальба. Несколько человек наших упало, в том числе и круглолицый офицер, шедший так весело и старательно. Но в то же мгновение как раздался первый выстрел, Багратион оглянулся и закричал: «Ура!»
«Ура а а а!» протяжным криком разнеслось по нашей линии и, обгоняя князя Багратиона и друг друга, нестройною, но веселою и оживленною толпой побежали наши под гору за расстроенными французами.


Атака 6 го егерского обеспечила отступление правого фланга. В центре действие забытой батареи Тушина, успевшего зажечь Шенграбен, останавливало движение французов. Французы тушили пожар, разносимый ветром, и давали время отступать. Отступление центра через овраг совершалось поспешно и шумно; однако войска, отступая, не путались командами. Но левый фланг, который единовременно был атакован и обходим превосходными силами французов под начальством Ланна и который состоял из Азовского и Подольского пехотных и Павлоградского гусарского полков, был расстроен. Багратион послал Жеркова к генералу левого фланга с приказанием немедленно отступать.
Жерков бойко, не отнимая руки от фуражки, тронул лошадь и поскакал. Но едва только он отъехал от Багратиона, как силы изменили ему. На него нашел непреодолимый страх, и он не мог ехать туда, где было опасно.
Подъехав к войскам левого фланга, он поехал не вперед, где была стрельба, а стал отыскивать генерала и начальников там, где их не могло быть, и потому не передал приказания.
Командование левым флангом принадлежало по старшинству полковому командиру того самого полка, который представлялся под Браунау Кутузову и в котором служил солдатом Долохов. Командование же крайнего левого фланга было предназначено командиру Павлоградского полка, где служил Ростов, вследствие чего произошло недоразумение. Оба начальника были сильно раздражены друг против друга, и в то самое время как на правом фланге давно уже шло дело и французы уже начали наступление, оба начальника были заняты переговорами, которые имели целью оскорбить друг друга. Полки же, как кавалерийский, так и пехотный, были весьма мало приготовлены к предстоящему делу. Люди полков, от солдата до генерала, не ждали сражения и спокойно занимались мирными делами: кормлением лошадей в коннице, собиранием дров – в пехоте.
– Есть он, однако, старше моего в чином, – говорил немец, гусарский полковник, краснея и обращаясь к подъехавшему адъютанту, – то оставляяй его делать, как он хочет. Я своих гусар не могу жертвовать. Трубач! Играй отступление!
Но дело становилось к спеху. Канонада и стрельба, сливаясь, гремели справа и в центре, и французские капоты стрелков Ланна проходили уже плотину мельницы и выстраивались на этой стороне в двух ружейных выстрелах. Пехотный полковник вздрагивающею походкой подошел к лошади и, взлезши на нее и сделавшись очень прямым и высоким, поехал к павлоградскому командиру. Полковые командиры съехались с учтивыми поклонами и со скрываемою злобой в сердце.
– Опять таки, полковник, – говорил генерал, – не могу я, однако, оставить половину людей в лесу. Я вас прошу , я вас прошу , – повторил он, – занять позицию и приготовиться к атаке.
– А вас прошу не мешивайтся не свое дело, – отвечал, горячась, полковник. – Коли бы вы был кавалерист…
– Я не кавалерист, полковник, но я русский генерал, и ежели вам это неизвестно…
– Очень известно, ваше превосходительство, – вдруг вскрикнул, трогая лошадь, полковник, и делаясь красно багровым. – Не угодно ли пожаловать в цепи, и вы будете посмотрейть, что этот позиция никуда негодный. Я не хочу истребить своя полка для ваше удовольствие.
– Вы забываетесь, полковник. Я не удовольствие свое соблюдаю и говорить этого не позволю.
Генерал, принимая приглашение полковника на турнир храбрости, выпрямив грудь и нахмурившись, поехал с ним вместе по направлению к цепи, как будто всё их разногласие должно было решиться там, в цепи, под пулями. Они приехали в цепь, несколько пуль пролетело над ними, и они молча остановились. Смотреть в цепи нечего было, так как и с того места, на котором они прежде стояли, ясно было, что по кустам и оврагам кавалерии действовать невозможно, и что французы обходят левое крыло. Генерал и полковник строго и значительно смотрели, как два петуха, готовящиеся к бою, друг на друга, напрасно выжидая признаков трусости. Оба выдержали экзамен. Так как говорить было нечего, и ни тому, ни другому не хотелось подать повод другому сказать, что он первый выехал из под пуль, они долго простояли бы там, взаимно испытывая храбрость, ежели бы в это время в лесу, почти сзади их, не послышались трескотня ружей и глухой сливающийся крик. Французы напали на солдат, находившихся в лесу с дровами. Гусарам уже нельзя было отступать вместе с пехотой. Они были отрезаны от пути отступления налево французскою цепью. Теперь, как ни неудобна была местность, необходимо было атаковать, чтобы проложить себе дорогу.
Эскадрон, где служил Ростов, только что успевший сесть на лошадей, был остановлен лицом к неприятелю. Опять, как и на Энском мосту, между эскадроном и неприятелем никого не было, и между ними, разделяя их, лежала та же страшная черта неизвестности и страха, как бы черта, отделяющая живых от мертвых. Все люди чувствовали эту черту, и вопрос о том, перейдут ли или нет и как перейдут они черту, волновал их.
Ко фронту подъехал полковник, сердито ответил что то на вопросы офицеров и, как человек, отчаянно настаивающий на своем, отдал какое то приказание. Никто ничего определенного не говорил, но по эскадрону пронеслась молва об атаке. Раздалась команда построения, потом визгнули сабли, вынутые из ножен. Но всё еще никто не двигался. Войска левого фланга, и пехота и гусары, чувствовали, что начальство само не знает, что делать, и нерешимость начальников сообщалась войскам.
«Поскорее, поскорее бы», думал Ростов, чувствуя, что наконец то наступило время изведать наслаждение атаки, про которое он так много слышал от товарищей гусаров.
– С Богом, г'ебята, – прозвучал голос Денисова, – г'ысыо, маг'ш!
В переднем ряду заколыхались крупы лошадей. Грачик потянул поводья и сам тронулся.
Справа Ростов видел первые ряды своих гусар, а еще дальше впереди виднелась ему темная полоса, которую он не мог рассмотреть, но считал неприятелем. Выстрелы были слышны, но в отдалении.
– Прибавь рыси! – послышалась команда, и Ростов чувствовал, как поддает задом, перебивая в галоп, его Грачик.
Он вперед угадывал его движения, и ему становилось все веселее и веселее. Он заметил одинокое дерево впереди. Это дерево сначала было впереди, на середине той черты, которая казалась столь страшною. А вот и перешли эту черту, и не только ничего страшного не было, но всё веселее и оживленнее становилось. «Ох, как я рубану его», думал Ростов, сжимая в руке ефес сабли.